IX
Со следующего дня Иван Петрович, работал вместе с остальными з\к колонны на общих работах. Стояли ясные дни, снега не было и по ночам доходило до 15 градусов мороза – земля промерзла и пропиталась влагой от прошедших дождей, схватилась в камень, который не брали ни кирка, ни лом, ни лопата.
Слабосильный колесный трактор, натягивая стальной трос, наброшенный на пень, начинал скользить по мерзлоте, пытаясь выдернуть пень, но это удавалось редко. Тогда з\к начали выбирать пни с корнями идущими вдоль поверхности земли, подрубали эти корни топором, подсовывали под обрубок корня трос и трактору удавалась почти всегда вывернуть пень с большим куском мерзлой земли. Эта земля оббивалась кирками и лопатами, освободившиеся корни обрубались и пень относился на опушку. Работа шла, как и прежде, но медленно и норма выработки на фалангу не выполнялась, что означало перевод фаланги с рабочего пайка питания, на паёк для не выполняющих норму, что означало урезку питания почти в два раза.
Через неделю такого питания и работы на морозе у Ивана Петровича начали шататься зубы, выпадать волосы и кровоточить десны, что свидетельствовало о приближении цинги. Вдобавок тут и там на теле начали появляться чирьи, и он отправился в санчасть с разрешения прораба и нового воспитателя.
В санчасти санитар осмотрел его и поставил диагноз – цинга, что означало перевод Ивана Петровича на питание по больничной норме. В лазарет его не положили, и он отлёживался у себя в бараке, выходя из него только на приём пищи в столовую при лазарете.
Больничный паек был вполне приличный: давали щи и борщ на мясном бульоне, макароны по-флотски и компот из сухих фруктов, селедку и обязательную ложку рыбьего жира перед едой.
Из дома от Аннушки пришла посылка, где были домашняя тушонка, копченая свинина, сахар и чай – всё это собрала тёща Евдокия Платоновна, положив в посылку ещё и вязанный из овечьей шерсти свитер с высоким воротником под самое горло и по две пары носков и рукавиц, зная из письма Ивана Петровича, что работает он под открытым небом, а значит на морозе.
Сосед по каморке, Миронов, приносил из тайги сосновые ветки с шишками: хвою, и шишки Иван Петрович заваривал в кипяток и пил этот отвар – про его целебные свойства он прочитал в одной из книг американского писателя Джека Лондона, который описывал приключения золотоискателей на Аляске.
От усиленного питания и лечебных отваров на хвое, Иван Петрович быстро пошел на поправку и через две недели снова вышел вместе с фалангой на общие работы. Зэки уже закончили раскорчевку вырубки от пней и приступили к валке леса вдоль магистрали, чтобы очистить место для прокладки вторых путей и дополнительных запасных на разъезде.
Надо сказать, что за время его болезни, всем зэкам выдали, наконец, лагерную одежду и теперь все были одеты одинаково: шапка, телогрейка, ватные штаны и валенки, что было весьма кстати, потому, что наступали морозы под 30 градусов и больше. Это была Сибирь, хотя и южная: с морозами, метелями и глубокими снегами, которые зэки убирали с железнодорожного полотна деревянными широкими лопатами.
Работа была вполне посильная, и Иван Петрович поправился окончательно, благо, что вскоре пришла ещё одна посылка от тёщи.
Фаланга втянулась в работу по валке леса и расчистке путей от снежных заносов. В безоблачные и ясные сумерки работать было можно и после захода солнца, которое, здесь, на юге Дальнего Востока садилось позже, чем на родине жены Анны под Омском.
Всё это позволяло выполнять норму, что давало вполне приличное питание: иногда давалось и мясо в борще или с макаронами, а рыба появлялась в мисках зэков почти каждый день – БамЛаг от рыбного побережья Приамурского края находился в дне пути, да и в Амуре туземцы – остяки ловили рыбу в изобилии и сдавали её, мороженную, лагерным снабженцам совсем за бесценок.
За бутылку водку, хотя это и запрещалось, можно было выменять два мешка мороженой рыбы. А запрещалось потому, что местные жители, непривычные к крепким напиткам, очень быстро спивались и становились алкашами, предлагая за пол-литра водки своих жен и дочерей охранникам и поселенцам.
Памятую о совете адвоката, с которым общалась тёща после осуждения зятя, Иван Петрович написал заявление в лагерный отдел по колонизации, где высказал желание стать поселенцем в безлюдных районах Дальневосточного края, чтобы учительствовать где-нибудь в отдаленном селении вместе со своей женой – тоже учительницей.
В отделе ознакомились с заявлением и личным делом, вполне благожелательно отнеслись к его намерениям: партия кинула кличь на освоение Дальнего Востока, молодежь с энтузиазмом ехала по оргнабору в эти глухие места, но учителей и врачей здесь не хватало и каждый специалист ценился особо. К тому же, Иван Петрович был осужден за спекуляцию, не был зверским преступником, и врагом народа, и поэтому вполне мог работать учителем, на должности которого не было соблазнов мошенничества и воровства и неправильного воспитания детей, если бы он был осужден, как враг народа, по 58-й статье УК.
Для рассмотрения вопроса по существу, требовалось согласие жены, и Иван Петрович написал Аннушке подробное письмо о том, какие ей нужно собрать документы и куда их выслать, чтобы они не затерялись и дали положительный ход делу семейной колонизации.
За этими делами незаметно наступил канун нового года – 1936-го. В очередной раз Иван Петрович встречал перемену дат вдали от семьи, но если раньше эти разлуки были по житейским обстоятельствам, то сейчас он впервые встречал Новый год в заключении, как преступник, не совершивший преступления и осужденный невинно по чьёму-то злому умыслу, что было тяжело вдвойне.
Даже колчаковцы в 18-м году выпустили его из тюрьмы накануне Нового года и дали дни отдыха, чтобы он мог встретиться с семьей перед мобилизацией в Белую армию.
Зэки по-своему отмечали Новый год: не как праздник, а как сокращение оставшегося срока заключения на целый год, что увеличивало надежду дожить и до освобождения.
Ушлые уголовники, через вольнонаемных, что служили в лагере на административно – хозяйственных должностях, жили в поселке и свободно входили – выходили из лагеря по пропускам, затарились несколькими бутылками водки. Эти бутылки припрятали под досками пола, чтобы внезапный шмон – обыск, иногда проводимый охраной, не лишил их драгоценной выпивки по случаю приближения срока освобождения на целый год.
Прораб и охрана тоже торопились по домам, и потому смена закончилась раньше обычного и уже в девять часов все зэки были по своим фалангам.
Наступила ясная морозная ночь. Холод крепчал и немногие уцелевшие на территории лагеря сосны и лиственницы потрескивали корой, что свидетельствовало о морозе за тридцать градусов. В бараке было тепло от двух раскаленных докрасна буржуек, куда регулярно подбрасывались новые поленья. Только по углам и по стенам вдоль пола местами серебрился иней – горячий воздух от печей достигал углов успевая остыть, и был не в состоянии растопить эту изморозь.
В середине барака устроили общий стол, куда зэки стащили все припасы, что сберегли в домашних посылках или приобрели в лагерном магазине. Надо сказать, что у многих зэков водились деньги: кому-то присылали переводы из дома, но большинство получало наличные из своей зарплаты.
Если выполнялась норма, то зэкам полагалась зарплата, часть которой высчитывалась за содержание в лагере, а из оставшейся части можно было получить 100 рублей на руки и потратить их по своему разумению в лагерном магазине. Оставшаяся часть зарплаты зачислялась на личный счет зэка, деньги с которого выдавались при освобождении из лагеря. Всего зарплата составляла обычно 300-600 рублей – вполне приличные по тем временам деньги, если учитывать, что начинающие учитель и врач получали примерно столько же.
Уголовники достали спрятанную водку и разлили её по кружкам всем желающим, – каковыми оказались все обитатели барака. Время подходило к полночи, воспитатель сказал короткий тост о том, чтобы им всем дожить до свободы, а если повезет, то и досрочно.
Он намекнул, что им, воспитателям, говорили на курсах политпросвещения, о разработке в новом году новой Конституции СССР и если она будет принята, то обязательно будет амнистия и возможно многие з\к их барака могут попасть под эту амнистию.
З/к послушали этот тост, посмотрели на часы, которые были у некоторых, и аккурат в полночь выпили водку из своих кружек и быстро принялись опустошать стол с едой – закуской. Водки хватило ещё на один разлив, который выпили молча, каждый загадав про себя что– то своё.
