Наброски с натуры
Семёныч
Михаил Семёныч лежит на больничной койке и смотрит в окно. Неизвестно откуда взявшийся пух плавно проскальзывает сквозь веточки кленов и тополей с маленькими листочками. Невдалеке от них две засохшие сосны обнимают друг друга голыми, торчащими в стороны ветвями. Яркую голубизну неба и клочки ватных облаков, закрывают, медленно наползая на них, огромные свинцовые тучи. Становится пасмурно. И на душе у Михаила Семёновича тоже хмуро и тоскливо. Нестерпимо болят обожженные руки, но ещё больше – душа.
Его взгляд с мёртвых деревьев скользнул по свежей распустившейся листве и остановился на поникших сухих ветках одинокого дерева. Кто-то безжалостный выжиг костром древесину у основания ствола. Дерево умирает. Не хотел жить и Семёныч. Вспомнил разговор со своей снохой, которая приходила утром к нему.
– Что ж Гришка не наведывается, уже неделя прошла, как мы виделись! – не столько раздражённо, сколько обиженно спросил о сыне Семёныч.
– Я ему каждый вечер сумку накладываю для тебя.
– Но, я ж ему оставил полтора миллиона, чтоб он ко мне заходил!
– Так Гриша вас не навещал, ни разу? – удивилась невестка.
– Не-ет, – потерянно ответил свекор.
– Куда же он сумки носит? – тихо промолвила озадаченная сноха.
«Не нужен, родному сыну не нужен… Не смог даже купить его внимания… родного единственного человека… Может, мало дал, но больше у меня нет», – с горечью думал Михаил Семёныч.
Он скучал по сыну, горевал по жене, только после её смерти понял, что она для него значила. Уже девять месяцев прошло, как её нет. С этой утратой Семёныч потерял всё значимое в жизни. Когда теперь он возвращался домой, некому было сказать: «Миш, иди скорей есть, остынет!» Утром никто не напомнит: «Миша вставай, на работу опоздаешь!» Нет никого, кто бы в пятницу проворчал: «Что на этот раз обмывали?» Не скажет, не посмотрит, не отругает, не вздохнёт – некому… Её нет!
После похорон жены Семёныч ел без аппетита, только для того, чтобы были силы работать. Только там ему становилось немного легче, крутя баранку нельзя расслабляться, его слабость может кому-нибудь стоить жизни.
Перемену, происшедшую с ним после смерти жены заметили все, в том числе и начальство. Но вместо понимания и сочувствия Семёныч получил другой удар, – его сократили… Куда деваться? У всех своя жизнь, свои семьи. На прежней работе не нужен, а другую в 62 – попробуй, найди!.. И сын не приезжает… Одиноко, пусто.
И он начал пить каждый день, глушить тоску, отчаянье, чтобы забыться, уйти от угнетающей действительности. Семёныч уже потерял вкус и интерес к жизни. Мало ел, потом вообще перестал и только хлестал водку и вино. И однажды после очередного возлияния он увидел у себя дома ту, которой ему так недоставало. Его Клавдюшу, оставившую его внезапно. Когда протрезвел, ему стало ещё хуже, хандра и уныние овладели им окончательно. Семёныч стал пить ещё больше и больше. Прошло около двух месяцев, и он стал видеть свою Клавдюшу и трезвый.
Спьяну Михаил Семёныч обжёг руки кипятком, так он оказался в больнице, где с нетерпением ждал прихода сына, который совсем к нему не торопился.
Два дня назад шёл Семёныч перекурить, дойдя до двери больничной палаты, хотел было уже открыть её, как услышал голос соседа по палате, тот кому-то говорил за дверью: «…схватил простыню, стал махать, бить по койке. Витька – ему: „Ты, что делаешь Семёныч?“ А он: „Под пиджаком – лягушки! Сгоняю!“ Я ему: „Где лягушки? На койке ничего нет, ни лягушек, ни пиджака, в руках у тебя простыня!“ А Семёныч продолжает своё, как полоумный…»
Вчера, после обеда Семёныч пошёл курить, смотрит – напротив него сидит и курит… Клавдюша. Он долго и пристально глядел на неё (чем испугал больную из соседней палаты, ведь именно она была напротив него и курила), но потом услышал, что Клавдюша говорит чужым незнакомым голосом. Тряхнув головой, попытался избавиться от наваждения. Клавдюша таяла, на её месте проступало лицо чужой женщины. Семёныч бросил сигарету, ушёл.
Ночью ему приснился страшный сон: будто обида, переполнявшая его, стала превращаться в злость. Семёныч уже ненавидел весь мир, в том числе и семью сына и его самого. Ярость дошла до предела: схватив кухонный нож, Семёныч избавился от тех, кого уже не любил, а люто ненавидел.
Михаил Семёныч проснувшись, долго не мог прийти в себя, находясь под впечатлением кошмара. Говорят, что рассказанный сон не сбудется и он, надеясь, что ему полегчает, рассказал соседям по палате, как во сне зарезал сына, сноху и внука…
* * *
«Суббота… все мужики из палаты ушли домой к семьям, к женам, к детям, внукам – разрешил врач. Мне идти некуда, никто меня не ждёт… Не нужен я сыну… А, если правы мужики, и я действительно свихнулся… отправят в психушку. А, что меня ждёт дальше?..» – с отчаяньем думал Семёныч.
* * *
Вечереет. Михаил Семёныч остался один в восьмиместной палате. Выглянул в окно, посмотрел вниз. Высоко, третий этаж, как четвёртый. Пододвинул к окну вторую тумбочку, взял с кровати одеяло. Вскарабкался на тумбочки, ступил на подоконник, решительно выдохнул, набросил себе на голову одеяло и… шагнул!
Первый удар, сопровождающийся грохотом о металлический подоконник второго этажа, отозвался болью во всём теле. Но, ни крика, ни стона никто не услышал. Скользнув по подоконнику, Семёныч стремительно падал. Последний удар!.. Боль и мрак поглотили всё…
В реанимации Семёныч скончался, не приходя в сознание.
Судьба или характер?
Судьбу людей делают их собственные нравы.
Глава I
Завод, где работает Владимир, переживает самые трудные и тяжелые времена за весь период своего существования. Этот гигант, некогда кормивший чуть ли не половину города, теперь не может обеспечить полноценную жизнь и двум сотням человек. Часть цехов пришлось закрыть, а те которые остались, выпускают совсем не ту продукцию, что раньше. На прежнее сырьё средств нет, а ведь когда-то завод был известен, почти по всей стране гремела его слава. Но «голь на выдумки хитра» – пришлось перерабатывать свои же отходы производства.
Занятия налагают отпечаток на характер.
Совковая лопата врезается в подвижное тело насыпного кургана, оплавленные кусочки шлака скользят в неё и мимо. Едкая пыль взвивается, не успевая рассеяться. Разогнув ломившую спину, Владимир оперся о черенок лопаты, рваной рукавицей стёр струйки пота, бежавшие по лицу.
– Трофимыч, тележка полная, – крикнул он напарнику.
– Иду, – ответил тот, затаптывая брошенный им окурок «Беломора».
Накрапывает мелкий дождик. До конца рабочей смены остаётся около двух часов. Вернувшись с пустой тележкой, Трофимыч принялся нагружать её шлаком.
– Трофимыч, давай после работы пивка попьём и потолкуем у меня дома?
– А, как твои?
– Жена в отпуске, у матери в Вологде, вместе с дочкой. А Стёпка нам не помеха. Да и он с друзьями куда-нибудь уйдёт.
– Может, Петьку и Серёгу позовём?
– Давай! Я сейчас шлак к печи подвезу, а потом зайду к ним.
На кухне за столом сидят четверо мужчин. Они не спеша пьют пиво, заедают вяленой рыбой, и рассуждают о жизни. Все они сталевары-операторы вакуумных печей, классные специалисты-металлурги, но практически лишены своей работы. Вакуумные печи не работают, для них нет сырья. Самому старшему из них, Семёну Трофимовичу в прошлом году весь цех отмечал юбилей – 60 лет со дня рождения и 45 лет работы на заводе. Но на пенсию он не ушёл, на неё теперь не проживёшь. Начинал подсобным рабочим, потом учеником сталевара, а затем много лет проработал бригадиром. А заканчивать трудовую деятельность, видимо, придётся опять подсобником. Этот невысокий, пожилой, жилистый человек с грязными на вид руками, потому что частички металла так въелись в кожу, что уже не отмывались, так сроднился с заводом, что готов был ходить на работу даже за копейки. Ему больно видеть, как его гордость – завод умирает. И хотел все свои оставшиеся силы отдать, чтобы помочь своему второму родному дому выжить.
Младший в этой компании Пётр, он женился четыре года назад, и уже отец двоих малышей. Пётр редко позволяет такой вот отдых, потому что после основной работы бежит на другую. Сейчас он вытянул свои длинные ноги и прикрыл голубые глаза. Пётр расслабился, и его потянуло в сон.
Сероглазый Сергей с фигурой воина-атлета бывший десантник. Полгода назад от него ушла жена к коммерсанту. «Что может дать нищий работяга?» – таков её аргумент. Свою печаль он частенько глушит спиртным, за что на него постоянно ворчит Семён Трофимович и Владимир.
Хозяин квартиры в домашних спортивных брюках и белой футболке хлопочет на кухне. Его тёмные волосы украшает редкая седина. В очках в роговой оправе, он похож больше на учителя, чем на рабочего. Азартно спорит с друзьями, его карие глаза сверкают и лучатся.
За окном льёт дождь. Сильные порывы ветра гнут молодые деревца и раскачивают кроны старых деревьев. Изредка громыхает гром, и извилисто разрезают небо разряды молний.
– Во! Гроза-то, как разошлась, – заметил Семён Трофимович, расправляясь с воблой.
– А, когда народ поднимется грозой на тех, кто всё это сотворил? – раздражённо сказал Владимир.
– Володь, ты так говоришь, потому что теперь вынужден лопатой орудовать, да пыль глотать. А, если бы ты той лопатой не шлак грёб, а деньги, был бы доволен, – заметил Пётр.
– Если бы да кабы. Петь, ты посмотри, что делается вокруг. Без войны нас победили. Всё разваливается, разруха и запустение. Надо организовываться, поменять обратно, – почти шёпотом проговорил Володя.
– С кем ты свергать собрался, с этими болтунами из «телека», которые к власти рвутся? Володь, как мы свергнем? У них армия, милиция, оружие! Массой задавить не сможем – организовать не сумеем, да и время на это надо. Большевики сколько к своей цели шли? То-то. И притом обстоятельства. Помнишь, как нам говорили: верхи не могли управлять по старому, низы не хотели жить по старому, – возразил Владимиру Сергей.
– Верхи нам уже устроили перестройку десять лет назад, и чем всё это закончилось? – добавил Пётр.
Не пора ли и низам что-то изменить? – настаивал Владимир.
– Почти каждый год ходим голосовать. Меняем одних на других, а какая нам польза от этого? – язвительно вставил Семён Трофимович.
– Ну, хорошо, допустим, что каким-то «чудесным» образом сбросим нынешнюю власть, этих новоиспеченных капиталистов, кровососов и эксплуататоров. И что дальше, Володь? Мы с тобой будем руководить такой огромной страной? А главное как? Как многомиллионному населению удовлетворить все его запросы? Ведь все ходят жить хорошо и поскорее. Что при этом делать? Какие преобразования? Какие методы улучшения ты знаешь? – и Сергей вопросительно посмотрел на Владимира.
– Если даже я и не знаю, то на бескрайних просторах нашей отчизны найдётся много умных людей! Но пока им к власти не пробиться…
С тех пор Владимир принялся агитировать всех, кого знал к сопротивлению. Но единомышленников так и не нашёл. Кто-то терпеливо продолжал работать там, куда их перевели. Другие пытались заработать, уйдя в коммерцию. Третьи не верили, что в их силах что-то изменить. Несмотря на инерцию знакомых ему людей, идея борьбы с существующим положением дел стала у Владимира навязчивой. Перевозбуждённая его психика не видела усталость у других. Они не верили, что способны сами что-то изменить и покорно принимали перемены, навязанные теми, кто прорвался к власти. А Владимиру казалось, что ещё немного и всё перемениться, станет лучше. Он опять встанет у вакуумной печи плавить сталь. Личная жизнь не удалась, так на работе пусть будет нормально. Владимир всё свободное время посвящал агитации. Побывал почти на всех предприятиях города. Выступал на митингах, клеймил лжедемократов и популистов, связывался с идейными коммунистами, беседовал с рабочими. Но его агитационная деятельность не прошла незамеченной. Кое у кого она вызвала опасения. И в психиатрической больнице раздался телефонный звонок:
– Здравствуйте! У моего друга последнее время было много бед, и похоже, что он «сдвинулся». Носится по городу, агитирует всех на борьбу с демократами. Пока ещё за ним не последовали, но могут быть беспорядки. Как будто нам мало и без того хлопот. Пожалуйста, обследуйте его, может ему требуется лечение? На лекарства… мы поможем. Запишите его адрес… – и «доброжелатель» продиктовал адрес Владимира.
Глава II
Любовь и кашель не скроешь.
Прошёл год. Май 1996 года выдался удивительно тёплым для средней полосы России. Природа дышала свежестью, всё вокруг цвело и благоухало.
По крутому склону сбегала дорожка, разбиваясь внизу на несколько тропинок. Одна из них огибала пенёк, другая – большой камень, а третья извивалась между соснами. Владимир подошел к камню, на миг остановился. Легкая усмешка на его задумчивом лице мелькнула, и тут же исчезла. Взгляд его добродушно-печальных глаз скользнул по поверхности камня, напоминая ему что-то, и устремился вниз по склону, к реке. От порывов ветра с сосен падала золотистая, почти невидимая пыльца и оседала вокруг, в том числе и на темно-каштановых, с проседью, волосах Владимира. На его стройную фигуру то и дело бросали взгляды проходящие невдалеке женщины. Подойдя к реке, он сел на край обрывистого берега. Там росли огромные сосны и ели. Вода и ветер оголили их корни. Глинистый грунт смыло в реку, и кривые корни висели в воздухе, придавая причудливо-фантастический вид склону. Обширное поле раскинулось за извилистой и сверкающей на солнце рекой. А из её вод время от времени выпрыгивали рыбы с шумным всплеском.
Владимир гуляет на территории Дома отдыха, а какой здесь чистый и свежий воздух, и всего полтора часах езды от загазованной Москвы. С общественно-политической деятельностью покончено. Владимир понял, что по характеру он не лидер и, главное не обладает энергией, которая смогла бы зажечь других, сплотив массы. Он не в силах отстоять свои идеалы, и даже в собственной семье им помыкают.
После завтрака отдыхающие разбрелись по окрестностям. Внизу, под обрывом он заметил соседку по столу. Она не спеша шла вдоль реки, удаляясь всё дальше от Дома Отдыха к цветущему лугу. С момента приезда на станцию Владимира преследовали совпадения – где бы он ни находился, появлялась она. А может быть, он видел только её?
Вчера Владимир приехал на станцию рано и ему долго пришлось ждать автобуса, который должен был отвезти новую партию отдыхающих. На улице было душно, как обычно перед грозой, и он расположился в зале ожидания. К кассе иногда подходили редкие пассажиры и тут же уходили, не возвращаясь. Владимир сидел в ожидании автобуса и скучал.
И вот в зал вошла молодая женщина. На стройной и красивой фигуре были синие брюки и такого же цвета водолазка. Почему-то Владимир обратил своё пристальное внимание только на неё. А она окинула разочарованным взором просторный, но пустой и неуютный зал. Скользнула взглядом по запыленным, со следами недавнего ремонта, стульям и едва заметно вздохнула, так как присесть отдохнуть, и скоротать время здесь не удастся. Вокруг ощущалось запущенность и запустение. С некоторой любознательностью она осмотрела схему и карту, висящие на стенах.
«Ну что же, придётся отсюда уходить, делать здесь нечего, присесть некуда – везде грязно. И ещё какой-то тип сквозь очки рассматривает. Не стоять же на обозрении», – подумала она и направилась к выходу.
В зале сидел Владимир и наблюдал за ней через солнцезащитные очки. Она вышла из здания вокзала, и вскоре порывы ветра испортили её причёску. Побродив немного, она не нашла ни лавку, ни скамейку, негде было спрятаться от ветра. Перебравшись ближе к остановке автобуса, поставила свою большую сумку на землю, а маленькую повесила на плечо. Достала из неё книгу и стала читать. Владимир видел в окно, как ветер нещадно трепал её русые, слегка волнистые волосы.
Через полтора часа подъехал маленький автобус, и ожидающие быстро заполнили его. Женщина в синем боковым зрением заметила на следующем сиденье, у себя за спиной мужчину, которого видела в зале ожидания. Казалось бы, из этого не может следовать никакой вывод. Это всего лишь пустяк, совпадение. Но она невольно обратила на это внимание, как будто почувствовала между собой и им какую-то незримую связь.
Прошло полчаса, и автобус подвёз их к одному из трёхэтажных корпусов Дома Отдыха. В очереди к столику, где регистрировали и распределяли вновь прибывших по номерам, она опять за своей спиной обнаружила этого же мужчину. И про себя почему-то отметила этот факт.
На обед Владимир пришел раньше многих и с любопытством наблюдал за входом. Он ждал её появления. Когда обеденные столики почти все заняли, вошла она, немного смущённая, так как увидела огромный, заполненный людьми зал, которые в ожидании обеда рассматривали друг друга. Владимир, наконец, увидел её. Теперь на ней – юбка и блузка в «клеточку», которая состояла из синего и чёрного цвета на фоне белого. Сочетание этих цветов ей очень шло. Она искала столик, к которому была прикреплена и почти ни на кого не обращала внимания.
