Имболк
В первое утро в коттедже «Ива» я проснулась на рассвете, под густой снегопад. Окрестности робко кутались в горностаевый мех, дожидаясь, пока смогут открыться мне при более близком знакомстве. Небо ненадолго зарделось, поманив ускользающим теплом. Из окна спальни, как я и ожидала, открывается прекрасный вид на деревню Метрейверс. Домик мой стоит на возвышенности за лугом, он приятно отделен от скопления коттеджей под соломенными кровлями и короткого ряда кирпичных домов, образующих центр деревни. По краям луга, который также может похвастаться ручьем в меловых берегах и прудом для уток, обосновались почта и магазинчик, постоялый двор с претензией и автобусная остановка, с которой ребятишек забирают в школу, а пенсионеры ездят на еженедельный рынок в Пасбери. Церковь стоит на другой стороне луга, чуть в глубине, ее почти полностью скрывают могучие тисы. По улице за церковью можно выйти к каналу, который убегает на восток, к Пасбери. От крыльца дома я замечу любого, кто идет в мою сторону, а скромные заросли во дворе обеспечивают мне уединение. Я самостоятельно могу выбирать, когда видеть людей, а когда не быть на виду.
Я изо всех сил стараюсь быть неприметной, насколько позволяет моя, скажем прямо, необычная внешность. Женщина, которая живет сама по себе, всегда привлекает внимание, особенно если она чем-то отличается от прочих. Из этих соображений я собираю свои длинные волосы в свободный хвост и часто ношу шляпу. Отец говаривал, что у меня осенние волосы и что это, наверное, оттого, что я родилась в сентябре. Что верно, то верно, цветом кудрей я удалась под стать этому времени – смесь лощеного блеска спелых каштанов и яркой дубовой листвы, отливающей медью, когда год клонится на убыль. Сам по себе такой цвет, даже в сочетании с исключительной длиной волос, не вызывал бы любопытства. А вот то, как эти насыщенные тона оттеняют широкую белую прядь, сбегающую ото лба справа, заставляет незнакомцев присматриваться. Это не серебристая отметина зрелости, это снежно-белая полоса, ледяной мазок, словно богиня зимы коснулась меня и оставила след. Хотела бы я, чтобы происхождение этого «подарка» было так безобидно. Но правда куда мрачнее.
К тому же я высокая и, несмотря на изрядный возраст, по-прежнему живая и сильная. Судя по внешнему виду, мне не дашь больше пятидесяти. Я одеваюсь удобно и практично, так чтобы не привлекать внимания. Сейчас, похоже, моду можно приспособить к капризу любой женщины, и свои длинные юбки, любимые богатые ткани, дорогие мне предметы одежды, собранные за много лет скитаний по земле, я могу носить, выглядя всего лишь немножко чудаковатой.
Уверена, коттедж после некоторых изменений хорошо подойдет для моих нужд. Я собираюсь проложить дорожку от задней двери к ручью, который бежит под ивами, давшими дому имя. Изгородь из остролиста по переднему краю двора надо бы засадить погуще, а еще нужно будет отыскать место для бузины, березы и рябины, когда придет время. Сад предстоит полностью перекопать и как-то исправить нехватку тени с западной стороны дома. Огороду там будет хорошо, но места много, а любые другие посадки точно засохнут. Дом пока пусть остается как есть, лишь бы дурная погода не помешала мне работать на улице. Если ночь нынче выдастся ясная и лунная, я промерю огород и размечу его ореховыми прутиками. Может, даже отважусь выйти на ночную прогулку, хотя вряд ли дойду до опушки большого леса, который виден на горизонте за домом. Он манит меня, но я еще не готова туда отправиться. В другой раз.
В такой ясный день, как сегодня, когда все кругом свежо и устремлено в будущее, легко на какое-то время забыть о прошлом. Словно оно не может бросить тень на незапятнанный снег. Имболк[1] – мое любимое время для поисков дома, оно знаменует взгляд в будущее, ожидание возрождения и обновления. Но расслабляться нельзя. Нельзя позволять себе утратить бдительность. Живописные окрестности, конечно, вполне безобидны, такими же, предсказываю, окажутся по большей части и мои соседи. Опасность, как всегда, придет издалека. Она не сидит в засаде, а неотступно следует за мной. Мне нельзя становиться уязвимой, поддавшись иллюзии безопасности.
Снег все еще окутывает долину, хотя его уже запятнали. Судя по следу, оставленному брюхом барсука, по моему заднему двору проходит его тропа. Нужно будет отговорить барсука выкапывать мои молодые растения, когда придет Остара[2]. Тропинка перед калиткой почернела, а деревня стала напоминать месиво из бурых садов и серых, бугристых изваяний, оставленных детьми. Острожные пешеходы вытоптали в ледяной воде на скользких тротуарах плотные островки осевшего снега. Все мы на время обрели причудливую походку. Каждый шаг короче, чем ожидаешь: или срываешься, оскользнувшись, или неловко напрягаешь мышцы, когда ноги разъезжаются по слякоти. Люди слишком заняты погодой, чтобы причинять мне беспокойство.
Я начала работать в саду, но земля в чудовищном состоянии из-за тающего снега. Мало что можно сделать, разве что распланировать все и предварительно расчистить. Это вынудило меня заняться домом. Комнаты в нем удивительно маленькие и низкие, две в передней части, две позади, и на первом этаже, и на втором, из-за чего спереди он похож на кукольный домик с окнами по обе стороны от входа. Мне не нравится, что дверь открывается прямо у подножия лестницы, но с этим ничего не поделаешь. Чтобы это изменить, нужно перестраивать дом, нанимать рабочих, а чужие люди рядом на несколько недель – это цена, которую я не готова заплатить.