Стол мгновенно опустел и зэка разошлись по своим кабинкам, а уголовники устроили игру в карты на интерес или на исполнения желания выигравшего: это разновидность рабства, когда проигравший должен выполнить желание выигравшего, даже если это будет грозить смертью. Впрочем, воспитатель пресекал такие ставки в игре, и обычно играли в деньги под будущую зарплату или под посылку из дома.
Иван Петрович в этих играх не участвовал и вместе с Мироновым ушел в свою кабинку где, улегшись на нары, стал, размышлять о том, что принесет ему этот наступивший, Новый 1936-ой год: – Хуже года минувшего, когда его осудили ни за что, ни про что, на десять лет лагерей – этот новый год точно не будет, а там глядишь, если удастся колонизироваться, то и совсем жизнь может наладиться здесь на Дальнем Востоке, где людей мало совсем, а значит и мало людской подлости, зависти и предательства.
Он давно заметил, что там, где людей меньше, а пространства больше, люди живут дружнее, держатся друг за друга, помогают и сочувствуют другим, потому что сами зависят от природы: если ты сегодня оттолкнешь другого, то завтра, быть может, и он не придёт тебе на помощь в трудную минуту и в безлюдном месте.
– Поселиться бы с Аннушкой и младшими сыновьями где-нибудь здесь в небольшом сельце казацком, где все знакомы и уважают учителей и там спокойно доживать отпущенный век вместе с подрастающими детьми, думал Иван Петрович, расслабившись от пары глотков водки с непривычки.
С самого ареста было не до водки, да и дома, прежде, он употреблял её чисто символически по праздникам, в отличие от царя Николашки, который ежедневно за обедом выпивал три рюмки водки и которого Иван Петрович считал полным ничтожеством и виновником всех бед, что обрушились на страну и на него лично.
– Надо будет зайти в отдел колонизации и справиться насчет моего ходатайства, решил Иван Петрович сквозь свои мечты о свободной и благополучной жизни на поселении.
– Что, Иван Петрович, затаился в своем углу? – вдруг спросил Миронов, приподнимаясь на нарах. – Небось, вспомнил новогодние праздники в своей барской усадьбе? Наверное, и ёлку наряжали, и до поздней ночи застолье длилось, а теперь вот здесь в лагере впервые Новый год встречаешь зэком, как тебе это нравится?
Этот Миронов Михаил Васильевич, тридцатилетний мужчина, успел поучаствовать в гражданской войне в конной армии Буденного пятнадцатилетним парнишкой, потом окончил рабфак и учительские годичные курсы и вернулся работать учителем начальных классов в свой родной хутор на Кубани, но жил отдельно от родителей бобылем.
В тридцатом году его родителей раскулачили, как имевших две лошади и волов, и выслали в Вологодскую область в лесной поселок лесорубов.
Михаил вступился за родителей, писал всюду жалобы на несправедливость относительно родителей, но результата не добился, правда и его самого не трогали, поскольку был красноармейцем и жил отдельно. Но в начале 35 года, кто-то написал донос, на него, что учитель Миронов говорит ученикам о несправедливости раскулачивания его родителей и других хуторян и за контрреволюционную пропаганду относительно колхозов Миронов был осужден на пять лет лагерей, учитывая его красноармейское прошлое. В БамЛаг он прибыл вместе с Иваном Петровичем в одной колонне, и разместились в одной кабинке – как учителя.
– Нет, Михаил, не устраивал отец новогодних посиделок, – ответил Иван Петрович, – да и мало кто в моей юности отмечал новый год. Рождество отмечали, это верно, а новый год не прижился, особенно с ёлкой. Это царь Пётр Первый, обезьянничал праздновать новый год, как в Европе, но ничего у него не получилось, как и во всём остальном у этого царя – кровавого упыря.
– Чем же тебе, Иван Петрович, царь Пётр Первый не угодил, – удивился Миронов.
– Я считаю, что именно с него, царя Петра Первого и начались несчастья земли русской, – ответил Иван Петрович, отвлекшись от своих размышлений о возможном будущем поселении здесь на Дальнем Востоке на постоянное жительство.
– С этого царя и началась деградация династии Романовых, которые, кстати, вовсе и не Романовы были до коронации царя Михаила, а назывались Захарьиными. Я читал в старообрядческой книге, что царя Петра Первого подменили в младенчестве, сразу после рождения, на еврейского детёныша – уж больно он был непохож на своих чисто русских родителей: чернявый, гневливый, несуразного телосложения и запойный. Он потянулся за внешним шиком Европы и отказался от русских правил и обычаев, что веками помогали выживать русскому народу в суровых наших природных условиях.
В Европе только сверху кажется благодать, а души у тамошних народов нет – только выгода и деньги на уме. Вот Пётр Первый по дурости, а может и нарочно, стал ломать Россию через хребет, чтобы всё устроить на европейский манер, с которым он познакомился, когда ездил в Европу и кочевряжился там с их правителями. Со Швецией ввязался в войну, за ненужные болота Балтийские, 20 лет воевал бес толку, и в итоге купил эту Прибалтику у шведов за пять миллионов гульденов, а это был весь годовой доход земли Русской.
На строительстве Петербурга – этого гнилого зуба, положил более миллиона людей. Туда пригоняли крестьян, через полгода они все умирали от болезней и бескормицы, взамен пригоняли новых и, в итоге правления Петра Первого треть населения России погибла в войнах, болотах и от голодухи. Наша жизнь, здесь в БамЛаге, это райское место по сравнению с околотниками на строительстве Петербурга.
Кстати, интересно, почему большевики нахваливают Петра Первого? Может потому, что действуют его методами? Правда тот укреплял свою царскую власть и глумился над народом, а большевики силой тянут народ в светлое будущее, каким оно им видится по их представлениям.
Хотя, надо признать, что кое-что им удаётся. Весь народ посадили за парты на учебу, строят заводы и фабрики, заселяют пустынные земли здесь на Дальнем Востоке, пока только лагерями и колонистами, но ещё Михайло Ломоносов говорил, что могущество России будет прирастать Сибирью.
Вот если бы зверств большевики творили поменьше и думали не о народе вообще, а о каждом человеке в отдельности, может, и мы бы не сидели здесь в БамЛаге ни за что, ни про что.
Иван Петрович замолчал, от обиды и бессилия заскрипев зубами.
– Зря ты, Иван Петрович, обижаешься на большевиков: лозунги и идеи у них верные, а исполнение зависит от людей, которые эти идеи претворяют в жизнь на местах. Вот мы с тобой оба сидим здесь по доносам, так это разве Советская власть виновата, что мерзавцы написали доносы, а другие мерзавцы дали этим доносам ход и осудили нас ни за что?
В Гражданскую войну, пока я, и такие как я, воевали за Советы, ушлые людишки заполонили собой эти Советы и сейчас делают всё, чтобы удержаться у власти, и всякое распоряжение сверху доводят своими делами до абсурда. Да и наверху, у большевиков, судя по всему, идет драчка между собой за власть и влияние в партии.
Смотри, десять лет после Ленина, то один, то другой оказываются наверху: Троцкий, Сталин, Бухарин, Рыков и еще какие-то личности оказывались наверху, а при каждом их них свои людишки и свои взгляды на будущее страны. Вот и разразилась драчка, а ведь известно, что «когда паны дерутся, то у холопов чубы трещат», как говорят у нас на Кубани.
Сейчас, кажется, усатый Сталин побеждает и куда он поведет – одному ему известно. Енох Ягода с соплеменниками, что засели в НКВД в большом количестве, затаились и выжидают команды, а какая команда поступит от Сталина неизвестно: может освободят людей из лагерей, что не виноваты, как мы, а может наоборот будут хватать всех подозрительных элементов и сюда к нам. Это как исполнители делать будут, типа нашего лагерного особиста – Шедвида, мерзкого человечка!
К большевикам у меня претензий нет. Ты вот Иван Петрович, хоть и захудалого дворянского рода, но смог окончить институт при царе, а таким как я не было туда хода, даже для зажиточных. Так бы я и ходил всю жизнь за волами с плугом, если бы не Советская власть, что дала мне возможность учиться и стать учителем, пусть и без институтского образования. И у нас на хуторе, почти все грамоте обучились, кроме ветхих стариков, а при царе почти поголовно были безграмотны – это меня, единственного сына, папаша в школу отправил, а дружки мои при быках остались.