«Где же этот десятый стол?.. А, вот!.. О-о! Опять он!.. Ну, всё – знакомство неизбежно!» – подумала она. Поздоровалась и присела к столу, за которым уже находилась супружеская пара и… Владимир. А он растерян и рад, смущён и доволен, – такого сюрприза не ожидал. Повод для общения теперь есть. Стеснительный от природы, Владимир всё же надеялся, что ему удастся с ней сблизиться. Конечно, во время обеда они познакомились. Потом Катерина, так звали молодую женщину, ушла на прогулку. Ей нравилось гулять в уединении, размышлять и любоваться умиротворяющим пейзажем. Когда она шла вдоль реки, то видела Владимира, он сидел на пеньке среди сосен над обрывом и смотрел в её сторону.
После ужина одна из женщин попросила Катерину составить ей компанию. И они, как в детстве карабкались по крутому склону, хватаясь за ветви и корни деревьев. С высокого берега местность просматривалась на несколько километров. За полем, которое огибала река, рос лес, который простирался почти до далёкого горизонта. В его глубине, среди верхушек елей виднелись постройки. Как потом выяснилось, это были: ещё один Дом Отдыха и санаторий. Сверху Катерина увидела Владимира он шёл вдоль реки в том направлении, в каком несколько часов назад шла она.
«Не меня ли он ищет?» – возникла у неё мысль и почти уверенность в этом.
Поздно вечером в просторном холле устроили танцы. Современные ритмы лились из магнитофона, расположенного в одной из комнат второго этажа. Более смелые уже танцевали, в большинстве своём это были женщины. А мужчины сидели и наблюдали. Среди них был и Владимир, тихий и скромный. Катерина из-за угла стены наблюдала некоторое время за ним, а потом ушла в свой номер.
На следующий день, после завтрака, выходя из столовой, она спросила у Владимира:
– А почему Вы мало гуляете? Я часто Вас вижу сидящим на скамейке около входа в корпус.
– Я не очень люблю быть один.
– Столько вокруг народа, да и женщины есть привлекательные, которые, между прочим, на Вас обращают пристальное внимание, – улыбаясь, сказала Катерина.
– Не хочу. Если Вы разрешите, то с Вами – с удовольствием, – робко спросил Владимир.
– Я – не против. Схожу только переоденусь, и пойдём.
– А я подожду на лавочке.
Через несколько минут Катерина вышла. Выглядела она, как девчонка-сорванец. Босиком, с засученными до колен спортивными штанами и в футболке. За солнцезащитными очками не было видно, каким восторженным взглядом смотрел на неё Владимир.
Прямоугольные плиты дорожки, по которой они шли, и вся трава и земля вокруг засыпаны желтой пыльцой – цветут сосны. На безоблачном небе светит солнце, обещая, что день будет ясный и тёплый. На верху, среди веток звенят голоса птиц. А Катерина незаметно наблюдает за Владимиром и чувствует, что он к ней неравнодушен.
«Удивительно дело! Я сюда приехала только лишь, чтобы успокоить свои расшатанные нервы и подышать свежим воздухом. Ничего другого у меня и в мыслях не было. Наклёвывается роман. Пресечь или нет? По-моему он женат. Вряд ли такой мужчина будет один. Обычно за таких мужчин жёны держатся, что называется «руками и зубами», хотя и недовольны ими и частенько их пилят. Но развестись – никогда! Не знаю почему, но у меня такое ощущение, что, несмотря на то, что имеет семью – он одинок. И ему недостаёт нежности и ласки, поэтому тянет «налево», – размышляла Катерина, решив не пресекать движения души Владимира к ней, а предоставить событиям развиваться самим. Это, можно сказать, означало отдаться на волю чувств и желаний.
Днём они ходили загорать, а после ужина играли в шахматы, потом танцевали.
Через пару дней, он пригласил её в номер к себе. Когда они пришли, там ещё находился сосед Владимира – энергичный старичок. Запив водой очередную порцию таблеток, весело поболтал с ними, и вскоре ушёл.
– Ой, сколько у него лекарств! Неужели он всё это пьёт? – удивленно воскликнула Катерина, увидев у того на тумбочке баночки и пузырьки со всевозможными таблетками.
– А как же!
– А если бы не принимал эти лекарства, что тогда?
– Тогда бы умер.
– Вот это да! А куда он сейчас пошёл?
– На свидание.
Катерина не столько удивлённо, сколько недоверчиво посмотрела на Владимира, не веря его последним словам.
– Может, видела пожилую женщину за пятым столом?
– Да. Интеллигентная и даже привлекательная ещё.
– Так вот – они с первого дня встречаются.
Катерина широко открыла глаза от удивления, а потом недоверчиво усмехнулась.
– Одной ногой в могиле, а всё туда же, – задумчиво сказала она.
– Пока живы, любим, может, поэтому и живём, – многозначительно ответил Владимир.
У Катерины дух захватило от нежного прикосновения губ и рук Владимира. И они оба потонули в море ласки, которой одарили друг друга…
Но бдительные отдыхающие всё замечают. Вечером в коридоре Катерину остановил один из них, примерно такого же возраста, как и Владимир, но худощавый, светловолосый, голубоглазый. Катерина его частенько видела среди групп отдыхающих, у которых не переводилось вино и водка. Любитель выпить – сделала она вывод. Он не вызывал у неё симпатии.
– Не на ту «лошадь» поставили, милая дама! Вам нужен такой как я – свободный, обеспеченный и независимый! – назидательно изрёк он.
Катерина ничего не ответила, молча прошла в свой номер.
Минут через сорок, проходя мимо одного из холлов третьего этажа, «свободный, обеспеченный…» увидел Катерину и Владимира вместе. Они играли в шахматы. Отдыхающий с укоризной посмотрел на неё и с неодобрением покачал головой. Катерина промолчала, продолжая играть.
В отношении своего нового друга она оказалась права. Владимир был одинок, хотя имел семью – жену и двух детей. С ним ей было легко. Но Катерина понимала, изменить что-либо в своей жизни Владимир не сможет. Печальнее то, что и не хочет. В одной из откровенных бесед он сказал:
– Начинать жизнь снова, в сорок семь лет? Нет. Поздно!
Да, ведь кроме любви есть быт. Где жить? Где работать? У него нет ни той энергии, ни того оптимизма, ни тех надежд на лучшее будущее, что были двадцать пять – двадцать лет назад. Ему самому теперь нужна моральная поддержка и стимул в жизни. К тому же два десятка лет в семье – эти годы не выбросишь. Хоть дети и жена не понимают и обижают его, но они родные ему и он их любит. Что Катерина могла сделать? Не принимать же волевое решение и навязывать его Владимиру. Тут и решения никакого не надо. Их союз временный. Что же ей остаётся? Насладиться коротким счастьем. Каждый прожитый день, каждый прожитый час приближал день отъезда, время расставания. Сознание этого отравляло радость общения и печалило сердца.
И вот наступил день отъезда. Самый грустный из всех, проведённых ими в Доме Отдыха. Катерина и Владимир уже не скрывали своей привязанности друг к другу. Ожидая автобус, а потом электричку, Владимир на глазах у окружающих обнимал и нежно целовал в щёки Катерину. Бывшие отдыхающие с сочувствием смотрели на них. А они, едва сдерживали слёзы, тревожно посматривали на часы – миг расставания неумолимо приближался.
Глава III
Сам виноват, так на судьбу не жалуйся.
Владимир отомкнул дверь квартиры. Вошёл. Вздохнул.
«Дома… хорошо… а душа болит… Не встретимся больше с моей Катенькой…»
Навстречу ему выбежал кот с рыжими и чёрными полосами и с белыми пятнами на лапках и подбородке. Он не просто мяукал, а радостно кричал, тёрся о ноги, поднимался на задние лапки в белых «носочках», подставляя полосатую голову под руки хозяина, жаждал его ласки.
– Тишка?! Соскучился! Ну иди ко мне, – Владимир взял на руки кота, и пошёл на кухню.
Отрезал колбасы своему питомцу, а себе налил супа в миску. Аппетита не было, он ел механически. Как тяжело, как грустно было у него на душе! Попив воды, Владимир пошёл в спальню. За ним последовал кот и как только его хозяин лёг на диван, он тут же залез к нему. Поглаживая шелковистую шерсть, под успокаивающее мурлыканье Тишки Владимир задремал.
* * *
Владимир перетаскивал свои немногочисленные пожитки в подвал.
– Зачем ты это делаешь? – спросил у него отец.
– Меня выгнали из дома.
– Кто?
– Жена и дети.
– Из квартиры, которую ты заработал и построил своими руками для семьи?
– Да!
– А почему в подвал пришёл, а не на чердак? Здесь сыро, холодно и темно.
– На чердак?! Я не подумал.
– Да, ты не подумал вырваться, подняться ввысь. Почему не изменил свою жизнь? Ведь ты встречал женщин, которым был нужен много больше, чем той, с которой жил, вернее сосуществовал всю жизнь.
– Видно, у меня судьба такая.
– Реки меняют свои русла, горы превращаются в песок, море высыхает и становится плодородным полем, цветущая земля превращается в пустыню или покрывается льдами. Ничто не бывает неизменным. И судьбу можно изменить при большом желании. А ты выбрал один из её вариантов и как глупый осёл следуешь в одном направлении, которое тебе не по душе. И до последнего времени всё надеялся, что жизнь твоя изменится, тебе станет лучше и не так одиноко. Но надежда без действий не имеет результата. Вместо того, чтобы рискнуть начать всё сначала, ты терпишь и жалеешь себя, обижаясь при этом на жизнь. И, естественно, она от этого лучше не становится.
Живя в неудовольствии и унынии, ты не выполнил свою задачу, с которой пришёл в физический мир. У тебя с рождения заложена доброта, нежность, щедрость и сострадание. И обязанность твоя была их реализовать, то есть, живя благополучно и, радуясь жизни помогать другим людям морально и материально. За невыполнение своей миссии «там» наказывают, и очень строго. Поверь мне. Я расплачиваюсь за свои ошибочные действия, убеждения и мысли. Поэтому и пришел тебе подсказать, жаль мне тебя.
– Почему я должен следовать твоим советам, отец? Ты умер 18 лет назад.
– Когда я жил в физическом теле, то сам много не понимал. За жестокость и злобу я несу наказание, о котором тебе лучше не знать… Я бы очень хотел, чтобы вы меня простили. Сынок, не повторяй печальную судьбу своей матери. Будь сильным! Вспомни свои мечты и желания! – Встретить женщину, которая смогла бы тебя полюбить и понять. И ты встретил её – нежную и добрую, отзывчивую и красивую. Вы оказались там, где вас не должно было быть. Но условия были созданы и вы встретились… И всё же ты не остался с ней.
– Я не могу бросить своих детей!
– Похвально. Но никто тебе не говорит их бросать или забывать! Продолжай любить их и помогать им.
– Но…
– Подожди. Они оценили твою жертву?! Сам знаешь, что нет. И этого следовало ожидать.
– Почему? Я старался всегда исполнять их желания. О себе порой забывал, заботился о жене и детях. А уважения нет, любви особой тоже. Когда маленькие были, то относились ко мне хорошо, вот потом… Семья есть, но я… один.
– Откуда может быть уважение у детей, которые с детства видели пренебрежительное, неуважительное отношение матери к отцу. Твоя жена считает себя интеллигенткой, но мудрости у неё, увы, нет. Она не скрывает, что с тобой, рабочим, живёт чуть ли не из милости. Как же, она преподаватель музыки, а ты всего лишь сталевар. Вспомни, сколько раз дети были настроены против тебя, жалея «обиженную» маму. Когда ты много зарабатывал, тебя ещё терпели, теперь с пустым карманом стал никому не нужен. И притом дети привыкли видеть и относиться к вам не только как родным маме и папе, но и как к соседям по коммунальной квартире.
– Отец, тебе ли не знать, хотя наши имена русские, но мы с женой адыгейцы, и у нас с ней общий предок, твой двоюродный дедушка. Поэтому жену не могу бросить.
– Адыгейцы! Вы даже адыгейского языка не знаете, всю жизнь прожили в России. Это на земле мы разделяемся, а у души нет национальности. Не это важно… Вспомни, я был против вашего брака, видимо чувствовал, или Бог подсказывал, что Ваш союз мало хорошего тебе принесёт. Лиза быстро разобралась в твоём характере и заарканила тебя. А ты, как слепой котёнок поддался. Володя, конечно родственные связи надо поддерживать, но запомни: духовная близость важнее. Мне тоже следовало оставить и не мучить вас. Но я струсил, проявил слабость и эгоизм.
– Слабость?! Ты струсил, отец? Ушам своим не верю!
– Именно так сынок. Я понимал, что, если уйду от вас, то буду скучать по своим мальчикам, мне будет вас не хватать. И жену, хоть и не любил, но всё же привык… Не хотел прибавлять себе страдания. И ещё я знал, что такую терпеливую и любящую, как моя Аня уже не встречу, и поэтому не хотел её терять, не хотел, чтоб она кому-то досталась.
– Тогда почему ты так часто на неё кричал и бил её? Что, в тебя бесы вселялись?
– Может быть, но не только… Не было у меня к ней любви, – тихо ответил отец. – Женщин было много, но никого не любил кроме Асиат, с которой разлучила война. Поэтому не имело смысла, как я думал менять привычный, налаженный быт…
Глава IV
Супружество – результат не сожительства, а согласия.
Владимир проснулся, несколько минут приходил в себя.
«Ну и сон! Тяжко, ужас как плохо на душе! Надо отвлечься. Уж скорей бы Анюта приходила, наверное, опять у подружки, а может, к бабушке ушла. Вот Тишка! Ни забот, ни хлопот, ни любовной тоски – счастливый», – думал Владимир, глядя, как кот развалился на диване с довольной мордой.
Владимир медленно встал, подошёл к окну. Несколько жилых домов – многоэтажных коробок ― окружали уже старые деревья. Листья начали желтеть и опадать. Стёкла домов, смотрящие на запад, полыхали пламенем заходящего солнца. Ани во дворе не было, и Владимир, вздохнув, отошел от окна. Достал из тумбочки альбом с фотографиями. Открыл его. На Владимира смотрел отец, ещё совсем молоденький, старшеклассник, тогда он жил в Сталинграде. Владимир опять вздохнул и перевернул страницу. Теперь худенький юноша сидел среди пожилых мужчин в лохматых шапках.
«Отец с родственниками по отцу, моему дедушке – адыгейцами на Северном Кавказе. Интересно, а с Асиат он никогда не фотографировался?.. Почему я раньше никогда не интересовался своей старшей сестрой?.. Асиат родила её, наверное, когда отец ушёл на фронт… Запретная тема. Слухи, домыслы. Матери неприятно, отцу – раздражение. Адыгейские родственники меня своим не считали, для них я был русский. Относились, как к чужому… Не люблю о них вспоминать…», – Владимир перевернул страницу.
С этой фотографии отец смотрел на сына уже более возмужавшим. Он стоял в окружении своих товарищей на фоне заводской проходной.
«Здесь отец уже после войны. Красавец. Жаль, что нет фото военных лет. Возможно, до его плена и были. Проклятый плен, всю его жизнь исковеркал, не пустили на родину, в Сталинград, и отъезд на Северный Кавказ тоже был запрещён. Определили его в один из строящихся индустриальных городов Московской области возводить металлургический комбинат. Но клеймо окруженца многие годы преследовало отца, портя и без того тяжёлый характер…»
Владимир взял в руки фото 1948 года. Светловолосая и сероглазая, миловидная девушка под руку с черноволосым и красивым мужем.
«А здесь отец уже с матерью, поженились. Да, добрая девушка Аня, знала б ты, какая тебя семейная жизнь ожидает. Но разве подумаешь, что этот твёрдый, решительный человек, красавец-мастер, по которому, наверное, половина заводских девушек вздыхала, устроит тебе жизнь, как на вулкане».
Владимир перевёл взгляд на соседнее фото.
«Какая семейная идиллия: папа – усатый черноглазый красавец, мама – улыбчивая добрая душа, а на коленях у них два сына – малыша. Пройдёт немного лет, и младший из них будет прятаться под стол, боясь пьяного и агрессивного отца. А я, пытаясь защитить мать, получать вместе с ней очередные затрещины».
Владимир перевернул страницу альбома.
«А это отец на курорте. Насколько я помню, он каждый год уезжал „поправлять“ здоровье. Мать никогда с собой не брал. Ещё в те годы, мальчишкой, я поклялся, что как отец поступать не буду; никогда не обижу и не брошу свою жену и детей».
Владимир поправил выскочившую фотографию, положил её на место.
«Тут отец на коляске – парализованный. Одиннадцать лет сам мучился и мать продолжал мучить… В нескольких фотографиях вся жизнь… Да, жизнь, если б знать, как мы её проживём! Сколько бы удалось избежать ошибок, нервных потрясений, разочарований. Сколько несбывшихся надежд!..» – Владимир перевернул несколько страниц.
