7
Приснился мне странный сон. Будто мама появилась в камере. Неожиданно. Одета в пальто, которое я купил ей в Москве, где мы с ней останавливались по дороге в Одессу. В мой первый, после института, отпуск мы с ней поехали на отдых и для ее лечения в Одессу.
Это было ранней весной, на Севере еще зима, на Урале – самое начало весны, сразу после выписки мамы из больницы, где сделали ей сложную операцию. Это случилось в Челябинске, почти за год до этого первого моего «северного» отпуска. Мама долго и тяжело болела, выздоравливала медленно, после выписки из больницы жила у Зои.
Я взял в профкоме две путевки в «Аркадию», заехал за мамой и увез ее выздоравливать на Черное море. К теплу, к фруктам, к зелени, к Одесским дворцам и паркам.
Отдохнули мы тогда с ней по высшему разряду – с морскими прогулками, круизом, с театрами, цирком, с экскурсиями по Одесским окрестностям.
К тому времени я уже четыре года отработал на Севере, на Ленских золотых приисках. Когда я заехал за мамой на Урал, оказалось, ей даже не в чем поехать, нет ничего приличного, что можно было бы одеть в дорогу.
Оделись по будничному, доехали на поезде до Москвы. В ГУМ-е, что на Красной Площади, я попросил продавца, симпатичную девушку:
– Сможете одеть мою маму, всю, как есть, с ног до головы?
– Конечно, – засмеялась девушка, – разденем и оденем, как пожелаете.
Сменили все, от нижнего белья, до красивого, из легкого меха, пальто. Обулись в полусапожки, верхний мех, красивые, изящные и главное очень удобные на ноге, что для мамы, с ее больными ногами, было самым важным. Модный костюм, блузка – мать не захотела сменить только шаль, подарок отца.
– Мама, какая же ты у нас красивая! – Мать вся светилась от радости и гордости, как же, дождалась, дожила, сын одевает и обувает.
Именно в этой одежде – и в пальто, и в полусапожках, и с шалью на голове она появилась во сне, сердитая, внимательно так посмотрела на меня:
– Что же это вы с Верой делаете? Неужели… – вдруг махнула рукой, повернулась и пошла, медленно, молча, удаляясь в никуда.
– Мама, мама, постой, что ты хотела сказать, – закричал я, но проснулся. Андрей толкал меня в плечо.
– Саныч, Саныч, проснись, что ты кричишь? – глаза испуганные. Я поднялся, сел, огляделся. Все, кто был в камере, смотрят на меня, и смотрят как-то напряженно.
– Да приснилось… – вздохнул я – что, кричал?
– Кричал, звал кого-то.
Повернулся на другой бок, отвернулся к стене, попытался было, но не смог больше уснуть.
«Что-то не так. Что-то произойдет. Что-то нехорошее»…Я знал еще с детства, что мои сны – вещие…
В этот день меня должны были выпустить из тюрьмы. Под подписку о невыезде. Адвокат сказал мне, что всё уже решено, прокурор и следователь дали добро, он даже назвал дату, когда выпустят.
И вот этот день наступил.
«С вещами на выход!» – вот оно, наконец-то. Я не стал говорить в камере, что меня могут выпустить. Мало ли что. Все в нашей жизни может произойти. Пока не объявят – верить нельзя. К тому же этот странный сон. А снам я верил – они у меня почти всегда сбывались, прямо-таки «вещими» были мои сны. Я это знал еще с детства и верил толкованиям своих снов всегда, сколько себя помню.
Взял с собой немного поесть – печенье, сахар, чай – и на выход.
Почему-то повели в «иваси». Может, оттуда выпустят? Маловероятно – если ты в СИЗО, то и освобождение оформляется через СИЗО. Все это насторожило. Но, может, себе думаю, адвокат со следователем так устроили, посадили через ИВАСИ, вот и освобождают через него. Может, у них документы так оформлены?
