Глава 4
Руин сидел у окна и писал – как всегда по утрам, с тех пор, как уличил своего секретаря в нечистой игре и был вынужден казнить его в назидание всем остальным. Казни в Провале воспринимались как нечто само собой разумеющееся, особенно если казненный был виноват хоть в чем-нибудь. Правителей, пожалуй, даже уважали за суровость, и Руин знал, что если будет воздерживаться от строгих мер, его попросту перестанут принимать всерьез.
Он знал, что сумеет удержаться на грани допустимого и не стать таким, каким был отец. То, что случилось с ним двадцать лет назад, заставило его по-другому взглянуть на себя и окружающий мир. Свою душу он научился воспринимать, как нечто материальное, иногда ослабленное, иногда страдающее своими странными и необъяснимыми болезнями. С тех пор, как вернувшемуся из-за грани Вселенной Руину пришлось заново учиться любить и ненавидеть, наслаждаться и мучиться, Арман привык смотреть на себя со стороны, оценивая не только поступки, но и желания, побуждения. Первое время он жил лишь памятью о чувствах. Это было нелегко.
Потом привык, и то, что ему приходилось изображать, стало получаться само. Правда, потребовалось не меньше пяти лет, прежде чем Руин снова начал чувствовать себя человеком, а не плохо сотворенным зомби. За это время в Провале он успел получить репутацию несгибаемого и сурового правителя, которого нельзя обмануть, который держит вожжи власти железной рукой. Это не совсем соответствовало действительности, поскольку с обязанностью править целым миром молодой человек столкнулся впервые (отец не предполагал, что ему может наследовать предпоследний сын, потому никогда ничему его не учил).
Но, как бы там ни было, репутация сыграла Руину на руку. Пока он еще только осваивал науку управлять, подданные опасались его холодного взгляда, немногословности и каменного лица. А потом, когда, осознав, что головы пока не летят, словно камни в лавине, беспокойные представители знати стали искать собственную выгоду, правитель уже сориентировался. Он понимал, что излишняя мягкость станет его смертным приговором, но и зверствовать зря тоже не стоило – это было чревато заговором.
Руин хотел жить спокойно – и ради себя, и ради жены, и ради детей. Рэондо, которого Катрина родила почти двадцать лет назад, уже вымахал в стройного крепкого парня, он охотно помогал отцу, веселился на балах, охотился и заигрывал со служанками. Глядя на него, правитель часто думал, что и сам вырос бы таким, если б ему тоже повезло с семьей и детством. О беде, случившейся с ним до рождения, Рэондо, конечно, ничего не мог помнить, а потому можно было сказать, что его жизнь пока еще ничто не успело омрачить.
Только недавно Катрина разрешилась от бремени вторым сыном и, подойдя к окну, Руин разглядел внизу, в парке, синенькую колясочку с большими колесами. О подобных вещицах в Провале прежде не слыхали, для второго сына властителя коляску пришлось привозить из другого мира, весьма далекого. Счастливый отец предлагал жене обойтись без покупки, тем более что двадцать лет назад Рэондо коляска не понадобилась, он вырос на руках у нянек. Но Катрина так и не привыкла к положению знатной провальской дамы и потребовала привычный для себя предмет.
Несмотря на ее странное для супруги правителя поведение и привычки, которые недоброжелатели называли плебейскими, большинство провальцев любили Катрину Айнар. Она казалась им идеалом женщины по-провальски – тихая, незлобивая, ласковая, послушная мужу (как Руин и просил, спорила она с ним только наедине, прилюдно же всегда соглашалась), верная и к тому же замечательно плодовитая. Для бессмертной женщины ребенок раз в двадцать лет – это много. А уж если супруга правителя рожает одних мальчиков, то ей, само собой, за это честь и слава.
Всеобщая любовь как-то примиряла Катрину с этим «диким миром», как она говорила.
Она подняла голову, увидела мужа у открытого окна и заулыбалась ему. Сердце Руина затопила нежность. Он не представлял, как ей удавалось терпеть его, только-только вернувшегося из-за грани мира, почти не живого и бесчувственного. Катрина любила его любым, и благодарность за ее преданность грела его сердце. С Катриной ему повезло, здесь и спорить-то было не о чем. Но любое счастье надо было заслужить, это он понимал. Именно мысли о жене заставили его тогда научиться чувствовать по-старому – он хотел, чтоб ей стало с ним уютно. Забота о семье в свою очередь призывала научить знать Провала беспрекословно подчиняться молодому правителю.