«Вот я, двадцать пять лет назад. Разве глядя на этого бодрого, весёлого, жизнерадостного юношу можно поверить, что он превратится в несчастного, неуверенного пожилого неудачника с потухшим взором печальных глаз. Какой живой взгляд!.. Почему так произошло, почему не сложилась семейная жизнь? Не в ту влюбился? Был слишком стеснительным и скромным? Возможно, во мне не было смелости выбирать?.. Прожитых лет не вернуть. А как всё романтично начиналось!.. Вот здесь, на свадьбе троюродного брата, в Вологде, мы познакомились», – Владимир держит в руках фотографию, где из-за спин целующихся молодожёнов видны лица свидетелей: Володя с озорными глазами из-под круглых очков и пышноволосая девушка, троюродная его тетя. – «Нам было тогда по двадцать шесть лет и общий интерес – музыка, что, конечно существенно способствовало сближению… особенно с моей стороны, ведь я часто участвовал в самодеятельности, а она оказалась учительнице музыки. Лиза надеялась, что я брошу завод и всерьёз займусь голосом, пойду учиться. Но отсутствие лавров оперного певца не угнетало меня, и слава не манила. Вместо этого после рабочей смены я ходил с другими заводчанами строить дом, где будет наш семейный очаг, наша квартира, иначе которую и к пенсии не дождался бы», – Владимир уже смотрел на фото, где он расписывался. – «Да, знать бы тогда, какую жизнь я себе подписываю! Почему отец был против нашего брака? Сколько атак я тогда выдержал, уверенный в своей правоте. Глупец, правильнее сказать в своей слепоте. А отец, знававший многих женщин, конечно лучше меня в них разбирался. Он понял, что мы разные по духу, по сути, что наша совместная жизнь будет тяжела. Ведь ещё до того, как мы поженились, Лиза предупреждала: „Нежности от меня не дождёшься“. А я ей ответил, что моей хватит на двоих. Ей и моя не особо нужна, она давно в ней не нуждается. Да, глупец и слепец – во всём. Не понимал тогда, что именно женская нежность и ласка мне были нужны. Именно этого мне и не хватает всю мою семейную жизнь».
Владимир перевёл взгляд на следующее фото. Там он стоял на краю огорода, опершись о черенок лопаты, а рядом на лавочке сидят его дети, Ане тогда было пять лет, а Стёпке – три года.
«У тёщи… Раньше каждый отпуск проводил там. Огород копал, картошку сажал, или ещё какую работу делал. Когда дети были маленькие, мы с Лизой вместе ездили, если отпуска совпадали. А если – нет, то я к приезду жены и детей в квартире убирался, вообще их ждал, и к встрече готовился. Но потом Лиза стала стараться уехать без меня. И уже многие годы она меня не зовёт с собой. На праздники и то уезжает одна или с детьми. Мужики надо мной смеются, что я такое терплю. Ведь даже Новый Год – семейный праздник приходиться встречать одному. Э-хе-хе…», – Владимир опять вздыхает печально.
Хлопнула входная дверь, и Владимир немного оживился, пришла дочь.
Глава V
Старая любовь не забывается.
Вскоре зазвонил телефон.
– Алло, – Владимир взял трубку.
– Здравствуй, пап. Как отдохнул? – ответил ему Степан из Вологды.
Владимир кратко рассказал сыну о своём пребывании в Доме отдыха, о своих впечатлениях, опустив, конечно, взаимоотношения с Катериной. Поинтересовался здоровьем бабушки, своей тещи, а также подготовкой сына к экзаменам и когда они начнутся.
– Как мать? Как себя чувствует? Что делает? – спросил Владимир напоследок у сына.
– Нормально, но иногда сердце побаливает. Сейчас она у соседки, бабы Любы.
Обменявшись последними новостями, отец и сын распрощались. Общение со Степаном немного улучшило настроение Владимира. На кухне дочь негромко гремела посудой. Он сидел в кресле, пытаясь отогнать мысли о Катерине, а старался думать о жене и детях. Представлял, как Лиза сидит с бабой Любой и о чём-то судачит. Но Владимир ошибался, не предполагая, что жена его ходит к соседке с единственной целью – встретиться с её сыном Петром, своей первой любовью или хотя бы увидеть его.
Да, давно это было. Росли они рядом, с детства дружили. Она его в армию провожала. Первый год он ей писал часто, затем всё реже и реже. Содержание писем становилось более сухое, почти без подробностей. А потом и вовсе писем не стало. Благо его мать жила близко, от неё Лиза узнавала, что жив.
Баба Люба, тогда ещё тётя Люба говорила, что чувствует – Петька чего-то недоговаривает, скрывает, уж подозрительно скупо о себе рассказывает. Они опасались, не заболел ли чем, а может, на учениях повредился.
Прошёл срок. Время возвращаться, а его – нет. Тётя Люба измаялась, да и Лиза не знала, что думать. Наконец, от Петра пришло письмо. В нём оказалась фотография. Её сын сидит с девушкой, не красавицей, но с милым и наивным выражением лица, а на руках держит грудного ребёнка. Пётр писал, что служба в его части не была изнурительной, сила молодая бродила… Лиза далеко, а «природа требует»» и… потом оказалось, что Оксана ждёт ребёнка… Они расписались… А три недели назад у них родилась Людочка. Уже четыре месяца, как Пётр работает слесарем на заводе, хочет поступать в институт. Мать они приглашают в гости, посмотреть на невестку и внучку, познакомиться с новыми родственниками. Выслал ей немного денег на дорогу.
Вскоре пришёл перевод на восемьдесят рублей, почти столько же, как её месячная зарплата.
Тёте Любе жалко Лизу, всё-таки она его ждала, а он… он теперь определился – у него семья, работа, хочет учиться. Чем она могла его упрекнуть? Конечно, ей хотелось, чтобы сын жил дома, она так соскучилась по нему. Когда будут видеться теперь? В год раз, в отпуск. Бог даст, не забудет мать… И тётя Люба уехала в гости. А Лиза, бедняжка, страдала, изредка утешаемая сочувствием своей матери и подружки.
Прошло несколько лет. Как-то раз у матери Лизы вырвалось:
– Засиделась ты в девках, дочка. Годы идут, рожать потом тяжело будет. Замуж пора уж давно.
Лиза, после измены Петра, решила, что больше влюбляться не будет, а выйдет замуж не то чтобы по расчёту, но где-то близко к этому.
* * *
Уже год, как началась перестройка, многие находились в приподнятом настроении в ожидании перемен. Казалось, что скоро начнётся необычайно интересная жизнь. Пожилые с некоторой опаской воспринимали резкие перемены в общественной жизни, хотя и не без надежды, веря тому, что им говорили с экранов телевизоров и со страниц старых и вновь создаваемых газет. А молодые в большинстве своём с энтузиазмом и одобрением принимали новшества: различные политические течения, поток новой информации и выпуск ранее запретной литературы.
Всеобщее оживление царило и сегодня. Каждый год по всем городам – крупным и малым, где имелись железнодорожные узлы и станции – праздновали в первое воскресенье августа День железнодорожника. На площадях и в скверах было весело и шумно. Из громкоговорителей неслась, заливая окрестности, музыка, возле ларьков и лотков толпились празднично одетые горожане и гости из ближайших сёл и деревень, раскупая всякие вкусные, полезные и не очень товары. На концертной площадке выступали разные местные знаменитости, поздравляя железнодорожников. Возле аттракционов выстраивались длинные очереди детей и взрослых. День был великолепный, солнце иногда скрывали небольшие кучевые облака, снизу почти плоские, а сверху – пышные и клубящиеся. Они не плыли по небу, а словно лежали на гигантской, но невидимой полке в определённом порядке, сгущаясь к горизонту. Легкий теплый ветерок слегка освежал радостные лица людей и чуть слышно шумел листвой.
Лиза в очередной свой отпуск гостила с детьми у матери. Владимира с ними не было, в этом году по графику отпуск ему полагался в декабре.
Старшей дочери Ане, неделю назад исполнилось 9 лет, а сыну, Степану, в октябре будет семь и он пойдёт в первый класс. Они гуляли по парку, ели мороженое, катались на каруселях.
– Мам, я сверху видел Люду, внучку бабы Любы, – после очередного катания сообщил Степан матери.
– А кто с ней был? – спросила Лиза.
– Не знаю, не видел.
– Мам, а можно я ещё на лодочке покачаюсь? – попросила Аня у матери.
– Хорошо, только сильно не раскачивайся.
Они подошли к ограде, за которой высоко взлетали разноцветные лодочки-качели.
– Здорόво, соседи! – услышали они приветствие.
У Лизы сердце ёкнуло и упало куда-то, растворившись, а потом внезапно обнаружило себя сильным биением в груди. Она узнала голос Петра.
– В отпуск приехал? – спросила она у него, как могла спокойно, стараясь не выдавать своего волнения.
– Нет. Вернулся на родину… Хотя и отвык. Годы изменили облик города. Здесь всё уже не так как было, когда я уходил в армию. Разные перемены, город вроде бы и родной и чужой. Люди тоже изменились. Старые знакомые разъехались.
– У меня схожие ощущений. На родину тянет, но… если бы совсем вернуться, то не знаю, смогла бы остаться здесь жить, – поддержала его Лиза, едва справившись с удивлением от его внезапного появления и, главное сообщения о возвращении.
К ногам Стёпы упал жук, неизвестно откуда свалившийся.
– У-у-ух! – в восхищении выдохнул мальчик и живо переключил своё внимание на него.
Большой, чёрный жук с рогами, похожими на оленьи и величиной в половину своего туловища, тщетно пытался выбраться из преград, которые сооружал Степан.
Аня и Люда ушли кататься на качели.
– Теперь родным стало то место, где живёшь ты со своей семьёй. У тебя там дом или квартира? – спросил Пётр, продолжая беседу.
– Квартира, трёхкомнатная. Петь, я не поняла, почему ты вернулся обратно.
– Развелись мы с женой. Конечно, можно было там остаться. Работа у меня хорошая и дочка близко… Но! Отец умер, мать здесь одна. Стареет, болеет, помогать ей надо. Я уже и на работу устроился – главным инженером молочно-консервного завода. Квартиру обещали.
– Зачем квартира? У бабы Любы, ведь дом?! Да прежнюю бы разменял.
– Нет. Зачем я буду ущемлять дочь и жену. Трёхкомнатную квартиру и дачу я им оставил, «Жигули» – себе. А жильё отдельное мне нужно, я теперь мужчина свободный, – Пётр лукаво улыбнулся, и у Лизы защемило в груди, а он продолжил. – К чему мать тревожить? А дом будет, как дача. Надо там оборудовать удобства, чтобы у матери голова не «болела» о дровах и угле, и хоть на старости лет чтобы пожила комфортнее.
Лиза была охвачена разнообразными и противоречивыми чувствами. Переведя взгляд на приближающихся девочек, она спросила:
– Люда ещё не говорила, что она хочет делать после окончания школы? Если я не ошибаюсь, ей уже шестнадцать?
– Не ошибаешься. Она ещё не решила точно, пока у неё есть желание поступать в пединститут на иняз. Я одобряю, считаю, что современный человек должен знать хотя бы один иностранный язык. Жалею, что сам когда-то несерьёзно к этому относился. Но иногда пытаюсь кое-что изучать. Но память уже плохая.
– Ну что, дети, накатались? Аня, Стёпа – пора домой!
Лизе не хотелось уходить от Петра и в то же время ей хотелось от него бежать без оглядки.
– Стёпа, брось жука! – потребовала она у сына.
Мальчик не хотел расставаться с редким насекомым и надеялся отнести его домой, зажав в кулачке. Но из-за матери ему пришлось выпустить жука, который не сразу поверил в свою свободу, но потом, опомнившись, жужжа, взмыл в воздух.
Придя домой, Лиза села обедать с детьми и матерью. Но думы её были далеко от обеденного стола. Она ощущала, что в её душе зреет клубок различных чувств и желаний.
Поев без аппетита, Лиза сказала, что у неё болит голова. Ушла в спальню, легла на старую софу. Перед мысленным взором маячил облик Петра. Не худенький юноша, быстрый и хулиганистый, а возмужавший мужчина! Сильное тело, крепкие руки. Ах, как хотелось ей задохнуться в их объятьях! Умные, живые серо-зелёные глаза, в которых не жалко и утонуть. Русые, уже с проседью волосы, модно подстрижены. Мужественное лицо, открытое и притягательное.
«Развод – это душевная боль, а он духом не падает, продолжает действовать, строит планы на будущее – сильный человек, – думала Лиза. – Машина, дача была, а у нас – ни того, ни другого. С моим растяпой, наверное, и не будет. Только что приехал – уже главный инженер завода. А мой, сколько лет работает – и только бригадир – ни честолюбия, ни тщеславия, ни самолюбия. Всем доволен. Какой красивый голос был! Думала – профессиональным певцом станет, в Москву переедем. Но оказалось, что ему и это не надо. Он любит город, где родился и вырос, и уезжать из него не хочет. К тому же ему нравится работать сталеваром! Не смешно ли это?! Ни карьера, ни успех – ничего ему не надо! Только, как наседка, возится с детьми – лучше любой няньки».
Лиза ежесекундно сравнивала Петра со своим мужем. Результат в её мысленных рассуждениях был не в пользу последнего. И давно притушенная и остывшая любовь к бывшему соседу затеплилась, как почти потухшие, но развороченные угли. Струей воздуха для разгорающегося костра страсти являлась свобода Петра. А подбросить поленьев в этот костёр сосед не замедлили своим «особым» вниманием к Лизе.
Глава VI
Свою судьбу каждый находит сам
С тех пор минуло десять лет. Пётр так и не женился, хотя и влюбился. Нет, не в Елизавету, у него уж давно на уме другая. Но она замужем и имеет двоих сыновей. А Пётр считает, что детей, в особенности мальчиков, должен воспитывать родной отец. Поэтому и не настаивал на её разводе. Эта другая не влюблена в Петра. Ей льстит внимание и забота главного инженера завода. Подарки и ласки его принимает с удовольствием, но голову не теряет, да и зачем, у неё добрый муж, а у детей любящий отец.
А как Пётр относится к Лизе? Как к привлекательной женщине, но не более. Видит, что влюблена, и иногда её жалеет. Но страсти к ней у него так и не возникло. Быть может, что и в юности была лишь детская привязанность. Да и к бывшей жене – не столько любовь питал, сколько увлечение молодости, с годами растаявшее без следа. У неё теперь другая семья, и у Людмилы подрастает братик.
На иняз, туда же, собирается поступать и Степан. А Аня музыкальное училище заканчивает, по стопам матери пошла.
Ничего с собой не может поделать Елизавета, все свои отпуска проводит в родном городе. Но Петра встречает редко – то он в командировке, то на юг уехал, то у него дела неотложные. Как-то спрашивал он у Лизы:
– Как твой муж терпит? Всегда уезжаешь без него. Бедняга вынужден праздники встречать в одиночестве! Был бы у него мой характер, тебе так вести себя не удалось бы.
– О, тогда было бы всё иначе. Но, к сожалению, он такой, какой есть. И никуда не денется! Он детей очень любит и не бросит ни за что, ни их, ни меня, – ответила она уверенно.
* * *
Елизавета вернулась домой и слышала, как Степан заканчивал разговор по телефону с отцом. Она ему почти не звонила, – отдыхала от него. Лиза повозилась на кухне, поделилась с матерью новостями от бабы Любы. Потом пошла в комнату, к сыну. Он лежал на диване, и сладко спал. Видно, что заснул Степан с хорошим настроением, – выражение его лица было довольным, а губы слегка улыбались.
«Как он похож на отца! Чем старше становится, тем больше, – подумала Лиза, глядя на спящего сына. – Но характер – не отца, мой!» – Елизавета улыбнулась и удивленно качнула головой, так как Степан ей напомнил Владимира, также сладко спавшего много лет назад, молодого и энергичного. Это было давно, дети ещё совсем маленькие были.
Тогда Владимир после дневной смены ходил на строительство жилого дома. По вечерам он становился строителем, также как и другие работники завода, желающие иметь отдельную квартиру. Они строили девятиэтажный дом каждый день, без выходных. Уставший, но довольный, так как знал, за что он работает, Владимир приходил домой поздно вечером.
«Поужинав, он, утомленный, прилег на диван.
– Лизок, сыграй мне что-нибудь, родная. – Я играла, а Володя с наслаждением слушал музыку, прикрыв глаза и слегка улыбаясь. Прозвучала последняя нота и я с выражением торжества на лице повернулась к мужу, ожидая привычную похвалу… Но увидела его спящим. – Ну вот! Для него стараешься, а он не обращает внимания. Спит! – в раздражении подумала я».
Елизавета вздохнула, ироничная усмешка мелькнула на её лице… «А Пётр – в командировке. Один или нет?..» Она ощущала, что попала в какую-то житейскую ловушку, какой-то безысходный лабиринт, смутно догадываясь, что именно она сама себя туда и толкнула… «А что Володька? Пребывает в своих воспоминаниях об «отдыхе»? Печально вздохнула, вышла из комнаты Степана, взяла очередной любовный роман, пытаясь отвлечься, стала читать.
Владимир после телефонного разговора с сыном ушел в свою комнату, включил телевизор. На колени к нему забрался кот, мурлыча, перебирал лапками.
– Тишка, один ты меня любишь, – вздохнув, промолвил он, гладя на довольного кота.
Занимательный приключенческий сюжет фильма на СТС не развлек его, а любовная история, показанная на ТВ-6 только подлила масло в огонь. Внутренняя усталость сомкнула веки и душа погрузилась в мир сновидений…
Он шёл по заболоченному полю. Ноги вязли в жидкой грязи. Спотыкаясь о кочки и чуть не падая в рытвины, Владимир упорно пересекал болото, терпеливо продираясь сквозь колючки и заросли, хлеставшие его нещадно. Далеко на горизонте ему мерещилась светлая и чистая даль. Но сколько бы он туда ни шёл, желаемое не приближалось. Вокруг по-прежнему было серо и мглисто.
Только слева от него, словно за прозрачной стеной был другой мир – солнечный и зеленый со сладостными ароматами цветов и пением птиц. Он казался манящим и желанным. Владимиру стоило лишь отказаться тащиться по болоту, отказаться от недосягаемой светлой дали и повернуть налево. Но для этого крутого поворота нужна решимость.