Надежда же всегда умирает последней, надеешься же всегда до самого конца.
Просидел в камере «иваси» до вечера. Вечером вернули обратно на «хату», по полному тюремному обряду.
На второй день – «На выход. Без вещей». Значит – или к следователю или к адвокату.
Ждал адвокат. И рассказал невероятное, дикое что-то:
– Ваша сестра написала на Вас «донос». Какая-то странная жалоба. Вот ксерокопия. Прочтите.
Прочел дважды, понять ничего не могу, какая-то квартира, какие-то деньги на подкуп адвоката, следователя, еще что-то непонятное про сына, про дочь.
Может, ошибка, не могла же родная сестра ударить по брату, да еще в такое тяжелое для него время, в такое время, когда родственники объединяются, стараются помочь.
Да нет, написано сестрой, ее рука, ее почерк. Кошмар. Вот уже добрый десяток лет я практически содержал и сестру, и ее детей. Давал им приличную, с неплохим заработком работу, обеспечивал жильем. Они каждый раз переезжали следом за мной, зная, что одним им, без брата, трудно выжить в этой жизни. И в Москве – я приобрел им квартиру на самых льготных условиях – оплата с рассрочкой на десять лет, вноси только ежемесячные мизерные взносы. Взял на работу в собственную компанию. Практически для работы они мне не нужны. Взял их, чтобы платить зарплату, чтобы имели деньги на проживание. И деньги, прямо скажем, немалые. Собственно говоря, деньги эти я платил им из собственного кармана – не плати я эти деньги сестре и ее бездарному сыну, который и должен кормить свою мать, эти деньги, оставались бы у меня.
И вот – благодарность. Донос.
– С жалобой надо разобраться! – Прокурор приостановил мое освобождение.
На неопределенный срок.
Александр выехал сегодня на скошенные поля пораньше. Осмотреть надо все углы, повороты, закругления, уж больно много остаётся там разных «недокосов»! Косилки конные, иной недобросовестный косильщик не справляется с плавным поворотом, не слушает его конь в упряжке – норовистые всё ж кони казачьи. К седлу больше привыкли, не любят работ хозяйственных. А разгильдяев сразу чувствуют, вот и ворочают, где и как им посподручнее, да полегче. А в седле молодцы, боевые кони. Им и самим нравится скакать по выкошенным полям. Свобода, ширь необъятная, только опусти повод, сразу в привычный «галоп» переходит конь казачий!
Но Александр коней знает. Знает и любит. И они к нему с уважением. Только натянул поводок – сразу твердую, управляющую руку чувствует конь. Знает – здесь не порезвишься, не побалуешься. Здесь иди только туда, куда хозяин направляет.
Пораньше Александр выехал не потому, что такая уж спешная «экспедиция» эта. Углы недокошеные никуда не денутся, всегда посмотреть их можно. Бригадир и так знает, где эти «недокосы», и когда их поправить надо. Другая тут у Александра заковыка. День рождения вчера справили сыну младшему. Георгию. В честь деда сына назвали. Изрядно справляли вчера именины, долго. Сыну год исполнился. Как не порадоваться. Особенно после такой беды непредвиденной.
Да, собрались друзья-товарищи, соседи, фельдшера, да Евдокию, бабку-банчиху, пригласили. Еще бы не пригласить, именно фельдшер да Евдокия и спасли мальчонку от верной смерти. И что за напасть, что за зараза навалилась на станицу! То ли «корь» неизвестная, то ли «оспа» смертельная, а все дети-груднички враз заболели! Тело всё крупными пятнами покрылось, зуд ужасный по всему телу. Евдокия ручонки ребёнку связала, чтобы не царапался, простыней туго тело, почти бесчувственное, замотала, да и поит каким-то отваром. А фельдшер поддакивает. Ничего, ничего, мол, травы сейчас нужнее, а лекарства, да какие в деревне лекарства, всё, что есть в фельдшерском пункте, так фельдшер, молодец, и не даёт детям, боится, как бы хуже, говорит, не было. Кому из больных детей бабка успела дать своего травяного отвару, те и дышат еще, хоть и в беспамятстве, а кому не успела, тем, которые заболели первыми, не успели с которыми они с фельдшером разобраться, не определились еще, что за заболевание, и как лечить его, те и поумирали уже. Похоронили, на местном кладбище.
