Дон Корлеоне и все-все-все. Una storia italiana. Глава 2. Вернись в Сорренто (Андрей Смирнов)

Заявившийся в Королевство обеих Сицилий Гарибальди каморристам очень понравился. Не, ну а чего? Грабит богатых, убивает полицейских, защищает простой народ – свой человек, социально близкий элемент! Плюс к тому, будучи людьми дальновидными, они сразу же сообразили, что эпоха перемен, грядущая за объединением страны, – отличная возможность половить рыбку в мутной воде. Потому и оказали Красному дьяволу всемерную поддержку.

Во избежание дальнейшей терминологической путаницы следует сделать некоторые пояснения.

Под словом «мафия», традиционно ассоциирующимся с сицилийскими или италоамериканскими криминальными сообществами, сами итальянцы подразумевают любую организованную преступность, вне зависимости от её территориальной принадлежности. При условии, что она имеет выраженную пирамидальную организационную структуру с жёсткой вертикальной иерархией.

Каморра же исторически никогда не обладала и, забегая вперёд, – никогда не будет обладать этим признаком. С самого начала она представляла собой собрание независимых профессионалов, фрилансеров, преследующих в первую и даже единственную очередь свои личные интересы. Со временем, впрочем, каморристы начали объединяться в сотни мелких автономных кланов, делящихся по районному принципу, каждый из которых в любой произвольный момент мог либо создать союз с кланом другого района, либо войти с ним в состояние войны.

И если отдельный каморристский клан вполне подпадает под определение организации мафиозного типа, то вот Каморра в целом – вовсе не мафия. А лишь обобщённое название для совокупности мафий региона Кампания в целом и её столицы Неаполя в частности.

Иным образом дела обстояли на Сицилии. Там, разумеется, как и на всей остальной территории бурбонского государства, существовала своя организованная преступность. Однако, если можно так выразиться, – вторичная и малозаметная по сравнению с блестящей и пышной столичной Каморрой. Даже не имевшая до поры собственного имени. Обретёт она его лишь в последней трети XIX века, когда в лексиконе журналистов и обществоведов впервые появится новое словосочетание: Коза Ностра.

Почему о ней вдруг заговорили? Да потому что события, последовавшие за объединением Италии, задали сицилийской мафии иной, принципиально отличный от Каморры вектор развития.

А времена и правда наступили смутнее некуда. Ловись, рыбка, большая и маленькая!

Глава 2. Вернись в Сорренто

В Нью-Йорке левкои не пахнут.

Там с Бруклинского моста днями напролёт толпы безработных в Гудзон кидаются вниз головой. Те же, кому повезло чуть больше – или меньше, как посмотреть, – безликими серыми толпами стекаются в тесные офисы, где кланы Рокфеллеров, Ротшильдов и прочих волков с Уолл-стрит выжимают из них все соки до последнего цента прибавочной стоимости. А где-то в незримой вышине, скрытый дымом и смогом, злорадно и оскорбительно хохочет всемогущий Жёлтый дьявол.

Наступает вечер. Измученный город засыпает, тщетно пытаясь найти в душном забытьи сна минуту отдыха и успокоения. И просыпается мафия. Итальянская.

Разумеется, это лишь набор штампов. Кроме мафии. Она существует, она итальянская, и она не дремлет.

Но… погодите. Вас ничего не смущает? Дон Корлеоне, что ты делаешь в Нью-Йорке? Ведь ты сицилиец, ты не можешь здесь дышать полной грудью. Ты же родился в самой, пожалуй, прекрасной на свете стране, воистину – Bel paese. Там, где в маленьком саду созрели апельсины, наклонясь до земли. Какой неведомый ураган сорвал тебя с места и перенёс в эти негостеприимные края?..

Нет, не поймите неправильно. Эта глава вовсе не о том, откуда есть пошла италоамериканская организованная преступность. Тут всё понятно и очевидно: понаехали толпы итальянцев, поселились в Little Italy, понаоткрывали пиццерий. И мафияццерий заодно. Что ж поделаешь, если и то и другое – их неотъемлемые культурные особенности? Которые, безусловно, следует уважать.