Конечно, и коллективизацию надо было проводить помягче, а то полетели гонцы из района: давайте, все срочно вступайте в колхоз. Кто не согласен, тех раскулачили и выселили на севера.
Вот народ и взроптал и порезали люди скот на мясо, чтобы в колхоз не сдавать свою животину. А пришла весна, и пахать-то наши земли стало нечем: лошадь наш чернозем не берёт, а быков съели. Ничего не посеяли – нет урожая, а отсюда голод начался и много людей, из-за глупостей начальников и своей жадности, померли с голоду в 32-ом году.
Потом наладилось понемногу, трактора прислали, и сейчас родственники пишут, что жить стало получше. И то сказать, даже у нас на Кубани, где палку воткни в землю и вырастет дерево, и при царях были голодные годы: чуть неурожай, так многоземельные кулаки, хлеб за границу продадут для своей выгоды и кто без зерна остался – тот и живёт впроголодь, а бывало и помрёт с голодухи.
Правильно, что земля сейчас стала общая – не может быть дар божий чьей-то собственностью. Надо только на общей земле научиться хозяйствовать, как на собственном огороде.
Без царей жить можно хорошо, если убрать помещиков, кулаков, попов и прочих паразитов присосавшихся к работному люду, а вот без царя в голове у каждого из нас прожить невозможно: жаль, что каждому в черепушку не заглянешь и не увидишь что там: солнышко или потемки. Мне кажется, что у Сталина в голове посветлее будет, чем у многих из правительства и партийного руководства. Поживём – увидим, – закончил свою новогоднюю речь Михаил Миронов и замолчал.
Иван Петрович хотел возразить, что он не верит в светлый разум грузина, но поостерегся: рядом находились другие зэки и любое слово, неосторожное, могло дойти доносом до ушей лагерного начальства.
– Ладно, Миронов, давай спать, завтра на работу, чуть свет, а мы про политику толкуем. Время покажет, что будет и как.
Новогоднее утро выдалось настолько морозное, что по лагерному распорядку общие работы на открытом воздухе были отменены. Сосны накануне потрескивали не зря – было более 37 градусов мороза и небо, затянутое холодной мглой не сулило скорого потепления. Так зэки получили в подарок от погоды нерабочий день. Впрочем, лагерные работы в мастерских и на лесопилках, где можно было отогреваться в помещениях, продолжались, работала и лагерная администрация.
Иван Петрович, решив воспользоваться свободным днем, оделся потеплее, натянул на себя почти все теплые вещи, и пошел в отдел по колонизации, чтобы справиться о судьбе своего заявления на колонизацию вместе с женой и детьми.
Пробежавшись почти через весь лагерь, он заскочил в барак, где располагался отдел по колонизации, который оказался закрытым без объяснения причин. Стрелок охраны ВОХР, что дежурил у входной двери в коридоре, пояснил, что сотрудники отдела выехали на семинар в городе Свободный, где изучают новые правила колонизации зэков, что вступили в действие с нового года по распоряжению наркома НКВД товарища Ягоды.
Делать было нечего, и Иван Петрович направился было в обратный путь до барака, но тут увидел черного котенка, выскочившего из-за валенок вохровца.
– Откуда здесь котёнок в разгар зимы? – удивился Иван Петрович.
– Так кошки берут пример с людей и если есть теплые места и еда, то плодятся и зимой и летом и осенью, тихо, спокойно и без мартовских диких воплей котов, – пояснил вохровец. – Здесь прибилась пёстрая кошка, которую подкармливали, вот она подсуетилась, и недели три назад принесла четырех котят. Сотрудница одного взяла, двух забрали зэки в бараки, а этот чёрный остался – видимо никто не хочет брать чёрного кота – плохая вроде бы примета.
Кошечка с неделю как пропала куда-то: может, кто из зэков увёз на лесоповал и там оставил, а может и сама куда-нибудь приблудилась, только котёнок вот остался. Хочешь, бери его в свою команду – ты человек в возрасте, не будешь мучить животину, как некоторые уголовники.
В прошлом годе, зимой, был случай, когда несколько кошек зэки убили и ободрали шкурки себе на шапки, только ничего не вышло: кожу-то выделывать они не умеют – а животных загубили. Есть же живодеры, прости господи, – закончил охранник и зло сплюнул на пол.
– Что же, возьму, пожалуй, котенка: он чёрный и у меня чёрная полоса по жизни – глядишь, два черных цвета дадут более светлый, как в радуге, сказал Иван Петрович, взял котенка, засунул его под телогрейку и пошел к себе в барак, чувствуя, как тревожно бьётся сердце котенка прижавшегося к груди.
Миронов встретил появление Ивана Петровича с котёнком, которого он вынул из-за пазухи и посадил на матрац, без воодушевления.
– Опять эти интеллигентские штучки и барские замашки, – сказал он. – Чем ты его кормить будешь, подумал об этом? Он же макароны есть не будет, ему мясо нужно, рыба, сметану ещё коты едят, об этом Крылов в своих баснях писал, а где ты всё это добудешь? Только мучить будешь кота от голода и больше никакого толка.
– Ладно, стонать, как-нибудь прокормим одного котёнка всем бараком, а подрастёт и мышей ловить начнёт: вон они шуршат под полом ночами и спать не дают. У столовой крысы бегают – может, из него хороший крысолов вырастет и, вообще, кошки снимают нервное напряжение, чувствуют людскую хворь и ложатся на больное место, предупреждая человека о болезни.
– Ладно, пусть останется, но теперь ты отвечаешь за него, старче, – засмеялся Миронов, взял котенка и положил себе на грудь. Котёнок растянулся на теплой груди Миронова и запел – замурлыкал свою хриплую кошачью песню удовольствия, отчего Миронов заулыбался и стал поглаживать котёнка, который начал подсовывать свою голову под широкую, грубую от тяжелой работы, руку зэка, напрашиваясь на ласку, которой лишила его мать, подавшись в бега.
Иван Петрович прошелся по бараку, спрашивая зэков, нет ли чего-нибудь съестного для котенка, которого он взял дополнительным членом фаланги, но без довольствия питанием от администрации лагеря. Зэки, будучи в благодушном настроении от нерабочего дня и предвкушая ещё парочку дней отдыха, по причине морозов, порылись в загашниках и отыскали кое-что для котёнка: остатки сала на шкурке, обрезки домашней колбасы из посылок, а один дал остатки консервов рыбы в томате. Всё это Иван Петрович собрал в свою шапку и принес в кабинку, где котёнок продолжал нежиться на груди у Миронова. Почуяв запах пищи, котёнок спрыгнул с груди зэка на нары Ивана Петровича и стал настойчиво пробиваться к шапке, из которой струились манящие запахи.
Иван Петрович аккуратно доставал кусочки еды и подсовывал их котёнку, который неутомимо поедал всё, что ему подавали. Решив, что на первый раз достаточно, Иван Петрович закрыл шапку и засунул ее с остатками еды в рукав телогрейки, а котенок с раздувшимся от съеденного животом, прошелся по матрацу к изголовью, там прилёг на подушку и немедленно заснул, вздрагивая во сне, вытягивая лапы и выпуская когти.
– Вот, Миронов, теперь будем жить в кабинке втроём и вести беседы при свидетеле, которым будет этот котенок, – весело сказал Иван Петрович, поглядывая на спящего котёнка. – Тварь живая, а подишь-ты спит, как ребенок, точь в точь, как мой сын Ромочка, когда набегается, наестся и, уморившись, мгновенно уснет, там где его застанет усталость: иногда прямо у меня на коленях, – расчувствовался Иван Петрович, вспомнив своего младшенького сыночка.
– Мне тебя не понять, потому, что детей, у меня нет и, наверное, уже не будет после общих работ в лагере в сырости, да на морозе, даже если и выпустят меня досрочно: я ведь Калинину написал, мол как это так, бывшего красноармейца и учителя по доносу в лагерь упекли, но ответа пока нет.
Впрочем, выйду из лагеря, разыщу родителей, прибьюсь к ним, а там глядишь и женщина по душе отыщется – где наша не пропадала, как говорил наш комэск в Первой конной армии Буденного. Кстати, надо бы и Буденному написать, как его бойцов НКВД ни за что хватает. Говорят, он дружен с самим Сталиным, чем чёрт не шутит, может и поможет своему бывшему конному бойцу – мне ведь пятнадцать лет всего было, когда я убежал из дома и прибился к красноармейцам.