Из передней комнаты выйдет прекрасная гостиная, хотя я редко буду ею пользоваться. Столовую можно приспособить для сушки растений и хранения масел и травяных подушек. Основная работа ждет меня в кухне. Сегодня я провела там много времени, прикидывая, где лучше расставить настойки и мази. В кухне отличная угольная печь, пол выложен квадратной плиткой, стеклянная дверь в сад выходит на запад. Я разожгла печь, бросила в нее пучок шалфея и благословила дом его резко пахнущим дымом. Стоя с закрытыми глазами и наслаждаясь покоем и радостью, наполнявшими мое новое жилище, я уловила тихий царапающий звук. Волосы у меня на шее встали дыбом, казалось, по хребту ползет гусеница. Я открыла глаза и посмотрела туда, откуда исходил звук. Тревожиться было не о чем. Древесная мышь с желтой шейкой грызла оконную раму. Я отодвинула защелку.
– Доброго тебе утра, – сказала я. – Может, зайдешь?
Мышь пару мгновений смотрела на меня блестящими, как росинки, глазами, а потом шмыгнула в открытое окно. Когда она скользнула мимо меня, а ощутила, как холодны ее голые ушки. Мышь обежала кухню кругом, прежде чем устроиться возле плиты, и принялась мыть лапки. Я принесла ей кусочек хлеба.
– Заключим договор, – заявила я. – Скажи своим, чтобы не трогали мои припасы, а я за это буду каждый день оставлять тебе поесть на подоконнике. Согласна?
Мышь прервала свое занятие. Ни звука это крохотное создание не издало; я поняла, что она приняла мои условия. Избавить припасы от внимания мышей – это стоит нескольких крошек.
Я уже расставила по местам дубовый стол, комод и шкафчик с ящиками, который как раз встал рядом с глубокой раковиной; развесила на дальней стене полки для многочисленных банок. В кухне, по счастью, и тепло, и светло, здесь будет приятно работать. Прошлой ночью лунные лучи падали сквозь окна, на которых нет занавесок, и омывали комнату жемчужным светом.
Позже я вышла в рощицу и зажгла свечу, призывая духов и фей леса. Я пригласила их показаться, заверив, что им здесь рады и что я не отниму у них дом, принадлежащий им по праву. Я в их лесу гостья, и пока я здесь, буду пользоваться им бережно и уважительно.
Снег стаял, и его сменил стальной мороз, а это значит, что садом я по-прежнему заняться не могу. Тем не менее у меня получилось уделить внимание изгороди из остролиста, – она его давно требовала, – и расчистить место для новых растений. Изгородь, судя по всему, частично насадили, когда строили дом, что, как я понимаю, было больше ста лет назад. Кажется, это случилось так давно, мир столько вращался и содрогался за минувшее столетие. И все же для меня это лишь глава из жизни. По совести сказать, у меня больше общего с древним дубом на деревенском лугу, хотя сомневаюсь, что он видел столько весен, сколько я.
Пока я трудилась над остролистом, прискакала белка, поглядеть, чем я занята. Отличная особь с длинным хвостом и густым серебристым мехом. Я позвала ее, чтобы подошла поближе, и она с радостью забралась по руке ко мне на плечо и уселась там. Общество диких созданий утешает, а их доверие радует. Я поняла, что за мной наблюдают. Разумеется, я постоянно начеку, чувствую, когда на меня смотрят, но в этот раз я не встревожилась. Присутствие незваного гостя было мирным. Я остановилась и потянулась, расправляя уставшую спину, а белка тем временем спрыгнула и поспешила прочь. На дорожке я увидела худенькую девочку. Одета она была не по погоде, мерзла и переминалась с ноги на ногу в модных сапогах. Она смотрела прямо на меня, и на ее приятном лице читалось любопытство.
– Доброе утро, – сказала я и выжидающе замолчала.
– Здрасте. – Голос у незнакомки был мягкий. – Что это вы делаете?
– Как видишь, – я указала совком, – чиню изгородь.
– Холодновато, как по мне, в саду-то возиться.
Она потерла руки и стала на них дышать.
Я гадала, сколько ей лет. Ростом она была ниже меня, но большинство женщин ниже. Может, пятнадцать? Шестнадцать? Граница взрослости смещается от десятилетия к десятилетию, взад и вперед, теперь я уже не могу точно угадать возраст. Облегающая одежда и явное желание выставить напоказ тело говорили о молодой женщине, а неуверенный голос и речь указывали на неловкого ребенка. Семнадцать, решила я. Немногим больше, чем было мне, когда рухнул мой мир. Когда меня выбросило в будущее, где предстояло скрываться и жить в одиночестве.
– Мне нравится этот дом, – призналась девочка. – Забавно, как он наверху устроился и следит за деревней. У него окна, как глаза с улыбкой, правда?
– Можно и так сказать.
– Я увидела дым над трубой, – продолжила она. – Здесь никто не жил, когда мы приехали. Вы, значит, тоже тут недавно?
– Да, это так.
– Мы месяц. А кажется, что уже вечность.
Она махала руками – и от волнения, и чтобы согреться.
– Тебе не нравится деревня?
– Да нет, место нормальное: поля и все такое, но делать-то здесь нечего.
– Нет того, к чему ты привыкла?
– Не, мы из Бейзингстока сюда переехали. А до того жили в Далвиче. Бог знает, где окажемся потом. Маме просто стукнет вдруг – и все, мы собираем вещи. Она думает, мне в деревне будет лучше. Меньше вариантов во что-нибудь вляпаться. Но тут скорее меньше вариантов на хоть какую-то жизнь.
