Глава 2
В то же время в Москве важные персоны, тосковавшие по уходящему «коммунистическому раю», не оставляли надежд на то, что он еще может быть реанимирован. Они совершенно искренно полагали, что великий народ, наследник крепостнических традиций и «братоубийственного самопожертвования», горько сожалеет о том времени, когда всё это сыпалось ему на голову, как снег зимой.
Народ, собственно, сам точно не знал, что ему нужно, потому что те, кто помнили иное время, либо уехали далеко и навсегда, либо их увезли вперед ногами в черную вечность. Те же, кто пережил периоды ледяных заморозков и весенней грязной распутицы, считали, что во всем мире всё именно так и складывается, с той лишь разницей, что где-то научились шить джинсы и собирать легковые автомобили, а у нас до этого руки не дошли. Надо бы, мол, только узнать, в чем суть этой технологии и повторить ее с абсолютной точностью.
Поэтому в первые же годы «перестройки» все кинулись приобретать джинсы и подержанные автомобили так, как будто у каждого в наличии имелось по три-четыре задницы. Те, кто попредприимчивей, покупали зарубежные ржавые развалюхи и более или менее достойные джинсовые подделки, а остальные разбирали парк отечественных авточудовищ и грубо сшитые турецкие джинсовые тряпки. Между джинсами и автомобилями протянулся длинный ряд двухкассетных магнитофонов, пейджеров, телеприемников и ресторанных загулов с воровскими и цыганскими песнопениями. Всё это сопровождалось пьяной радостью близкой победы над коммунистической деспотией и ожиданием окончательного триумфального вступления в цивилизованный мир.
Обсуждением путей покорения мирового пространства с наименьшими для себя потерями и занимались в том важном ведомстве, в котором верой и правдой служил всю свою жизнь полковник Александр Васильевич Власин. Правда, давно уже не бывая на родине, он не знал, как раскладывались силы наверху.
А там, в добрых традициях российской истории, происходило обычное деление на два перспективных рукава: на «русофилов» и «западников». Та часть руководства, которая больше насиловала своих соотечественников без оглядки на чужестранцев, называла себя «русофилами» и коммунистами одновременно. Это в тот период, как и несколько позже, через определенную политическую «паузу» становилось почти синонимом. Абсурд заключался в том, что в основе коммунистической теории лежал как раз интернационализм, а национальные тенденции были вторичны. Именно по этому вопросу в свое время разошлись немецкие национал-социалисты с русскими большевиками. Для первых национальные идеи являли собой примат государственной политики, а интернациональные – содержали в себе исключительно прагматичный, даже потребительский характер, что с немецкой точностью отразилось в строительстве концентрационных лагерей как в самой Германии, так и в Европе. В основном, для иностранцев, хотя первые опыты поставили на своих, на социал-демократах.
Что же касается русских коммунистов-интернационалистов, то их взгляды на политику нашли убедительное отражение в строительстве тех же лагерей, но уже на своей территории. Основным контингентом были соотечественники, хотя не брезговали и братьями-комминтерновцами.
Исполнителями тех и других тенденций были специальные службы и полицейские, они же, милицейские, силы в обоих зеркально похожих друг на друга лагерях. Зеркально – потому что, если встать перед зеркалом, то не всегда сразу определишь, где левое, а где правое, и всякий текст прочтешь наоборот. Но изображение-то то же самое!
Так вот, «русофилы» конца восьмидесятых и начала девяностых самым причудливым образом соединили в себе оба изображения. Что было оригиналом, угадать стало почти невозможно. Для многих это казалось абсурдом, но на самом деле это и была реальность.
Те же, кто черпали информацию, средства и силы за рубежами родины, были убеждены в своей абсолютной цивилизованности и на внутренние национальные ресурсы не рассчитывали. Они с некоторых пор перестали идентифицировать себя с коммунистической теорией и, окончательно запутавшись в зеркальных отражениях, решили начать все с начала. Они и были «западниками».