– Размечтался ты Миронов, – остудил его запал Иван Петрович,– эти люди высоко и далеко, им государство обустраивать надо, а не с зэками разбираться, хотя я и слышал, что некоторым повезло и по письмам к Калинину их дела пересмотрели и оправдали. Но это было ещё до убийства Кирова, после чего из НКВД поступила директива усилить борьбу с контрой: скрытой и явной, а чем отчитаться Ягоде перед партией: только количеством схваченных и осужденных, вот органы и хватают кого ни попадя. И по лагерям, так сказать, поднимать народное хозяйство силами заключенных.
– Брось, Петрович, такие речи говорить – одними зэками страну не поднимешь, – здесь весь народ нужен и народ в целом поддерживает власть, даже подтянув ремни потуже, потому что видят перспективы и для себя и для своих детей малолетних. Вот мимо нас поезда едут дальше на Восток, так молодежь с песнями туда едет в необжитые края, глядишь и ты пригодишься там, если выхлопочешь колонизацию.
По всей стране стройки развернулись, а грамотности у людей не хватает, потому и учителя на вес золота. Напишу-ка я Буденному, что арестовывать учителей – это вредительство врагов, затаившихся в НКВД, пусть разберутся с всякими Шедвидами – теперь в НКВД новый начальник, он даст укорот всяким прохиндеям в органах.
– Зря надеешься, Мироныч, ворон ворону глаз не выклюет и не думаю я, что это враги действуют в НКВД и сажают в лагерь невинных: малограмотным людям из низов дали власть вершить суд над людьми, вот они и изгаляются, по своему невежеству, над народом и кичатся своей властью. Плохо, когда чернь приходит во власть – жди крови и лишений.
– Это я, по твоему чернь?– возмутился Миронов, – Ты хоть и захудалый дворянишка, но видать глубоко в тебе сидит дворянская спесь, коль народ не ценишь. Где твой царь Николашка и вся ваша дворянская свора и прочие живоглоты: нет их, смёл народ их на помойку истории и строит новую жизнь, пусть с ошибками и жестокостью по неграмотности.
Но будь уверен: построит народ могучую страну без угнетателей, выучатся простые люди, станут инженерами, врачами, учителями и будут жить свободно – может быть и нам достанет этой свободы чуток, ну а нет, так в том вина не народа и не вождей партийных, а негодяев, которые вредят и искажают линию партии большевиков. Читай газету «Правда» – там всё правильно пишут, а посмотришь, как исполняется эта линия партии на местах малограмотными людьми и выть хочется.
Надо не выть, а помогать людям учиться – грамотный человек не допускает жестокости, если он не мерзавец или враг. Учить людей надо, что большевики и делают, но не успевают, да и врагов много: тут и политические, и уголовники, а хуже всего равнодушные люди, которые только и мечтают, чтобы хорошо поесть – попить, совокупиться и не работать, а лодырничать или изображать работу.
– И про Сталина, ты не прав, Иван Петрович,– продолжал Миронов свою речь. Он хоть и грузин по происхождению, но ведёт себя как русский человек и чувствует себя русским, как сам говорит. Он семь раз был осужден и пять раз бежал из ссылки, несколько лет провел в тюрьме и ссылках и знает, что такое заключение в тюрьме или ссылке, или просто жить на Севере в деревушке Туре, где он отбывал ссылку перед революцией. Но ведь враги кругом, даже в его ближайшем окружении: всякие Свердловы, Троцкие, Зиновьевы и прочие выходцы из местечковых евреев – что им до русского народа?
Страсть к наживе всё перетягивает: я читал «Протоколы сионистских мудрецов» там всё прописано как захватить власть в России и сесть на шею народа – пусть и под видом социализма.
Представь что десять лет назад победил бы не Сталин, а Лев Троцкий – Бронштейн. Он же призывал всех вас: дворян, чиновников, помещиков и прочих, просто уничтожить, чтобы свободно строить новое общество. А теперь прикинь, сколько его единомышленников осталось в партии и в НКВД и то, что мы с тобой оказались здесь в лагере – это их заслуга и их старания.
Я думаю, что через год – другой органы почистят от этой нечисти и, может быть, если не будет войны с немцами, перестанут хватать и сажать невинных – может и нам повезет.
Я, например, надеюсь на амнистию по конституции, а нет, так в лагере устроиться при библиотеке и учить грамоте зэков на курсах ликвидации неграмотности, – я уже говорил с инспектором из политуправления БамЛага: он проявил интерес и обещал помощь в этом деле. Давай и ты, Иван Петрович, уходи с общих работ на ниву просвещения: ты с институтским образованием можешь учить вечерами охранников, поселенцев и прочих свободных людей, что работают на лагерных работах, – тебе и по возрасту будет в самый раз учительствовать в лагере.
– А что, это дело хорошее, – оживился Иван Петрович, – пока решается мой вопрос о колонизации с семьей, можно и здесь учительствовать – я слышал, что и школа вечерняя здесь в лагере есть, но не придал этому значения для себя. Обязательно напишу заявление, чтобы учительствовать в здешней школе, думаю, что, как и везде, учителей и здесь недостаток.
– Ладно, хватит о политике и нашем житье говорить, видишь, котенок проснулся и будет сейчас еды просить: помню, дети мои, когда были совсем маленькие, до года, только спали и ели, наверное, и зверята тоже такие, когда маленькие.
Действительно, котенок проснулся, встал на ноги, потянулся несколько раз, подошел к Ивану Петровичу и стал тереться о его руку, требовательно заглядывая в глаза. Иван Петрович достал узелок с собранной для котёнка едой, достал оттуда несколько кусочков и положил их перед котёнком. Тот понюхал кусочки сала и обрезки колбасы и неторопливо приступил к трапезе. Закончив с едой, он вернулся на подушку, прилег с краю и занялся основным кошачьим делом – умыванием.
Облизывая лапку, он протирал ею свою мордочку. Закончив с головой, котёнок принялся вылизывать бока и живот, что свидетельствовало об его сытости и довольстве жизнью. Двое зэков молча, наблюдали за котенком, чувствуя как спокойствие и довольствие жизнью, переходит от зверька и на них, отвлекая от сложной действительности их бытия в лагере.
Первый день нового года прошёл в отдыхе, дрёме и возне Ивана Петровича с котенком, который вполне освоился на подушке и недовольно пищал, когда Иван Петрович тоже укладывался на эту подушку.
Следующий два дня мороз только крепчал и о работе на открытом воздухе, администрация речи не вела, но чтобы время не шло зря, по баракам устроили политинформацию, и воспитатели по полдня читали статьи из газеты «Правда», номера которой с недельным отставанием попадали в лагерь из почтовых вагонов проходящих поездов из Москвы на Хабаровск и Владивосток.
После очередной читки газет, зэки возвратились, отобедав, из столовой, где Иван Петрович выпросил обрезки мяса для котёнка у поваров, разделывающий тушу лося, убитого вохровцем, когда охрана на дрезине проезжала, и этот лось вышел из леса и подставился под выстрел из винтовки. Такие случаи бывали нередки, охранники, доставляли туши убитых лосей, кабанов, косуль, коз и медведей в столовую, где повара готовили мясные блюда для вольных. Но зэкам тоже иногда перепадал мясной бульон, сваренный из костей и заправленный капустой и свеклой – получался борщ.
Возвратившись из столовой, Иван Петрович положил котёнку пару кусочков мяса, которые котёнок с урчанием съел, потом полизал лапы, потерся головкой о руку Ивана Петровича, улегся на подушку и заскрипел свою кошачью песенку удовольствия жизнью, недовольно пискнув, когда хозяин прилёг рядом.
Делать было нечего, за два дня вынужденного безделья зэки выспались, борщ, сваренный на костях, показался вкусным и вкупе с макаронами по-флотски обед выдался сытным, что располагало зэков к человеческому мурлыканью, то есть разговору на отвлеченные темы: разговор ради разговора. Миронов опять вернулся к политике, благо дневная читка газеты «Правда» дала много новых представлений о жизни страны какой она видится из Москвы.
– Послушайте, Иван Петрович, что вы думаете об успехах страны, про которые пишет газета «Правда» подводя итоги минувшего года? – спросил Миронов, устраиваясь поудобнее на нарах для послеобеденного отдыха, благодаря деду Морозу, освободившему зэков в этот день от работы.