Я посмотрела на нее внимательнее. В этом юном создании было что-то – что-то притягательное, честное, доверчивое, что редко видишь в незнакомцах. Я поймала себя на том, что думаю, не предложить ли ей чашку горячего шоколада, чтобы согреть озябшие пальцы. Но нет. Приветить безобидных соседей, познакомиться с ними, было бы так легко – но я не должна этого делать. Я снова занялась своим делом, отвернувшись от девочки.
– В такой день надо надевать теплое пальто, – посоветовала я ей.
Я чувствовала, что она еще мгновение смотрела на меня, а потом услышала, как девочка пошла прочь. Признаюсь, тело сковал холод, от которого не избавишься, сколько бы ни трудился в саду. Вскоре я ушла в дом и стала хлопотать в кухне, не желая думать о суровой правде, заставившей отослать девочку. Видит небо, я привыкла жить сама по себе; нельзя сказать, что мне такое положение вещей незнакомо. И тем не менее уединение и одиночество разделяет лишь одно содрогание. Я живу, сознавая, что друзей у меня нет не по выбору, а по необходимости, ради моей же безопасности, ради безопасности любого, кто ко мне приблизится.
Я занялась распаковкой оставшихся коробок. Есть нечто утешительное в созерцании заставленных полок, поэтому к моменту, когда на место была водружена последняя банка маринованной свеклы, я стряхнула с себя печаль. Блестящие ряды стекла и припасов указывали на порядок и надежность. В тот вечер я зажгла в кухне только свечи и села у печи, открыв заслонку, глядя, как горит яблоневое полено. Вид его согревал меня не меньше, чем жар, который оно давало. Облачена я была, как привыкла зимой, во много слоев удобной одежды: сорочку из тонкого шелка, мягкие шерстяные рейтузы, хлопковую рубаху, тяжелую репсовую юбку, подметавшую пол, и два легких свитера. Сапожки из кожи тюленя подарил мне рыбак-инуит, когда я жила на обширных ледяных равнинах Севера. Я стащила через голову вязаный полушерстяной свитер. Пряжа потрескивала, когда я его снимала. Мелкие искорки проскочили в сумраке между нитками и моими волосами, внимательный глаз мог бы их заметить. Я повернулась к столу и налила в лампу немножко масла, чтобы согрелось. Розмарин. Вскоре комнату наполнили восходящие к потолку испарения. Как всегда, запах напомнил о матери. Глаза у нее были голубые, как цветы розмарина, а влияние на мир таким же мощным и придающим сил, как аромат этого растения. Даже сейчас я вижу, как терпеливо она учит меня связывать пучки ветвистых стебельков и подвешивать их для сушки. Мне было не больше шести. Она вставала у меня за спиной, обхватывала руками и склонялась, чтобы помочь детским неловким пальчикам. Меня окутывала безграничная материнская любовь, я вдыхала мамин природный сладкий запах. В ней было столько терпения. Столько нежности. Столько решимости научить всему, что она знала, разделить со мной свои удивительные познания. Жесточайшая из пыток в мои немалые годы – то, что скорбь не убывает, не спадает ниже привычного уровня. Она просто длится, она – мой единственный спутник в океане времени.
Все еще холодно, но мороз чуть ослаб. Сегодня я совершила вылазку в деревню. Я сознавала, что откладываю ее. Я не хочу заводить никаких знакомств с соседями, кроме самых поверхностных, но понимаю, что держаться совсем наособицу неправильно. Быть затворницей означает казаться загадочной сверх того, что могут вытерпеть деревенские жители в теперешние новые времена. Лучше позволить себе вежливо обмениваться с людьми кивками, приветствиями и репликами о погоде. Я стараюсь в разговорах быть скучной, до грубости, если этого не избежать. Делюсь только самыми необходимыми сведениями с теми, кто захочет достроить за меня невыразительную историю. Так меня могут оставить в относительном покое. Однако я не думала, что встречу в деревенском магазине, куда зашла за кое-какой бакалеей, ту девочку-подростка. Моя немногословность во время нашей прошлой встречи ее явно не отпугнула, она, похоже, была даже рада меня видеть.
– Как изгородь? – осведомилась девчушка.
– Понемногу обретает форму, спасибо.
– Вы будете красить стены снаружи? – спросила она. – Я как-то видела похожий домик, светло-голубой, с белыми рамами и синей дверью. Такой сказочный. Было бы супер.
Она смотрела на меня сияющими от своей придумки глазами.
Я задумалась, чем ей так интересен мой дом. Она, как и в прошлый раз, была одна. У нее что, нет друзей? Насколько я знала, девочки-подростки редко ходят поодиночке. Я напомнила себе, что она тоже здесь новенькая, и, возможно, у нее еще не было времени завести друзей.
– Я об этом не думала, – ответила я. – Цвет стен не так уж важен.
После чего продолжила выбирать покупки, надеясь, что на этом все и кончится, но она повлеклась за мной по проходам, как назойливая цветочница.
– А собака у вас есть? У вас отличный сад для собаки, и лес сзади. Мама мне не позволяет завести. Говорит, от шерсти пылесос забьется.
– Нет. Собаки нет.
Я сняла с полки пакет коричневого сахара.
– Ой, я тоже люблю коричневый. Особенно хрустящий. С хлопьями. Вы хлопья любите? Вот они, тут, смотрите. Медовые или кокосовые? Нет, такие худые, как вы, наверное, мюсли едят. Вы мюсли любите?
Широко улыбаясь, она взяла коробку.
Я холодно на нее взглянула.
– Не многовато вопросов? – поинтересовалась я, продвигаясь к прилавку и желая поскорее уйти.
– Вот и мама так говорит. Но, с другой стороны, как я что узнаю, если не буду задавать вопросы?
– Еще один.