Но вот вопрос: а эти толпы итальянцев – они-то откуда взялись? Понятно, скажем, почему существует Чайна-таун. Если нас миллиард, их миллиард, а остальное – китайцы, то где-то этим китайцам надо жить. Это логично. Италия же в планетарном масштабе – страна весьма компактная. В последней четверти XIX – первой четверти XX веков её население составляло всего около тридцати миллионов человек. А эмигрировало из неё за тот же период более четырнадцати миллионов, по самым скромным оценкам.

Что же заставило в буквальном смысле половину страны, не беглецов от правосудия, не преступников, не мафиози, а обычных людей – крестьян, ремесленников, рабочих – вдруг собрать чемоданы, бросить дома и наделы и отправиться в чужие страны, где их не ждал никто, и всё нужно было начинать заново, меньше чем с нуля?

Давайте попробуем разобраться.

Однажды, годах этак в пятидесятых XIX века, Камилло Бенсо ди Кавур, президент совета министров Сардинского королевства, совершал послеобеденный моцион по территории вверенного его заботам государства, предаваясь приятным размышлениям об объединении Италии. Как вдруг внимание его привлекла безобразная сцена: королевские солдаты чистили ружья толчёным кирпичом.

– Скажите государю, – вскричал Кавур, – что у англичан ружья кир… Хотя, нет. Чего короля лишний раз беспокоить, если я и сам могу?..

И немедленно выписал аглицких инженеров, которые принялись возводить новомодные оружейные заводы. Заниматься инновационными технологиями графу понравилось настолько, что, прямо не отходя от королевской кассы, он приступил к реформированию сельского хозяйства, попытавшись осуществить поворот паданских рек путём постройки ирригационного сооружения имени себя: Кавурканала.

Полюбовавшись на пышно заколосившиеся на целинных пьемонтских землях виноградники, усталый, но довольный Кавур захотел съездить в Париж, отдохнуть и развеяться. Тут выяснилось, что не летят туда сегодня самолёты – нормальная ситуация для середины позапрошлого века – и не ходят даже поезда. А вот они-то по остальной Европе уже массово бегали. Италия в этом отставала, и отставала значительно. Пришлось ему спешно строить железные дороги.

Много ещё хороших идей было у нашего графа. Реализации их, однако, мешало досадное обстоятельство: в королевской казне закончились деньги. Кавур погрустнел, но затем светлая патриотическая мысль о единстве страны вновь согрела ему сердце. Не мешкая ни секунды, он отправил Гарибальди разбираться с этим вопросом, а сам принялся терпеливо ожидать финансовых результатов операции.

В это же время на другом конце будущей Италии, в Королевстве обеих Сицилий, ни о каких инновациях и не помышляли. Опорой правившей там династии Бурбонов были латифундисты, крупная земельная аристократия. С их точки зрения, юг итальянского сапога представлял собой живописную буколическую страну, наполненную цветущими полями (маркиза Карабаса!), лугами (маркиза Карабаса!) и тучными стадами (догадайтесь чьими). Правда вот, у тех, кто не был маркизом Карабасом, мнение на этот счёт несколько отличалось… Но кого волнует, что себе воображают эти немытые пейзане, не так ли? Собственность на средства производства им подавай!.. Бунтовщики! Карбонарии!

Короче, там в полном разгаре был феодальный строй, светлое будущее некоторой части человечества.

Ко всем бедам добавлялась ещё и мафия, которой сначала платили бароны, дабы она следила, чтобы крестьяне не слишком бунтовали, а потом, в свою очередь, платили крестьяне – за защиту от баронов, то есть от самой себя.

Поэтому неудивительно, что когда на Сицилии высадился национально-освободительный Гарибальди (напомню, в довершение всех своих многочисленных недостатков Бурбоны были ещё и испанскими оккупантами), – сельская беднота, то есть процентов этак восемьдесят населения страны, встретила его с надеждой и восторгом. Красный дьявол частично прогнал, а частично поразвешивал Бурбонов и баронов, передал Витторио Эмануэле Второму, свежекоронованному монарху объединённой Италии, ключи от Неаполя и уехал дальше по своим геройским делам. Он, Гарибальди, был старый солдат и не знал слова «экономика». Чего никак нельзя сказать о Кавуре.

Вся штука в том, что Королевство обеих Сицилий было вовсе не таким уж бедным государством, каким могло бы показаться на первый взгляд.

