8
Теперь я собирался налегке отправиться в путь по широким дорогам Америки. Я собрал вещи. Не глядя на бабушку, перетащил ее за ноги в дом. Она окоченела и стала твердой, как ствол дерева. Я загрузил вещи в машину, сложил все свои рубашки в одну небольшую сумку. Захватил пиво и две бутылки виски – на случай, если выдастся холодная ночь. Заграбастал походную газовую плитку, кастрюли, чтобы не питаться одним фастфудом, одеяла и старый отцовский спальный мешок времен войны. Я был готов. Не забыл ни мыло, ни зубную щетку, ни туалетную бумагу. Выехал из гаража, открыл окна.
Через девять метров пришлось повернуть назад. Я вспомнил, что оставил в доме винтовку: плохая, очень плохая идея!
Вновь покинув дом и проехав примерно восемьсот метров, я почувствовал в салоне знакомый запах: через открытую дверцу в машину забралась собака. Сначала я хотел отвезти ее обратно, но потом решил бросить где-нибудь по дороге.
Южный ветер поднимал пыль. Я включил дворники. Природа стискивала меня в своих объятиях. На перекрестке я повернул на север с единственной мыслью: пересечь границу как можно быстрее, воспользоваться всеобщим смятением и тихонечко улизнуть. Если придерживаться северного направления, то приедешь в Канаду. Разумеется, от Сьерра-Невады ближе всего Мексика, но я не говорил по-испански, да и сама страна меня не слишком привлекала. Судя по вестернам, все мужчины в Мексике развратные и жестокие, а женщины только и делают, что позволяют себя насиловать или прислуживают на кухне пьяным тупым ханыгам. Плюс Канады в том, что там говорят по-английски. Первые пятнадцать лет своей жизни я провел в приграничном штате, в Монтане, так что в Канаде окажусь почти дома, хоть никогда и не любил его. На востоке меньше риск попасться. Но сначала надо пройти горы, а в это время года там можно превратиться в снеговика. Если пересечь горы, то окажешься в Неваде, тоже не отличающейся мягким климатом. Я не испытывал ни малейшего желания застрять в пустыне из-за нехватки бензина и умереть от жажды.
Итак, я решил ехать на северо-запад, к океану: суровая зимняя погода там не столь ощутима. В голове у меня уже возник план действий: продать машину-развалюху, отложить бо́льшую часть денег на побег, а на оставшиеся купить мотоцикл. Я предвкушал веселое путешествие. Чувствовал себя не беглецом, а, скорее, парнем, который хочет как следует оторваться на своих последних каникулах, прежде чем наступит не слишком приятный трудовой год. Я даже ни разу не помыслил о том, что могу выйти сухим из воды. Просто мечтал сделать последний глоток воздуха перед тюрьмой, а может, и перед казнью: в те времена на электрическом стуле подыхало столько же людей, сколько летним вечером – комаров на галогеновой лампочке, пока по телевизору показывают детектив[14]. Несовершеннолетних обычно не казнили, но, учитывая длительность судебного процесса, к моменту вынесения вердикта перед присяжными мог оказаться уже вовсе не подросток[15].
Так я думаю сейчас, тогда мои мысли путались. Меня всегда преследовали два страха: страх физического насилия, которое мне с моими габаритами вряд ли грозило, и страх себя самого, отравивший мою собачью жизнь от начала до конца. Всё, мною совершенное, имело свои причины. И бояться последствий не было никакого смысла.
По радио говорили лишь об убийстве президента. Моего героя вычислили. Супермен, замочив Кеннеди, отправился в кино. Какая самоуверенность! Парень подстрелил президента, преспокойно выкурил сигаретку, а затем развалился в красном бархатном кресле в ожидании того, как Хамфри Богарт[16] разделается с парнем в два раза крупнее себя, а парень, конечно, не посмеет взбрыкнуть, ведь перед ним Хамфри Богарт. На выходе из кинотеатра полицейский остановил убийцу, и тот, недолго думая, выстрелил в мужика, прямо как в комиксе, где мертвые никогда не выглядят мертвыми. В итоге преступника все-таки прижучили. Парень явно работал на красных, но убийство президента было якобы его собственной затеей[17].