– Да, это у меня, наверное, само собой выходит.
Она хихикнула; радостный звук, словно весенний дождь бьет по луже.
Мне сдавило грудь, когда я поняла, что она напоминает мне не меня саму, только моложе, а Маргарет, мою любимую, милую маленькую сестричку. Маргарет, с ее легким шагом и живым смехом. Маргарет, обожавшую меня так же сильно, как я обожала ее. Да, в открытости и невинности этой девочки было что-то схожее с натурой Маргарет. Я кивнула, благодаря хозяйку магазина, протянула деньги. Когда я повернулась к двери, девочка оказалась передо мной; она загораживала дорогу и словно ждала чего-то.
– А ты не должна быть в школе? – спросила я.
– Учитель на курсах. У нас свободный день, занимаемся дома.
– Тогда тебе надо туда, заниматься?
Девочка оказалась достаточно хорошо воспитана, чтобы покраснеть.
– Я пришла за валентинкой, – сказала она. – Только не могу выбрать. Смотрите.
Она показала на открытки, выставленные у прилавка.
– Смешную, секси или романтическую, как думаете?
– Зависит от того, для кого она.
Подросток покраснел еще гуще и уставился себе на ноги.
– Для Майкла Форестера.
– И какой он, Майкл Форестер?
– Отпад. Всем нравится. Особенно девчонкам. Он еще спортсмен отличный. Легкая атлетика, регби, плавание. Всегда побеждает. Такой крутой.
– Судя по всему, эго у него достаточно раздуто и без тебя. Я бы не стала тратить деньги.
– Ой нет, он милый. Как-то передо мной дверь придержал. И «привет» сказал.
– И сколько ты уже носишь факел во имя этого идеала?
– Что?.. А, не знаю. Я с ним только месяц назад познакомилась.
Голос у нее упал до шепота, весь ее вид говорил о мучении невзаимной любви. Девочка была довольно хорошенькой, но уверенности в себе ей явно не хватало. И еще кое-чего. Несмотря на всю показную лихость, она казалась немного не от мира сего, что странным образом выглядело симпатичным для взрослого, но среди ровесников должно было стать недостатком. Теперь я поняла, как, наверное, одинока эта девочка. Она не вписывалась. Была чужой. Сейчас, когда она за собой не следила, одиночество исходило от нее болезненными волнами. Звук колокольчика над дверью магазина избавил меня от необходимости и дальше давать советы.
– Доброе утро, миссис Прайс. Теган, как ты, дорогая? Как мама? А, вот и наша загадочная новая соседка, простите, что до сих пор не наведался к вам, поприветствовать в Метрейверсе.
Я обернулась и увидела толстого бородатого мужчину, протянувшего мне руку. Глаза у него светились жизнелюбием, улыбка была широкой и сердечной, но от одного его вида у меня застучало в висках. В этом не было его вины. Откуда ему было знать, как на меня подействует присутствие священника? Откуда догадаться, какую ярость пробуждает во мне его церковь? Церковь, которая осудила мою мать и отняла ее у меня. Я глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, но от его одеяния все еще исходил слабый запах вина причастия. Рука его по-прежнему была протянута ко мне. Он ждал. Ждала девочка. Ждала за прилавком миссис Прайс. Всего мгновение, но оно определит мое положение в деревне на время, что я тут проживу! Я распрямила плечи и выдавила улыбку, прижимая к себе покупки.
– Прошу прощения, – сказала я, кивая на пакеты.
– О, не волнуйтесь, – он улыбнулся и опустил руку. – Я – Дональд Уильямсон. Меня чаще всего можно найти в доме викария. Не стесняйтесь, заглядывайте; Мэри будет рада с вами познакомиться.
– Спасибо. Я пока разбираю вещи, но на будущее запомню.
Я стала протискиваться мимо него к выходу, борясь с отвращением, которое вызывала во мне подобная близость представителя его братии.
– В любое время, – пробубнил он. – И надеюсь увидеть вас в воскресенье. В десять. Мы всем рады.
Я захлопнула дверь, чтобы не слышать дальнейших увещеваний, и направилась домой. Даже спустя столько времени я, оказывается, едва могла скрыть свои чувства к церковнику. Все основания испытывать подобные эмоции у меня были, но я все равно на себя злилась. Глупо, нужно лучше владеть собой, нелепо пылать яростью по отношению к каждому безвредному священнику, с которым столкнешься. Я еще не перешла деревенский выгон, когда меня вдруг пронзило дурное предчувствие. Как бы ни выбила меня из колеи встреча со священником, я поняла, что это – отдельная угроза. Остановилась. Подняла подбородок и медленно осмотрелась. Ни движения. Ни тени. Ничего необычного. Молчащие домики, крытые соломой. Тихая улица. Пустая автобусная остановка. Утки, с бодрящей пошлостью крякающие на пруду. Бояться нечего. И все же я испытала немалое облегчение, добравшись до укрытия в коттедже «Ива» и быстро закрыв за собой дверь.