«А как же пройденный путь? Сколько труда, сил, унижений! Всё бросить и начать новую жизнь?!» – подумал он и уныло побрёл по безрадостному полю. Солнечный и зелёный мир слева от него померк и исчез. А светлое пятно на горизонте становилось всё дальше и меньше.
Брошенка
Открываются двери электрички, на платформу опускаются ноги в модных ботинках. Рука с золотой печаткой выставляет собаку, гладит её по голове. Та преданно взирает на хозяина. Но вот его ноги скрываются за закрывающимися дверьми электрички. Собака растерянно смотрит на уходящую электричку, потом соображает: «Надо догнать! Там друг!»
Собака бежит по платформе, пытаясь догнать электричку, но на её краю опять растерянно останавливается. «Как же догнать друга? Что делать?» – как бы говорят глаза брошенной собаки. Она идёт, опустив голову, печально принюхивается к следам. Пошёл дождь. По мокрой шерсти струйками стекает вода. Грустными глазами всматривается в приходящих на платформу, подходит к каждому, обнюхивает. «Нет, это не он».
Вдруг собака насторожилась, услыхав знакомый звук. Увидела подошедшую электричку и обрадовалась – теперь она догонит друга. Электричка остановилась, двери открылись, люди стали заходить в вагоны. Собака радостно забежала в вагон, надеясь там найти своего «потерявшегося» друга. Но, как она ни искала, родного запаха обнаружить не удалось.
Долго бродила собака по вагонам и платформам, голодала, мерзла, мокла в дождь, засыпало её снегом. Исхудала, шерсть стала блёклой. На одной из платформ, куда вынесло её людским потоком, познакомилась с таким же брошенным псом. Теперь они вместе ищут своих пропавших друзей, но поиски их тщетны.
В конце лета у собаки родилось шесть щенят. Она с ними устроилась под лестницей, ведущей на мост-переход через железную дорогу. Грустными просящими глазами смотрит собака на проходящих и ожидающих электричку или печально бродит вокруг платформы в поисках объедков.
Недавно один пьяный пытался дотянуться до её детей, и с этих пор она отчаянным лаем встречает всех похожих на него, идущих мимо её деток.
А щенята, насосавшись материнского молока, беззаботно играют.
Верна поговорка: «Счастлив тот, кто не знает, что он несчастлив». Пройдёт не так много времени, щенки подрастут, и будут такими же грустными глазами, как у их родителей всматриваться в глаза людей, ища в них сочувствия, сострадания, любви.
«Эх, если бы вы знали, как тяжело жить бездомному существу, зависимому от людской прихоти. Пожалейте нас, полюбите нас, обогрейте, накормите, а мы будем вам преданы и верны до «гробовой доски», – как бы хотят нам сказать животные, брошенные на произвол судьбы.
Современная трагедия
(основано на реальных событиях)
Противные паразиты высасывают кровь. Но мучит его не зудящее тело. Терзают воспоминания. Картины прошлого встают перед мысленным взором Сергея. Он уткнулся лицом в жалкую подушку, не в силах сдерживать рыдания.
– Не скули, мешаешь! – крикнул на него один из сокамерников.
– Извините, – ответил, всхлипывая, Сергей.
– Культурный! – без злобы протянул бородатый здоровяк с носом как у североамериканских индейцев.
– Теперь весь свой век будет маяться, – кивнул на Сергея ещё молодой, но ужё почти лысый мужчина, стиравший тут же рядом своё бельё.
– Это уж точно! – поддержал «индеец».
Сергея угнетает щемящее чувство тоски, странное противоречивое ощущение потери и тягостного облегчения. Сколько они с женой не думали, не могли понять, когда упустили сына, когда он пристрастился к наркотикам?
* * *
– Мам, ты не брала мои серьги? – спросила Лена, для своих 16 лет она уже выглядит привлекательной девушкой.
– Нет, а ты когда обнаружила, что они пропали? – настороженно спросила мать.
– Вчера, когда в кино собиралась.
– Неужели опять Игорь?! – в вопросе отца было больше утверждения.
– Кто же тогда. Если не вы, тогда больше некому, – заключила дочь.
Мать с отцом ужинали без аппетита. Да и какой аппетит, какое настроение может быть, когда сын такой непутевый стал. Но это мягко сказано. Он наркоман!
– Сергей, – обратилась мать Лены к мужу. – Ведь он все мои украшения уже перетаскал, даже наши обручальные кольца!
Сергей, лишь в ответ тяжко вздохнул, стиснув зубы.
– Мою копилку разбил и всё забрал, а я больше года собирала, – жалобно добавила Лена.
– Господи, за что нам такое наказанье? За какие грехи? Не воровали, не обманывали, честно трудились. Что делать?
– Лена, как у тебя дела в школе? – спросил отец.
– Нормально. Вчера пятерку получила по литературе, сегодня четвёрку по истории. Завтра у нас контрольная по химии.
– Молодец дочка. Справишься с контрольной?
– Надеюсь, но с задачками у меня плоховато.
– Ну, давай, доедай быстрей и иди заниматься. Хоть ты у нас нормальным человеком станешь.
– Ты наша единственная радость, – грустно улыбнулась мать.
Когда дочь ушла в свою комнату делать уроки Сергей сказал:
– Если б раньше знать, что такой выродок получится…
– А, какой он маленький послушный был!.. – мать прослезилась.
– Да, только вот игрушки ломать любил.
– А кто их не ломает в детстве?.. Это Костя из соседнего дома виноват. Он его к наркотикам приучил. А мы не уследили.
– Маш, под стеклянным колпаком парня не будешь держать. Он же общаться должен. Соседские ребята не стали наркоманами. А только наш. Значит в нём какая-то «гниль» уже была заложена. Учиться ему всегда лень было. Ничем особо не увлекался, не интересовался.
– Игорь любит тяжелый рок слушать.
– Он ни одной группы толком не знает. Ему не интересно кто они, почему такую музыку сочиняют, что ими движет. Только слушает надсадные, скрежещущие звуки, которые бьют по барабанным перепонкам и дергается. Чему там наслаждаться? Ни красоты звучания, ни мелодии. А голоса: то хрипят, то визжат и одну фразу повторяют бесконечно. Конечно, о вкусах не спорят, но это похоже на деградацию. Деградирует и наш Игорь.
– С ним и поговорить-то нельзя: он или под «кайфом» – ничего не соображает или его дома нет. Губит себя и нас. Я за Лену боюсь, – опять у Марии на глазах показались слезы.
– Откуда же он деньги берёт? Наркотики бешеных денег стоят. Наверное, ворует. Если у матери и сестры взял, то что ему стоит у чужого.
– Ведь он не только украшения взял. Хрустальной вазы – нет, моего бархатного костюма – нет, твоего серого костюма – нет. Телевизора на кухне – нет!
– Я думал, ты костюм в химчистку отнесла. А про телевизор ты говорила, что сломался, в ремонте.
– Выгораживала Игоря, надеялась – образумится. Теперь поняла – он совсем больной стал и неуправляемый.
– Как же его вылечить? – сокрушался Сергей.
– Помнишь его четыре дня не было?
– Да, мы тогда с тобой в милицию звонили и в больницы.
– Так вот перед этим я ему предложила полечиться, ведь он уже серьёзно болен. Хотела поговорить по душам. А Игорь в ответ мне нахамил. Тогда я ему сказала, что всё тебе расскажу. Он тебя ещё немного боится. А он: «Нет, не расскажешь. Ты мать и должна любить своего сына, жалеть и нести свой крест». Но я ему пообещала, что все равно расскажу, сколько можно его покрывать. Он в ответ бросил в меня магнитофон и убежал. Не знаю, как я увернулась.
– Вот гад, поэтому стекло в книжном шкафу было разбито? А свалила вину на несчастную кошку.
Мария кивнула головой и всхлипнула, затем продолжила:
– Деньги теперь храню на работе, дома – утащит, ведь. А тогда, на четвёртый день он позвонил и, узнав, что я тебе не рассказала, вернулся домой.
– В полубессознательном состоянии, – добавил Сергей.
– Серёж, ещё вот, что странно – почему он свою комнату запер на ключ и не даёт там ни убирать, ни заходить?
– Это более чем странно! Ой, Маш, у меня терпение уже на исходе. Наша жизнь превратилась в ад, мы с тобой раньше времени состарились. А, Лена? Вдруг пример старшего брата станет заразительным? Или он её насильно приучит к наркотикам? Знаешь, что возьму-ка я инструмент и открою дверь в его комнату.
– Ой, Серёж, Игорь разозлится.
– А, если он там наркотики прячет? Виноваты-то будем мы, что допустили в своей квартире! Совсем он у нас вышел из-под контроля!
И Сергей пошел к антресолям.
– Маша, ты не перекладывала слесарные инструменты?
– Нет!
– Куда же они подевались? Ещё два дня назад тут лежали.
Сергей поискал в антресолях, во встроенном шкафчике, на полках в туалете, на балконе. Отвертки, гаечные ключи, топор, пила, паяльник, молотки, гвозди, шурупы, дупеля и другое – всё исчезло!
– Неужто опять работа Игоря? – возмутился Сергей. – Это не ребёнок, а растащиловка двора, как говорила моя бабушка!
– Нету? – поразилась Мария.
– Нет, – отрицательно покачал головой Сергей. – Всё равно открою дверь! Неспроста он это сделал. Пойду к Петьки за инструментом.
Сергей ушел к соседу, а Мария принялась вязать носки для Игоря. Через несколько минут муж вернулся и стал возиться с дверным замком. Дверь скрипела и хрустела. Наконец замок поддался. Дверь распахнулась, и Сергей вошел в комнату… Нецензурная брань вырвалась у возмущенного Сергея.
– Что такое? – подбежала Мария к мужу и ахнула, заглянув в комнату.
Она была совершенно пустая, лишь одинокий матрац лежал на грязном полу!
– Я в две смены пахал, чтобы обеспечить семью, а этот мерзавец всё спускает на отраву!
Мария прислонилась к стене, прикрыла рот рукой, готовая разрыдаться в любую минуту. Она в ужасе озирала обобранную комнату.
– Ну, мать, какие же мы с тобой два лопуха! Из-под носа сынок утаскивает вещи, а мы и не замечем! – в раздражении сказал Сергей.
– О-го! – подошла к ним Лена, услышав громкие возгласы отца. – Эти дела Игорь, наверное, проворачивает, когда вы на работе, а я в школе.
Тут зазвонили в дверь.
– Я открою, – сказала Лена.
– Я ему сейчас покажу! – сквозь зубы процедил Сергей.
– Это тетя Люба! – крикнула дочь.
Сергей прикрыл дверь в комнату Игоря и пошел встречать сестру жены.
– Здравствуй сестренка! Что случилось? – спросили Сергей и Маша, увидев лицо Любы.
– … Сейчас, – она присела на галошницу. – … Виктор умер, – выдавила Люба с трудом.
– Что? Как? – поразилась сестра и её муж.
Лена приоткрыла рот и удивленно хлопала глазами. Она любила и гордилась своим дядей Витей – летчиком.
– Люба, вставай, пойдем на кухню, – Сергей и Маша помогли Любе встать.
Другая беда на время отстранила свою собственную.
– Дорогая моя, но как же это произошло? – недоумевала Мария.
– Он же на днях должен был улететь. Да? – Сергей все ещё не мог поверить в смерть Виктора.
– Улетел… В полете и умер… Сердце… Оно у него давно болеть стало… Нашему балбесу уже 25 лет, а он не работает и толком не учиться. Вот Виктор и продолжал работать… Сами знаете какие сейчас пенсии. А у меня зарплата маленькая… Не знаю, как ему удавалось медкомиссию проходить… Завтра должны тело привезти…
– Что же это на нашу семью беды валятся? – сокрушалась Мария.
– Любанька, мы тебе поможем, как сможем. Иди, в комнату к Лене, ложись спать, – с сочувствием сказал Сергей.
– Нет, спасибо. Я поеду домой.
– Любочка, ну, что ты, уже поздно. Куда ты поедешь? – поддерживала мужа Мария.
– Нет, нет! Я домой поеду, там Васька один.
– Люба! Он же здоровый бугай, что ты с ним как о малолетнем, – возмутился Сергей.
– Не будем об этом, – строго ответила она и решительно встала из-за стола.
Сергей смутился, какое право он теперь имел поучать, когда у него самого с сыном беда.
– Тогда давай я провожу тебя до дома, – предложил он.
– Нет, нет, не надо! Тебе рано вставать. А мне завтра на работу не идти.
– Люба, пусть он тебя проводит. Сейчас вечерами страшно, – попросила Маша.
– Я же сказала: не надо!
«Хочешь, как лучше, а она… До чего же упрямая баба», – подумал Сергей.
Любовь Михайловна, когда-то высокая и стройная, теперь согбенная, придавленная горем шла к остановке. Погруженная в свои безрадостные думы она забыла, что у неё кончились талончики на проезд в автобусе.
– Женщина, ваш билет! – властный женский голос контролера вывел её из оцепенения.
Перед ней стояла крупная, упитанная женщина с толстым слоем косметики на лице и нахальными глазами. Люба стала машинально рыться в своей сумке, пытаясь найти не существующий билет. Потом вспомнила, что у неё его нет.
– Извините, я забыла купить.
– Платите штраф!
– На штраф у меня денег нет. Понимаете, у меня большое горе, муж умер.
– У всех, у вас: то муж умер, то дом сгорел! Платите штраф, мы вас не выпустим! – подошла вторая – худощавая и маленькая. На лице даже следов косметики не было. Карие глаза-буравчики зло пронзали упрямую пассажирку.
– Нет, штраф платить я не буду! – повторила Любовь Михайловна.
Тем временем автобус подъехал к конечной остановке и пассажиры стали выходить. Попыталась пройти к двери и Люба.
– Куда? Ты не пойдешь! Плати штраф, обступили её контролеры.
– Отойдите, мне надо идти!
Пассажиры все вышли. Водитель закрыл двери автобуса и куда-то ушел.
– Что это такое? Почему двери закрыли? – начала пугаться Люба.
– Не верю, что у тебя нет 10 рублей на штраф. Мы тебя предупреждали, что не выпустим, – зло сказали они.
– У меня есть 20 рублей, но это на хлеб. Нам зарплату задерживают, а мне ещё мужа хоронить!
– Последний раз спрашиваем, будешь платить или нет?!
– Последние деньги на штраф отдавать не буду!
– Значит, нет?! – крупная женщина схватила Любу за грудки.
– Отпустите меня. Не буду я вам ничего платить!
– Ах ты, стерва такая, мы на тебя столько времени потратили, а ты упрямишься!
И та, которая повыше обрушила свои кулаки на голову Любы. Маленькая толкала больно в грудь и живот. Любовь Михайловна уворачивалась, пыталась вырваться, но везде настигали её крепкие, цепкие руки. Её били по голове, шеи, плечам, но по лицу – ни разу.
– Только попробуй пожаловаться на нас, тогда пожалеешь, что на свет родилась!
Наконец двери открылись и злодейки в личине контролеров выпихнули её из автобуса.
Люба с трудом доплелась до дома. Голова страшно болела, шею трудно было повернуть. По щекам лились тихие слезы боли и обиды. Кто теперь её пожалеет, кто заступится? Виктора – нет, а на сына надежды – нет. Придя, домой Любовь Михайловна увидела на кухне, в раковине гору немытой посуды, а сын, Васька сидел в комнате, развалясь на диване, и смотрел очередной боевик, не обратив внимания на приход матери.
* * *
Прошло несколько дней. Лена только что пришла со школы, собиралась пообедать и делать уроки. Родители были ещё на работе. Как вдруг пришел брат и с собой привел четырёх приятелей. Увидев Лену, они вульгарно зацокали и один из них с противной наглой рожей сказал:
– Я первый, как и договаривались, а потом ваша очередь, – заржал он. – Иди сюда, мой бутончик, – обратился он к Лене.
– Игорь, что происходит?
– Мне надо «подлечиться», а ты заплатишь, – ответил брат.
– С ума сошел! У меня же нет денег! – возмутилась она.
– Зато есть другое!.. – вставил бритый парень с серьгами в ушах. И вся компания захихикала.
– Игорь, о чем это он? – спросила, ещё не осознающая ужас происходящего Лена.
– Скоро тебе это станет ясно, – ухмыльнулся лохматый парень в короткой черной куртке с металлическими заклепками.
– Начнем! Чего тянуть время! Иди к нам, детка, – расплылся в улыбке самый высокий из них, худой и бледный.
– Жмых, дай немного, очень хочется, умираю, – Игоря бьёт дрожь.
– Я же сказал: потом, а сначала оплата, – тот парень, что заговорил с Леной первым из компании, начав фразу грубо и резко, закончил её мягким тоном, от которого могло стошнить.
До Лены дошло и она рванулась, но было уже поздно.
– Держите её! – крикнул Жмых.
Игорь первым схватил сестру, остальные быстро пришли ему на помощь. Лена пыталась вырваться, дергалась, крикнула, но тут же ей зажали рот. Жмых достал нож, подошел к Лене вплотную, поднес нож к лицу.
– Если ещё раз крикнешь – будет хуже! Поняла? – прошипел он.
– Что же ты, Козявка, такую сестренку от нас прятал, – обратился Жмых к Игорю.
Жмых погладил Лену по щеке, шее, рука его опустилась на грудь. Лена содрогнулась, ей было противно и страшно. Рука скользнула ниже и ниже.
– Так не интересно, – сказал он, и оттянув майку на груди, разрезал её. – Теперь лучше, – Жмых стал лапать Лену за грудь. Та извивалась, но её крепко держали.
