Дорога в лето. VI. Художница (Михаил Панюшкин)

VI. Художница

Ты сидишь в пустой комнате и смотришь в окно. Кажется, будто ветви лезут в стекло, сквозь них светит луна. За стенкой – шум голосов. Ты переводишь взгляд на телефон и думаешь. Звонить, не звонить? Наверное, уже поздно. Интересно, он спит? Наверное, нет, хотя, кто знает. Ты набираешь номер. Гудок, второй – бросают трубку. Набираешь номер еще раз – и с тем же результатом. Кладешь телефон рядом с собой и пытаешься заснуть. Потом открываешь глаза. Виден пожелтевший потолок, который не ремонтировали уже очень давно. Ты переворачиваешься на бок, и дотягиваешься до брошенной сумки, и достаешь из нее папку. А в папке – рисунки. За стеной играет флейта. Доносятся голоса.

– Ну вот, я тут немного похавать принес. Это вот картошка, мало правда. Была еще морковка, но она сгнила и я ее выбросил.

– А бейбика я назову Растиславом. Не Славой, а Растиком. Он у меня президентом будет. Ямайки.

– Джин, понавписывал тут всяких, теперь не пройти не проехать! Дай сюда чаю, все равно там сидишь.

– А сама?

– А я сама тут сижу, а вовсе даже и не там. Если я встану, то буду стоять там, а не тут, и вообще, мне лень, мне лень!

И ты смотришь на бумагу. Как жаль, что ты не смогла взять с собой все! Хотя, этого, наверное, хватит? Ты перебираешь рисунки. Портреты, пшеничные поля, скалы, море. И ты вспоминаешь.

За столом сидят отец и мать. Они вечно сидят за столом, и говорят. Говорят о ценах на рынке, говорят о президенте. Отец еще и газету читает.

Но вот он отрывается от прессы и поворачивается к тебе.

– Милая, – говорит он с издевающейся интонацией, – ты ничего не забыла? Ты должна сходить на вокзал и дядю Лешу встретить. Он же у нас проездом, хоть увидишь его.

Ты вскакиваешь с табуретки.

– Ой, да.

– Не «ой, да», а собирайся и бегом, – назидательным тоном говорит отец.

– А как я его узнаю?

– Сам тебя, небось, узнает. Третий вагон.

Ты набрасываешь на себя легкую куртку и бежишь к вокзалу. Тусклый город – вон там старая водокачка, а за ней поле, на котором растет кукуруза. И, конечно же, вокзал, ты так любишь сюда приходить, смотреть на отъезжающие поезда, чувствовать запах сгоревшего мазута вперемешку с креозотом. Тебе всегда казалось, что именно это дух путешествий.

И вот он, поезд. Он стоит уже давно – все разошлись. Неужели ты опоздала? Вбегаешь в привокзальный буфет. За столиком сидит человек, который сразу оборачивается к тебе.

– Дядя Леша? – восклицаешь ты.

– Ага, а кому тут еще быть? Я вот тут поесть пока решил, пока тебя ждал, – говорит он. У него густой, добродушный голос. У него всклоченные седые волосы.

– Ну что, пойдем? Давай добежим до дома, я сброшу там вещи, ага?

– Я не очень сильно опоздала?

– Да нет…

Вы идете по привычному маршруту. Дядя Леша шагает быстро, и постоянно забегает вперед.

– Сколько лет я тут не был. Нравится мне ваш город, спокойный, – говорит он, постоянно оглядываясь по сторонам.

– А почему вы у нас не живете? – удивляешься ты.

– Ну, так у вас скучно. Что тут делать? – резонно замечает дядя Леша.

– Это да…

Вы подходите к дому, ты открываешь своими ключами дверь, закрытую на два замка. Входите внутрь. Отец и мать сразу вскакивают.

– Леша, сколько лет, сколько зим!

– Алексей Васильевич, совсем вы нас забросили! Вы, небось, голодный, с дороги-то? Давайте мы вас покормим и на работу пойдем.

– Нет, я в вагоне-ресторане поесть успел, – говорит он, и подмигивает тебе, – давайте ваша стрекоза мне лучше город покажет!