Ясное небо, как раз для первого дня торговли на рынке в Пасбери. Я встала до рассвета, чтобы загрузить машину товаром. Машина эта, с любой возможной точки зрения, вещь неоднозначная. Старый «Моррис Тревеллер», небольшой и дешевый в обслуживании, но с вместительным багажником и удобными задними дверями; в нем легко возить травяные чаи, масла, лосьоны, мыло, соленья-варенья и вино. Однако он требует весьма утомительной бумажной работы. Нельзя иметь машину и в то же время сохранять тайну личности. Раз в несколько десятков лет мне приходится изобретать себя заново, в основном чтобы соответствовать законам о транспорте и дорожном движении. Тем не менее я признаюсь, что испытываю к самому автомобилю определенные теплые чувства. Я редко езжу на дальние расстояния, но без машины торговать на рынке было бы сложно, а этот прилавок для меня – существенный и единственный источник дохода. И, конечно, он позволяет тем, кому я нужна, меня отыскать. Даже в этот просвещенный Век Водолея я не могу повесить на дверь табличку: «Ведьма. Заклинания и зелья на все случаи жизни». Нет. Нужно подстраиваться, приспосабливаться и являть внешнему миру… приемлемое лицо. Машина не желала заводиться, но на заклинание отозвалась. Двигатель я оставила включенным, пока заканчивала погрузку и закрепляла дверцы веревкой. Я как раз запирала дом, когда услышала, как машина глохнет. Не думая, я собралась, замерла и повторила заклинание. Помедлив секунду, двигатель снова ожил и радостно запыхтел. Лишь вернувшись к машине, я заметила, что у калитки стоит Теган, и по ее лицу было совершенно ясно, что она наблюдала, как я на расстоянии управляюсь с мотором. Она улыбалась, глаза у нее блестели. Я отодвинула ее и заперла калитку.
– Прости, я спешу, – сказала я.
– Куда вы?
– В Пасбери, и если буду копаться, не успею разложить прилавок.
– На рынке? Круто. Можно и мне поехать?
– Что?!
– В Пасбери. С вами. Я бы помогла.
– Спасибо, я замечательно справляюсь сама.
– Да ладно. Вам не надо мне платить. Просто подвезите, а я помогу разгрузиться.
Она кивнула в сторону багажника, потом нагнулась и заглянула в заднее стекло.
– А что там вообще?
Я посмотрела на девочку. Как всегда, слишком легко одета для такой прохладной погоды, и какая-то потерянная, от чего я не могла просто отмахнуться.
– Ты почему не спишь в такую рань? – спросила я.
Она пожала плечами.
– Мама разбудила, когда с ночной смены пришла. А опять уснуть не вышло. Она вырубилась, как выключатель нажала, – девочка пнула камешек. – Мне не хотелось там сидеть, даже поговорить не с кем.
– Мать не будет волноваться, где ты?
– Нет.
Я вздохнула. Я бы предпочла обойтись без общества болтливого подростка, но отказать было трудно.
– Садись. И не трогай ничего, особенно дверную ручку. Она все время… ну вот! Что я сказала?
– Извините.
– И пристегнись. Меньше всего сейчас нужно, чтобы ко мне привязался какой-нибудь дотошный полицейский.
Городок Пасбери ничем не примечателен, но магазинов и разных услуг в нем хватает. Сам рынок, честно говоря, уныл. Торгует вперемешку дорогой едой, антиквариатом сомнительного происхождения, товарами для домашних животных, фарфором в густой глазури и одеждой со срезанными ярлыками. Я оставила за собой небольшое торговое место, но расположено оно удачно: в устье главной улицы, где проходят почти все покупатели по дороге с автостоянки и автобусной остановки – или к ним. Теган от души поработала, помогая разложиться, она явно не спешила меня покидать. Заинтересовалась товаром настолько, что я быстро утомилась объяснять ей, что к чему. Я вручила ей горсть монет.
– Сходи, купи нам горячего попить, – велела я.
Едва она ушла, молодая женщина с прогулочной коляской остановилась у прилавка и, нахмурившись, склонилась к маслам. От нее веяло таким беспокойством, такой злостью, что я отступила на шаг назад. На скуле у нее, у самой линии волос я заметила лиловое пятно. Она поймала мой взгляд и повернулась, чтобы волосы свесились вперед, но поняла, что я видела синяк. Веки у младенца были красные, но он спал в коляске.
– А для чего это? – спросила женщина, тыкая в пакет с листьями розмарина.
– Помогает при ревматизме. И при болезненных месячных. Листья заваривают как чай.
– Чай? Запах мерзкий. А это для чего?
– Это мазь с алоэ вера. Бальзам от ожогов, укусов насекомых и всякого такого.
Она положила баночку обратно на прилавок. Мне было жаль бедняжку, такую молодую – и так явно несчастную. Я указала на пузырек с маслом бергамота.
– Это очень помогает поднять настроение.
– Ха! Мне для этого лучше рома с колой.
– А это избавляет от негативной энергии.
– Есть что-нибудь, чтобы избавиться от мужей-сволочей, которые изменяют?
Тут я все поняла. Я достала из коробки, стоявшей с моей стороны прилавка, маленький флакон синего стекла. На этикетке было лишь изображение полумесяца.
– Возможно, вам стоит попробовать несколько капель этого. – Я протянула ей флакон, и она подозрительно на него уставилась. – От них человек становится… внимательнее, – пояснила я.
Она рассмеялась, потом взглянула мне в глаза.
– Сколько?
– Сначала проверьте, сработает ли. За следующий можете заплатить, если останетесь довольны.
Мой первый торговый день в Пасбери тянулся медленно, но я уловила кое-какой интерес. Я давно выяснила, что тем, кто впервые сталкивается с моим товаром, часто требуется время, чтобы набраться смелости и купить. Но чего-чего, а времени у меня предостаточно. Теган все утро провела со мной, неохотно согласившись сесть на автобус домой, только когда я настояла. Мне было ни к чему недовольство ее матери, а я знала, что девочка не спросила разрешения уехать из деревни. Я купила ей на завтрак пирог и дала денег на автобус до Метрейверса.
Она говорит, что с радостью будет каждую субботу меня сопровождать. Посмотрим.