– Думаю, что всё это очередное враньё партийной газеты. Им надо убеждать народ в успехе партии большевиков по управлению страной, вот газета и пишет о несуществующих успехах. Какой дурак поверит, что за год построено около тысячи предприятий: заводов и фабрик – да во всей царской России не было столько заводов, а тут всего за год – чушь это собачья.
– Эх, как ты осерчал Иван Петрович, на Советскую власть, что ни чему уже не веришь хорошему, а во всем видишь обман и насилие. Зачем большевикам врать по цифрам их достижений – ведь цифры легко проверить и эту газету «Правда» читают и за границей и любую ложь там примут с удовольствием, чтобы опорочить СССР и народную власть.
Я вот из читки газет запомнил, что в прошлом году большевики выполнили план электрификации – Ленинский ГОЭЛРО и добыли электроэнергии в два раза больше, чем в царской России в 1913 году, и это после семи лет империалистической и гражданской войны, когда почти всё было разрушено.
Хотя мои родители и незаконно раскулачены, но цифра в 100 тысяч тракторов, которые работают на полях, заменяя миллион лошадей на пахоте и эти трактора изготовлены на новых заводах в Сталинграде, Харькове и других городах, тоже впечатляет. И главное, что свои достижения большевики сравнивают с 1913 годом – лучшим годом развития России при царях. А ведь могли бы сравнивать, например, с 1921 годом – сразу после войны, тогда можно было бы показать развитие страны в 10 или может быть в 100 раз лучше, чем досталось после войны.
Предприятий построено, конечно, не ровно 1000 за год, а меньше или больше, но тысяча звучит громко и коротко. А ещё построили заводы, которых раньше не было вовсе: авиационные, автомобильные, тракторные, по станкам, и по химии и всё это при малограмотном населении, да и вредительства много со стороны внутренних и внешних врагов – помнишь, Иван Петрович, что в каждой газете пишут о разоблаченных вредителях.
Возможно, что некоторые не виновны, как мы, но и сказать, что вредителей нет, даже ты не осмелишься. Ваша братия, дворяне, что позажиточнее тебя были, конечно, вредят, как могут, чтобы вернуть свои поместья, а для этого надо свергнуть большевиков. Есть ещё бывшие купцы, фабриканты и банкиры – те тоже мечтают о возврате к прошлым временам. Вот тебе и враги настоящие, а есть ещё вредители по неграмотности и неумению.
Крестьян сажают на трактора, немного научив и чуть – что трактор ломается от их неумения, а органы НКВД их хватают за вредительство. И за сомнение в успехах власти тоже сажают в лагеря, потому что сомневающийся человек становится нерешительным, хуже работает, не хочет ждать светлого будущего, а хочет жить лучше сейчас и сразу и потому, невольно, тоже становится как бы вредителем нынешней власти. А об уголовниках я и вообще не говорю: вон их, сколько вокруг нас по нарам валяется, а спроси любого – скажет, что не виновен и сидит по ошибке, вроде нас.
Потому я и думаю, что власть Советская – это правильная власть, но много при этой власти людишек мелких, алчных и злобных пристроилось, которые мешают и вредят, а там наверху, в Москве, в НКВД, при каждой человеческой ошибке или недосмотру, начинают искать врагов и составлять планы по разоблачению этих врагов в цифрах и календарях: и под эти цифры попадают невиновные, вроде нас с тобой. Но ведь большинство зэков сидят здесь за реальные преступления против людей или против власти, ты же Иван Петрович, не будешь этого отрицать?
– Нет, не буду, – отвечал Иван Петрович, поглаживая рукой котёнка, который пристроился у него в изголовье, – но как примириться с тем, что я сижу по доносу на 10 лет, и столько же получил наш сосед по бараку, что убил по пьяни жену топором и считает, что так и надо было, и он сидит ни за что.
– Присмотрись все же к этой власти, Иван Петрович, без злобы, как учитель – историк, может и начнёшь понимать их действия и их вождя – Сталина, который, кстати, при царизме побывал и в тюрьмах и в ссылке за то, что был против власти царя за власть народа, как говорят большевики. Сейчас он борется со своими противниками в партии, за строительство сильного государства и собственными силами без займов из-за рубежа, которых никто и не даст. Интересно, по истории, как властители боролись за свою власть и сколько крови людской пролито? – спросил Миронов.
– История людская, как её сейчас изучают, – это сплошная цепь насилий над народами их властителями ради власти и борьба за власть между собой: начиная с древних времен и по настоящее время. Какую книгу ни возьми по истории – это описание правителей, что они делали, и немного о жизни народов в это время.
В борьбе за власть, те, кто жаждет власти, не гнушаются ничего: убивают соратников, даже если это родственники, обманывают, подличают и прочие человеческие пороки применяют и всё ради захвата власти и её удержания. Возьмем, например, Мироныч, династию царей Романовых: обманом они пришли к власти вместо законного представителя Рюриковичей князей – Пожарского, что освободил Россию от польского подлого нашествия.
Захватив власть, это Романовы, по происхождению бояре Захарьины, начали править Россией так, что через триста лет дошли до революции 17-го года: февральской, а потом октябрьской – большевистской. И цари, эти, Романовы, в основном были ничтожествами или мерзавцами: царь Пётр Первый убил свою сестру Софью и сына своего родного, Алексея не пощадил. Екатерина Вторая мужа убила – царя Петра Третьего, ее внук Александр – своего отца Павла Первого убил, а уж, сколько всяких переворотов, интриг и прочих мерзостей было – так и не счесть. – Вот, тебе, Мироныч, и вся история государства Российского, как её написал придворный царский летописец при царе Александре Первом – Карамзин.
Взять другие страны – та же история: властители друг друга режут, травят и гноят в тюрьмах, а те кто их окружает – придворные: те сводят счеты друг с другом – ничего хорошего в истории прошлых веков нет, кроме моря пролитой крови и людского горя.
И при этом, каждый властитель, что у нас, что в других странах, обливает грязью тех, кто был до него, чтобы самому выглядеть хорошим и желательно, прозваться великим. Я вот из книг по истории сделал такой вывод: если властитель занимается своим двором и личной жизнью, то народ живет сам по себе и, в целом, неплохо, а если правитель жаждет славы и могущества, то людская жизнь становится только хуже и ценится дешевле воды из ручья.
Иногда, прихлебателям от истории, удаётся создать мифы о том или ином правителе, и потом эти сказки подменяют собой настоящие исторические факты. Примером тому служат описания деяний царей – императоров России: Петра Первого и Екатерины Второй.
Петра Первого представляют великим царём – реформатором, который сделал Россию сильным государством, а на самом деле он был редким мерзавцем – пьяницей, малограмотный и умственно недоразвитый, и за своё правление разорил страну и отдал её на откуп иностранцам – проходимцам, за что они и создали сказку о великом царе Петре Первом.
Он, как сейчас большевики, строил ненужные города и рыл всякие каналы, чем угробил треть населения страны и навязал в России европейские порядки и власть денег, чего до Петра Первого никогда не было, а мифы об этом царе сочиняли иностранцы и до сих пор они в силе: даже большевики признают его великим царем, для оправдания своих действий.
Царица Екатерина Вторая, тоже привечала иностранцев, поскольку сама была немкой. За власть убила своего мужа, и, поскольку у нее всегда чесалось женское место, то она занималась исключительно своими любовниками, потратив на них огромные деньги, чем разорила страну.
Правда при ней к России присоединились Новороссия и Крым, но они бы и так вернулись в Россию, потому, что время подошло. Кстати, её сын император Павел Первый, которого удавили по приказу Александра Первого, сына Павла, расплатился с долгами матушки, но по истории представляют его, чуть ли не сумасшедшим, чтобы оправдать убийцу – сыночка.
И в истории других стран такие же сказки про их правителей. Одним навешивают ярлык плохой, другим хороший, даже великий, а изучишь внимательно: сплошные Кощеи Бессмертные и бабы Яги из русских сказок правили в тех странах, что Египет, что Греция или Рим.
Думаю и о нашем времени потом будут сочинять сказки: хорошие или плохие, в зависимости от будущих правителей страны. Мне кажется, что нынешний вождь большевиков – Сталин, затеял любой ценой поднять Россию с колен после царей Романовых и для этого сейчас уничтожает партийное руководство, доставшееся ему от Ленина, чтобы заменить их на своих единомышленников, и как всегда, при смене придворных страдают простые люди, вроде нас.
Этому учит история, и ещё, как говорят историки, «история учит тому, что ничему не учит» и все правители тоже ничему не учатся на исторических примерах.
