КВАРТИРА №3
Бурное и шумное проживание семейки в квартире номер три объяснялось тем, что там вкушал радости совместной жизни не только дедушка, старичок неопределённого возраста, у которого, на удивление, сохранилось былое обилие волос на лице и голове; но вместе с ним веселье стеснённого бытия разделяли папа (дедушкин сын), мама (повторная жена папы), а также их совместные детки: доченька-ученица десятого класса, акселератка, давно избавившаяся от прыщей, и сынок – институтский парень чёрствого телосложения и необычайно бледного вида, однако иногда весьма шустрого поведения.
По правде говоря, в этой семейке не только будущий молодой специалист имел бледный вид. И по самым разным причинам…
Как-то раз мать семейства выглянула в окно. Она часто смотрела в окно, особенно, когда время приближалось к всеобщему семейному кормлению, вероятно, надеясь увидеть на балконе вместо тонконогой синицы весьма румяного поджаристого гуся с брюхом, туго набитым сочными яблоками.
– Ах, отец, – тихо вскрикнула женщина в тот день, обращаясь к мужу, – тебе не кажется, что из форточки дымком попахивает?
Дедушка, сидевший до того смирно, как, впрочем, всегда в ожидании дежурной миски каши, неожиданно встрепенулся, сжал сухонькие кулачки и, тряся ими над головой, изрёк:
– Я чувствую сладкий запах сражений.
Доченька – школьница, также присутствующая в кухоньке, принюхалась и, скрытно улыбнувшись, вставила:
– И я чувствую этот приторный запах.
– Может быть, дом горит? – не унималась мать, пытаясь всунуть голову в форточку.
Только теперь отец, лёжа на диване в зале, как и подобает главе семейства, соизволил бросить реплику:
– Возможно, запах существует в действительности, но я не ощущаю его после того, как жилец из смежного дома сломал мне нос.
– Кажется, дым из соседней квартиры. Ещё немного помедлим, и наша загорится – Тогда нам всем хана приснится, – ужаснулась жена, на этот раз тщетно прилагая усилия освободить застрявшую в форточке голову.
– Даже если из соседней квартиры, то ничего страшного, – вновь подал голос отец, отдыхавший после напряжённого трудового дня. – Я тоже, когда намедни дымок увидел, сразу подумал, что соседний дом горит, пожарных вызвал. А на следующий день встречаю жильца, так он мне, вместо благодарности, нюхалку-то испортил. Говорит, что у него не квартира горела, а травка курилась. Он, понимаешь ли, нарколог, потому ставит опыты: выращивает какую-то чудесную траву, ухаживает за ней лучше, чем ты на даче за клубникой. Может, и Витя Белуга из десятой квартиры что-нибудь подобное творит, эксперименты ставит? Надо бы сходить всё-таки, проведать.
Мать, наконец, освободившись из деревянной оконной ловушки, удивлённо прильнула к окну, устремляя пытливый взгляд через стекло.
– Не надо никуда ходить, знаю, чем оканчиваются походы к Белуге. Тебя потом от него выносить надо будет… нет у Вити полезных опытов, только самогон и глупые стишки… Кстати, а что же за травка у жильца из соседнего дома?
Отец не решился при детях перечить матери, отложил вояж к Белуге, но, по-прежнему вперив глаза в потолок, задумчиво произнёс:
– А бес её знает, эту травку. Нарколог сказал, что помогает она почти от всех хворей, даже при смерти смеёшься. А главное, очень быстро действует. Он её выращивает на балконе, ухаживает за ней, а потом курит, курит, курит… опыты над собой, значит, ставит, как истинный, бескорыстный, человеколюбивый медик. Тяжело ему, бедолаге, ведь даже живность никакую к опытам не привлекает… Вот только жаль, что нос мне сломал, изверг.
– Ну и как результаты? Он не говорил, не делился впечатлениями? Не лечит ли эта чудная травка, кстати, мигрень, которая меня одолела? – заметно оживилась мать.