Саженцы остролиста, которые я заказала, сегодня утром доставили, и земля наконец-то достаточно мягка для работы. Я плодотворно трудилась час, засаживая расчищенные прогалы, и довольна тем, что получилось. Я давно смирилась с тем, что могу работать в саду, не загадывая вперед надолго, поскольку знаю, что нигде не могу особенно задержаться. И все же задиристые кустики остролиста, как бы медленно ни росли, уже через несколько месяцев крепко вплетутся в изгородь. И меня утешает сознание того, что они проживут еще долго, когда я двинусь дальше. Остролист – одно из самых сильных защитных растений в саду, мне без него не обойтись. Пусть сам по себе кустарник не обеспечит безопасности, но он составляет мощную часть моего викканского арсенала. Потом я распаковала свой запас травяных саше и развесила сладкие букетики в дверных и оконных проемах.
Погода сделалась не по сезону мягкой, и цветочные луковицы развили бурную деятельность, о которой им, возможно, придется пожалеть, когда вернется мороз. Я воспользовалась моментом и перекопала огород. Упорный труд, требующийся для того, чтобы превратить такую обширную поляну с кочковатой травой в грядки, поднял настроение. Может быть, я и невероятно древняя, но мне повезло сохранить здоровье и живость ума. Проведя за работой целое утро, я разделась до рубашки, подол моей юбки был в грязи. Земля здесь хорошая – глинистая, вода не застаивается, но уходит не так быстро, чтобы возникали трудности с поливом. Нельзя поддаваться соблазну слишком рано все высадить. Это ложная весна. Занятно: долгому путешествию по этой планете сквозь годы так и не удалось научить старую ведьму терпению. Мама корила меня за его недостаток, и я все так же дергаюсь и раздражаюсь, когда мне приходится ждать дольше, чем кажется разумным.
Я как раз налегала на вилы, когда прямо рядом со мной возникла Теган. Ее внезапное появление испугало, но куда больше меня встревожило то, что я не услышала, как она подошла. Я заметила, что девочка сменила свои нелепые сапоги на кроссовки.
От нее не укрылось, как я вздрогнула.
– Простите. Я звонила в дверь, потом поняла, что вы копаете. Ух ты, вы это все сама? Наверное, вымотались.
Я невольно улыбнулась ее словам.
– Мне по душе время от времени потрудиться, – сказала я. – Ты любишь работать в саду?
Она пожала плечами.
– Я, в общем, никогда не пробовала. Если не считать выращивание кресса на подоконнике в кухне.
– Для начала сойдет, полагаю.
Девочка будто ждала чего-то. У нее, судя по всему, нет ни единого друга, раз она приходит искать общества чужого человека в такой теплый день, когда другие подростки наверняка гогочут где-то компанией. Я протянула ей вилы.
– Давай попробуй.
Она улыбнулась, потом взяла вилы. Бестолково ткнула ими в землю, и на ее лице отразилось удивление от того, – какой незначительный след она оставила. Девочка попыталась еще раз.
– Навались всем весом. Смотри, вот так.
Я наклонилась и переставила ее руки, показывая, как работать всем телом, чтобы загнать зубцы в землю. Теган хихикнула – все тот же непобедимо радостный звук – и сделала, как я показала. Она, как выяснилось, быстро училась и вскоре вошла в ритм, медленно, но неуклонно продвигаясь по дерну.
– Не останавливайся, – велела я и зашла в дом.
Из окна я наблюдала, как она работает. Она быстро устала, но не сдалась. Я налила два стакана горячего фруктового чая и, выйдя, встала на пороге.
– Может, зайдешь, выпьешь теплого напитка?
Второй раз приглашать не потребовалось. Теган последовала за мной в кухню, взяла стакан с чаем и осторожно понюхала пар.
– Что это?
– Фруктовый чай. Шиповник с апельсином. Пей, пока горячий.
Она отхлебнула, улыбнулась и отхлебнула еще.
– Слушайте, клево. Скажу маме, чтобы купила такой.
– Я тебя как-нибудь научу, как его делать, – сказала я, сама удивившись неосмотрительности подобного обещания.
– Это ваша работа? Круто.
Девочка принялась бродить по комнате, изучая мои запасы бутылок и банок.
– Все это вы продаете на рынке… Я не думала, что еще и делаете.
Так мы взялись говорить про масла и благовония, и травяные подушки, и саше, которые я изготовляю. Я рассказала, что продаю их на рынках, а иногда через магазины. Теган это заворожило, она провела пальцами по ряду бутылочек синего стекла, остановилась понюхать корзину сохнущей лаванды.
– Крутые, – заключила она. – Вы это будете выращивать в саду?
– Да, кое-какие травы, цветы на масло и, конечно же, овощи.
Она на мгновение задумалась.
– Я не знаю, как вас называть. Вы мне так и не сказали, как вас зовут.
– Можешь называть меня Элизабет. – Я отпила чаю, потом спросила: – Теган – необычное имя, может, корнуэльское?
– Валлийское. Мама однажды на каникулы туда ездила, когда была маленькая. И на нее нашло. Честно говоря, по-моему, это единственное, что ей во мне по-настоящему нравится.
Теган смотрела мне в глаза, и короткая тишина так полнилась тоской и болью, что мне хотелось обнять девочку, как обняла бы меня мама. Вместо этого я отвернулась сполоснуть над раковиной стакан.
Теган заметила на кухонном столе мой дневник.
– Ой, а это для ваших… рецептов и всякого такого?
Она подошла и взяла книгу.
– Положи, – произнесла я чуть резче, чем намеревалась.
Обида на ее лице так меня взволновала, что я внезапно захотела, чтобы она ушла. Я не привыкла, чтобы у меня дома был кто-то еще.
– Если допила чай, то пора бежать домой. Тебе нечем заняться, но не стоит из-за этого думать, что у всех остальных так же, – сказала я Теган, стараясь не смотреть в ее огорченное лицо.