Представьте, что вы – крупный феодал. У вас куча земли, на которой что-то там выращивают. Пусть даже производительность этого феодхоза крайне низка, но людишки-то ваши работают в буквальном смысле за еду. Следовательно, – остаётся доход. И доход немалый. Что вы с этими деньгами будете делать? Купите ещё земли? Во-первых, у вас её и так куры не клюют, во-вторых, все пригодные для обработки земли уже принадлежат вашим приятелям, другим феодалам, находящимся в точно такой же ситуации. Начнёте вкладывать в промышленные производства? Так ведь нет их. А создавать с нуля вам лень. Да и вообще, какой смысл? Жизнь-то и без того удалась.

Остаётся эти нетрудовые доходы просто складировать в виде золотых и серебряных монет. Либо в банке (финансовом учреждении), либо в банке (стеклянной таре). Если заниматься этим достаточно долго, этак, скажем, с полвека, то банка постепенно приобретёт очертания известного хранилища дядюшки Скруджа Макдака.

На сокровища королевской бурбонской казны, равно как и на деньги в неаполитанских банках Витторио Эмануэле – читай: Кавуру – удалось наложить лапу сразу же, просто по праву победителя. Оставалось придумать, как добраться до других заветных банок. Но не зря – ох, не зря! – Кавур считался одним из хитрейших политиков своего времени.

– Раз уж мы все теперь живём в великой и неделимой Италии, – сказал он, – негоже нам пользоваться старорежимными деньгами. Да здравствует новое единое и единственное законное платёжное средство – итальянская лира! Короче, граждане, сдавайте валюту!

И со всех концов страны в Пьемонт потекли ручейки золотых и серебряных монет. Не просто так, разумеется, а в обмен на новенькие лиры. Но мы же помним, что наш граф был великим инноватором. А посему новые деньги были изготовлены по последнему слову тогдашней экономической науки, что позволило значительно облегчить – в самом прямом смысле – кошельки верноподданных итальянцев. Уже догадались? Правильно. Деньги были бумажными.

Что?.. Так, кто сейчас сказал «инфляция»?.. Поднимите руку. Ага. Товарищ Гарибальди, будьте так любезны, выведите этого бурбонского шпиона из зала и расстреляйте к чёртовой бабушке!..

Просто чтобы оценить масштабы операции: в процессе унификации валют в бывшее Королевство обеих Сицилий в обмен на эквивалентный объем благородных металлов отправились четыреста сорок три миллиона новых лир. Во всю же остальную Италию, включая само бывшее Сардинское королевство, – всего лишь двести двадцать шесть миллионов. В общем, южная кубышка была успешно распечатана и оприходована.

Но будем справедливы: Кавур старался не для себя. Средства пошли на модернизацию экономики, которая в тот момент молодому государству требовалась как воздух. Италия – вся Италия, не только южная – была страной аграрной и отсталой. Страной, измученной веками междоусобных свар и окружённой кольцом заклятых друзей, совсем недавно имевших статус оккупантов и не отказавшихся бы при случае его восстановить. Страной, ещё лишь готовившейся к Третьей и окончательной войне за независимость.

Даже с учётом экспроприации богатств южных экспроприаторов денег катастрофически не хватало. Поскольку индустриализация по объяснимым причинам проходила под лозунгом «Всё для фронта, всё для победы!», то в первую очередь возводились предприятия военно-промышленного комплекса. Штука, конечно, хорошая и нужная. Вот только большого количества рабочих мест они не создавали. А если и создавали, то не для неграмотных крестьян, а для приглашённых иностранных специалистов. Которым требуется щедро платить. Не говоря уж о необходимости закупок оборудования и сырья. На это тоже нужны деньги. Где их взять? Правильно. Поднять налоги. Северные итальянцы крякнули и до предела затянули пояса. На Юге же и вовсе наступил локальный постапокалипсис.

Опять же, будем справедливы: южан отнюдь не считали гражданами второго сорта. Ну только если чуть-чуть, в силу древних и практически священных традиций итальянского регионального патриотизма, имеющего даже специальное название – campanilismo, что дословно означает «любовь к родной колокольне». Там, на Юге, тоже строились заводы и прокладывались железнодорожные пути.

Но, во-первых, центральное правительство находилось в Пьемонте. Финансирование же периферии, как везде и всегда, осуществлялось по остаточному принципу. Во-вторых, у руля в местной администрации оказались назначенцы с Севера и вернувшиеся из многолетнего изгнания антибурбонские диссиденты. Которые судили о ситуации прежде всего по Неаполю, одному из крупнейших в тогдашней Европе и относительно благополучному городу, не имея ни малейшего представления, что же творится на остальной территории региона.