– Ага, в музей вот сходите, у нас новый совсем! Вся история города за сто тридцать лет существования! И офисное здание построили, тоже недавно, красивое очень, – говорит мать.

– Ну, это мы там разберемся, давай, попрыгунья, вперед.

Вы снова выходите на улицу, теперь, без сумок, он идет еще быстрее.

– Показать офисное здание? – спрашиваешь ты.

– Да, ладно, чего я их, не насмотрелся. Ты лучше покажи то, что тебе самой нравится.

– Но ведь это, наверное, неинтересно.

– Да ну тебя, глупая. Что может быть неинтересно, если человеку нравится? Веди давай!

И ты приводишь его к песчаному откосу. Ты любишь сидеть на нем теплым летним днем, и смотреть на мерцающее внизу озеро. Далекий лес, кажется, нашептывает тебе слова, а убегающая к горизонту грунтовка зовет в дальние страны, хотя ты и знаешь, что она обрывается у складов. Но наверняка дороге хотелось бы вести далеко-далеко, да так, чтобы по ней ехали сотни машин, или шли тысячи людей… А иначе – какая она дорога, раз не хочет этого?

Дядя тоже сначала долго смотрит на воду. Потом кряхтит и садится на землю.

– Ой, да вы чего, тут же грязно! – восклицаешь ты.

– Какая это грязь, это земля…

Ты садишься рядом.

– Если бы я был художником, обязательно бы это нарисовал. Но, увы, нету во мне таланта, – он мечтательно смотрит вдаль, вытаскивает из кармана мятую пачку Явы и закуривает. А ты практически не замечаешь, ничего вокруг. Только смотришь на сверкающую гладь озера. И твои губы сами выговаривают слова.

– А я рисовала.

– О, так ты рисуешь? – удивляется он. – Покажешь?

– Ну, зачем это вам?

– Слушай, я же тебе говорил. Интересно.

Вы еще долго гуляете по городу. Ты показываешь ему сосну, в которую ударила молния, и самый большой в округе муравейник, и руины старого коровника.

– Когда-то здесь был совхоз-миллионер. Но потом стало ненужно.

– Да, я его помню. Та еще помойка была. Передовая, – неожиданно зло говорит он.

Потом вы возвращаетесь домой. Мать с отцом еще не успели прийти с работы, и вы проходите в кухню и наливаете чай.

– Ну-ка, давай, показывай, что нарисовала.

Ты вытаскиваешь папку с рисунками.

– Только родителям не говорите. Им не нравится.

– Я что? На болтуна похож?

Он смотрит на листы альбомной бумаги.

– Слушай, а здорово! Я давно такого не видел. Ты училась где-нибудь?

– Нет, я просто рисую…

– У тебя талант, настоящий, тебе обязательно учиться надо. Ты же в художника вырасти сможешь. Может, давай я с папой и мамой твоими поговорю?

– Нет, ну что вы! – пугаешься ты.

– У меня получится. Правда. Ты же, как раз, в следующем году школу заканчиваешь? Самое время, ну что ты тут делать будешь? Дояркой работать?

– Я пока не знаю. Родители обещали устроить.

– Ага, в магазине колбасой торговать. Дай еще посмотреть лучше…

И он продолжает смотреть твои рисунки. Их еще никто так внимательно никогда не рассматривал.

А вечером ты сидишь в комнате и вслушиваешься в разговор за стеной.

– Нет, ну Леша, я тебя конечно понимаю. Ты все жалеешь, что в детстве тебя в музыкальную школу не отдали. Помню, театрами всякими занимался, время свое тратил. Баловство все это. – говорит отец. По голосу слышно, что он явно скучает:

– Она должна замуж выйти, семью нормальную создать, а не мотаться по всему свету с голой жопой, картинки малевать. Ей профессия нужна!

– Да чем вам художник не профессия? Поражаете вы меня. Вот Пушкин тоже приходил в деревню, а его спрашивали, где он работает. Он отвечал, поэт, мол, я. А ему говорили – это дело хорошее, а работаешь-то где? И вы такие же, – говорит дядя Леша. Он явно растерян – похоже, не ожидал сопротивления. Он просто плохо знает родителей. Они уже сшили свою жизнь – и теперь считают, что по тем же самым лекалам можно выкроить и чужую судьбу. Потом скрепить доставшимися по наследству нитками. Поэтому они говорят уверенно.