Вот и Александр с Алевтиной, да с другими станичниками схоронили было соседского парнишку, Славку соседского, да и про своего думают – а жив ли ещё? А тут еще Михей этот, конюх, пошли, мол, и к тебе сразу, Петрович, если скончался сынок, так пойду, пока сам-весь на ходу, подготовлю могилку. Бабы в визг на него, мать чуть не в обмороке, а что хитрить, и все так подумали. Пришли домой, а парень-то очухался, увидел родителей, да и заулыбался! Бабы аж в слёзы от радости, мать к колыбельке кинулась, но Евдокия не пустила.
– Не трожь! Рано еще. Посиди рядом, пусть на тебя ребёнок насмотрится, да только не трогай. Не разноси хворь. Ему еще простыни-то раза два-три поменять придётся, тогда уж и посмотрим, что дальше делать будем.
– А фельдшер где?
– Да пошёл фельдшер других ребят посмотреть, ваш то вишь, очнулся уже, а вот в других-то домах помогло ли варево наше? Вот и пошёл проверить. Рад – не рад ведь, небось, что сумели остановить мы заразу неизвестную. Вот и побежал убедиться, помогло ли. В других-то домах. Сколько уж дней не спим ведь с Игнатьичем. Охота ведь убедиться, что не напрасно. А ручонки пока не развязывай. Пусть окрепнет малец как следует. Хочется же, чтобы чистым вырос парень, без рубцов да отметин «оспяных» – красных, рваных, глубоких. Без меня не развязывай, я сама определю, когда срок подойдёт.
И выжили ребятишки с отвара этого! Кто не успел, тем что же, «царство небесное»… А кто успел попить отвару волшебного, те выжили, растут, радуются жизни. Радуются и Александр с Алевтиной, что обошла дом их на сей раз «костлявая».
Мальчонка растёт смышленый такой, уже лепечет что-то по своему, для взрослых непонятному. Мать только понимает его, и переводит для всех лепетания его, переводит на язык человеческий. А вчера и совсем уморил малец всё застолье. За столом же песни, казачьи песни, душевные. А как закончили песню, умолкли все, после песни всегда же пауза образуется, а он, пацан, годик исполнилось! – он и запел! Да так славно вывел мелодию, ни фальши, ни сбоя какого. Так и повторил весь последний припев. Все аж ахнули!
– Вот он, певец растёт. Этот запоет, порадует родную станицу. Весь остаток вечера только и было разговоров про припев этот. Да про мальчонку певучего.
Да уж больно поздно разошлись. Неловко сегодня в контору идти в похмелье этом.
«Прокачусь по полям, проветрюсь, а там уж и за работу!». Александр вот уже четвёртый год председательствует. Избрали его председателем в колхозе «Заря коммунизма», что в деревне Непряхино, три года назад. 33-й год. Господи, нищетато какая! Только что закончились раскулачивания да переселения. Что внесли люди раньше в колхоз, то всё разграблено, растащено по домам, да проедено. Никто же не знал, что надо делать с колхозом этим. С чего начинать, какие земли обрабатывать, чем обрабатывать, что садить-сеять и чем, и где. Ну, дали команду организовать колхоз, его и организовали. С шумом, угрозами, с дракой и унижением, но создали. Объединили людей, лошадей, коров да баранов, снесли в тот колхоз какую-никакую сбрую да снасти разные, а что дальше делать? Никто толком и не знал.