Иван Петрович хотел было продолжить свой исторический урок дальше, но услышал ровное сопение Миронова и, повернув голову, увидел сквозь полумрак, что Миронов сладко спит под его речи. Котёнок тоже похрапывал ему в ухо, примостившись на подушке, и Иван Петрович закрыв глаза, попытался вспомнить жену – Аннушку, детей старших, и младшего Ромочку, и вскоре заснул спокойным сном.
Х
Ночью за стенами барака завыла и засвистела вьюга – мороз сменился снегопадом такой силы, что утром зэки с трудом отворили входную дверь, которую замело по самый верх, а поход в столовую обернулся путешествием вслепую, ибо за крутящимися снежными хлопьями было видно не более двух – трех метров впереди. Работа опять отменялась уже по причине снежной непогоды.
Воспитатель сказала, что года два назад, начальство распорядилось в метель вывести зэков на работы по валке леса, к вечеру некоторых зэков недосчитались и их объявили в побеге, но через два дня, когда метель стихла, собаки отыскали зэков замерзшими, совсем, недалеко от лесосеки. Видимо, они в непогоде потерялись и не смогли найти дороги к колонне. Этих зэков посмертно объявили в попытке к бегству, но больше в метели, которые весьма сильны и продолжительны в этих местах, зэков на общие работы за пределы лагеря не выводили.
В эти метельные дни, Иван Петрович написал письма жене и знакомому по Москве, большевику – Гиммеру, который был пенсионером, но по заслугам мог походатайствовать насчет колонизации Ивана Петровича с семьей на Дальнем Востоке.
Ещё одной заботой, было прокормит котёнка, который не ел хлеба и каши, а мяса, даже в обрезках, в столовой не было: из-за непогоды не подвезли. Выручила посылка от тёщи, пришедшая несколько дней назад к новому году, но выданная ему лишь сейчас и пришедшаяся весьма кстати, поскольку зэков начали кормить по рациону неработающих, хотя их вины в невыходе на работы не было.
Вынужденный отдых и достаток еды позволили Ивану Петровичу вполне оправиться от начавшегося недомогания: зубы перестали кровавить и шататься, новые чирьи не появлялись. Он воспрянул духом, начал брать у воспитателей газеты, читал их внимательно и бурно обсуждал прочитанное с Мироновым, продолжая спорить с ним по всем вопросам, касающимся страны и жизни людей.
Котёнок тоже освоился на новом месте и носился по всему бараку: иногда ему перепадал от зэков кусочек сала или вяленого мяса из посылок и он возвращался с набитым животом в кабинку Ивана Петровича, которого признал за родителя, требуя взамен заботы и ласки, устраиваясь по хозяйски на его подушке или на груди.
– Вот видишь, Миронов, – говорил иногда Иван Петрович, поглаживая котёнка и щекоча пальцами ему горлышко, – животное, а тоже понимает заботу и ласку. Что мешает твоим большевикам и Советской власти проявить заботу о людях, об их жизни – глядишь и пошли бы дела в стране на поправку, и врагов бы поубавилось, коль жизнь налаживается, и не надо было бы людей невиновных по лагерям мучить.
– Удивляюсь я тебе, Иван Петрович: пожилой ты человек и с образованием, а говоришь всякую чушь иногда, и если бы я не знал тебя, то можно подумать, что ты действительно враг и сидишь здесь в лагере по справедливости, – отвечал Миронов, насыпав табаку на клочок газеты и скручивая самокрутку, которую намеревался искурить у печки.
В кабинках курить запрещалось, чтобы не было пожара и дыма по всему бараку и зэки – курильщики приспособились курить у топившихся печек – буржуек, приоткрыв поддувало и выпуская туда табачный дым, который подтягивался в топку, смешивался с дымом от горевших дров и уносился по жестяной трубе прочь в завывания и стоны метели, бушующей за стенами барака.
– Представь себе, Иван Петрович, если всё, что есть в стране отдать людям на их потребление и благополучие, то страна никогда не поднимется с колен, на которые её поставили цари, помещики и фабриканты. Денег взаймы нам капиталисты не дают, строить заводы и поднимать сельское хозяйство приходится своими силами и за свой счёт, а значит за счёт людей.
А тут ещё в Германии фашисты у власти и вслух говорят о новой войне с Россией – значит, нужно оружие и заводы которые его делают. Вот и приходится народу, затянув пояса, развивать промышленность и для поднятия страны и для укрепления обороны.
Ты сам как – то говорил, что на фронте в империалистическую войну ни винтовок, ни пушек, ни снарядов, ни патронов не хватало – потому что царь Николашка этим не озаботился в надежде, что его родственник кайзер Германии Вильгельм не нападёт на Россию.
Николашка ошибся, и миллионы русских людей погибли в той войне, потом твои собратья: помещики и капиталисты устроили гражданскую войну, где и мне пришлось тоже повоевать и тоже оружия не хватало, а то бы мы этих беляков в два счета уничтожили, потому что народ был за большевиков.
В итоге мы победили белых, но всё было разрушено. Потому трудно жили, что всё надо было делать заново. Как говорится: пушки вместо масла; трактора вместо мяса; заводы вместо жилья. Но даже в этих условиях, люди сейчас стали жить лучше, чем при царе, а главное, что с надеждой на будущее, которого при вашей дворянской власти и царях у народа не было, кроме каторжной работы за кусок хлеба и почти полной безграмотности населения страны.
Смотри, Иван Петрович, даже в лагерях нам платят зарплату, и есть санчасть, где тебя подлечили, а при царях разве было такое на каторге и в тюрьмах? И тогда сажали, ни за что, невинных людей, если те хаяли царя и требовали земли крестьянам, а фабрики – рабочим. Ты же сам был эсер и тоже по вашей эсеровской программе был за передачу земли крестьянам, а когда большевики это сделали, то эсеры выступили против, подняли мятеж и много народу от этого погибло.
Я так думаю: хочешь жить хорошо – надо работать хорошо, а пока потерпеть, чтобы поднять страну и защититься от врагов. Лучше жить трудно, чем умереть хорошо.
– Складно ты говоришь, Миронов, – отвечал Иван Петрович, поглаживая котёнка, прильнувшего к его плечу, – тебе бы агитатором работать в партии большевиков, а не в лагере сидеть зэком. Может ты и нынешнего правителя России, которого называют вождём – Сталина, тоже считаешь великим учителем, как пишет газета «Правда», который приведет народ к хорошей жизни, а из страны – СССР сделает великую империю, но не за счет завоеваний, а за счет развития промышленности и сельского хозяйства.
– Ну, лизоблюдов во все времена хватало: на то и холуй, чтобы хозяина хвалить сверх всякой меры. Вот и Сталина подхалимы захваливают, а народу надо в кого-то верить: бога большевики отобрали – народ и верит в Сталина как в бога, хотя сам Сталин неоднократно говорил, что не одобряет такой похвалы и всё, что уже сделано – это заслуга людей – тружеников. Ты, Иван Петрович, был на войне и знаешь, что там, на фронте всё зависит от командира и от веры людей в командира: чуть появятся сомнения в правоте командира – считай, что поражение уже обеспечено и потому Сталин, не очень и возражает против восхвалений себе, чтобы не лишать людей веры, тем более что жизнь-то трудная, а работа только ещё начинается.
Я, например, верю в этого грузина, который не позволяет никому сомневаться в том пути, по которому он решил вести страну и всех кто против него уничтожает: что-что, а историю Сталин знает прекрасно и мягкотелость здесь недопустима.
Ты, же сам, Иван Петрович, говорил о том, что все правители в прошлом, если и добивались своих целей, то жестокостью и повиновением. А Сталин восточный человек и жестокость у него в крови – главное цель, и, по-моему, он её добьётся, даже если понадобиться уничтожить сомневающихся соратников по партии, не говоря уже о врагах: открытых и тайных; внутренних и внешних; а равнодушных, как ты, Сталин заставит работать на страну, даже в лагерях, где мы и находимся.
– Может ты и прав, Миронов: без насилия могучей страны не построить и от врагов отбиваться нужно сплоченно, всем вместе во главе с предводителем – вождем по нынешнем временам, – согласился Иван Петрович, – но слабо я верю в грузинский ум и проницательность, чтобы совершить такое важное дело: и страну поднять до уровня мировых держав по развитию и силе, и людям обеспечить хорошую жизнь всем, а не отдельным сословиям, как при царях.