А происходило там следующее: вместо проклятых латифундистов сицилийские, кампанские, калабрийские и прочие крестьяне вдруг получили открытый рынок и либерализацию цен. Тут выяснилось, что в то время, как их способы земледелия практически не изменились со времён Цицерона, мировая сельскохозяйственная наука сделала некоторые успехи. И себестоимость производства местной продукции превышала рыночную стоимость импортного продовольствия. Можно было бы, конечно, продолжать жить по заветам предков – натуральным хозяйством, питаясь тем, что сами вырастили. Вот только мы же помним про повышенные налоги. Их требовалось платить. А значит, – продавать урожай, пусть даже с убытком. И если при Бурбонах, по крайней мере, была еда, то теперь не стало и её.

Чтобы выжить, нужно было развиваться. Но делать это интенсивным способом – внедрять новые технологи – без денег невозможно. Экстенсивный же путь – перепахать побольше земли – оказался недоступен по другой причине. Живописная природа южно-итальянского Средиземноморья имеет одну неприятную особенность: недостаток пресной воды. Точнее, вода-то была. Но в виде болот. Которые, в свою очередь, образовались в результате хищнической вырубки баронами лесов. То есть и леса у них тоже уже не было. Зато свирепствовали эпидемии малярии и прочих весёлых заболеваний (см. «болота»).

Красивая картинка вырисовывается, правда? Не очень-то похожая на тот образ благодатной Италии, беззаботного края спагетти и мандолин, к которому мы все привыкли. Еды нет, воды нет, растительности нет. Вот только, увы, населена она была не роботами, а живыми людьми. И людей было много. Слишком много.

Впрочем, эту последнюю проблему центральное правительство попыталось решить. Надо признать, довольно эффективным способом: введением всеобщей воинской повинности, которой при Бурбонах отродясь не было.

– Не спрашивайте, что новая итальянская родина сделала для вас! Спросите лучше, когда же вы будете иметь возможность героически сдо… эмм… отдать за неё жизнь! – патетически восклицали сотрудники свежепостроенных военкоматов.

– Погодите, – удивлялись рассудительные южные землепашцы, – так она для нас ничего вроде как пока и не сделала… Наоборот даже.

– Вот и не спрашивайте! – блестящим полемическим приёмом завершали дискуссию их оппоненты.

Если в какой-нибудь тёплый и ласковый летний вечер последних десятилетий XIX века вы забрались бы на вершину Везувия, закрыли глаза и прислушались, то непременно услышали бы доносящиеся со всех сторон неисчислимые тихие хлопки. Это лопалось терпение итальянцев.

Всё больше и больше бывших бурбонских солдат, бывших гарибальдийцев да и просто голодных и доведённых до отчаяния крестьян обменивались красноречивыми взглядами, согласно кивали друг другу, снимали со стены под рубаху Мадонну да доставали обрезы.

На борьбу с этими полубандитами-полуповстанцами правительство бросает стодвадцатитысячный армейский корпус. Разгорается миниатюрная, но самая натуральная гражданская война. В условиях которой, как вы догадываетесь, жить стало ещё лучше, ещё веселей.

Нет, Кавур положительно был гениальным человеком! Настолько гениальным, что, предвидя всё это заранее, предусмотрительно умер ещё в 1861 году, практически сразу же после объединения страны. Со спокойной улыбкой и словами «как хотите, так и выкручивайтесь!» на устах.

Следует признать, однако, что его план модернизации и индустриализации Италии вполне сработал. На помощь измученной державе уже спешил Его Величество Технический Прогресс.

Правда, если бы наш граф узнал, в чём именно эта помощь будет выражаться, то, вероятно, крутился бы в гробу со скоростью хорошего промышленного вентилятора.

4 октября 1852 года. Вот день, который положил начало великому исходу из Италии. Хотя в тот момент никто ещё не подозревал не только о его грядущих масштабах, но и о том, что он вообще состоится. В иных обстоятельствах это было бы и вовсе ничем не примечательное событие – учреждение в Генуе «Трансатлантической компании» с Витторио Эмануэле – читай: Кавуром – в качестве основного акционера. Компания заказала постройку на британских верфях двух инновационных стремительных пароходов и с 1856 года приступила к их эксплуатации.