– Жмых, дай немного, – простонал Игорь.
– И ты хочешь? – усмехаясь, спросил Жмых, и его компания заржала.
Руки Жмыха то зажили рот, то мяли грудь девушки, затем скользнули к пупку.
– Получишь и ты в свое время. Но сначала я – такой у нас уговор был. Все насладятся в свою очередь.
Жмых ощупывал тело Лены, опуская руку все ниже и ниже. Он стонал, предвкушая удовольствие.
– На пол её! Держите за руки и ноги!
Он быстро расстегнул свои брюки и спустил их. Разрезал ножом трусы девушки, упал на нее…
Лена не могла кричать, её держали четверо, в том числе и родной брат. Слезы текли и текли от боли и унижения.
– О, да я у тебя первый! – сказал Жмых в перерывах между стонами удовольствия.
Сделав своё гнусное дело, он добавил:
– А теперь, доставь удовольствие моим друзьям, а то твоему братику будет совсем худо.
– Поднимите её, – сказал лохматый, и принялся жадно лапать свою жертву.
Удовлетворив похоть, уступил её бритоголовому.
– Держите крепче, она ещё сильная. Наклонись, крошка вперед, – и сильно ударил Лену по обнаженным ягодицам.
В изнеможении Лена упала на колени.
– Пусть так стоит, держите её голову, руки, – крикнул своим дружкам высокий. – Доставь мне высшее наслажденье, обратился он к Лене, расстегнув брюки.
– Смотри, а то откусит, – заржали они.
– Пусть только попробует! Я ей все зубы выбью и ещё кое-что сделаю! – ответил он им. – Ну, бери! Бери, говорят тебе!.. – выл длиновязый.
– Жмых, всё уговор выполнен! – простонал Игорь.
– На! – Жмых бросил ему пакетик порошка и достал, заранее наполненный шприц.
Игорь лихорадочно спрятал пакетик в карман и снова обратился к своему «благодетелю».
– Вколи мне, я сейчас сам не попаду.
После принятия долгожданного «лекарства» у Игоря ухудшилось восприятие действительности, связь с которой становилась всё тоньше и меньше.
– Посмотри, какая красотка лежит, она тебя ждет… – сквозь хохот властно процедил Жмых.
Под хихиканье приятелей Игорь стал расстегивать свои джинсы. Замученная Лена в ужасе пыталась отползти, спрятаться, но её не пустили…
Сергей с женой встретились по пути с работы, они зашли в магазин и теперь, купив продукты, возвращались домой. Войдя в квартиру, сразу же заметили, что кто-то здесь побывал: вешалка и галошницы сдвинуты, кое-какие вещи разбросаны. На кухне табуретки опрокинуты. Из ванны вышла бледная Лена с опухшим лицом и красными глазами. Еле передвигаясь, опершись о стену, она направилась в свою комнату. Услышав шаги в прихожей и на кухне, Лена испугалась, съежилась, прижалась к стене. Сил убежать не было, и ей хотелось стать невидимой, исчезнуть куда-нибудь, лишь бы не повторилось то унижение и позор, не видеть мерзостных дружков брата и его самого. Но потом она услышала голоса матери и отца и облегченно вздохнула.
– Лена, что случилось? Это Игорь здесь был? – спросили родители у дочери.
– Да. Я не успела убрать, – чуть слышно промолвила она.
– Что с тобой? – почти одновременно вскрикнули они, увидев в каком состоянии их дочь.
– Мама, папа, помогите до комнаты добраться, мне надо прилечь…
Лену уложили в постель, переводя дух и собравшись с силами, она рассказала родителям суть происшедшего, опуская подробности.
Душевную боль, жалость, сострадание к дочери и негодование на сына ощутили они, всё ещё не веря, что именно их Игорек сотворил такую подлость, что их родной сын – плоть от плоти поступил со своей родной сестрой как безжалостный враг. А с врагами надо бороться. Как же бороться родителям против сына? Но пострадала их дочь! По вине сына!
– Игорь стал опасен, – сказал Сергей.
Лена тихо плакала, её мать тоже, сквозь слёзы она сказала:
– Серёжа, я ужё Игоря боюсь. Надо с ним что-то делать. Но что?
Сергей понимал, что забота о семье на его плечах и ответственность за неё он несёт.
«А дочь не уберег! И от кого! От родного сына! Но что делать? Как теперь Лену оставлять одну? А вдруг Игорь опять что-нибудь подобное повторит? Нет! Я должен положить этому конец! Должен уберечь дочь от надругательства! Если не я, то кто её защитит? У себя дома никому из нас нет покоя из-за этого выродка. Бедная Леночка, доченька настрадалась, и из-за чего, из-за кого?! Он ей всю жизнь может испортить! Я, наверное, виноват. Я этого подонка породил, мне и ответ держать за него» – размышлял Сергей.
– Знаешь, Серёжа и ты Лена, может быть я не права, может быть я плохая, но меня Игорь уже так замучил, главное, что и ко всему прочему пострадала моя невинная дочь… что если бы я узнала, что он погиб… то, наверное, это было бы для нас лучше… Господи, прости мою душу грешную.
– Я возьму этот грех на себя. Пока Игорь жив Лена в опасности.
– Ты прав… Но как?
– Вы ужё настрадались. Сцены насилия не будет, крови не будет.
Ночью они услышали, что входная дверь хлопнула и в прихожей что-то упало. Сергей и Мария вышли из спальни посмотреть, им не удалось поспать, они обсуждали положение, в котором оказались.
В прихожей лежал бесчувственный Игорь, накаченный наркотиками.
Мать заглянула к Лене, та продолжала спать под действием успокоительного и снотворного. Сергей повернул Игоря, попытался привезти его в чувства – бесполезно. Тогда он пошел за проводом. Вернувшись, сказал жене:
– Иди, приляг. Маша я сейчас это сделаю. Он не почувствует боли.
Мария, смерившаяся с неизбежностью, оставила Сергея с Игорем наедине. Тихо плача села на стул в ожидании…
Сергей обмотал проводом ноги Игоря, он очень хорошо знал, как надо работать с электрическим током…
Убедившись, что Игорь умер, Сергей поднял трубку телефона и набрал номер отделения милиции.
– Я убил сына…
Подарок с птичьего рынка
Приближался день рождения племянника, и я отправилась на поиски подарка. Мне хотелось подарить ему какого-нибудь зверька, потому что ребёнок должен общаться с животными, заботиться о них, приучаться быть ответственным.
Перед тем как пройти на рынок, я зашла в зоомагазин. Там в террариумах вяло ползал водяной европейский уж, скользил полоз узорчатый и скучно лежал толстый амурский полоз. Их привозят с юга России совсем маленькими.
На рынке я сначала зашла в птичий ряд и там обратила внимание на птицу, похожую на сову. Остановилась, рассматривая её.
– Что за птица, как называется, – спросила я.
– Сычевидная неясыть. Птица весьма редкая, – ответил молодой мужчина.
– Вы её хозяин?
– Да.
– Она такая грустная.
– Полусонная, солнце её пригрело.
– Жалко, пусть бы на воле жила. Поймали её Вы?
– Да. О, знаете, сколько потребовалось времени для её ловли!
Хозяин птицы рассказал, что долго выслеживал и немало потрудился, чтобы поймать крохотного птенца. А теперь ей уже шесть месяцев.
– Берите, всего двести долларов, – предложил он.
– Нет, спасибо. Для чего эта сова, т. е. неясыть в городской квартире?
– А для чего собака? Эта птица хороша для охоты, будете кормить её курятиной.
– Спасибо, но мне её не надо, – грустно улыбнулась я и пошла дальше.
Три маленькие обезьянки грустно и задумчиво смотрели сквозь стёкла своих клеток. Самая большая из них грызла ремешок-поводок, обвитый металлической цепью. А самая маленькая пыталась укусить сквозь стекло пальцы любопытных, которые тянулись к прозрачной преграде. Надрывно кричал попугай жако, беспрестанно карабкаясь по жёрдочкам своей клетки.
Я направилась в сторону многочисленных аквариумов с различными рыбками. Мне хотелось, чтобы будущий питомец племянника не доставлял больших хлопот его родителям.
Маленькие, зелёненькие черепашата, по восемьдесят рублей каждый, копошились в одной половине аквариума, а во второй уныло лежали две большие, с панцирем десять-тринадцать сантиметров, по четыреста рублей.
– Скажите, пожалуйста, они могут размножаться в неволи, в квартире? – спросила я.
– Может быть, – неуверенно ответил продавец. – Но вам придётся долго ждать, половозрелыми они становятся в пять лет.
– А разводите их вы? Где они обитают?
– В Америке и в странах Европы, где вода не замерзает. Я буду посредником. Хотите разводить? За партию – десять тысяч долларов, устроит?
– Устроит, – улыбнулась я и направилась дальше.
Продолжая бродить между рядами, мне попались опять черепашки. Тяжёлый панцирь тянул их ко дну, перепончатые лапы с тонкими когтями расставили в стороны, а длиннющие шеи тянутся вверх, и лишь ноздри выглядывают из воды, это длинношеинные и каймановые, их продавали от восьмидесяти долларов за штуку. Другие, в игольчатых наростах на коже, карабкались друг на друга, дотягиваясь до воздуха. Это особые черепахи из Америки и Австралии по сто пятьдесят долларов за каждую.
На глаза мне опять попались зелёненькие черепашки из Калифорнии.
– Почему вы их не хотите разводить сами? – спросила я.
– Это менее выгодно.
– Неужели прибыльнее из-за границы их приобретать?
– Смотря у кого, можно найти, с кем договориться, – улыбнулся словоохотливый продавец.
– Этим занимаются частные лица или как?
– По-разному, есть и фирмы.
– А почему здесь не разводить?
– Может быть, любители и разводят, но мне неприбыльно. Там проще. Стоит избушка на берегу водоёма. Прошли, яйца собрали, и в инкубатор.
– Посредники отдают только частным лицам или зоомагазинам тоже?
– Зоомагазины мало приобретают, поэтому им выгоднее отдавать тем, кто большие партии берёт.
– Вам, например, да?
Улыбчивый продавец в согласии кивнул. И я решилась купить у него для племянника красноухого черепашонка за восемьдесят рублей.
«Что поделаешь малыш, не плавать тебе в пруду и в тропической речке. Но тебя обижать не будут, не бойся». А черепашонок втянул голову под панцирь, наверное, от страха и только крохотные глазки грустно взирали на шумный и чуждый окружающий мир. А за стенками клеток и аквариумов осталось ещё много питомцев, утомлённых ожиданием своей участи, и скорбные их мордашки тоскливыми взглядами провожали любопытных, проходящих мимо, будто понимали, что им уже не быть вольными.
Две ментальности
Я приехала к мужу в тихую и мирную страну, примостившуюся почти на «краю» Земли. Здешние жители дружелюбны и далеки от политического противостояния, так мне казалось до 11 сентября. Но вот случилось невероятное. В этот день террористы захватили пассажирские самолёты и обрушили их на здания, так сообщили в СМИ. Только в фантастическом фильме можно было представить, чтобы рушились небоскребы в Нью-Йорке и Вашингтоне, но никак ни наяву! Вместе с самолётами рухнул стереотип «неприкосновенности Запада». В душах американцев родилась паника и месть. Мирные австралийцы, живущие на далёком материке как, оказалось, считают себя частью Западного мира, они преобразились до неузнаваемости. Оказалось, что согласно пакту, заключенному 50 лет назад нападение на США они расценили как посягательства на интересы их страны. И от трагедии в Америке взрывная волна дошла до них, породив не только бурные валы душевной боли и сострадания, но и возмущения и жажды мести. Словно самолёты террористов упали не за океаном, а на их родные, цветущие и многонаселенные берега.
Куда делись приятные и любезные лица? Вокруг какая-то истерия. В глазах – злость, ожесточение и панический ужас. Всюду слышны яростные призывы к мести.
А мой муж, мой Грин, такой умный и здравомыслящий? Он беспрестанно, в какой-то недоуменной панической задумчивости повторяет: «НАШИ БЕРЕГА БОМБИЛИ, У НАС ВОЙНА, НАШИ СТРАНЫ АТАКУЮТ…» Меня это уже начинает раздражать и возмущать. Да, мне очень жалко погибших людей и тех, кто не успел уйти из рушившихся этажей и тех, кто был захвачен в обречённых самолетах. Но я не воспринимаю эту трагедию как свою собственную. А, вот мой Грин именно так и воспринимает, именно это меня удивляет и раздражает. Казалось бы, где мы с ним и где Америка! Но, видимо жители англо-говорящих стран, а может и весь Западный мир осознанно или на бессознательном уровне ощущают себя цельным миром, как единый организм, например, как руки, ноги или другие части тела человека. И где бы, не возникла рана, весь организм реагирует на неё. А я из другого «организма», и теперь стала ощущать, что попала в чуждую среду. У меня с мужем нет общего душевного порыва, и этот факт ввергает меня в грустную депрессию. Взрывы в Америке разъединили меня с мужем, я ощущаю между нами какой-то духовный провал.
Возмущенные и истерические вопли раздаются со страниц газет и с экрана телевизора. Представители правительства решительным тоном призывают к мести и готовности выслать помощь США. Мой «умный и здравомыслящий» муж ходит как зомбированный идиот. А я, пряча своё недоумение умственной слепотой моего Грина, еле сдерживаю себя, чтобы не закричать: американцы погибли по вине внешней политики своего правительства! Террористы – это следствие, а причина – международная политика США! Какая была необходимость сбрасывать атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки? Никакой! Какая была необходимость убивать корейцев и сжигать вьетнамцев? Неужели нельзя было НЕ бомбить Ирак? А Африка и Латинская Америка, Средняя и Передняя Азия, там многие страны на себе долгие десятилетия прямо или косвенно ощущали власть и агрессию этой страны, стремившейся к мировому господству. По какому праву бомбили Югославию и обрекали на смерть сербов? По праву сильного! Но история учит, что на силу всегда найдётся другая сила. Могущество не вечно. Возмездие рано или поздно приходит, жаль, что оно не всегда справедливо и гибнут невинные люди.
Но я молчу, лишь сочувственно поддакиваю. Почему? Я боюсь. Опасаюсь, что, услышав такие слова из моих уст, Грин не поймёт меня, а почувствует ко мне отчуждение, какое я к нему уже испытываю. И наш короткий брак рассыплется, как половинки засохшего и пустого ореха.
Вчера я шла из магазина домой, удрученная отсутствием душевной близости с мужем, как грохот ударов и звон разбитого стекла оглушительно вывели меня из задумчивости. Толпа подростков с остервенением швыряла камни в автобус, окружив его. И это в стране, где как говорил Грин очень, очень хорошо относятся к эмигрантам! Водитель прижался к рулю и безуспешно уворачивался от камней. Автобус, хоть и медленно, но двигался, останавливаться было нельзя, но и набрать скорость без угрозы, того, что будет сбит кто-нибудь из хулиганов, тоже нельзя. Автобус был полон детей черноволосых и смуглых. Сквозь разбитые стёкла я видела, как они, испуганные прятались за сиденья, прикрывая маленькими ручонками головы. Младшие плакали, а старшие закрывали их собой. Да этот автобус был полон мусульман, но мусульман-детей, которые родились в этой стране и никакого отношения к террористам не имели! Вскоре приехала полиция. Заслышав вой полицейских сирен, хулиганы растворились среди ближних домой. Особо их никто и не искал.
Вечером после ужина Грин с другом обсасывал очередные подробности о террористах. Мне тоже было интересно послушать. Конечно же, я согласна, что террористы – жестокие преступники, приносящие в жертву ради идеи, ради своей политической игры не только свои жизни, но и невинных мирных и далёких от политики людей. Но надо им отдать должное, они умны и мужественны, в прочем, к сожалению не организаторы теракта, а только исполнители. Тем не менее, умереть ради идеи, это не просто. Но скольких они унесли за собой на тот свет! Какое право они имели обрывать чужие жизни? У каждого из погибших были свои мечты, желания, планы, семьи, люди, которым они дороги. И всё в один миг оборвалось. Ничего, никого. Их близким остались только боль утраты и вопросы без ответов. С другой стороны «исполнители» скорей всего фанатики, а фанатизм – страшная вещь. Фанатик, всё равно, что умалишённый.
Друг Грина будто услышал мою последнюю мысль и стал говорить о случаях проявления фанатизма среди мусульман. Грин ему поддакивал. Мне стало скучно, ведь и христиане далеко не все праведные, но спорить с ними не хотелось. Я вышла на балкон, уже стемнело, здесь только начинается весна, но на термометре уже +20. Дул лёгкий, свежий ветерок. «Как у нас, летом», – подумала я и взглянула на небо. Но вместо родного ковша Большой Медведицы и сияющей Полярной Звезды – Южный крест. Я вздохнула. Другое небо, другие звёзды смотрят на всё ещё чужую для меня землю и рядом чужая жизнь…
Скоро Рождество, не православное, нет. Только начало декабря, а всех будто лихорадка охватила. Все ходят с таким настроением, словно вскоре их ожидает что-то важное, торжественное, значительное и в то же время радостно приятное. Уже начали заготавливать рождественские подарки. Надо и мне об этом позаботиться, ни как не придумаю что купить.