Забегая вперед, скажу, что те и другие постепенно сползали навстречу друг другу, с радостью замечая общие для себя черты. Они по-прежнему смотрелись в зеркало, но не могли сойтись лишь в одном: кто из них оригинал, а кто отражение. И то, и другое выглядело очень убедительно. Народ растерялся, испуганно вертя головой то в одну, то в другую сторону. Привычным спасением для него была бесконечная пьянка, которая всё замешивала в один тошнотворный винегрет. Этим и закусывали «палёнку» и суррогат.
Тем не менее, предстоял большой и кровопролитный бой, выжившие в котором непременно должны были слиться в единой массе и использовать в дальнейшем флаг первых и интендантские возможности вторых. Но в эти дни никто в обоих лагерях этого до конца не понимал и надеялся на собственную победу без каких-либо условий.
В кабинете заметно сдавшего за последние годы генерала армии Всеволода Михайловича Крюкова, седенького человечка с подслеповатыми глазками за окулярами очков в тонкой золотой оправе, собрались все те же его заместители: генерал-полковник Артем Лаврентьевич Бероев, полнеющий лысоватый мужчина неопределенного возраста, и генерал-полковник (он получил повышение в звании после успешного завершения операции «Пальма-Два») Карен Левонович Багдасаров, дородный, крепкий, чернявый кавказец с темно-карими жгучими глазами и мясистым носом.
Крюков относил себя к коммунистам-русофилам, Бероев считал себя умеренным русофилом и столь же умеренным западником, а Багдасаров полагал, что «западный» путь единственно приемлемый в создавшихся политических условиях. Открыто об этом ни один из них не говорил, но каждый поступал в соответствии со своими убеждениями. А именно: Крюков требовал «держать и не пущать», Багдасаров – «отпустить на короткую цепь», а Бероев – «наблюдать, фиксировать, отпустить и ликвидировать».
Сближало их всех лишь одно – для них главное в жизни было «глаз не спускать и взять своё во что бы то ни стало и где бы то ни было!» Если бы не это, никогда бы им не собраться больше ни в эти, ни в последующие дни и даже годы!
Крюков побарабанил пальцами марш «Мы красные кавалеристы…» по бордовой папке с теснеными золотом словами – «совершенно секретно» и с гербом СССР и обвел коллег серыми, бесцветными глазами, увеличенными стеклами очков до размеров небольших кофейных блюдец.
– Вот здесь, – хлопнул он ладонью по папке, – подробный доклад о положении вещей в стране Михаилу Сергеевичу, лично, понимаешь. Ваши главки тоже поработали на эту бумагу. Но и другие постарались на славу. Вывод нашими аналитиками сделан следующий: «Враг подобрался к воротам родины и готовится к последнему удару». Ситуация ничуть не легче, чем в ноябре сорок первого… Но там враг был виден в бинокль, а его шпионов и диверсантов мы отлавливали пачками и пачками же расстреливали. К тому же был мороз, а немец, как известно, мороза боится, как, собственно, и француз. Вот мы их, то есть и тех и других, в свое время морозцем, пулей да матерком! А что, товарищи, у нас есть теперь?
– Матерок, – заулыбался Багдасаров, но встретившись с холодными глазами Крюкова, виновато развел руками.
– Матерок у нас всегда есть, Карен Левонович, – процедил сквозь зубы Крюков. – И это особое оружие точечного поражения мы применим, когда следует. Не беспокойтесь! Но у нас теперь нет морозов – всеобщее потепление, так сказать, в прямом и переносном смысле. Да и пули тут не помогут. Так что мы имеем?
– Мы имеем волю! – напрягся Бероев и нервно втянул живот. Он сидел в глубоком кожаном кресле за приставным столиком. – Государственную волю: «не допустить!»
– «Не пущать», значит? – криво усмехнулся Крюков. – Тут мы мастера! Только времена, друг мой, изменились, и теперь не очень понятно становится, кого и куда «не пущать»? По заключению специалистов из Госплана продуктов питания в стране осталось, в общем и целом, на полгода и то, если покрепче затянуть пояса. Не хватает уже на заказы по предприятиям и в магазинах, как говорится, что-то … не очень прилично будет выразиться, эдакое ночевало!