Но вот незадача: с поиском грузов для доставки в Италию проблем не имелось. Переживавшей индустриализацию стране требовалось всё и сразу. В обратную же сторону отправлять-то было особо и нечего. Суда уходили полупустыми, акционеры подсчитывали упущенную выгоду и расстраивались.

Тут кому-то в голову пришла светлая мысль.

– Слушайте, но ведь у нас же полно груза! Мало того, груза, который сам платит за собственную транспортировку, сам себя загружает и разгружает, не требует присмотра и хоть сколь-нибудь бережного отношения, в силу того, что не может испортиться. А даже если он вдруг и пропадёт за время пути… Ну так и что с того? Деньги-то уже уплочены, а возможные претензии… Кто и кому их в этом случае будет предъявлять?

– Гениально! – сказали акционеры.

И во все уголки страны потянулись бесконечные вереницы рекрутеров и зазывал.

– Там, за туманами, по ту сторону Атлантики, – вещали они, – вас ждут бескрайние плодородные поля, которые некому пахать, цветущие сады, плоды которых некому собирать, и уютные посёлки, в которых некому жить. Стоит лишь протянуть руку, стоит купить билет, – и всё это может стать вашим. Счастье для всех, даром! И пусть никто не уйдёт обиженный!

Голодная и нищая Италия ахнула от восторга. На какой-то миг ей показалось, что она вновь обрела потерянный рай. Увидела путь в землю обетованную.

Нет, я вовсе не хочу сказать, что до конца 60-х годов XIX века итальянцы об Америке ничего не знали. Вспомним хотя бы, кем был Христофор Колумб. Полуторатысячный итальянский корпус сражался в Войне за независимость США. Во времена тамошней гражданской войны итальянцы под командованием генерала Конфедерации Тальяферро, итальянца, дрались с итальянскими солдатами северных генералов Ферреро и Спинолы, итальянцев. Слова Декларации Независимости «Все люди созданы равными…» – принадлежат перу не Томаса Джефферсона, а его друга Филиппо Маццеи. И так далее.

Но до той поры путешествие в Новый Свет было уделом искателей приключений, учёных, авантюристов, беглых преступников, артистов и прочей не слишком обычной публики.

Не являлась новостью и внутриевропейская трудовая миграция. Ещё с начала века итальянский мастеровой люд, в основном из северной части страны, – ремесленники, каменщики, шахтёры, – отправлялся на заработки в более благополучные соседние государства. В первую очередь – Германию и Францию. Но это были относительно кратковременные поездки. Повкалывать пару-тройку лет на износ, заработать денег и вернуться домой, к семье.

Так было раньше. Теперь же в дорогу собирались люди совсем иного сорта. Поголовно неграмотные, не говоря уж об иностранных языках, не видевшие и не знавшие в жизни ничего, кроме скудного клочка земли, отбиравшего на обработку все силы и время; продав и заложив что можно и что нельзя, лишь бы хватило на заветный билет; с чемоданом или тощим узлом в руках – они поднимались на борт парохода, в отчаянной надежде всматриваясь в морскую даль: когда же, когда на горизонте наконец-то покажется она?..

Она, Америка.

Америка!

Первая волна эмигрантов произвела крайне благоприятное впечатление. Как на акционеров пароходных компаний (бизнес начал расти как на дрожжах: спешно строятся и закупаются новые суда, отправляющиеся теперь не только из Генуи, но из Неаполя, Палермо, далее везде), так, внезапно, и на правительства заморских держав. Италию наводняют новые зазывалы и агитаторы, теперь уже иностранные, в первых рядах – бразильские.

– Приезжайте поскорее к нам, дорогие итальянцы, мы вас будем кормить и хорошо с вами обращаться! И каждому дадим земли! Итальяно-бразильяно ола-ола!

В качестве наглядного подтверждения своих слов они раздают красочные проспекты и брошюры, расписывающие, какое изобилие невиданных зверей и прочих радостей жизни водится в солнечной Бразилии. Но был один маленький нюанс, о котором простодушные итальянцы в этих брошюрах прочитать не смогли бы, даже если бы в принципе и умели это делать: с какой именно целью они вдруг понадобились чужеземным вербовщикам.