А скот кормить надо, людей кормить надо – ничего же в хозяйстве домашнем не осталось, ни скота, ни лошадей, ни земли-матушки. Всё же в колхоз объединили! Комиссар пошумел-покричал, а что дальше делать и сам не знает. А время идёт, скот вот-вот «падёт», да и люди голодают.
Тогда и решили на общем сходе – раздать всю живнось обратно по домам! Кормить пока тепло выпасом, а к зиме каждый готовит корм скоту, по прежним своим покосам! Молоко и телята остаются хозяевам, а взрослый скот остаётся в собственности колхоза. Зерно и овощи, что собрали, тоже раздать людям. Пусть и съедят, если другого выхода не будет. Кормить-то детей чем-то надо! А когда получим живые инструкции, что нам с этим колхозом делать надо, тогда чтобы скот весь и лошади колхозу возвращены были. А пока так, всё обратно по домам, чтобы не допустить голода в деревне!
Примчался какой-то уполномоченный, грозил прокурором. Тогда казаки выбрали ходоков, те поехали в Челябинск, к какому-то начальству высокому попали, и то начальство их поддержало.
– Молодцы, – сказал главный Председатель, – то, что всё сохранили для колхоза, да еще и людей накормили – молодцы. Дело новое, не для всех понятное, а вот обучим ваших людей на семинарах наших, тогда и оживёт колхоз ваш. А сейчас главное не потерять того, что хоть есть, и людей сохранить, сохранить их веру в Советскую власть. А колхоз ваш жить будет, мы им ещё и гордиться будем. Есть там в вашей деревне мудрые люди, значит будете жить!
Хороший областной Председатель, умный, из казаков видать!
Александра и отправили изучать колхозное строительство на те семинары.
И вот, четвёртый год он уже председательствует. 33-й год. Нищета ужасная. Только что прекратилось дурацкое раскулачивание. А кого раскулачивать дальше было? У всех всё выскребли подчистую.
И с чего начинать? В колхозе этом? Никаких коровников, конюшен не было. Где держать лошадей, скотину? Даже колхозный инвентарь спрятать негде было.
Вот и решили – оставить лошадей, скотину на содержании колхозников на всю зиму. Земельные участки у домов, на хуторах – не обобществлять. Закрепить огороды при хате за колхозниками на вечные времена. Вот посевные земли объединить в одно колхозное поле. Зерно, овощи и всё, что там произрастает на наших землях – всё это объединить в один колхозный доход, в одно колхозное производство. Решили также на сходке – весь урожай делить пополам – половину государству, половину колхозникам на трудодни. Но если план государственных закупок будет больше пятидесяти процентов – выполнять план, остальное делить в колхозе. По трудодням. Кто сколько заработает, тот столько и получит.
Наконец-то стало ясно, кому что делать и когда.
Создали бригады по видам работ, выбрали бригадиров. Через какое-то время снова собрались все вместе.
– Казаки! – Обратился Председатель к колхозникам. – Раз уж так всё произошло, раз уж все мы объединились в колхозы эти, давайте устраивать и жизнь нашу соответственно. Не жить же нам в нищете! Мы же казаки, никогда мы не жили в такой бедности, и теперь не будем. Работать будем! За зиму нам надо построить два коровника и конюшню. Больше не успеем, да и материала нет. А следующей зимой будем планировать свою молочную ферму, маслобойку, ну и ещё что-то придумаем, если материал заготовим. Для заготовки леса отдельную бригаду создадим, чтобы всю зиму в лесу работали. Тогда и удадутся нам стройки наши. Столярка и кузня у нас есть. Да, Василий Дмитриевич, твою кузню эксплуатировать будем. А тебя оформим на работу как кузнеца со стороны. Ты ведь не вступил в колхоз наш, со своей кузней, вот и будешь работать как пролетарий, нанятый колхозом. Заключим договор, будем платить тебе пока натуральным продуктом, а когда заработаем денег – может быть будем платить и деньгами. По возможности. Сам понимаешь, пока её у нас нет!