Совершенно нет ощущения приближения праздника. Да, великая сила – традиция и великое ничто – отсутствие её. Не могу сказать, что завидую тем, кто привык радостно и весело ожидать и проводить Рождество. Но как-то не очень приятно, когда все вокруг говорят об этом празднике. Их глаза полны радостного ожидания, словно в этот день действительно должно произойти чудо. Наверняка и сердца их трепетно бьются, предвкушая традиционное торжество. Но у меня внутри пустота, нет ни трепета, ни радости. Безразличие ко всей этой суете. Нет, я не кому не навязываю своё мироощущение. И улыбаюсь, как все, как будто я тоже рада, и ожидаю, как и все этот чудесный праздник. Приходиться делать вид из уважения к традициям народа, страны, где я теперь живу. Ведь никто из тех, кто меня окружает, не виноват, что для них привычное и родное, почти необходимое, – для меня чуждо и не нужно. Ведь меня сюда никто насильно не увозил. Так, что терпи, дорогая, нравы и обычаи родины своего мужа, уважай их и принимай.
Да, предполагала, что будет трудно, но не ожидала, что так. Какая-то пустота преследует и отделяет меня. Я словно та селедка, что упакована в вакуумную оболочку. А все люди, что окружают меня – отдельной массой где-то рядом, но я одна.
Уже 20-е декабря, совсем скоро Рождество. Для Грина и его родственников припасла подарки. Приближается Новый Год – вот это праздник! Сколько надежд, сколько пожеланий! Надеешься, даже не признаваясь себе, на что-то замечательное и прекрасное в Новом Году. Но здесь и Новый Год не воспринимается. Какой-то не настоящий, ведь на улице за тридцать, знойное лето. При такой жаре, какой уж Новый Год. Вот когда снег скрипит и щёки щиплет от мороза, всё вокруг покрыто снежным покрывалом, сверкающим, словно россыпь бриллиантов. Вот это Новый Год! А как красивы ветви деревьев под снегом! Ели и сосны накрыты толстой белой шубкой, а деревья, сбросившие осенью листву, превращаются в ветвистые узоры из инея и снега, висящие в воздухе. А здесь – жара и пекло.
А как хотелось дома, чтобы солнышко светило и грело почаще, особенно в ноябре, в холодные дождливые дни с пронизывающим ветром. И почему человек всё время чем-то недоволен?
Наступило Рождество. Провели его великолепно! Я даже не ожидала. Для этого пришлось потрудиться. Тщательно выбранные подарки сделали своё дело. Мы с Грином пригласили его родных: отца, мать, брата с женой и двумя детьми. Для его родственников подарки мы выбирали вместе с Грином, вернее я консультировалась у него.
Первой получила подарок Дороти, мать Грина. Мы купили для неё картину. Она очень любит картины, особенно пейзажи. И ещё она обожает самоцветы, поделки из них. Мы нашли изумительное совмещение. На картине блестела река с овражистыми берегами, поросшими густой высокой травой и кустарниками. Изгиб реки закрывал ветвистый дуб. Его огибала тропинка, уходящая в рощу из эвкалиптов. А на противоположном берегу за акациями виднелись крохотные хижины аборигенов. И всё это из крошки самоцветов и минералов.
Дороти была в восторге, глаза сияли, улыбка и благодарность беспрестанно слетали с её губ.
Отец Грина – Майкл получил в подарок книгу о «Битлз», его юношеских кумирах, которым он продолжает поклоняться. Я не очень его одобряю. Да, песни хорошие, приятная мелодия. Но мне по душе принцип: «Не сотвори себе кумира». Майкла переубеждать бессмысленно, вот мы с Грином хотели сделать ему приятное. Нам удалось, Майкл был тронут.
Сидней пополнил запас своих инструментов. Этот подарок выбирал Грин и утверждал, что он очень пригодится брату на их ферме. Сидней был приятно удивлён и рад.
Лайзе мы подарили её любимые французские духи. От радости она расщедрилась и обрызгала ими не только себя, но и меня и Дороти, и даже на маленькую Энн немного попало.
Пятилетняя племянница под искусственной ёлкой нашла собачку с белоснежной синтетической шёрсткой, которая очень походила на живую болонку. Энн очень любит игрушки, именно собак. У неё есть уже все существующие породы, и скоро она станет маститым коллекционером. Девочка тут же принялась обнимать и целовать свою новую игрушку.
Восьмилетний Дэвид, брат Энн, получил от нас большую книгу о космосе, и сразу же углубился в неё, чуть ли не открыв рот, изучая иллюстрации. С недавних пор стали замечать у него всё возрастающий интерес к звёздам.
Мне Грин подарил серьги с сапфирами в великолепной золотой оправе. Я просто растаяла, но, тем не менее, с нетерпением ожидала какую реакцию произведёт на Грина мой подарок. Ему досталось 2 коробки: одна очень маленькая, другая большая. Он с некоторым удивлением и даже как будто с недоумением взял их. Сначала стал медленно распаковывать маленькую. Все в ожидании за ним следят. Открывает крышку. Несколько секунд молчит и вдруг радостно бросается меня обнимать. Дело в том, что Грин страстный рыбак. Хотя я совершенно не понимаю этой страсти. Ну, какой интерес сидеть или стоять часами, уставившись на крючок: клюнет – не клюнет? Но зато понимаю, что хобби – это прекрасно, если оно не вредит семье, жене и здоровью. Хобби снимает стресс и умиротворяет. А в маленькой коробочке была блесна, очень дорогая искусственная наживка и очень похожая на настоящую. На неё рыба так и клюёт, только успевай снимать.
Грин взял большую коробку, и лукаво посмотрел на меня, как бы спрашивая: «ну, а здесь что может быть?» Я ему ответила тоже одними глазами: «Открой, увидишь».
В коробке оказалась надувная лодка! Грин прям таки подпрыгнул от радости, а вместе с ним и дети, уже упрашивая взять их с собой покататься. Признаюсь, я давно тоже хотела иметь надувную лодку, да всё как-то не до того было. Теперь осталось купить палатку, и в поход! На природу!
Все были рады и довольны. Пустота, окружающая меня испарилась. Как приятно делать другим приятное!
Новость следующего дня омрачила праздник. Пожар и очень сильный. Ещё два дня назад сообщили о возникновении пожара на склонах Голубых гор и распространении его в Новом Южном Уэльсе. Но Грин объяснил, что пожары случаются каждый год. И он не помнит ни одного лета, чтобы обошлось без пожара. Всё лето в разных местах страны полыхает огонь. К этому привыкли, у большинства заготовлены резервуары с водой на случай пожара. Но сообщение 26-го декабря у Грина и его родных вызвало тревогу и беспокойство. Огонь поглотил уже около семидесяти процентов Королевского парка, подступил к столице страны и северным пригородам Сиднея. Эвакуируют жителей из опасных районов.
Что делать? Квартира родителей Грина находиться в Сиднее, его тёзка, старший брат Грина имеет ферму в его окрестностях. Ехать нельзя туда – опасно. И не ехать нельзя. Кто спасёт имущество, овец? Что же делать? Ждать вестей в бездействии? Майкл и Дороти звонили своим знакомым в Сидней и получили печальные вести, многометровая стена огня приближается к городу. Часть жителей уехали, оставшиеся помогают пожарным, поливают свои дома водой. Грин и Сидней тоже звонили друзьям. Но не до всех удалось дозвониться. Те, кого застали дома, рассказали, что повреждены линии передач, и они вынуждены сидеть без света и воды.
Что делать? Как помочь? Жара не спадает, тёплый и сильный ветер разносит огонь всё дальше и дальше. Наши мужчины не выдержали, все трое решили ехать, помогать пожарным. Брат поехал на ферму, а Майкл и Грин сначала к нему, а затем уехали в Сидней. Лайза с детьми и Дороти остались у нас. Мы ждали.
Ещё двадцать четыре дня бушевал огонь, пожирая на своём пути травы, кустарники, деревья с их обитателями! Тысячи коал, кенгуру, эти национальные символы страны погибли! Не удалось спасти и сотни голов скота, овец, много ферм, частных домов. Огонь проник уже на улицы Канберры, горели предместья Сиднея.
Мы с трепетом ждали своих мужчин. Тяжелее всего было Дороти. Она боялась не только за мужа, но и за сыновей. Помнила, что пожар 1994 года унёс в могилу четырёх человек. А он был по площади гораздо меньше, чем нынешний и потушили его через неделю. Двадцать четыре дня самоотверженно, не щадя себя тушат неукротимый огонь пожарные. Двадцать четыре дня мы ожидаем. Нашу тревогу и волнение не передать! Если бы виновником стольких бед стала только стихия не было бы так обидно и горько. Виноваты люди, плохие мальчики, как говорит Энн. Уже арестовали двадцать пять человек, подозреваемых в поджогах. Из них пятнадцать – подростки, самому младшему – всего девять лет. Столько убытка, гибель тысяч животных по глупости «поджигателей», как их официально называют. Все страшно возмущены, некоторые требуют смертную казнь. Это конечно уже слишком. Но наказать, конечно, надо. Народ прозвал нынешний праздник «Черным Рождеством». Оно и, правда, – в прямом и переносном смысле. Серо, темно от дыма и пепла, зловеще чёрным и мёртвым выглядят выгоревшие лес, саванна, остатки зданий – такие кадры мелькают по всем каналам австралийского телевидения. Чёрная печаль опустилась на жителей цветущего края, слёзы, отчаяние, паника – в глазах.
Наконец, сама природа смилостивилась, послала невероятную грозу. Ливень поглотил гибельное пламя, но, к сожалению, молния возродила его в других местах.
Какое счастье, наши мужчины вернулись! Живы, здоровы, но изнурённые, измотанные. Грин рассказал, что Сидней весь затянут серым дымом. Солнце там выглядят красным, зловещим. Пляжи засыпаны пеплом. А жители чувствовали себя как на войне.
Сколько животных погибло, как жалко! Невинных, милых созданий не смогли спасти все технические средства, которые были у пожарных. При всей своей мощи человек остаётся слабым перед разбушевавшейся стихией. Все почувствовали эту слабость, и она как это ни парадоксально, породила силу. Жители сплотились, беда объединила нас. Сотни семей потеряли свои дома, имущество. Да, конечно страховые агентства должны выплатить причитающиеся суммы. Но родной дом, его аромат, вещи, окружающие с детства, уют, создаваемый десятилетиями, силы и старания – всё погибло. А мы, если бы Грин переехал к брату или жил в нескольких десятках километров на восток или на северо-восток. Что тогда? Сиднею с трудом удалось спасти половину своего стада овец. Хозяйственные постройки сгорели, но дом всё-таки уцелел. Уж сколько он на него воды вылил! Одна стена немного обгорела. Дом то ещё его дед строил. И отец, и Сидней, и Грин там родились. Конечно, Сидней его подремонтировал, кое-что перестроил. Но всё равно это их родной дом, родные места, куда тянет приехать. Я-то лишилась родного дома, места, где росла. Поэтому и понимаю, как дорог родной дом и как важно было его спасти.
Для меня оказалось важно то, что в этом несчастье, постигшим мою новую родину, подавляющее большинство жителей страны были солидарны с моей новой семьёй, а я единодушна с моими новыми родственниками. Я почувствовала себя вместе с ними, среди них. Я ощутила себя членом этой семьи! Теперь они для меня действительно родные и близкие, они – моя семья. А мой муж – самый любимый и дорогой из них.
Кабанчик
Посвящается уроженцам города Льгова Курской области
Хмурое небо пролилось живительной влагой на землю, которая могла бы поведать о почти тысячелетней истории маленького районного городка, одного из многих провинциальных городов России. Он существовал ещё во время Киевской Руси. Древние его обитатели облюбовали большой пологий холм возле полноводного и глубокого тогда Сейма. Монголо-татары жестоко отомстили горожанам и селянам за неподчинение. На века эти места обезлюдили, стали частью «дикого поля». Лишь в XVIII веке этот город вновь возродился. Пережил он военное лихолетье, подорвавшее его расцвет.
Остатки сизых туч ушли за горизонт, им на смену медленно выплыли бугристые кучевые облака, и постепенно ими заполнилась бледно-голубая бездонность.
Порывы ветра приносят терпкий запах цветущей черёмухи. Горожане направляются за покупками на базар, куда по воскресеньям съезжаются почти со всего района. Торговую площадь с крытыми лотками окружают ларьки сплошной стеной. Покупателей приглашают распахнутые зелённые ворота. Над ними выгнулась дугой надпись «Рынок», хотя все по привычке говорят «базар». Перед входом перекрёсток, от него на все четыре стороны раскинулись торговые ряды. Народ с интересом толпится перед весенней и летней одеждой, которая пестреет на временных прилавках. Они протянулись напротив забора и стены винного завода из тёмно-красного кирпича. Улица заканчивается, встречаясь с перпендикулярной ей, после неё превращается в небольшую тропинку, петляющую между мачтовых сосен, затем спускается с высокого песчаного берега к широкой реке.
В противоположную сторону от перекрёстка улица с одноэтажными частными домами, которые утопают в цветущих садах, полого поднимается вверх и врывается в вечно раскрытые настежь ворота школьного двора, где прохожим бросается в глаза куча шлака возле котельной, а из-за угла гаража выглядывает горка недавно собранного металлолома. Невзрачный пейзаж смягчает нежный аромат зацветающей сирени. На переменках школьники ищут в ней пятилепестковые цветочки и тут же съедают на счастье.
На этой же улице внизу, у рынка тоже идёт торговля. Вдоль жилых кирпичных и деревянных домов стоят пикапы и газики, между ними на ящиках разложена модная обувь, на верёвках висит красивая и оригинальная одежда. Хотя людей полно, толкотни и суеты нет. Особенно много собралось, в том числе и детей, там, где вдоль длинной глухой побеленной стены остановились телеги, которые привезли на продажу домашних птиц и животных. Лошади стоят терпеливо и с опаской посматривают на сборище. На телегах в клетках крольчата и взрослые кролики, белые, чёрные, серые. Они испуганно смотрят и норовят спрятаться друг за друга. В больших плетеных коробах важные гуси бросают на любопытных гневные взгляды; утки лежат смирно, поджав под себя лапки; куры и петухи пугливо озираются вокруг. Тихое похрюкивание и визжание раздаётся из глубоких корзин. Милые мордашки нежными пятачками тычутся в плетеные стенки. Чёрные глазки с поволокой невинно смотрят из-под длинных белых ресниц на толпу вокруг них.
Две старушки положили неугомонного вертлявого поросёнка в объёмную сумку и понесли домой. Всё, что было на них – от чиненой обуви и местами заштопанной одежды до полинялых ситцевых платков осталось с советских времён. Старушки эти сёстры Колязины. Они не были никогда богаты, хотя работали с малых лет. Рано остались без родителей, отца их в 1941 г. мобилизовали, и где-то на Смоленщине покоятся его останки. Мать, болезненная и впечатлительная, недолго прожила после получения похоронки. Некому было позаботиться о сёстрах, им удалось закончить только по семь классов. После школы они устроились уборщицами в Медучилище. Там и проработали всю жизнь. Последние годы в городе немало молодых безработных и сёстрам пришлось оставить хоть и нелёгкую уже для их возраста, но необходимую работу. Пенсия у них мала и едва хватает на самое необходимое. Вот и для покупки этого кабанчика они полгода откладывали, урезая себе в питании. Они всё думали, кого купить: цыплят или поросёнка? И то, и другое – дело нужное и полезно, но они могли наскрести немного, поэтому надо было выбирать. Можно купить цыплят, да и добираться за ними не долго, автобус останавливается напротив инкубатора. Но инкубаторские цыплятки выживают далеко не все, слабенькие они, чуть не половина умирает, пока вырастут. Убыток. А поросёнок, дело другое. И к тому же это и мясо, и сало, и холодец сваришь, и колбасы сделаешь, и окорока закоптишь на всю зиму, а то и больше себя обеспечишь. Поэтому сёстры выбрали поросёнка.
Сёстры очень похожи внешне. Обе небольшого роста, последние годы сильно похудели, а раньше были, что называется «в теле». Вздёрнутые в молодости носики к старости выпрямились и немного вытянулись. Ясные голубые глаза у Анны Петровны поблёкли, а в серых Марии Петровны появились жёлтоватые паутинки. У обоих, когда-то, красивый овал лица стал одутловатым, а чётко очерченные пухленькие губки теперь тоньше и бледнее. Но характеры у сестёр совершенно разные. Анна Петровна старше сестры на пять лет, она эмоциональная и говорливая, любит пообщаться и частенько покидает сестру, чтобы обменяться различными новостями со знакомыми. Если Анна Петровна задавалась какой-то целью, то не только сама загоралась, но и пыталась других подчинить ей. Мария Петровна – домоседка – спокойная и даже может показаться медлительной, потому что всё делает обстоятельно. Она умеет долго ждать и терпеть, но и у неё бывает, наступают моменты, что её долготерпеливая чаша переполняется. Тогда и она может взорваться ни чуть не меньше старшей сестры. Мария Петровна обожает животных и вечно подкармливает, если есть возможность, приблудных кошек и беспризорных собак. У себя завести кошку они не могут, потому что от кошачьей шерсти у Анны Петровны чешутся глаза, и она беспрестанно чихает. А собака у них два года назад умерла, ей было тогда лет шестнадцать. Они так её любили, что до сих пор вспоминают с тоской и другую пока взять не решаются.
Как и характеры разные у сестёр и голоса. У Марии Петровны, как в поговорке – «сама с лягушку, а голос с кадушку» – гортанный, глухой и громкий. У сестры – нежный, певучий, журчащий.
Анна Петровна была замужем, около года они прожили хорошо. А потом её муж сдружился с большими любителями выпить и скоро сам превратился в горького пьяницу. Промучилась она с ним лет десять, да и развелась. А ребёнка родить от алкоголика она побоялась. После развода он куда-то уехал, и Анна Петровна его больше не видела и не знала о его дальнейшей судьбе.