Ларчик же открывался просто: в 1853 году в Аргентине, в 1865 – в США, а в 1888 – и в Бразилии было отменено рабство. Освобождённые афроаргентинцы, афроамериканцы и афробразильцы на радостях ушли в длительные творческие отпуска. А их рабочие места на плантациях и в каменоломнях стали вакантными. Так что всё совпало крайне удачно. Итальянский зверь, не разбирая дороги и по собственной инициативе, бежал прямо на ловца.

Месяц в трюме. Потолки высотой метр семьдесят. Редкие глотки свежего воздуха из иллюминатора. Красная от ржавчины вода. Скудная еда (к этому, впрочем, было не привыкать). Страдания. Болезни. Смерть.

Выдержали. Вынесли. Доплыли.

Силуэты небоскрёбов на горизонте.

Вздымающая факел статуя Свободы.

Вот он – американский рай!..

Ан, нет. Чистилище. Эллис Айленд.

Болен? Не подходишь!

Нет денег на первое время? Не подходишь!

Несовершеннолетний или старик? Не подходишь!

Позднее к этому добавится и необходимость быть грамотным.

Я не знаю, что случалось с теми, кто не мог пройти миграционный контроль. И сказать по правде, не очень хочу узнавать. Побаиваюсь.

Передовой отряд великой эмигрантской армии проник на территорию Соединённых Штатов, окопался в том месте, которое позднее станет Маленькой Италией, и занял круговую оборону. Нищие, не знающие языка, владеющие лишь примитивными профессиями итальянцы оказались презираемы и гонимы всеми без исключения. И хотя формально они были бледнолицыми, пусть местами и сильно смуглыми, но по общественному статусу располагались разве что чуточку выше негров.

Они брались за любую работу, самую тяжёлую, грязную и низкооплачиваемую. Собственно, другой бы им никто и не дал. Редкий работодатель соглашался иметь дело с этими странными пришельцами. Но те немногие, которые на это отваживались, – вдруг испытывали приятное удивление. Трудолюбивые, исполнительные и покладистые итальянцы не только не доставляли проблем, но и мало-помалу превратились в один из самых востребованных источников рабочей силы на рынке труда. Сам Генри Форд писал: «Итальянцы экономны, способны довольствоваться низкой зарплатой, и, соответственно, им требуется платить меньше, чем обычному ирландцу».

Русские своих на войне не бросают. Итальянцы же не бросают своих в мирной жизни. Другой вопрос, кого именно они считают своими. Не факт, что условный венецианец и условный сицилиец согласятся с утверждением о собственной принадлежности к одной и той же нации. Но вот если речь идёт о родственнике или односельчанине…

Можно сколько угодно иронизировать по поводу гипертрофированной итальянской приверженности семейным ценностям. Да они и сами с удовольствием вместе с вами посмеются. Но эта черта национального характера – мудрость, выкованная дорогой ценой. Закалённая потом, кровью и слезами.

Второй и последующей волнам эмиграции было значительно легче. Со всех сторон к ним тянулись готовые помочь и поддержать руки родственников и земляков, уже успевших закрепиться на новом месте. И они тоже принимались за работу, чтобы вскоре, в свою очередь, протянуть руку помощи кому-то из вновь прибывших.

Маленькая Италия не просто выстояла, но постепенно начала расцветать, если не сказать – процветать. Как грибы после дождя росли магазины, рестораны, мастерские, а чуть позднее – даже банки. Оказалось, что если снять с загорелых итальянских шей их родное правительство, они, итальянцы, как тот гадкий утёнок, расправляют крылья и превращаются в прекрасных работников и успешных предпринимателей.

Схожим образом обстояли дела и на соседнем Южноамериканском континенте. К чести бразильцев и аргентинцев, их рекламные брошюры почти не врали. Всего лишь процентов на семьдесят—восемьдесят, не больше. Хотя тамошние итальянские колонии и столкнулись со значительными первоначальными трудностями, но всё же процедура въезда и адаптации была проще, а местное население, благодаря большей общности языка и культуры, настроено менее враждебно.

Чем прочнее закреплялись эмигранты в обеих Америках, тем сильнее возрастал нескончаемый поток новых итальянцев. Образовалась настоящая миграционная воронка, расширявшаяся и набиравшая мощь с каждым вновь попавшим в неё переселенцем.

