12
По возвращении нас ожидали фотографы местных газетенок. Двое полицейских позировали рядом со мной, как Хемингуэй возле только что выловленной двухметровой меч-рыбы. Я счел несправедливым заявление о том, что меня арестовали, в то время как сдался я по собственной воле. Копы отвели меня к лейтенанту, которому поручили мое дело. Развалившись в кресле и положив ноги на стол, он пил кофе и разглядывал фотографии, не имеющие никакого отношения к моим старикам.
Пока меня вели по длинному коридору к кабинету лейтенанта, я чувствовал себя словно медведь, которого дрессировщик отдает на растерзание безжалостной толпе. Все копы и секретари на меня глазели. Лейтенант встретил меня скорее удрученной, нежели победной улыбкой. Отвел меня в комнату для допросов. Открыл папку с моим делом и выложил передо мной фотографии трупов бабушки с дедушкой.
– Вот, что ты сделал.
Он ждал, что я отведу глаза. А я взял фотографии одну за другой и всмотрелся в них. С тех пор как я уехал, старики не сильно изменились. Слегка побледнели, слегка одеревенели, ничего особенного. Я поразился тому, насколько зримая реальность противоречит идее возможного воскрешения.
– Почему ты это сделал?
Я глубоко вздохнул, и коп, наверное, решил, что я готовлюсь к длинной речи.
– Я хотел понять, как это бывает. К тому моменту я уже около двух недель воображал ощущения от убийства собственной бабушки. Это была навязчивая идея. Я думал об этом – и это произошло. Иногда мне хотелось этого больше, иногда меньше. Когда я убивал бабушку, я не задавался никакими вопросами: очевидное желание взяло верх над рациональностью. А вот дедушку я никогда не хотел убивать. Меня вынудили обстоятельства. Он слишком зависел от старухи. Если бы я оставил его в живых, он страдал бы до конца своих дней.
– А ты подумал о боли, которую ты им причинил? О боли, которую причинил отцу?
– Скажу вам честно: я должен был убить бабушку – и меня не интересовало, прав я или нет. Вот старика мне жалко. Что касается отца, я сделал ему одолжение. И хотя я не в состоянии объяснить почему, мне кажется, я оказал отцу огромную услугу. Разумеется, сейчас он в шоке, но спустя несколько недель, когда всё поуляжется, положительные моменты всплывут на поверхность, как утопленник, прошу прощения за сравнение. А где мой отец?
– Напротив, в баре. Он не хочет тебя видеть. По крайней мере, пока. Он переправляет тела в Лос-Анджелес. Сказал, вернется, когда мы определимся, что с тобой делать.
– Вам стоит присмотреть за ним.
– Почему?
– Он начинает пить, как только его что-то мучает. И выпить он может много. Вы видели: он тоже не маленьких размеров.
– Мы связались с твоей матерью.
– И что?
– Она сказала, что не удивлена. Сказала, ты давно задумал убийство и уже обезглавил кота.
– Если бы все мои однолетки, отрубавшие головы котам, убивали своих стариков, вы могли бы закрыть дома престарелых.
– В общем, ваша мать ждет решения суда – она не приедет в ближайшее время.
– А что решит суд?
– Тебя осмотрит эксперт. Поскольку ты несовершеннолетний и тебе меньше шестнадцати, эксперт должен решить, отвечаешь ты за свои действия или нет. Затем калифорнийский орган по делам молодежи определит, куда тебя девать: в тюрьму или в психиатрическую лечебницу. Я не вполне понимаю, что происходит, я впервые сталкиваюсь с двойным убийством, совершенным подростком. Почему ты сдался?
– У меня не было сил двигаться дальше. Я люблю ехать по дороге: могу путешествовать дни и ночи напролет – а затем словно чувствую торможение, резкое торможение. Я всегда был замкнутым человеком. Но когда я ощущаю свободу, спустя несколько дней головокружение напоминает о том, что я не создан для нее. И тем не менее я готов убить любого, кто покусится на мою свободу. Собственно, так я и поступил с бабушкой. Убийство подарило мне двое суток свободы.
– Думаешь, оно того стоило?
– Да.