Когда она ушла, меня охватило раздражающее сожаление. Даже сейчас я не могу понять, было это из-за того, что я пустила ее в дом, или из-за того, что прогнала.
Этим вечером я несколько часов готовила масла. Сделала около десятка флаконов лавандового и столько же – перечной мяты. Работа это легкая и приятная, обычно она занимает меня, мешая задуматься о том, что я никак не могу изменить. Однако сегодня я поняла, что мысли мои блуждают. Я думала о Теган. И о Маргарет. Не могу вспомнить об одной, чтобы вторая тут же не приходила на ум. И как бы я ни старалась держать в памяти лишь счастливый образ любимой сестры, всякий раз, как я ее представляю, кожу ее заливает смертельная бледность, и я не могу этому помешать.
Оттепель продолжается; временами моросит, но и только. Теган оправилась быстрее, чем я рассчитывала, и снова явилась на следующий день, словно я и не произносила тех резких слов. Она зачастила. Не стану притворяться, что пыталась ее отпугнуть. Пожалуй, ее свежесть и жизнерадостность мне по душе. Она впитывает знания, как кусок хлеба – бульон, в который его обмакнули. Ею владеет неистовое желание учиться, и она помогла мне расчистить заросли колючих кустов в дальнем углу сада. Я выдала ей пару старых резиновых сапог и снабдила толстыми перчатками. Ничто из вещей бедного ребенка не подходит для такой работы. Я спросила ее, почему она не проводит время с новыми школьными друзьями, и она объяснила, что никто из них не живет в деревне, а на автобусе ездить дорого, да и ходят они с перебоями. Я отважилась уточнить, не возражает ли ее мать против того, что она так много времени проводит вне дома; девочке ведь нужно делать домашнее задание? Кажется, ее мама социальный работник, где-то в Пасбери. Рабочий день у нее длинный, смены разные. Она счастлива, что дочка нашла себе занятие. Об отце речь не заходила, о братьях или сестрах тоже.
Признаюсь, я позволила себе расслабиться здесь, в коттедже «Ива». С тех пор как в день встречи с преподобным Уильямсоном я ощутила угрозу, у меня не было ни дурных предчувствий, ни мгновений тревоги. Неужели я нашла безопасный приют? Неужели наконец шагнула туда, где меня не достанут протянутые когти? Мысль эта соблазнительна, и мне невыносимо омрачать ее сомнениями и осторожностью. Когда мы закончили работу, я позвала Теган вместе со мной поставить свечу в выложенный камешками круг посреди расчищенного участка. Я объяснила, что верю: здесь получится прекрасное священное место. Одно лишь небо знает, как девочка поняла это заявление, но она радостно помогала мне раскладывать камни и выбирать свечу. Когда придет полнолуние, я воскурю масло шалфея и попрошу о длительной защите.
Проливной дождь, бесконечный ледяной ветер, из-за них работать вне дома стало неприятно. Но я все-таки могу продолжать – с помощью старой зюйдвестки и резиновых сапог. Теган сегодня днем пришла ко мне прямо с остановки школьного автобуса. Едва взглянув на нее, я поняла, что раскраснелась она не только от погоды. Она стояла рядом со мной у шипящего кострища, и глаза у нее полнились слезами. Понуро Теган глядела на дым, но что ее так расстроило, не говорила.
– Трудный день? – спросила я, не желая лезть не в свое дело, но с готовностью предлагая девочке возможность поговорить о том, что ее тревожит.
Она лишь пожала плечами.
– Воздух нынче такой промозглый, – сказала я. – Зря ты без шапки. Держала бы свои неугомонные мозги в тепле.
По ее щекам скатились слезы, капнули с подбородка. Теган даже не попыталась их утереть. Внезапно она стала таким ребенком, совсем не молодой женщиной, а просто грустной девочкой, не знающей, как поделиться болью.
– Подожди тут, – произнесла я.
Зашла в дом и открыла шкаф с припасами. Выбрала маленький синий флакончик с маслом бергамота и вернулась к погасшему костру. Теган, кажется, едва заметила мое отсутствие.
– Держи. Капни несколько капель на подушку, а одну завтра перед школой на сердце.
Она взяла предложенный флакон, на мгновение уставилась на него, нахмурившись, потом подняла глаза на меня. И, наконец, улыбнулась.
– Спасибо, – сказала она. – Это?..
Я не дала ей договорить.
– Ступай, – пробубнила я. – Слишком холодно, чтобы стоять просто так. А у меня дела.
Винить мне некого, кроме себя самой, из-за чего я только сильнее злюсь. Как можно было быть такой дурой? О чем я думала? Я слышу, как внутренний голос пытается оправдать мой поступок. Это был всего лишь отклик того, кто может помочь, спасти от страданий, но от этого не лучше. Прекрасная Теган ворвалась нынче днем ко мне в сад с горящими глазами, сияя от радости и изумления. Она запрыгала передо мной, так яростно размахивая под носом синим флаконом, что мне пришлось сказать ей, чтобы прекратила.
– Сработало! – кричала она. – На самом деле сработало. Вы просто офигенная! Как вы это сделали? Скажите, что там было? Что вы еще можете? Я знала, я с самого начала знала, что вы не такая, как все. Было что-то… А любовный приворот вы тоже можете? Можете заставить человека влюбиться, даже если он не хочет?
Я едва слышала остальное. Она так и стрекотала, пока я пыталась понять, что сделала, чтобы вызвать такой восторг. Наконец я подняла руки и твердо произнесла:
– Довольно! Сделай глубокий вдох и скажи медленно и внятно, что стряслось.
– Ну, я сделала все, как вы велели: накапала на подушку, немножко на сердце. Вообще-то довольно много. Вчера и сегодня. Я думала, может, это любовное зелье, что-то, чтобы Майкл обратил на меня внимание.