Хотя из истории известно, что даже у малых народов появляются иногда великие люди, которые и народ делают великим, но на короткое время своей власти, а потом ничтожные наследники пускают эти достижения по ветру и эти народы снова уходят на задворки истории.
Например, монголы при Чингисхане стали великой империей, а сейчас это малограмотный народишка, затерявшийся в азиатских степях. Та же история с персами, египтянами, турками и всеми прочими. Например, был такой народ гунны: кто они никто не слышал и сейчас это неизвестно. Появился у них вождь – Аттила, объединил гуннов и под своим предводительством завоевал пол Европы – даже могучий Рим чуть было не завоевал. Но умер Аттила, и эти гунны исчезли бесследно, как будто их не было.
Мне кажется, что большевики – это те же гунны: появился у них вождь – Ленин, захватили они власть в России и начали строить новое государство. Теперь у них новый вождь – Сталин: он выглядит даже более сильным, чем Ленин. Пусть ему удастся сделать задуманное и построить насилием государство, равноправное для всех. Но как только большевики откажутся от насилия – тут им и конец придет: низкие человеческие наклонности перемогут высокие идеалы.
Пусть те, кто сейчас при власти, и бескорыстны, и честны и идеалисты, но уже их отпрыски начнут возмущаться несправедливостью, по их мнению, что должности и блага не передаются по наследству. Скопить капиталы при их социализме тоже невозможно, и эти наследнички, так сказать, ничего не наследуют и вынуждены начинать строить свою жизнь, как и все остальные исключительно по своим достоинствам и без всяких привилегий.
Наверняка, нынешние правители придумают какие-то привелегии для своих отпрысков и создадут какой-нибудь особый класс управленцев, типа дворянского сословия при царях, но как только появится такой класс, тут и конец всякому равноправию наступит, а там недалеко и до возврата частной собственности на землю, заводы и прочее достояние России, которое сейчас большевики объявили общенародной собственностью и управляют ей от имени государства.
Помяни мое слово, Миронов, уже следующее поколение наследников нынешних революционеров откажется от идеалов социализма, а их внуки и вовсе предадут эти идеалы и страна вернётся в прошлое, типа царизма.
История, говорит, что революцию делают романтики, а её плодами пользуются негодяи. Лишь много позднее, если новый строй и уклад общественной жизни докажут свою экономическую и политическую состоятельность, то революция возвращается и побеждает уже окончательно. Например, во Франции в 1789 году произошла революция, дворянство свергли от власти, королю и его жене отрубили головы и установили власть буржуазии. Но потом власть захватил Наполеон, который из простого офицера стал императором, после него к власти вернулись короли династии Бурбонов и лишь много лет спустя, через новую революцию, во Франции установилась, так называемая, буржуазная демократическая республика, которая существует и по настоящее время.
Попытка установления народной власти, наподобие большевистской, которая была во Франции в 1871 году, – эта попытка была жестоко подавлена буржуазией. Гражданская война в России после 1917 года тоже была попыткой буржуазии подавить народную власть, но тогда, в войну гражданскую, это не удалось.
Но думаю, что тихой сапой, лет через 30-50, большевистская власть рухнет под напором, наследников нынешних большевиков и других, алчущих власти, имущества и денег. Равноправие для всех – это утопия: – был такой деятель в Англии – Томас Мор, который 400 лет назад описал справедливое общество в своём сочинении «Утопия», за что был казнен королем, хотя был министром и дворянином. Кажется мне, что вождь Сталин тоже строит в России страну Утопию, исключительно на своей фанатической вере в марксизм – ленинизм, заменивший ему веру в бога, хотя он и закончил духовную семинарию.
– Не веришь, ты, Иван Петрович в светлое будущее всего человечества и страны – СССР, как маяка освещающего путь в это светлое будущее, – засмеялся Миронов. – Пессимист ты и не по пути тебе со строителями коммунизма, только мешать будешь людям, работать без продыху ради светлого будущего и, наверное, правильно, что тебя посадили в лагерь на перевоспитание, чтобы не путался под ногами строителей коммунизма.
– Зря смеешься, Миронов, в истории ещё не было примера, чтобы рабы построили справедливое государство, хотя и случалось, что раб захватывал власть, окружал себя сторонниками, но в итоге получалось такое кровавое царствие, что народ молил, про себя конечно, о возврате к прошлому – пусть тяжелому, но без зверств.
Сдается мне, что большевики в итоге такое зверское государство и построят, если успеют, и Европа с Америкой их не уничтожат, а заодно и весь русский народ, и всю Россию. Вон Колчак в гражданскую войну раздавал Россию иностранцам налево и направо лишь бы победить большевиков, но не удалось ему этого сделать из-за собственных зверств над народом.
Похоже, что этих большевиков силой извне не победить, и, по-моему, они рухнут изнутри, перессорившись на самом верху, или их наследники сдадут страну врагам, мечтая о том, что сами-то они уцелеют и останутся при власти и при богатстве. Прав, ты, Миронов: нет у меня веры в светлое будущее страны, пока я сижу здесь, в лагере, а моя семья осталась без отцовской заботы.
Вот если выйду на свободу, соединюсь с семьей и удастся жить спокойно, пусть и колонистом, здесь на Дальнем Востоке, тогда может быть и поверю в эти большевистские мечты о светлом будущем. Но, как писал поэт Некрасов: «Жаль только в пору уж эту счастливую, жить не придется ни мне, ни тебе».
И вообще, хватит лясы точить: надо котёнку еды добыть, ему уж точно, где покормили – там и социализм. Пойду к уголовникам, что режутся в карты в дальнем углу, – может у них, что для котёнка найдётся, – закончил Иван Петрович затянувшуюся дискуссию и, взяв котенка на руки, пошел в поисках пропитания ему: при котёнке, как он заметил, еда находилась быстрее, чем по простой просьбе.
Под завывание вьюги прошел ещё день вынужденного безделья: газеты были прочитаны и обсуждены, уголовники играли в карты на интерес, а Иван Петрович с Мироновым вели долгие беседы на любые темы – лишь бы отвлечься.
– Почему в лагере, в бараках нет радио, – возмущался Миронов, – в административном бараке радио есть и на площадке перед ним висит репродуктор на столбе, а в бараках нет ничего. Сейчас бы слушали по радио новости, музыку или о социалистическом строительстве в стране – всё было бы веселей.
Не пойму я, как люди живут в одиночестве по глухим местам, будто медведи в берлоге – мне нужно, чтобы вокруг были люди и не просто были, а по делу. Мы вот здесь лежим по кабинкам: вроде кругом люди, а поговорить не с кем, и дела общего никакого нет.
Правильно большевики говорят, что кто не работает, тот не ест, ибо всем надо работать, а не бездельничать. Иной человек не работает, а ест, значит, он проедает то, что создали другие – то есть является нахлебником у работающих. Раньше такими нахлебниками для народа являлись дворяне, попы, помещики, фабриканты и всякая праздная публика, а сейчас, когда классы отменили, нахлебниками являются бездельники всех мастей, даже если это безделье и вынужденное, как у нас, по непогоде.
– Тебя послушать, Мироныч, так весь народ надо посадить в лагеря, чтобы никто не увернулся от работы, – возразил Иван Петрович, а как же дети и старики, которые не могут работать ещё или уже? И вообще, как быть с семьями, где одни работают и содержат других, по-твоему, нахлебников? Что-то ты от безделья заговариваться начал. Так дело пойдет дальше, совсем с ума сойдешь, и будешь кричать: «Да здравствует товарищ Сталин» или «Спасибо Сталину за то, что я в лагере работаю».
– Причем здесь Сталин, – отвечал Миронов, укладываясь поудобнее на нарах и прикрыв ноги телогрейкой, потому, что вьюга выдувала тепло из барака и понизу ходил холодный ветерок. – Семья, это совсем другое дело: там хочешь, – не хочешь, а надо заботиться обо всех: и старых и малых – деваться некуда.
– Как некуда, – возразил Иван Петрович, – я вот читал, что некоторые дикие племена, например, чукчи, своих стариков в голодное время удавливали веревкой или оставляли в холодном чуме, где те умирали от голода, зато другие выживали. А нынешняя Советская власть говорит, что «молодым у нас дорога, старикам у нас почет». Значит власть, тоже не согласна с твоим утверждением, что все должны работать.
– Не понял ты меня Иван Петрович, – обиделся Миронов, я говорил о здоровых и трудоспособных людях, а не о детях, стариках, убогих и прочих: военных, например, которые не работают, а служат.