Мария Петровна, наблюдая безрадостную семейную жизнь сестры, отказала двум претендентам на её руку и сердце. Она тайно вздыхала по Сергею, своему бывшему однокласснику. Но он, несмотря на то, что Мария Петровна в молодости была хорошенькой и привлекательной, предпочёл ей другую. А Мария Петровна всю жизнь с нежностью думала о нём и потихоньку у знакомых интересовалась его жизнью.
Мария Петровна любила природу. Даже, когда она спешила или была занята, то и тогда замечала и восхищалась оттенками и формой облаков. Изумлялась красоте большого красного, пылающего, только начинающего прогревать воздух восходящего солнца и ослепительной его яркости и жάру днём. Любовалась таинственной огромной оранжевой луной в полнолуние при её заходе и серебристому растущему или убывающему полумесяцу. Заворожено слушала пугающие раскаты грома и с любопытством всматривалась в сверкающие зигзаги молний.
Анну Петровну же в природе интересовал практический смысл. Чтобы от затяжных длительных дождей не сгнил урожай, а в жаркую погоду не погорела трава, да и воду с колонки носить для полива огорода и сада тяжело.
После дождя воздух посвежел. Солнце уже высушило ещё недавно мокрый асфальт. Пахло молодой распустившейся листвой и сочной травой. Путь от базара не близкий, не меньше двух километров. Наконец, Колязины подошли к дому. Он как будто приветствовал их, слегка наклонившись, и словно подмигнул левым от входа окном. Сёстры этого не заметили, но знали, что он покосился от старости. Анна Петровна вошла и выпустила поросёнка в коридор. Старушки решили пока он маленький не относить его в сарай, в доме-то теплее. Кабанчик постоял, прошёлся немного, а потом вдруг пустился бежать и проскочил в кухню мимо ног Марии Петровны, а оттуда в комнату. Сёстры присели передохнуть на скрипучие стулья, а их питомец знакомился с новым жильём. Ему, видимо надоело сидеть без движения, а здесь он почувствовал свободу и всё быстрее постукивали его парные копытца по крашеным доскам пола.
– Ну, что Анют, надо кормить кабанчика. Пойду, сварю ему месиво, – проговорила Мария Петровна, осторожно привставая со стула и при этом морщась от боли.
Она осторожно, держась за стену, ступала, полусогнув ноги, и постепенно, с каждым шагом понемногу выпрямляла их. Кости и суставы ломило. А на ступни вставать невыносимо, хоть криком кричи. Мария Петровна уже по своему опыту знала, что надо потерпеть, когда расходишься, боль немного отпустит. Но старые ноги устают быстро, стоит лечь или присесть, и потом всё повторяется.
– А я зайду к Светлане, может у неё молоко осталось, в магазине, конечно, закончилось уже, – сказала Анна Петровна.
На улице Луговой, где проживали сёстры Колязины стояли только частные дома, как на большинстве улиц этого города. Но коровы, да и вообще подсобное хозяйство были далеко не у всех. Одной из причин стала трудность прокорма. Комбикормовый завод после развала Советского Союза закрылся, как и большинство других предприятий города. А траву косить за городом не у всех есть силы и время.
Анна Петровна возвратилась домой с полным маленьким литровым бидончиком. В коридоре, на газовой плите доваривалась похлёбка для кабанчика. Мария Петровна резала на мелкие кусочки половину буханки «серого» хлеба. На самом деле он не был серого цвета, но местные жители так называют хлеб из смеси пшеничной и ржаной муки в отличие от «чёрного» – из ржаной и «белого» – из пшеничной.
– Марусь, я доделаю, а ты сходи горстку травки сорви.
– Ладно.
Анна Петровна достала дуршлагом уже сварившуюся картошку, морковь и небольшую свёколку, пересыпала в глубокую миску с отбитым краем и стала толочь покоричневевшей от времени деревянной толкушкой, похожей на дубинку. Потом перелила половину молока в пол-литровую банку, а остальное – в овощную гущу, тщательно перемешала и переложила всё это в бульон, туда же она высыпала порезанный хлеб. В это время Мария Петровна принесла немного молодой крапивы.
– Я покрышу, а ты присядь, отдохни, – обратилась Анна Петровна к сестре. Взяв у неё пучок жгучей травы, обернутый в тряпочку, принялась её мелко резать.
– Ты сама-то хоть молока попила? – спросила Мария Петровна.
– Нет, половину оставила кабанчику на вечер.
– Твоему желудку нужно молоко, а мы его уже полгода не покупали.
– Ничего потерплю, вот кабанчика выкормим, тогда.
Анна Петровна высыпала крапиву в месиво, всё снова перемешала, часть перелила в миску и подпихнула под мордочку поросёнка. Тот поводил пятачком в стороны, а потом принялся с удовольствием чавкать, быстро поглощая похлёбку. После опустошения второй миски кабанчик явно повеселел и резво помчался в комнату. На крутом повороте его задние копытца поскользнулись, и он проехался на своём левом окорочке, задрав половики на полу. Вскочив, он схватил маленькими зубками край половика и стал мотать головой из стороны в сторону, как это обычно делают щенки.
– Ну, озорник, разошёлся, марш в коридор! – крикнула на него Анна Петровна и попыталась его поймать.
Но кабанчик словно хотел с ней поиграть, резво убегал и увёртывался от её рук.
– Марусь, не выпускай его из коридора, все половики в доме задрал, насилу поймала, – предупредила она сестру, тяжело дыша и держа вертевшегося кабанчика под мышкой.
После захода солнца издалека послышался звон колокольчиков. Это пастух гнал стадо коров, которое возвращалось с пастбища. С равнины большого заливного луга они медленно поднимались по низкому склону в город. Бело-коричневые пятнистые коровы медленно и степенно пересекли улицу Луговую, и пошли дальше по улице Кирова мимо церкви из красно-коричневого кирпича с устремлённой ввысь луковкой голубого купола. С фасада на них невозмутимо взирал Иисус Христос, идущий по воде. С нудным мычанием коровы прошли через центральную улицу, где частных домов не было, и продолжили путь к своим хозяевам. Как стало смеркаться, Анна Петровна опять пошла за молоком к соседке, запастись на утро для кабанчика.
Через три недели сёстры переселили кабанчика в сарай. Там стало теплее, наступило лето. Сарай был разделен на несколько частей. В дальнем правом углу лежала уже маленькая кучка угля, к другому вытянулись штабеля дров. Слева от прохода – курятник, а справа четверть сарая занимает приготовленный для кабанчика уголок.
В курятнике жило три курицы, но недавно их было четыре. Одна из несушек пошла на праздничный стол в день рождения Марии Петровны. Кур и поросёнка выпускали во двор, когда не шёл дождь. Куры любили поковыряться в земле и наглотаться маленьких камешков, а кабанчику нравилось поваляться в пыли или залезть в лужу. Во время их прогулок по двору одна из сестёр чистила их жильё. Другая варила им еду или присматривала, чтобы они не забрели в огород.
Справа от входа в сарай на полукруглой клумбе росли розовые и фиолетовые астры, а по краю маттиолы, которые к вечеру распространяли по двору чарующий аромат, так нравившийся сёстрам. Кабанчик частенько укладывался так, что его голова лежала на краю клумбы, как на подушке. Свою мордочку он совал между цветами и, словно принюхиваясь, поддёргивал пятачком. Иногда на него нападала игривость. Тогда он потихоньку подходил к курам, которые сосредоточенно всматривались в землю и что-то там разыскивали. Лёгким кивком головы он толкал одну из куриц, та от неожиданности шарахалась от него. После чего он быстро поворачивался и подступал к следующей. Сначала медленно, как бы вяло, а потом всё быстрее гнал кабанчик их по двору. Куры испуганно взмахивали крыльями, помогая себе поскорее увернутся от надоевшего соседа. Кабанчик, совсем разыгравшись, не мог никак угомониться, а бедные несушки уже истошно вопили и бросались в разные стороны. Заслышав их крики, какая-нибудь из сестёр усмиряла игруна, а кур загоняла в летний курятник. Кабанчик тыкался в металлическую сетку, но достать их уже не мог. Раздосадованный он отходил от них и снова укладывался возле клумбы.
В подвале на четвёртой и пятой ступеньках, возле стены слева, всегда лежала охапка травы, которая ежедневно пополнялась, кроме дождливых дней. Сёстры по очереди ходили за ней в скверик или на луг и от её сока их ладони и пальцы слегка позеленели. Но одной травой живность не прокормишь. Для кур Колязины покупали зерно: ячмень, пшеницу; выделяли немного из месива, предназначенного для кабанчика. Месиво готовили в основном из картошки и овощных очисток, сваренных и перетолчённых и с добавлением хлеба, обычно черного, потому что он дешевле. Сёстры кожуру от овощей срезали толсто, обделяя себя, но прибавляя кабанчику. Когда стала поспевать тыква, которую здесь все называют гарбузом, то и её, мелко нарезанную, добавляли в месиво. Кур и поросёнка кормили два раза в день, утром и вечером, и это стоило немалых затрат. Сёстры сильно экономили. Маленькие огород и сад их выручали, но далеко не в полной мере. Всё же им удалось сварить варенье из крыжовника, чёрной смородины и малины, и засолить огурцы на зиму.
В тёплые летние вечера Мария Петровна засиживалась допоздна на лавочке во дворе или на раскладном стульчике в саду или в огороде. Пока было светло, она читала какой-нибудь познавательный журнал о природе, который брала в библиотеке. А когда начинало смеркаться, Мария Петровна оставляла чтение и наблюдала за процессом поглощения света темнотой. Ей нравилось наблюдать смену оттенков неба, быстро изменяющегося на востоке и упрямо бирюзово-розового на западе. Звёзды появлялись словно ниоткуда. И как будто небосвод темнел от их всё увеличивающегося количества. Наконец разнообразные скопища мерцающих огоньков завораживали настолько, что она не слышала сестриных шагов, и только мелодичный голос Анны Петровны возвращал её в реальность.
– Марусь, спишь, аль нет?
– Нет, что ты. Посмотри красота, какая! – кивала Мария Петровна на манящие звёзды.
– Ночь ясная, звёздная… Скорей всего завтра опять дождя не будет, – констатировала Анна Петровна и добавляла с долей сожаления. – Да немало придётся воды натаскать, чтобы утром огород и сад полить, – затем она продолжала уже живее. – Я сейчас была у Полины, знаешь, что она мне рассказала… – и Анна Петровна передавала сестре очередные новости. Марию Петровну они почти не занимали, а действовали как снотворное. Она выслушивала говорливую сестру, приготовляясь ко сну, и лишь иногда отвечала ей, чтобы не обидеть.
Организм Анны Петровны требовал больше сна, поэтому она частенько просыпалась позже сестры. Это было на руку Марии Петровне, ей никто не мешал любоваться восходом солнца. Огорчали её пасмурные дни, когда унылая погода передавалась настроению.
Не способствовало настроению и скудное питание. Чтобы прокормить кабанчика Колязины вынуждено постничали. Последний раз покупали мясо в прошлом сентябре. Не чаще одного раза в неделю они позволяли купить себе дешёвой рыбы или солёной хамсы или кильки. Супы, щи и борщ варили постные, добавляя в кастрюльку по ложке подсолнечного масла. Картошка, вермишель или макароны, да каши без молока были на завтрак или второе. В какой-то степени выручали куры, они одаривали хозяек яйцами, хотя и не каждый день.
Колязины терпеливо и стойко держались и сносили нужду, ведь они растят кабанчика – это почти воплощённая надежда на сытную жизнь. Да, сейчас им туго, но пройдёт несколько месяцев и наступит конец их бедности. У них будет туша большого откормленного кабана, которая обеспечит их вкусной и питательной едой до лета. Колязины ещё не решили, что сделают с тушей: всю оставят себе или часть продадут. Неплохо было бы, как считала Анна Петровна немного выручить за него и купить сестре новые валенки, вместо латанных-перелатанных, а ей – осенние сапоги, а то старые промокают.
Вложения в кабанчика для сестёр Колязиных – это их будущее, которое должно стать началом их достойной, а не нищенствующей старости. Они скоро, ведь время летит быстро, вздохнут с облегчением, потому что прекратится их жалкое существование. Они понимают, изменить их жизнь смогут усилия их самих, хоть им, старым и больным, ой, как тяжко.
С раннего утра до позднего вечера сёстры проводили в делах и хлопотах. Накопить к осени денег на картошку стоило полуголодного существования. Без неё никак нельзя. В начале октября пожертвовали одной курицей, ею полакомились на день рождения Анны Петровны. Кабанчик к этому времени вырос, окреп, и его с трудом загоняли обратно в закутку со двора.
Когда установились морозы и выпал снег Колязины решили, что пора кабана резать. Заколоть кабанчика Анна Петровна попросила Ивана Михайловича и Степана Ильича, которые жили через три улицы, и работали сапожниками, но были опытны и в этом деле. Сами сёстры присутствовать не смогли, жалко всё-таки кабанчика. Они даже включили на полную громкость радио и телевизор, чтобы не слышать его предсмертные крики.
Колязины вышли во двор, когда Иван Михайлович осмаливал второй бок кабана. Степан Ильич помогал ему поворачивать тушу, отодвигал голову, уши, ножки. Паяльная лампа громко гудела, исторгая сине-оранжевое пламя. Щетина сгорала, обнажая почерневшую кожу.
Кровь слили в миску. В большой таз со снегом положили сердце, лёгкое, печень и почки. Из кишок и желудка выдавили содержимое и опустили в старое, но чистое ведро с водой. Их предстояло долго отмывать, прежде чем можно будет их начинить и превратить во вкусные колбасы.
Закопчённую шкуру тёрли снегом, пока она не посветлела. На здоровенный кусок целлофана насыпали толстый слой снега и на него положили свиную тушу. Мужчины спустили её в подвал. Внизу, против последней ступеньки стояла небольшая бочка с солёными огурцами. Слева от неё в углу – эмалированное ведро с капустой, которое завязано марлей и накрыто крышкой. Справа от бочки в двух ящиках хранилась пересыпанная песком морковь и свекла, которую местные жители называют бураком. У противоположной стены выстроились несколько банок с вареньем. Почти треть пола перегорожена двумя широкими досками, за ними россыпь картофеля. Целлофан со свиной тушей Иван Михайлович и Степан Ильич положили перед банками, рядом с картошкой.
За свою работу мужчинам не только заплатили, но и пригласили к столу. На его середине стояла бутылка кристально-прозрачного самогона. Справа – на плоской тарелке горка из ломтиков чёрного хлеба, слева – в миске пахучие солёные огурчики. Перед бутылкой в широкой сковородке ароматно дымилась мелко порезанная, и только что пожаренная свинина. Рядом в глубокой тарелке – горячая рассыпчатая картошка. Колязины вместе с гостями с удовольствием отведали вкусного ужина. Каким опьяняюще смачным показалось сёстрам мясо, ведь последний раз мясное блюдо они вкушали год и три месяца назад!
К вечеру, после хлопотливого дня сёстры присели к телевизору.
– Жалко кабанчика, а что делать. Теперь-то мы заживём получше, – сказала довольная Анна Петровна и с облегчением вздохнула.
– Анют, скоро получим пенсию. Давай начнём откладывать понемногу, а к весне насобираем, и, может, хватит и на поросёнка и на цыплят.
– Э-э, хватила: и поросёнка и цыплят. Хорошо бы. Но не потянем. Одного кабанчика еле выкормили, сами впроголодь сидели.
– Но цыплят нам надо обязательно. У нас же всего две курицы осталось.
– Да, цыплят надо, но вместе с поросёнком не потянем, нет.
– Ну, тогда цыплят побольше возьмём.
– Да, возьмём. А может, и уточек несколько штук прикупим?
– А гуси чем плохи? Только придётся их водить на озеро. Если бы у нас было кому траву косить и привести её, то завели бы кроликов.
– Ага, а ещё лучше нутрий – мех дороже! Размечталась! Нам хотя бы, дай Бог, цыплят купить и выходить их.
До поздней ночи проговорили сёстры, строя планы и радуясь, что тяжёлые времена теперь для них позади.
На следующий день Анна Петровна решила сварить горохового супа. Горох ещё с вечера замочила. Утром поставила кипятить воду.
– Марусь, я пойду в подвал, отрежу свининки на суп. Скоро вода закипит, присмотри, – попросила она Марию Петровну, накинула фуфайку и пошла к двери.
Та кивнула в знак согласия и продолжила чистить картошку. Мария Петровна старалась срезать тонкий слой, чтобы меньше шло в отходы, а пальцы с опухшими суставами еле сгибались и плохо удерживали картофелину и нож.
Анна Петровна, ещё не дойдя до подвала, заметила на свежевыпавшем снегу следы, большие и глубокие. Удивилась, эти следы не походили на отпечатки обуви её или сестры. Смутная тревога проникла в душу. Когда же Анна Петровна подошла к двери подвала, так и обмерла. Словно холодный фонтан обдал её изнутри, вмиг похолодели кисти рук и ступни ног, а голову, будто обруч сдавил. Замок был сорван, а дверь чуть приоткрыта. Предчувствуя худое, она осторожно дотронулась до двери, как будто та могла укусить её. Медленно открыла, затем, как бы с опаской стала спускаться… Внизу на целлофане лежит примятый, слегка окровавленный снег. Свиной туши нет!
Анна Петровна не ахнула, простонала и в последней надежде обвела глазами подвал, но туши нигде не оказалось. Обида и отчаяние горчайшими волнами захлестнули её. Из уст вырвался вопль: «Кабанчик! Наш кабанчик!..» Побледневшее лицо вдруг стало багрово-красным. Анна Петровна обхватила руками пылающую голову и только и смогла произнести «кабанч… каб…» Перед глазами возникла красноватая пелена, закрывшая собой всё. В ушах что-то заложило и зашумело. Ноги онемели, она перестала их чувствовать, и как подкошенная рухнула на земляной пол. Руки безвольно задёргались в судорогах. Постепенно ослабевая, она затихла.