– Что?!
– Нет, конечно. Теперь понимаю. Но это было даже лучше! Откуда вы знали? Про Сару Я-Вся-Само-Совершенство Говард? Я вам не говорила, что она меня травит. Никогда не рассказывала, что она сделала с моим пальто, что написала на дверце моего шкафчика, и про мерзкую дохлую лягушку у меня в сумке – ведь не рассказывала же? Наверное, могла что-то сказать про то, как она меня дразнит из-за Майкла. Она не одна такая, но она хуже всех. Корова. А остальные за ней повторяют. Но теперь все!
Она снова начала махать флаконом.
Я покачала головой.
– Прости, Теган. Я ни слова не понимаю из того, что ты говоришь. Я дала масло бергамота. Оно помогает ощутить уверенность в себе и укрепить решимость. И все.
Она не обратила на мои слова внимания.
– Воспаление желез! Гениально же, нет?
Она разве что не прыгала от восторга.
– Ее не будет в школе несколько недель, а то и месяцев. Может, до конца четверти и половину лета. Вы даже не знаете, как я молилась, чтобы случилось что-нибудь такое. Но я не думала… а потом появились вы. В ответ на мои молитвы.
Она уставилась на меня самым обожающим и восхищенным взглядом, какой обращался в мою сторону за много десятков лет. Я с усилием заговорила, и во рту у меня странным образом пересохло. Со всем этим надо было разобраться.
– Теган, что, по-твоему, я тебе дала?
– Точно не знаю, просто что-то, чтобы избавиться от Сары Говард. – Она пожала плечами.
– Волшебное зелье?
– Ну да.
– А с чего ты взяла, что у меня может оказаться что-то подобное? – Я наблюдала, как она ищет ответ где-то у себя под ногами. – Теган? – настойчиво произнесла я.
– Как-то глупо звучит, когда говоришь это вслух, ну… потому что вы ведьма, ведь так?
Она и представить не могла, как на меня подействовали ее слова. Я на мгновение почувствовала облегчение от того, что Теган не могла заглянуть мне в глаза, потому что тогда увидела бы в них страх. Как она сумела столько подметить, когда я не заметила ничего? Я недооценила девочку, это опасно. Дождь полил сильнее, мы стояли в нескольких шагах и сотнях лет друг от друга, и капли громко стучали в напряженной тишине. Теган медленно подняла глаза, и я увидела на ее юном лице удивление. Удивление того рода, что встречается только у тех, кто достаточно молод, чтобы ум их был открыт, как море, а сердце жаждало доказательств волшебства. Если бы она только знала, кто стоит рядом с ней.
– Идем в дом, – сказала я, и мы вместе вошли в кухню.
Я велела ей сесть за стол, а сама достала из духовки суп из пастернака. Протянула Теган кружку, она обхватила ее ладонями, не сводя с меня глаз.
– Осторожнее, там жабья лапка, – предупредила я.
Глаза Теган на мгновение расширились, потом она рассмеялась, и напряжение, переполнявшее комнату, улетучилось вместе с паром от бульона.
– Что ты знаешь о ведьмах? – спросила я.
– Ну, что и все. Они варят зелья из трав. Произносят всякие страшные заклинания. Все такое. Я знаю, сейчас их полно, ну, полно тех, кто себя называет ведьмами. Нью-эйдж, вот это все. Но спорю, таких, как вы, немного. Немногие на самом деле что-то могут.
Она подула в кружку.
Я открыла заслонку печи и вбросила еще полено. Мягкие обрезки дерева, оставшиеся после нашей работы на прошлой неделе, были еще сочными, невысохшими, они громко плевались, но давали немало тепла. Я пододвинула стул поближе к огню и жестом велела Теган сделать то же, пока перекладывала под спиной подушки, чтобы было поудобнее.
– Когда мама тебя ждет домой?
– Она не ждет. В смысле, она в ночную. Ее до утра не будет.
Не в первый раз меня поразило, какую одинокую жизнь ведет эта девочка. Жестоко. Не намеренное пренебрежение, но все равно жестоко. Я на мгновение закрыла глаза и изо всех сил постаралась унять бурлящие мысли. Сделать можно было лишь одно из двух. Отрицать, высмеивать, представить все в ином свете, не принимать доводов, а потом решительно отдалиться от Теган. Такой вариант был, конечно же, разумнее, но он меня огорчал, ведь мне пришлось бы основываться на лжи и полуправде. По другому пути, однако, двинуться можно было лишь с осторожностью. Стоит пуститься в это странствие, потребуются размышление, время и внимание, потому что обратной дороги не будет. Где-то в глубине своего существа я ощутила искру волнения, проблеск надежды. Может ли быть, что спустя столько лет, столько долгих лет, я разделю с кем-то свою тайну? Что мне больше не придется скрывать правду? Эта невинная девочка разглядела сквозь мои защитные барьеры то, что не увидел больше никто, и теперь меня переполняло желание дать ей узнать себя, дать понять. И снова вспомнить то, что привело меня сюда. Я открыла глаза.
– Если готова, – сказала я, – я расскажу тебе историю о ведьмах. Историю о волшебстве, любви и утрате. Историю о том, как простое невежество рождает страх и как губителен может оказаться этот страх. Станешь слушать?
– Да, круто! Еще как стану! – Теган энергично закивала.
Я подняла руку.
– В самом деле? Ты действительно сможешь сидеть тихо, молчать и слушать?
Она снова кивнула, на этот раз медленно и осознанно. Я вздохнула; долгий выдох, освобождение.
– Хорошо, – согласилась я. – Давай я расскажу, каково это – быть ведьмой.