Давайте-ка вернёмся в Италию да посмотрим, к чему это привело.

В первом десятилетии свеженаступившего XX века индустриализация по Кавуру наконец-то начала приносить долгожданные плоды. На Севере, во всяком случае. Да и на Юге стало хоть и немножко, но полегче.

Только вот смотрит правительство в окно и видит: и заводы есть, да к станку встать некому. И оборотные капиталы появились, да за плугом никто не идёт. И отцы уехали в Америку, и братья уехали.

Тут великомудрые вожди нации догадались, что если за тридцать с небольшим лет от них разбежалась половина населения страны, то, вероятно, что-то пошло не так. Сели они да стали думу думать, как же теперь из создавшейся ситуации выходить.

Но была в Италии могучая сила, которая никак не могла позволить себе терять время, дожидаясь пока политики что-нибудь порешают.

Основную массу эмигрантов, по крайней мере на первых порах, составляли мужчины. Они отсылали большую часть заработанных денег на родину, поддерживая оставшиеся дома семьи. Дабы впоследствии либо вернуться самим (до сорока процентов от общего числа переселенцев рано или поздно покупали обратный билет), либо, уже прочно обосновавшись на новом месте, вызвать к себе жён, детей и родителей. Нет, разумеется, уезжало и множество семейных пар и даже просто одиноких женщин… Но всё же случилось так, что из Италии ушли в первую очередь мужчины. Побросали посевы до срока.

Воинствующие американские феминистки начинают биться в истерике, когда узнают, что в современном итальянском языке слово femminismo несёт явно негативные коннотации, являясь в первую очередь антонимом слова maschilismo – «мачизм». Это вовсе не означает, что подавляющее большинство итальянцев имеет хоть что-нибудь против женского равноправия. Наоборот: Италия – страна окончательно и бесповоротно победившего феминизма. В самом хорошем и позитивном смысле этого слова. Не того демонстративного и нарочитого, на знамёнах которого начертано «все мужики – сволочи!», а спокойного и уверенного в себе.

Потому что тогда, в начале XX века, они, женщины, встали у руля экономики страны. Нет, не той большой государственной экономики, основной функцией которой является создание гражданам как можно большего числа проблем и трудностей. Она была и остаётся уделом мужчин. А маленькой и скромной экономики домохозяйств. Именно той, однако, от которой зависит, что семья сегодня будет есть на ужин. И будет ли есть вообще.

Женщины пахали землю, женщины работали на фабриках, женщины подписывали юридические документы. Не забывая растить детей и готовить обед. Затем дети подросли. Демографическая ситуация выправилась. И женщины с облегчением переложили на плечи сыновей, ставших мужчинами, часть своих забот. Ушли в тень.

Но найдите самого типичного, самого стереотипного современного итальянского мачо, какого только сможете. Понаблюдайте, как он ходит, распушив павлиний хвост и отпуская направо и налево сексистские шуточки. А потом познакомьтесь с его мамой. Спросите у неё: «Синьора, а кто на самом деле управляет этой страной?» Вряд ли вы получите прямой ответ. Зато это сэкономит вам время на посещение Лувра. Поскольку вы уже будете иметь полное представление, как же выглядит та самая загадочная улыбка Джоконды.

Как бы там ни было, эмиграция нанесла королевству тяжелейший удар. Выше мы говорили в основном об Америке. Но люди разбегались из Италии во всех направлениях. Трудно отыскать на карте государство, претендовавшее на статус хоть сколько-нибудь цивилизованного, в котором в те времена не появилась бы итальянская диаспора. К этому следует добавить и внутреннюю миграцию с по-прежнему депрессивного Юга на начавший поднимать голову индустриальный Север. Деревни и даже целые районы обезлюдели и постепенно вымирали.

Слышали ли вы когда-нибудь песню «Вернись в Сорренто»? Ну вот эту:

Да наверняка ж слышали. Как думаете, к кому обращены эти слова? Кто этот уезжающий, которого призывают вернуться? Любимый человек? Эмигрант, покидающий родину?

Ха!

У песни, написанной в 1902 году, есть совершенно конкретный адресат: премьер-министр Италии Джузеппе Занарделли, в том году посетивший Сорренто с кратковременным рабочим визитом. Другими словами, это открытое обращение трудящихся Соррентского района Неаполитанской области к партии и правительству. Мол, дорогие руководители, у нас тут всё очень плохо. Не бросайте нас! Сделайте хоть что-нибудь по этому поводу!