Я имел в виду паразитов, которые могут работать, но живут за счёт других. Раньше, такими были помещики, фабриканты и прочая сволочь, живущая за счет труда других, используя власть чиновничью или власть денег. Теперь такими являются отпрыски руководителей высокого ранга, которые считают трудиться зазорным, а также всяческие торгаши подпольные, спекулянты, воры и прочие приспособленцы, живущие обманом за счет трудностей в стране с товарами, едой и жильём. Правда, таких сейчас много меньше, чем раньше при царях и помещиках, но тоже хватает.
На людских пороках жить легче, чем своим трудом созидательным. Вот мы лес сейчас валим под просеку для вторых путей и разъездов на железной дороге. Из того леса строятся дома и школы, даже наши бараки – всё польза, а какая польза от спекулянта, перепродавшего с выгодой товар, не им сделанный и положившего навар себя в карман? Никакой. Всех их надо в лагеря определить!
– Спасибо, Мироныч, что ты повторно посадил меня в лагерь, – язвительно заметил Иван Петрович, – я ведь сижу за спекуляцию, которой не совершал, а ты и меня в захребетники определил, хорош товарищ, ничего не скажешь.
– Так я про настоящих спекулянтов говорю, а не о таких как ты, Иван Петрович, которые по доносу сидят, – оправдывался Миронов.
–Да и торговцы разные бывают. Например, русские купцы организовывали производство товаров и потом этими товарами торговали внутри страны и за границей. Кстати, такие купцы организовали поход Ермака в Сибирь, и мы теперь сидим здесь в лагере на Дальнем Востоке благодаря Ермаку и его последователям. И ваш товарищ Сталин – вождь большевиков, неоднократно говорил, о роли торговли в развитии связей между городом и деревней и он подчеркивал, что Советская торговля – это торговля без капиталистов и спекулянтов в условиях Советского развития страны.
И о семье ты неправильно толкуешь, Миронов, – продолжил свои рассуждения Иван Петрович. Семья – это ячейка общества, как писал Энгельс – коммунистический основатель учения о справедливом устройстве общества и приятель Маркса. Общество состоит из ячеек семейных, как пчелиные соты. Убери одну ячейку и в этом месте будет дырка и чем больше таких дырок, тем слабее эти соты и может общество окончательно развалиться, если семьи ослабнут.
Большевики вначале хотели полностью ликвидировать семьи: мол мужчины и женщины свободны и независимы и вступают в отношения по своему желанию, а детьми будет заниматься государство в специальных учреждениях – детсадах. Но потом большевики опомнились, что на всех детей государственной заботы не хватит, а тут ещё старики и инвалиды и теперь власть Советская всячески укрепляет семью и по мере возможностей помогает семейным людям в устройстве жилья, в содержании детей и стариков. А детсады остались, как места временного содержания детей на день или на все рабочую неделю, пока родители работают и строят социализм.
Но тебе, Миронов не понять ценности семейной жизни, потому что ты холостой. Кстати, почему ты не женился? Внешность в порядке, учитель в станице – это уважаемый человек, наверное, отбоя от невест не было, а ты бобылем остался. Почему?
– Понимаешь, Иван Петрович, рано на войну пошёл и там насмотрелся на женщин фронтовых. Война грязное дело, а для женщины и совсем отвратительное. Смотришь, какой-нибудь командир с санитаркой заженихались – глядь, через неделю его убили, и она уже с другим, а то и вообще в землянке живёт сразу с несколькими бойцами.
Я, по малолетству, со стороны смотрел на эти дела и после меня не очень – то тянуло к женщинам, чтобы для семьи. Побаловаться – это пожалуйста: одиноких женщин после гражданской войны сколько угодно и на любой вкус, а вот для семьи, чтобы жениться, как-то не подвернулась такая.
В добавок я учиться пошел на рабфак, потом курсы учительские, а как приехал учительствовать в станицу, то сам знаешь: учитель там уважаемый человек, и всякие шуры-муры с бабами ему непозволительны, да и не хотелось мне с крестьянкой жизнь связывать – хотелось грамотную жену завести, чтобы было о чём с ней потолковать.
Потом в школе появилась новенькая учительница русского языка, тоже рабфаковка, и вроде бы начали у нас налаживаться отношения, но тут меня арестовали и сюда в лагерь засунули. Я ей написал пару писем: мол так и так, невиновен, если вернусь, то готов жить с ней по закону, но ответа не получил: кто из женщин будет ждать арестанта пять лет? Жена, может, и будет, а посторонняя, даже и не невеста, конечно нет. Но вернусь из лагеря, обязательно женюсь, и чтобы дети были. Надоело в казармах, общежитиях и здесь в лагере среди мужиков жить: всегда в толпе, всегда на людях, а хочется тишины, покоя и своего угла.
– Даст бог и разрешит товарищ Сталин – будет у тебя, Миронов, и свой дом и жена и дети, но для этого надо хорошенько работать в лагере на общих работах и если не надорвёшься и не пришибёт лесиной, то освободишься и осуществляй свои мечты, – засмеялся Иван Петрович, потому, что котёнок вдруг старательно начал лизать его ухо, так же старательно, как до этого он лизал у себя под хвостом.
– Мне же, нужна только свобода, потому, что жена и дети у меня уже есть, но далеко, а семья – она потому и есть семья, что люди живут вместе и одними интересами. Дети подрастают, уходят из семьи в собственную жизнь и становятся просто родственниками.
Моя старшая дочь подросла уже и того и гляди заведёт свою семью: от этого никуда не денешься – такова жизнь. Хотелось бы увидеть внуков и помочь им в их жизни советом и делом, потому и стремлюсь я на волю, и согласен остаться жить здесь на Дальнем Востоке навсегда: колонистом, поселенцем или черт знает кем ещё, но только чтобы вместе с семьей.
Пожалуй, и тёщу возьму с собой сюда. Жена мне досталась по душе, и по характеру подходит, но хозяйствовать по дому не умеет: она с малолетства жила при школе в интернате и вдали от родителей, потом в учительской семинарии училась тоже в пансионе и к домоводству не приучена. А вот тёща, Евдокия Платоновна, та сызмальства и весь свой век занимается домом и всё успевает и всё умеет.
Не поверишь, но даже сено для коровы и дрова в лесу заготавливала сама, пока силы были. И сейчас все домашние дела на ней: приготовить пищу, постирать, навести чистоту в доме – всё на ней держится. Но в нашу жизнь она не вмешивается, так что тёща мне как мать, которой я лишился в семь лет.
Простая крестьянка, моя тёща, но тактична и сдержана, будто получила дворянское воспитание. Возьму тёщу к себе, – окончательно решил Иван Петрович, отстраняя котенка от своего уха, которое покраснело от жесткого язычка котенка, вздумавшего лизать его.
– Чудак– человек, – возразил Миронов, – куда ты тёщу возьмешь? Сюда на нары? Сначала сам получи свободу, а уже потом решай с тёщей будешь жить, или куда-нибудь в пещеру уйдёшь жить, как Робинзон Крузо, которого кораблекрушением выбросило на необитаемый остров, и он там прожил много лет в одиночестве с попугаем и козами: я об этом в книжке читал.
–Ладно, хватит лясы точить, надо в столовую пробираться, видишь, народ уже собирается,– встрепенулся Иван Петрович. Действительно зэки начинали толпиться у входа, чтобы всем вместе, взявшись за руки, цепочкой двинуться к столовой и не пропустить свое урочное время.
Иван Петрович и Миронов подошли к толпе, зэков, которая вытянулась в людскую цепь, и стала исчезать в открытую дверь барака человек за человеком, пока там не скрылось последнее человекозвено. Где – то, в середине цепи, нашлось место и для Ивана Петровича.
Метель кружила, мела и выла, и за сплошной пеленой снега ничего не удавалось разглядеть. Цепочку зэков вёл охотник из местных, который сидел в лагере за убийство тигра, шкуру которого он пытался продать на станции, проезжим китайцам из поезда Москва – Харбин, за что и получил пять лет лагерей. Он каким-то чутьём вывел всех, сквозь снега по пояс, прямо к двери столовой, откуда выходили такие же цепочки зэков и бесследно исчезали за снежными вихрями.
На обед были пустые щи из квашеной капусты и макароны с рыбой, мороженые штабеля которой хранились в продуктовом складе, примыкающем к столовой. Быстро поев, цепочка зэков 6-й фаланги тем же способом вернулась в барак.
Конец ознакомительного фрагмента.