Я гнал по дороге до двух часов ночи и остановился в Маунт-Шасте[18], на берегу озера. Я не увидел ни заграждений, ни полицейских машин. Если мой звонок действительно приняли за шутку, то выходные пройдут спокойно. Бабушка своим дурным характером отпугнула всех вокруг, так что гости к нам толпой не рвались. Старуха даже велела дедушке установить почтовый ящик подальше от дома, у дороги, чтобы почтальон не совал свой нос в чужие дела. Помимо посылок и срочных писем, требовавших подписи, ничто не понуждало почтальона нарушать границы.
Так или иначе, я опустил шлагбаум в знак того, что посетители нежелательны. Лег спать, опустив заднее сиденье, свернулся калачиком и выгнал собаку на улицу, чтобы не проснуться от тошнотворного запаха псины. От усталости я вырубился почти сразу. Перед глазами мелькали трупы. Я злился на себя за то, что оставил бабку с дедом лежать на земле, на полу, беззащитными перед лицом смерти. Я представлял себе, что будет, когда спустя несколько дней их найдут.
К рассвету я окончательно продрог и решил спать в мотелях, по крайней мере по пути до границы. Денег хватало. Я взял из своих запасов два пончика и поехал в сторону города, оставив собаку позади. Пес и не подозревал, что его подло предадут, пока он справляет нужду. Я подумал, что в Калифорнии собака легко отыщет себе тепленькое местечко.
Бар уже открылся. Первый клиент меня, конечно же, запомнил, и я его тоже; а впрочем, какая разница? Я не собирался жить в бегах.
Я заказал два больших кофе. Официантка ничуть не изумилась при виде великана. Она хотела поболтать. Убийство Кеннеди казалось подходящей темой.
– Вот смотрю на город, залитый утренним солнцем, и думаю: что может здесь произойти?
Маунт-Шаста вырисовывалась на фоне ясного желтоватого неба. Чертовски красиво.
– Останетесь у нас на какое-то время?
– Нет, еду в Лос-Анджелес, к отцу. Кстати, мне надо ему позвонить. У вас есть телефон?
Она указала мне на кабинку в глубине зала, между туалетом и автоматом с сигаретами. По ходу дела я купил пачку «Лаки»[19] без фильтра. Отец уже ушел, я нарвался на его жену.
– Могу попросить его тебе перезвонить.
– Нет, не надо.
– Ты не на ферме у бабушки с дедушкой?
– Нет.
– Что происходит, Эл? Есть повод волноваться?
– Лично у вас – нет.
– Так что мы будем делать?
– Я перезвоню через полчаса.
Я повесил трубку и вернулся к стойке, чтобы допить кофе, успевший остыть, хотя подали мне его обжигающим. Две вещи в этом мире выводят меня из себя: кипяток и чуть теплый кофе.
– Ваш чертов кофе совсем холодный!
По взгляду официантки я понял, что она не ждала от меня подобной реакции. Она испугалась. Я подумал: «Несчастная идиотка! Если ты считаешь, что я удовлетворился бы, содрав с тебя одежду и отымев за барной стойкой, ты крупно ошибаешься!»
Видимо, мои мысли отпечатались на лице: девушка побледнела. Я улыбнулся. Она пришла в себя.
– Вы не знаете, где тут можно продать машину и купить мотоцикл?
Она порекомендовала парня на выезде из города и обрадовалась, что я не задержусь. Полчаса я томился ожиданием. Начинал сожалеть о том, что позвонил отцу. Отступать было некуда: жена всё равно рассказала бы ему, и, если бы я не перезвонил, он поднял бы на уши всех бабушкиных и дедушкиных соседей, а это мне не на руку.
Я выпил кофе, спешно приготовленный мне официанткой, – не холодный и не горячий – и направился к телефону.
– Пап, у меня две новости: хорошая и плохая. Хорошая новость: я убил бабушку. Плохая: дедушку я тоже убил. Но пойми: дедушку я убил, чтобы избавить от страданий. Иначе он увидел бы мертвую бабушку.
На минуту воцарилось молчание, затем отец взял себя в руки:
– Господи, Эл, что ты наделал! Не может быть, не может быть…
Он повторял это, не в силах остановиться, и наконец замолчал. Я слушал в трубке его дыхание, затем он продолжил:
– Ты совсем спятил, Эл! Черт возьми! Только подумай: что ты сотворил с нашими жизнями! – Заикаясь, он прибавил: – Скажи, что это неправда! Скажи, что ты не делал этого! Почему, почему, черт возьми, ты это сделал? Почему, Эл?