Вот вы просто представьте, что десятки лучших певцов всего мира, неизменно срывая овации публики, на протяжении более сотни лет исполняют бессмертный хит под названием «Путин, вернись в Пикалёво!»

Нет, ну скажите – как?!.. Как вообще возможно не любить Италию и итальянцев?!..

И государственные мужи находят блестящее, на их взгляд, решение проблемы. Чтобы обуздать эмиграцию нужно что?.. Правильно. Держать и не пущать!

Усиливается выездной полицейский и таможенный контроль, создаётся Генеральный комиссариат по делам эмиграции, в формальную задачу которого входило следить, чтобы эмигранты покидали страну в комфортных и здоровых, с санитарной точки зрения, условиях. Тем более что по Европе уже начинал бродить призрак грядущей мировой войны. А для войны нужны солдаты. Поэтому военнообязанным перестают выдавать проездные документы.

Но отбывающие не хотят, чтобы о них заботились, не хотят уезжать комфортно. Они согласны хоть тушкой, хоть чучелом.

Италия лишь сокрушённо качает головой, бормочет под нос что-то неразборчивое и, не обращая ни малейшего внимания на потуги правительства, продолжает посылать своих сыновей и дочерей к далёким берегам. Пусть теперь и нелегально.

Для неё, этой Италии, Италии простых людей, война была уже в самом разгаре. День и ночь вела она незримый бой со всем миром за место под солнцем. Вот только вместо сабель и винтовок её солдаты сжимали в руках плуги и молоты. А над полем боя звучали не пушки, а музы. Звучали же они потому, что итальянцы вопреки всем конвенциям пустили в ход сокрушительное оружие массового поражения – свою культуру.

Истребительные отряды сопрано и теноров наносили непоправимый ущерб вражеской инфраструктуре, голосами разбивая бокалы и стаканы. Партизанские бригады кулинаров по ночам открывали уютные траттории и ресторанчики прямо в местах массового скопления живой силы противника. Сводные сапёрные подразделения архитекторов и скульпторов возводили неприступные редуты дворцов и памятников. Инженерно-научные части под командованием генерала Маркони без устали обеспечивали связь и управление войсками. Трёхцветнознамённая гвардейская филологическая дивизия имени Данте Алигьери бомбардировала неприятельские города институтами итальянского языка и культуры за рубежом. А с непотопляемого авианосца «Италия» поднимались и вступали в бой всё новые и новые эскадрильи художников, поэтов, мыслителей.

И мир дрогнул. Смешал боевые порядки и, ко взаимному удовольствию высоких договаривающихся сторон, сдался на милость победителя.

Нет на свете другой страны, пережившей столь массовую – не вызванную военными либо другими форс-мажорными причинами – добровольную эмиграцию. Как нет и никаких других эмигрантов, сумевших так кардинально и в столь короткие по историческим меркам сроки переломить мнение о себе.

Если в начале XX века господствующим на планете настроением была неприкрытая италофобия, то сейчас, в какой бы стране мира вы ни находились (ну, может, за исключением Франции), шанс встретить убеждённого италофила едва ли не на порядок выше, чем человека, который итальянцев недолюбливает, не говоря уж – ненавидит.

И за это Италия должна сказать спасибо в том числе и им, своим эмигрантам. Около восьмидесяти миллионов потомков которых ныне разбросаны по всем континентам, практически в два раза превосходя по численности население исторической родины.

Есть у эмиграции начало, нет у эмиграции конца.

Исход из Италии продолжался на протяжении всего столетия. Не закончен он и сегодня. Только в наши дни страну в поисках лучшей доли покидают не крестьяне и низкоквалифицированные рабочие, а молодые учёные и интеллектуалы. Но этот поток, разумеется, уже не идёт ни в какое сравнение с той Великой эмиграцией, продолжавшейся вплоть до 1929 года. Что же сумело обуздать могучую людскую реку, воздвигнуть на её пути мощную плотину?

Для решения этой титанической задачи оказалось достаточно усилий лишь одного юного и весьма – до поры – скромного эмигранта, который 9 июля 1902 года пересёк швейцарскую границу, робко оглядываясь по сторонам и сжимая в руках чемоданчик, содержащий всё его нехитрое имущество.