Зачастую приходилось действовать жестко, впрочем, ничего другого от сына Армана-Улла и не ожидали. Лишь Катрине становилось неприятно, когда на площадях столицы объявляли об очередной казни. Потому Руин старался по возможности обходиться без казней, заменял смертный приговор заключением в одной из двух самых страшных тюрем Провала. Он не был уверен, что для осужденных подобный приговор оказывался предпочтительней смерти, но жене, конечно, об этом не говорил.
Руин закончил работу над письмом, предназначенным правителю соседнего мира под названием Венец, и вызвал курьера. Переписка была очень важна для Армана и Байрема Дирайена, владыки Венца и еще пяти миров, потому провалец старался не допускать к ней даже секретарей, которым с некоторых пор перестал доверять. Курьерам он доверял. Каждый курьер был окружен плотной сетью заклинаний, построенных самим властителем, каждый знал: только подумай о том, чтоб сделать какой-то лишний шаг – государю сразу станет об этом известно.
Курьеры обязательно владели кое-какой магией, могли защитить себя и груз, может, даже поставить простенький портал. Руин сам подбирал их на эту высокооплачиваемую и почетную работу из числа выпускников Магической Академии. Они также знали, что беспорочная служба обеспечит им безбедную старость, а бессмертным, кроме того, – служебный рост и уйму возможностей совершенствовать магическое искусство.
Складывая письменные принадлежности, Арман думал о случайно найденной им дочери Морганы, девочке, о которой он сам давно и думать забыл. Впрочем, почему случайно? Он центрировал заклинание переноса по собственной крови. Для Руина это был любопытный эксперимент, поиск возможностей более полно использовать собственную энергетику. На всякий случай он старательно исключил из создаваемой структуры параметры всех своих родственников. Но не исключил близнецов, рожденных сестрой много десятков лет назад, потому что просто не подумал о них.
Результат очевиден. Заклинание перенесло его к Монтале. Могло бы перенести и ко второму из пары, к мальчику, который давным-давно должен был превратиться в мужчину, если, конечно, выжил. Но не перенесло, и понятно, почему – юноша живет в Провале, то есть рядом. В составленной Руином магической структуре оказалось много энергии, и потому она выбрала дальнюю цель.
В девушке не чувствовалось ни следа вырождения. Арман понимал, конечно – он не специалист, не ликвидатор, но полагал, что достаточно силен как маг, чтоб определить вырожденца. К тому же у него был образчик ее крови. Вернувшись в замок, он еще раз перепроверил все. Получалось вновь, что девушка носит все генетические признаки семейства Арман, что она не вырожденка и даже близко не стояла, и что ее родила именно Моргана. Руин сделал развернутый анализ, на всякий случай добавив собственную кровь – для сравнения.
А потом, взглянув на результат, первый раз в жизни поперхнулся.
Отцом Монтале оказался отнюдь не Арман-Улл.
Отцом Монтале был сам Руин.
Тогда в первое мгновение молодой правитель просто не поверил в увиденное. Он спокойно развеял анализирующую структуру, тщательно построил ее снова, проверяя каждый узел. Потом снова ввел образчик крови девушки и свой. Структура послушно определила, что носители представленных образцов состоят друг с другом в прямой родственной связи «отец-ребенок». Ошибка исключалась – допустить ее в простейшей сравнивающей системе вряд ли позволил себе даже свежеиспеченный выпускник Магической Академии, а Руин считал себя мастером.
«Это же невозможно, – подумал он в недоумении. Откуда?..» А потом вспомнил, откуда.
В тот миг он ощутил настоящий страх – первый такой случай за последние двадцать лет. Чтоб испытывать страх, нужно было совершенно восстановиться внутренне. Первая с тех пор вспышка страха должна была бы обрадовать Армана, как свидетельство того, что он вполне восстановился духовно и пребывает в полном порядке.
Но радости Руин в себе не нашел. Он смотрел на спокойно колеблющуюся эфирную конструкцию, которая в магическом зрении представляла собой ажурную вязь полос света, а обычным зрением была не видна, и не представлял, что себе сказать. Ему так редко случалось ошибаться, что он просто не знал, как теперь себя вести. Не так-то легко осознавать, что у тебя имеется еще двое детей, причем от горячо любимой сестры.
Был ведь еще один немаловажный момент. Тогда, шестьдесят лет назад, они с братом решили отправить новорожденных близнецов подальше от сестры, потому что были уверены – эти дети зачаты от вырожденца. Из них не могло получиться ничего толкового, да и прожили бы они очень недолго. Несчастная Моргана, которой и так пришлось немало пережить, не выдержала бы смерти детей (а их гибель, как казалось, была предопределена), и этого Руин не желал допускать. И потому он без колебаний согласился избавиться от малышей.
Конец ознакомительного фрагмента.