– Петрович, а как нам с личным хозяйством? Ты нам разрешишь коров-свиней держать? Ну там – кур, гусей, другую живность? Как на этот счет в ваших инструкциях? Что написано?
– Никаких инструкций про это дело у нас нет. Есть договор с Райпотребсоюзом. И с Заготзерном. В этом договоре про частное хозяйство ничего не сказано, сами, говорят решайте. А мы с вами уже в прошлый раз всё это решили – личное хозяйство мы сохраняем. А иначе, чем мы семьи, детей своих, чем мы их кормить будем? Пока еще тот колхоз развернётся! А сейчас в Москве, в правительстве готовится документ, Свидетельство называется, «Государственное Свидетельство», по которому земли наши закрепят за колхозом «на вечные времена»! Так что, наша земля скоро будет, наша собственная. Колхозная!
– Так это что, мы теперь как раньше холопы на барщине трудились, так мы теперь на государство трудиться будем? Они четыре дня на себя работали, а два дня на барина. А мы что же, всю неделю «на барина» трудиться будем? Или выходные тоже прихватим? Как ты, Петрович, это рассудишь? Ты ведь у нас теперь вместо барина!
– Во-первых, никакой я вам не барин. Я такой же колхозник, как и вы. И тоже за трудодни работаю. А во-вторых, не на государство мы работаем, а на себя. Мы же всё, что произведём-вырастим, всё Райпотребсоюзу и Заготзерно продавать будем. Значит, денежки зарабатывать будем. И себе что-то оставаться будет. На себя будем работать, не на барина!
– Ладно, мужики, по делу говорить надо. – Заговорил, наконец, старик Алексеев. Пётр Гаврилович. Недавно вернулся «из переселения», зол был на весь белый свет. Да вот, потихоньку отходить начал. Оттаивать. А что делать! Семью надо всё же содержать. Кормить семью надо. Ничего из того, что раньше было у казака среднего достатка, ничего не сохранилось. Растащили всё. Свои же станичники растащили. Из колхоза этого.
– Хватит нам той политики. Петрович, ты вот сказал два коровника и конюшню. А я думаю, не потянем мы всё это. В одну-то зиму. Коней у хозяев оставить надо. Прокормим коней. Каждый-то по одному-два продержит. У кого нет корму, как у меня например, тем помочь надо. Хотя бы сеном, весной заготовленным. Окупится, Петрович, сено это. Конями окупится. Для них ведь и готовили. А раз содержать негде, у хозяев давайте оставим. А конюшню не успеть нам, да и материалов не хватит. А? Как вы, казаки, смотрите на это? За одну зиму не справимся мы, продержать, выходить скотину надо не за зиму, а за всё время, пока не подготовим места эти, для содержания колхозного. Раз поддержало областное начальство, надо нам готовиться содержать скотину да коней не только в одну зиму. Надолго планировать содержание это надо.
И использовать скотину в хозяйстве разрешить надо. И коней использовать. Нечего им задарма простаивать!
– Да, конечно, согласны, прокормим. Да и себе в хозяйстве подсобим, конями-то! Соглашайся, Петрович, тебе же забот о тех лошадях поубавится!
– Что ж, казаки, предложение дельное. Затверждаем! Составим график работ по колхозу, где-когда и какие лошади работать будут, в лес выделим коней несколько, а остальные, согласен, пользуйте в хозяйстве. Так, глядишь, и сберегём коней-то, а?
Господи, давно ли всё это было! А вот, три года уже прошло, пробежало!
Тогда, в 33-м, после всех решений наших – что началось! Комиссии понаехали, проверяющие, списки составили расхитителей колхозного добра, колхозной собственности. На Александра местные уполномоченные дело завели. Подрыв устоев колхозного строя!