– Ну, ты то ее с Пушкиным не равняй, мала козявка слишком.

– Мала, не мала, а учится ей все-таки стоит. Вы ее рисунки видели? – уже не надеясь, говорит дядя Леша. Так, просто из упрямства. Его аргументы разбиваются, будто о бетонную стену. В разговор вступает мать:

– Да вот еще время тратить.

Как отрезала.

– Все равно ей учится год. Там разберемся, – поддерживает ее отец. Тема разговора уходит в сторону, все скатывается к обычным проблемам.

– Да вам же выезжать скоро, давайте покушаем на дорожку.

– Леша, ты письмо не забыл захватить?

– Вот, берите чайку, вам картошки наложить?

– Не хочу я есть, я уж лучше пойду сейчас. Там на вокзале посмотрю, может сувенирчиков каких прикуплю…

Похоже, дядя Леша наконец-то понимает, что смысла в его уговорах нет.

– Может, Леша, я тебя провожу? – облегченно реагирует отец.

– Да ладно, чего ты мотаться будешь. Я дорогу запомнил.

Они прощаются, и дядя Леша выходит из дома.

– Эй, ты, спишь там? – кричит отец. Ты стараешься не дышать. – Ну, спи.

Отец с матерью укладываются, а ты ждешь. Потом открываешь окно и вдыхаешь летний воздух. И вылезаешь из окна по стоящему рядом дереву. Обдирая руки о шершавую кору, и мотая головой, стараясь стряхнуть листики, что лезут в лицо. Давненько ты так не убегала из дома. А убегала когда-нибудь? В детстве, наверное.

На вокзале уже стоит поезд. Дядя Леша ждет тебя у вагона.

– Ну вот, и сейчас чуть не опоздала.

– Там родители долго спать не ложились…

– А я думал, у тебя часы сломались.

– Да у меня их и нет.

– Как это нет? Непорядок! Такая большая, и часов нет? На вот, возьми.

И он вытаскивает из кармана старые наручные часы. Потом усмехается: – На память что ли, вряд ли я к вам еще когда заеду. Они мужские, но можно в кармане носить. Извини, больше подарить-то и нечего, не покупать же дребедень всякую на вокзале.

– Ой, надо было вам рисунок какой-нибудь подарить!

– Да ты что. Береги их. Слушай, ты все-таки попытайся, насчет художественного подумать. Может и удастся чего. Жаль времени нет, а то бы я их все-таки убедил, наверное. Нет, ну как давно Павла не видел, а он так изменился. Ты вот что. Скажи родителям, что у меня пожить можно будет, так что общежитие искать не понадобится. Вот телефон, обычно или я, или жена дома. Впиш… в смысле, пристроим пожить.

Поезд слегка дергается, и из двери высовывается проводник.

– Да вы залезать будете? – говорит он.

Дядя Леша смотрит на тебя долгим взглядом.

– Держись, стрекоза, – говорит он и удивительно легко запрыгивает на подножку.

Поезд отъезжает, а ты еще долго смотришь ему вслед.

Как давно и недавно это было! Иногда мы так привыкаем к тому, что происходит вокруг нас, идем по предначертанному пути, и все вокруг тоже привыкают к этому, что нужен посторонний человек, который посмотрит на ситуацию свежим взглядом. И только он может открыть тебе глаза на очевидное.

Вот так и заканчивается воспоминание. Девушка вздыхает и снова смотрит в потолок. И все же, куда он делся? Еще раз позвонить? Наверное, это бессмысленно. Она достает из кармана часы. Половина десятого. Отложить рисунки, устроиться поудобнее на куче тряпья и заснуть. Иногда бывает так, что сделать нельзя ничего. Можно подобно мотыльку биться о ребристое стекло рассеивателя промышленного керосинового фонаря. А можно просто лечь спать, а потом, с утра, найти путь к огню и обрести счастье. Сгореть.

Бумажные листы лежат в углу.