«Что-то Анюта долго не идёт, не споткнулась ли?» – подумала Мария Петровна, очищая головку лука. Выждала немного. Сестра не возвращается. Мария Петровна уже тревожась, схватила старый жакет и поспешила во двор. Когда стала подходить к подвалу, её удивило, что кроме цепочки сестриных следов к подвалу тянутся ещё две, одна от него ведёт к забору, а другая – обратно. Возле двери натоптано. «Ах! Беда!» – вырвалось у неё, когда увидела сломанный замок. Она поспешила спуститься, превозмогая боль в ногах.
– А-а-й, Аню-та! – крикнула она, увидав, что сестра лежит ничком на полу. – А ка…? – только и смогла произнести она, заметив отсутствие свиной туши.
Острая боль вдруг пронзила Марию Петровну под левую лопатку. Заныла левая рука и спина. Но она попыталась вытащить сестру. Вскоре поняла, что силы её оставляют.
– Я сейчас. Анют, подожди… я позову на помощь… сил нет, сейчас… – причитала она.
Сестра не шевелилась. Мария Петровна кое-как, из последних сил выбралась наружу и громко, как она думала, крикнула:
– Люди, помогите! Анюте плохо! Анют… Аню… – её шепот перешёл в хрип. Нестерпимая боль в груди заставила её замолкнуть на полуслове.
Мария Петровна очнулась и увидела, что лежит на металлической койке в маленькой комнатке с голыми светло зелёнными стенами, догадалась, что – в больнице. «А, где же Анюта? И как я здесь оказалась?» – в недоумении и тревоге подумала она. Мария Петровна медленно встала и побрела к двери. Голова кружилась, ноги еле держали. Выглянула в коридор. Почти, напротив, за столом сидела молоденькая медсестра. Заметив больную, та тут же вскочила и бросилась к ней.
– Очнулись, наконец-то! Вы пролежали без сознания больше четырёх суток. Пойдёмте, я помогу, вы прилягте, а я пойду врачу скажу.
– А, где Анюта?
– Анюта? Какая Анюта?
– Анна Петровна, моя старшая сестра!
– А, сестра… – девушка замешкалась. – Доктор знает, он вам потом скажет. Ложитесь.
Через несколько минут в палату зашёл врач, черноглазый мужчина лет тридцати-тридцати пяти с серьёзным лицом. Он осмотрел Марию Петровну и сказал, что дела её уже лучше и скоро можно будет выписывать.
– Доктор, медсестра сказала, что Вы знаете, где моя сестра, – Мария Петровна указала в сторону двери. – Как она? Где?
Врач изменился в лице, опустил глаза. Он не решался говорить правду, опасаясь ухудшения её состояния, но и не сказать, тоже было нельзя. Чем дольше и пристальнее Мария Петровна всматривалась в лицо доктора, тем больше боялась услышать ответ.
– Ваши соседи из-за штакетника увидели вас лежащей на снегу, к счастью вы не успели переохладиться, – наконец произнёс он как бы виновато. – Они вызвали скорую. Потом стали искать вашу сестру… нашли в подвале… Но врачи уже помочь не могли…
Мария Петровна закрыла лицо руками и заголосила. Врач выждал паузу в её рыданиях и добавил.
– Вы долго не приходили в себя… ваши соседи, то есть жители почти всей вашей улицы скинулись на похороны…
– Её уже похоронили?!
Доктор кивнул.
Марию Петровну выписали через две недели. Она горевала каждый день и безутешно плакала. В больнице было на душе тяжко, а дома легче не стало. Сидит дома, и кажется ей, что Анюта вышла куда-то. Потом спохватиться, вспомнит, что та уже не возвратиться и так одиноко и пусто становиться, что сил нет выдержать. Они ведь жили мирно и дружно всю жизнь, понимали друг друга с полуслова, а ссорились только в детстве. Совсем пала духом Мария Петровна, ещё больше разболелись кости и суставы. Плечи стала сутулить, голову опускать, на лице выражение постоянно угрюмо-кислое. Не радовало и не заботило то, что в её отсутствие уцелели две курицы. Она даже иной раз забывала их покормить. О них позаботилась соседка Любовь Степановна, которая и скорую вызвала и организовала похороны Анны Петровны.
Мария Петровна почему-то боялась идти к сестре на могилку и сама себя за это ругала. Чтобы избавиться от этого страха, она пошла в церковь, побеседовала со священником, заказала молебен об упокоении сестры и всех своих умерших родственников. После беседы ей немного стало легче. Прямо из церкви Мария Петровна отправилась на кладбище. Разыскала могилу и долго плакала, рассказывала сестре, как ей теперь одиноко и тоскливо.
Вернулась домой, когда уже наступали сумерки обессиленная, но и в какой-то степени успокоенная. Покормила своих курочек. Еле доплелась до койки, и как только легла, тут же и заснула.
Во сне она видела Кольку Спицына, который сидел за столом со своим собутыльником Митькой и ел жареное мясо. Когда Митька ушёл, Колька вышел в коридор, отодвинул стул, открыл люк, и полез в погреб. Оттуда он достал половину свиной туши и отнёс её в кладовку. Затем вернулся на кухню и налил стакан…
Мария Петровна проснулась в недоумении и с каким-то странным ощущением уверенности, что туша, которая была у Кольки – остатки их кабанчика. Но это противоречило здравому смыслу, и она говорила себе: «Ну, при чём здесь Колька? Какое он имеет отношение? Чушь какая-то!» И она принялась за уборку дома. Но ей то и дело вспоминался Кольца Спицын. Ему было около сорока лет и похож он действительно на спицу, только поломанную, потому что какой-то согбенный. Колька – алкоголик. Жил он один – жена от него давно ушла и забрала дочь.
Мария Петровна припомнила, что Колька с лета к ним зачастил. То напросится воды с колонки принести, то забор починить, дверь в подвале утеплить, осенью дрова раза три колол. Сёстры тогда частенько отказывались от его услуг, ссылаясь, что им отблагодарить нечем. А он в ответ, чуть ли не с обидой отвечал, что от чистого сердца хочет помочь, мол, он состарится и ему, может, помогут. А они восхищались его добротой и любезностью и жалели, что слабость к водки его губит.
«Нет, на него грех думать!» – возмущалась сама на себя Мария Петровна. Но вот стали всплывать в её памяти вопросы Кольки, брошенные как бы между делом. Он интересовался их кабанчиком, сколько они будут его держать, когда резать. В сентябре напросился помочь снести в подвал картошку. Вспомнила, что он даже держал в руках замок и говорил, что крепкий и ещё прослужит долго.
Как ни гнала Мария Петровна от себя мысль, что Колька Спицын виновник беды, сомнение в его непричастности усиливалось. В то же время у неё зрела какая-то доселе неведомая ей решимость. Она совсем потеряла покой. И наступил такой момент, когда она почувствовала, что должна узнать: украл Колька тушу или нет, что это, бред её утомлённого сознания или что-то иное…
Пасмурный день разродился снегопадом. Мелкую и частую крупу сменили медленно падающие хлопья снега. Пушистый рыхлый слой покрывал утрамбованные тысячами ног и колёсами машин заиндевевшие и обледенелые улицы.
Мария Петровна покормила кур. Затем взяла санки, и, опираясь на палку, зашла к соседке. Предупредила её куда идёт, что мол, хочет одно дело выяснить у Кольки, от него она обещала опять зайти к ней. Ещё Мария Петровна попросила Любу сходить за ней, если она задержится надолго, прихватив с собой кого-нибудь их мужчин.
Спицын жил недалеко, через несколько домов, так что скоро, несмотря на больные ноги, Мария Петровна уже стучала к нему в окошко. Увидев её, у него вытянулось и без того длинное лицо, и даже ей показалось, что он как будто испугался. Открыв калитку, встретил Марию Петровну вопросом:
– Баб Марусь, чего тебе?
– Да вот шла мимо, да извини, на двор захотела, мочи нет. Не дойду до дома.
– А-а, ну заходи. А чего с санками?
– На всякий случай, может, пригодятся, тащить силёнок маловато.
– А, что тащить-то, санки пустые ж ведь!
– Говорю, на всякий случай.
– Да, ну тебя, мелишь, сама не знаешь, что, – махнул он рукой и пошёл в дом.
Мария Петровна зашла в туалет, который стоял в дальнем углу двора, постояла там немного, а потом направилась к дому. Уже в коридоре она почувствовала аппетитный запах жареной свинины. Она раскрыла дверь и шагнула в кухню. Спицын опешил и застыл с открытым ртом, а его рука зависла в воздухе с куском мяса на вилке. Компанию хозяину составлял его приятель Митька. На столе было полно бутылок, а на двух тарелках лежало мясо. На плите в сковороде жарилась следующая порция.
– У тебя праздник, извини, что помешала. В доме такой вкусный дух, аж слюнки текут.
– Присаживайся к нам, баб Марусь, – пригласил добродушный Митька.
– Да, она спешит, на минутку зашла, – как бы смущаясь, проговорил Колька.
– Нет, я не спешу, с чего ты взял, – ответила Мария Петровна, расстёгивая фуфайку и подтягивая к себе табуретку.
– Нет? А мне так показалось, – замялся он.
– Мне что-то пить захотелось. Коль, у тебя вода стоит в коридоре?
– Ага, но она холодная.
– А мне как раз и хочется холодненькой.
– Так она очень холодная. Простудишься!
– Я немного.
Мария Петровна медленно встала и, опираясь на палку, вышла в коридор. Её подозрения и возрастающее возмущение придавали ей силы. Она прошла мимо бака с водой и подошла к двери кладовки. Быстро её открыла… На полу против входа на старой клеёнке лежала половина свиной туши.
Мария Петровна сначала остолбенела, последняя надежда оправдать Спицына рухнула. Она только сейчас всё поняла. Его помощь, его участие – всё было ложно, лицемерно. Он задумал свой гнусный поступок давно и только ждал. Она вспомнила сестру, и как та хвалила его и жалела. Мария Петровна, обычно тихая и спокойная ощутила прилив ярости и бесстрашия. Она решительно направилась обратно в кухню.
Колька, увидав её сурово-каменное лицо, еле промямлил:
– Ты чего?
– Я тебе дам чего! Охотник до чужого добра! Откуда у тебя туша? На какие доходы ты её приобрёл? – прогремел голос Марии Петровны.
– Да, успокойся ты, бредишь что ли?
– А не моим ли кабанчиком ты потчуешь гостей?
– Вот баба, рехнулась совсем!
– Откуда у тебя свинина, отвечай! У тебя, который всё в своём доме пропил! Которого никто не берёт на работу! На какие средства ты шикуешь?
– С чего это я должен тебе отчёт давать? Будет мне тут каждая выжившая из ума бабка указывать!
Полупьяный Митька поспешно встал из-за стола и стал искать куда-то брошенную свою куртку.
– Ой, Коль засиделся я у тебя. Дома запилят. Я пойду. Спасибо за угощение, – забормотал он испуганно.
– Угощение! Ты бы поинтересовался, где он его взял!
– Я спрашивал! А он сказал, что на мясокомбинате подхалтурил.
– А ты и поверил! Святая простота! Тебе лишь бы стакан пропустить!
– Не шуми, баб Марусь, я ваших дел не знаю, – Митька попрощался, и, выходя, задумался: «Действительно странно получается. Колька стал жировать как раз с того времени, как у Колязиных кабана украли… Неужто это он?..»
– Гад ты! – крикнула Мария Петровна на Спицына. – Из-за тебя сестра померла! Чтоб ты подавился.
– Иди отсюда, полоумная!
– Я те дам полоумная! – Мария Петровна резко замахнулась и ударила его палкой. – Я те дам…
– Ты, что, совсем рехнулась?!
– Я те дам, рехнулась! – она схватила со стола бутылку, которую ещё не успели откупорить, и швырнула её в хозяина.
Колька не ожидал и не успел увернуться. Удар пришёлся в правую руку. Вид разбитой полной бутылки отразился на его лице горьким отчаянием. Он даже забыл про боль в руке.
– Ты, что добро портишь! – завопил он.
– Я те дам добро! – Мария Петровна стала расшвыривать стоявшие на столе бутылки.
– Да я тебя в тюрьму посажу! – орал он, а сам боялся близко к ней подойти.
Мария Петровна махала палкой и пыталась достать увёртывавшегося Спицына. Она решительно заявила:
– Сажай! Я свою жизнь прожила, мне уже бояться на этом свете нечего. А, вот ты-то сам и сядешь! Вор и убийца! Если бы не твоя гадская душонка Анюта была бы жива!
Гоняясь за Колькой она действительно не чувствовала страха и её невозможно было остановить. Она сама не смогла бы объяснить этого. То ли гнев придавал ей силы, то ли ещё что-то, но чувствовалось, что она дошла до какой-то черты, где уже мысли о самосохранении не тревожат душу. В неё словно вселилась какая-то сила. И Спицын её чувствовал, с каждым мгновением их борьбы становясь, всё трусливее. Но как ни сильна стала духом Мария Петровна, ей всё-таки не удалось поколотить Кольку так как ей хотелось. Хоть он и хилый и пьяница, но моложе и резвее. Спицын норовил пробиться к двери, чтобы убежать из дома и где-нибудь переждать бурю. Но не успел…
Любовь Степановна после ухода Марии Петровны заволновалась. Ей показались странными желание соседки зайти к Спицыну, чего она никогда раньше не делала и предупреждение на случай задержки. Поэтому она, позвав мужа, решила сходить к Спицыну за Марией Петровной. По дороге они встретили своего знакомого и позвали с собой. В то время как Колька спешил к двери, на её пороге показались Любовь Степановна с мужчинами.
Мария Петровна обрадовалась их приходу и крикнула Спицыну:
– Изверг, объясни людям, откуда у тебя появилась половина свиной туши и куда делась её вторая половина!
Спицын, увидев вошедших, сразу сник, присмирел и тихо опустился на табурет, понурив голову. Мария Петровна словно увидела его другими глазами. Он ей показался жалким и ничтожным, её даже передёрнуло от гадливости и презрения к нему. Палка непроизвольно выскользнула из её руки. Ей почему-то стало легко и свободно, как будто с её души испарилась какая-то тяжесть.
И глядя на него, она подумала: «Никчёмный. Несчастный»
Мера
Ибо каким судом судите, таким будете судимы;
какою мерою мерите, такою и вам будут мерить.
Спешит к богатству завистливый человек и не думает, что нищета постигнет его.
I
Костёр трещит и шипит. Пламенные вихри колышутся, соединяясь, изгибаясь и разбрасывая свои прожорливые щупальца. Они обтекают вокруг сухих веток и палок. Огонь жадно проглатывает их, требуя новые порции, а потом, ликуя, устремляется ввысь, трепеща оранжево-синеватыми языками, которые растворяются в ночной мгле.
Вокруг костра, где расположились некоторые из посланных в колхоз сотрудников НИИПП1 и практикантов, направленных в институт для ознакомления с научным подходом в пищевой промышленности не умолкал смех, потому что бесконечные анекдоты сменялись забавными историями.
Среди студентов беззаботно болтающих и самозабвенно хохочущих находилась очень практичная и рационалистичная девушка Люся. Чтобы казаться красивее, она распустила тёмно-русые прямые и жёсткие как леска волосы, которые рассыпались по сутулым плечам. Её глубоко посаженые глаза, как камеры слежения осматривают окружающих. Она в это время выбирает себе будущее. На своих собратьев студентов внимания не обращает. Объектом её аналитических умозаключений уже стал Витёк, тихий, улыбчивый, уступчивый и покладистый холостой сотрудник НИИПП, имеющий комнату в общежитии. К сожалению, не в Москве, а в маленьком посёлке, где жителями в основном являются работники НИИПП, который и располагается там. В посёлке, по словам Витька, есть красивый сосновый бор, предмет восхищения молодого человека и, но Люсю совершенно не волнует. Утешает, что езды до столицы меньше часа. Это не то, что её родная деревня Берёзовка в ста двадцати трёх километрах от Челябинска. А ведь через год распределение и где гарантия, что она не попадёт в какую-нибудь подобную глушь. Чего допустить Люся никак не желала.
В свете костра светло-русые тоненькие волосики Витька похожи на капроновые нити. Он добродушно улыбается, обнажая мелкие зубки. Короткие руки упираются в сомкнутые колени, а мягкие ладошки подпирают маленький подбородок, обхватывая круглое личико.
Когда в костре остались красноватые, мерцающие золотистыми искорками угольки, а над подуставшей от ночного бдения компанией всё ниже нависал мрак, хотя и изрешечённый как сито сиянием бесчисленного количества недосягаемых звёздных миров, Люся предложила обменяться адресами. У неё с собой в пакете, где недавно лежали уже съеденный хлеб с сыром, оказалась тетрадь и ручка.
Закончились полевые работы, подошла к концу практика, и студенты покинули сначала колхоз, а потом и НИИПП. На ни чем не примечательную Люсю Витёк не обратил особого внимания и забыл о ней и её адресе, который она ему дала. В течение последних двух лет один-два раза в неделю Витёк посещал Вику. Любил ли её Витёк? Ответить определённо он сам вряд ли смог бы. Он попросту и не думал об этом. Ему нравились её страстные поцелуи, от которых у него чуть кружилась голова. Покорялся её темпераменту. Ласкать её тело упоительно! А, когда они оба сливались, в эти минуты блаженства неверующей душе Витька казалось, что она достигла рая. Но жениться на Вике Витьку никогда не хотелось, в его голову не приходила подобная мысль.
Конец ознакомительного фрагмента.