Александр не стал тюрьмы дожидаться. Срочно поехал в Челябинск. Там добился таки приёма у главных партийных начальников. Рассказал им всё. Объяснил, сколько бы «падежа» коней, скота было, не прими они тогда решения этого – по частным хозяйствам сохранить скот.
– Ты вот что, Александр Петрович, поезжай домой, работай, никого не слушай. – Гладышев, секретарь Укома, где-то кому-то позвонил, с кем-то о Непряхино поговорил, погонял «желваки» по скулам, присел напротив Александра. – На неделе мы к тебе приедем. Никак не готовься, пусть всё идет, как всегда шло, показухи не устраивай, чтобы всё естественным было. К нам едет товарищ из ЦК. Из Москвы едет. Колхозы наши посмотреть хочет. Вот мы с ним в Непряхино к тебе и приедем. Там и разберёмся со всеми вашими делами.
Да, большой тога переполох учинили в районе. Представитель ЦК заявил на партийном активе, что у колхоза «Заря Коммунизм» поучится бы надо, как скот сохранить можно, а вы их чуть не во вредители записали! Александра в пример поставил, как смелого председателя, который-де не прячется за инструкции да постановления, сам ищет, а главное – находит лучшие решения в трудных ситуациях.
Начальник из Москвы уехал, а вскоре районное начальство, что под суд грозилось отдать Председателя из Непряхино, то начальство само оказалось врагом Советской власти, исчезло то начальство, и где теперь находится, никто в районе до сих пор так и не знает.
Александр свернул от полей скошенных, на овощные поля. Там, собственно осталась одна картошка, всё остальное уже убрано. Но картофеля много, урожай нонче на картофель. Эх, придумала бы наука комбайн какой-нибудь. Уж больно медленно убирается картошка. А сколько людей собирать приходится на картофельные поля эти. Вся работа в колхозе приостанавливается на время уборки картофельной! Учеба в школах прекращается, домохозяек всех на поля выгоняем! Хорошо теперь на вспашке, как только трактора получили. Маловато их конечно, можно бы посевные площади увеличить. Есть куда расширятся колхозным полям! Да, конным плугом столько не вспашешь. Но трактора получаем. Вот и на следующий год пообещал район аж четыре трактора. К нашим шести, это уже будет десять! С такой техникой можно что-то и солидное планировать. Распашем новый клин, что пустырём стоит, в сторону Миасса, там большая, хорошая поляна. Распашем.
Всё же, что не говори, а немало сделали за три года. А в четвёртом – господи уже 37 кончается, как бежит время! – как-то уже привычно колхоз пошёл на увеличение всех видов хозяйства – и по полю, и по деревне. А что, школу построили, открыли детский сад, хоть небольшой, а клуб организовали. Всё есть где молодым собираться. Надоели посиделки эти по избам, да дворам старушечьим – где-кто пустит попеть да потанцевать. А главное – по трудодням колхозникам платить стали. Да, пока не деньгами, пока зерном да мукой готовой. Овощи никто не берёт, своих овощей на огородах выращивают достаточно. Для овощей обзавелись ларьком собственным на Миасском рынке, продаем теперь овощи, и гладко вроде получается, доход какой-никакой появился. Вроде обжились маленько люди, повеселее стали. А дальше ещё лучше будет.
Только бы не война! Да не «перестройки» новые, разные, непонятные. Ну не дают людям спокойно жить, реформаторы проклятые! Только обживёшься, только на лад всё пойдёт, опять какой-нибудь новый реформатор придёт к власти и ну давай выдумывать что-то своё, никому непонятное. Не успеваешь от них отбиваться. Да еще и не так просто отбиться – враз врагом советской власти признают. «Идешь против установки партии!». А та установка только и есть, что фантазии нового реформатора, дорвавшегося до власти. Господи, как они все надоели! Хоть бы годика три-четыре дали пожить спокойно, не мешали бы работать, а мы бы уж как-нибудь беды бы свои одолели!
Александр подъезжал к конторе колхоза.