– М-да! – пробурчали оба генерала и переглянулись.
– И это не всё! Горючее! Бензин, так сказать, и остальное… того. Мало, в общем этого… Дефицит, как говорится. Враг ударил и тут! Обрушил мировые цены, и мы, как бы это выразиться поточнее, умылись, так сказать. Нефтедоллары тоже теперь дефицит, и долги покрыть мы никак не можем. Кредитов там разных понабрали. Ну, вы понимаете! Враг требует немедленных выплат, и всё тут! Продавать все это в стране за рубли, их теперь, знаете как в народе называют? «деревянными» называют, так за них продавать нефтепродукты на внутреннем рынке все равно, что бриллианты менять на прокисшие бананы. Это, так сказать, общая обстановка. Водка – опять же дефицит, вина нет, курево заканчивается! Этого враг и добивался! Вот!
Он словно с облегчением отвалился в кресле, как будто враг выполнил все его желания.
– И внутренний враг, предатель, тоже поднял голову, – победоносно закончил Крюков, – теперь вообще всю страну хочет спустить в трубу.
– В канализацию, вы имеете в виду? – не то участливо, не то с долей злорадства подсказал Бероев.
– Во-во, Артем Лаврентьевич, в канализацию! Я понимаю, дорогой мой, что ваши люди стоят и сверху и снизу этой трубы – если не спустят, они при капитале останутся, а коли уж спустят, так опять же не с пустыми руками. И вы на меня глазками-то своими не блестите! Я вас и кое-кого из вашей родни, как прошлой, так и настоящей, знаю неплохо! Повадки известные! Но время сейчас такое, чтобы ругаться и делиться на «своих и чужих». Потом разберемся, когда враг будет разбит в самом своем логове, так сказать!
– Это где же? – не унимался Бероев. – Уж не в Белом ли доме, вы имеете в виду, Всеволод Михайлович? Так туда далековато будет! Не дойдем!
– А мне, дорогой, Артем Лаврентьевич, как говорится, «до фени», где у них логово! – взорвался Крюков. – Для меня главное, чтобы от родных стен подальше их отогнать и так дать, чтобы не повадно было!
– Я что-то не пойму, Всеволод Михайлович, – завозился в своем кресле Багдасаров. – Мы-то что можем? Задача не ясна! Где враг, где мы – тут черт ногу сломит!
– Враг проявится, когда мы его главного союзника за штаны стащим! – резко ответил Крюков и теперь уже совершенно осознанно ударил ладонью по той же папке.
– Вы имеете в виду… – Багдасаров нервно привстал и несмело указал пальцем на папку.
– Именно! – заключил Крюков и поднялся. – Это его последний шанс понять, что выбор сделан: или он с нами, или против нас. Тогда кто с ним? Враг? Конечно, враг! Вот тут мы и нанесем удар! Смертельный!
– Это приказ? – мрачно спросил Бероев.
– Это предложение… и настоятельная, слышите, очень настоятельная просьба! – прошипел Крюков и обошел стол со стороны сидящего в кресле Бероева. – Нужны ваши внутренние ресурсы. Вы понимаете, Артем Лаврентьевич?! Полная готовность к действию и вера. Вера в победу!
Крюков приблизился к Багдасарову:
– А что касается вас, Карен Левонович, то необходимо поставить в известность весь внешний оперативный состав о предстоящих событиях, не раскрывая сути, и включить все их агентурные возможности для, так сказать, пропаганды наших действий. Понадобятся усилия ваших «агентов влияния» во всех зарубежных правительствах, чтобы не вызвать там паники, когда мы начнем действовать.
– «Мы» – это кто? – спросил Багдасаров, и Бероев кивком головы неожиданно даже для себя поддержал его вопрос.