– Почему? Я тебе объясню, пап. Потому что было необходимо это сделать. Иначе это пришлось бы сделать тебе. Я сделал это вместо тебя. Мне жаль старика: его я не собирался убивать, но надо было завершить грязную работу.
Отец немного остыл: все-таки он в спецвойсках сражался.
– Куда ты дел тела?
– Оставил на месте.
– А где ты сам?
– В пути.
– Где?
– В пути.
– Ты кому-нибудь рассказывал о случившемся?
На секунду я представил, что отец мог бы мне помочь. Мы замели бы следы; сказали бы, что старики купили за наличку автофургон для кемпинга и отправились в путешествие, решили прочесать Аляску вдоль и поперек; мы бросили бы тела в лесу, а потом их нашли бы на три четверти растерзанными медведями: «Ах, какое горе!»
– Надеюсь, ты позвонил в полицию?
– Из-за убийства Кеннеди они не слишком обратили на меня внимание.
– Лучше бы ты пристрелил этого козла-президента, чем моих родителей! Эл, господи, как ты мог! Ты расправился с моими родителями! Ты ведь и мою жизнь послал к чертям!
– У меня есть сестры. – Я хотел его утешить.
– Твои сестры похожи на твою мать. Но проблема не в этом. Ты собираешься сдаться?
– Да, но не сейчас. Я хочу подышать воздухом, побыть на свободе, которой меня скоро лишат. Если бы ты не спешил меня сдавать…
– Но я должен предупредить полицию, Эл. Они бросятся на поиски. Ты ведь не станешь сопротивляться?
– О нет, пап, ты хорошо меня знаешь. Я же не буйный! Я сдамся – и дело с концом. Просто я пока не готов. Скажи им, что это вопрос нескольких дней. Я впервые на свободе. Мне впервые вольно дышится, понимаешь? Если бы я не собирался сдаваться, я бы тебе никогда не позвонил. Но я хочу, чтобы бабушку с дедушкой похоронили. Я не осмелился. Не оставляй их так. Старик этого не заслужил. Мне гораздо лучше, когда я с тобой говорю. Ты себе не представляешь! Прямо гора с плеч: убийство и признание.
– Ты совсем спятил, Эл: твоя мать меня предупреждала. Я позвоню в полицию и отправлюсь на ферму. Где бы ты ни был, Эл, немедленно возвращайся!
– Я вернусь, но не сразу. Я должен подышать воздухом, прежде чем меня засунут в газовую камеру.
– Несовершеннолетних не отправляют в газовые камеры[20]. Ты сохранил оружие?
– Да. Винчестер, подаренный стариком.
– Эл, ты ведь не станешь убивать других людей?
– Других? С какой стати? Ладно, всё, пап, я вешаю трубку. Я скоро.
Я повесил трубку. Учитывая эмоциональную сторону дела и всё такое, об убийстве можно говорить часами.
Отец не сразу осознал происходящее. Реальность не всегда укладывается в голове. Однако беседы ни к чему не ведут.
Пока я болтал, в бар набилось народу. На меня поглядывали с любопытством, но не более того. На неместного всегда смотрят с любопытством, особенно если он на две головы выше всех остальных. Все шушукались об убийстве Кеннеди. Многие опечалились – многие открыто заявляли, что сукиному сыну поделом. Разговоры на отвлеченные темы в подобном захолустье никогда не длятся долго: каждый выпячивает свое мнение, не слушая остальных, и в итоге все снова возвращаются к обсуждению насущных проблем. Утром следующего дня мужики начинали охоту на оленей, и Кеннеди воспринимали на том же уровне.
Я почувствовал, что от меня ждут общительности, и поддержал дискуссию об оружии. Мужики спросили, откуда я: люди редко доверяют свои мысли незнакомцам. Я сказал, что изучаю индейские цивилизации в Ванкувере и еду на конференцию в Бёркли[21] через Маунт-Шасту. Еще сказал, что часто бывал здесь на каникулах с отцом и что летом мы разбивали палатку на берегу озера Сискию[22]. Очки с толстыми стеклами выгодно дорисовали мой образ: скучный ботаник, только и всего, что тут скажешь?
Девушка украдкой поглядывала на меня из-за барной стойки, и я чувствовал, что после моего приступа ярости она меня боится. Пламя беседы вдруг наелось и пропало, словно закончилась вечеринка у костра. В сущности, людям нечего сказать друг другу. Если разговор длится долго – значит, ведут его сплошь пьяницы. Я покинул бар и вернулся к машине.