– Первый эшелон власти! Те, кто остается верным великим идеям марксизма-ленинизма, родине и советскому народу. Многострадальному, обманутому, ограбленному…
– Кем? – недобро усмехнулся Багдасаров.
– На что вы намекаете? – вскинул голову Крюков и посмотрел в глаза генерал-полковнику.
– Это не я намекаю, Всеволод Михайлович, а вы сами, извините, – ничуть не струсил Багдасаров.
– Я не намекаю! – горячился Крюков. – А называю все своим именами. Провокаторы, расхитители, враги воспользовались временными трудностями и грабят народ! Кооперативы там разные затеяли, землю хотят отобрать у государства, у народа, можно сказать… предприятия… того… разбазарить и сбежать со всем этим на Запад.
– С землей, что ли? Со станками, кранами? – рассмеялся Багдасаров. – Врагу без этого, без наших ржавых гаек, ну никак не прожить! Спит и видит, когда все это через границу потащат!
– Вы напрасно иронизируете, товарищ Багдасаров! – Крюков буквально добежал до своего кресла и нервно плюхнулся в него. – Не по коммунистически как-то! Мы к вам, как к товарищу, а вы… ржавые гайки, понимаешь… в колеса.
Он, пытаясь найти поддержку у Бероева, искательно заглянул к нему в глаза. Но тот отвел взгляд и даже чуть-чуть запрокинул голову, мол, я тут ни при чем, и этот разговор меня не касается.
– Я должен подумать, Всеволод Михайлович! – поднялся Багдасаров. – Доложу вам о наших разведвозможностях в ближайшее время. Но не обольщайтесь! Личный состав, на сколько мне докладывают, ропщет, не доверяет, так сказать, Центру. Зарплаты небольшие, к тому же, тут у нас черт знает что творится. До них все это доходит немедленно! Да и попривыкли все уже у себя на местах. Но меры примем! Это я могу пообещать!
Крюков мрачно кивнул и отвернулся, давая понять, что к Багдасарову у него больше вопросов нет. Тот не торопясь пошел к выходу из кабинета и, прежде чем покинуть его, обернулся и пристально посмотрел на Крюкова и Бероева. Они молчали – один подавленно, второй – в ожидании ухода Багдасарова.
– Вот! – грохнул кулаком по столу Крюков, когда за Багдасаровым закрылась высокая, тяжелая дверь. – Попробуй-ка, поработай с такими вот! Кому доверять? Кому доверять?
– Мне! – ответил Бероев, глядя прямо перед собой.
– Вам? Почему вам? – неожиданно растерялся Крюков и даже покраснел от волнения.
– А кому же, Всеволод Михайлович, дорогой? Мне, и только мне! В моем непосредственном подчинении мощная группа быстрого реагирования «Сигма», полностью укомплектованная опытными офицерами и прапорщиками, вооруженная, обученная, эффективная. Любой приказ выполняется без промедления. Вам это хорошо известно!
– М-да, зарекомендовали себя уже, – не то осуждающе, не то восхищенно ответил Крюков и сцепил перед собой руки.
– Зарекомендовали! Это верно! Хорошо зарекомендовали! Потому что профессионалы, а не эти багдасаровские… философы, – зло усмехнулся Бероев.
– Ну, что ж, – поднял на него глаза Крюков, – придет время, и я поставлю точную задачу, а командир группы разработает операцию. Вам отвечать за всё! Лично!
– Как за всё? – покраснел Бероев, – Что значит, за всё?
– А то и значит, дорогой мой! – потер ладонью о ладонь Крюков. – Группа-то ваша! Сами говорите…
– А идеи ваши!
– Ну-ну! Я ведь так… примерно только… – Крюков неопределенно пошевелил в воздухе пальцами.
Бероев поднялся, одернул пиджак и с обидой кивнул:
– Разрешите идти, Всеволод Михайлович?
– Идите пока, Артем Лаврентьевич, – задумчиво кивнул Крюков и, раскрыв папку, углубился в документ, который вот-вот должен был попасть на стол самому главному человеку в стране и сыграть роль последнего предупреждения.