– Не знаю, Изольда, что и сказать. Результат нашего разговора у меня на лице… Носа жалко. Получается, что впечатлениями он делился, но было больно. Лично у меня впечатления от встречи совсем нехорошие. А как на голову травка действует – не знаю. Наверное, прекрасно, потому что жилец этот, медик подопытный, вышел из дома только что покуривший – я тогда ещё нюх имел – и был этот эскулап необычайно весел, жизни радовался. У меня пронеслась мысль, что опыты у него проходят успешно… Жаль, скотина, нос сломал, – сетовал Володя.
– Да-а, – приуныла почему-то Изольда, – человек занятой, учёный, опыты проводит… опытный, значит, денег много. Надо бы, Володенька, к нему на приём попасть, проконсультироваться. Может быть, у меня головные боли исчезнут, и я буду наслаждаться жизнью. А если он недоступен на работе, то я согласна к нему в квартиру, с частным, так сказать, приватным визитом.
– Ну-ну, попробуй, – зубами заскрипел Володенька. – только смотри, не ночью. Он по ночам, говорят… как это… это самое… шныряет, что ли.
– Ах, лихо! Неужели, ворует, шельмец? – вскрикнула мать.
– Ширяется, наверное? – в разговор встряла дочь, глупенько хохотнув и закатив глазки с пушистыми наклеенными ресницами.
Отец, никак не утруждая себя подняться с дивана, почесал затылок и неуверенно пробормотал:
– Кажется, да. Ширяется. Я в медицине не знаток. Однако, мать, если хочешь, чтобы всякий бред лез тебе в голову, засорял и без того непросторные извилины, а также чтобы запахи в кухне и в туалете стали для тебя одинаковыми, что неминуемо повлечёт избавление от головных болей, то можешь незамедлительно вызывать пожарных к этому доктору… а вечером обязательно нанеси ему визит и признайся в содеянном, то есть в посильном участии. Лично я, по его словам, если ещё раз наберу 01, следующие праздники в течение лет трёх буду встречать в реанимации.
– Зачем ты о грустном, отец? – всполошилась супруга.
Однако тут же тайно ухмыльнулась, выуживая из памяти давнишний эпизод, когда смелый муж решился (правда, немного «приняв на грудь») покататься на пони в парке культуры и отдыха…
– Да не я ли прихожусь сыном замечательному кавалеристу, да не я ли являюсь славным патриотом и защитником Родины?! Несомненно, я, – спросил и сам же себе ответил Володенька в тот день, с ходу попытавшись оседлать малорослого скакуна.
Приём слегка не удался, Володя чуть не перепрыгнул лошадку, однако этого оказалось вполне достаточно, чтобы выходной день окончился для него на больничной койке…
* * *
Но как он держался! Как держался! Орёл! Смельчак! Истинный потомок кавалеристов в вековой семейной истории. Не плакал! Не стонал! Впрочем, немножко охал.
Изольда вспомнила, как вошла первый раз в палату. Супруг лежал весь перебинтованный, лишь правая ладонь изъявляла некоторые стремления двигаться. Видя несчастного Володю едва ли не в образе мумии, она участливо заворковала:
– Вовочка, ты умираешь?
Среди бинтов, там, где находилась голова, что-то блеснуло.
«Глаз», – догадалась жена.
– Да-а, Изольда, срок бытия истёк, – послышался голос любимого мужа, тоскливый и натянутый.
– Может быть, ты хочешь что-нибудь в последний раз? – смахнула слезу супруга.
– Да-а, Изольда, – по-прежнему звучало оттуда, из-под бинтов.
– Ты желаешь покаяться, Вова? – не унималась жена.
– И не только, Изольда.
– Ты, верно, хочешь выпить?.. закурить?.. Проказник, – в шутку пожурила она.
– И не только, Изольда.
– Может быть, дать тебе лекарство? – Ненаглядная вскочила со стула, повернулась к мужу двумя округлыми нижними половинками и закопошилась в тумбочке.
– Дай, Изольда. Ох, – мучительно слышалось от этого забинтованного кокона; но глаз уже не блестел, а, примагниченный взглядом к заду женщины, сиял, искрился.
Изольда, по-прежнему не меняя позы, перебирала стекляшки и бумажки в поиске нужных лекарств; а в это время у Володи отчего-то расшевелилась ладонь, начиная сокращать расстояние между женской попкой и мужским терзанием.
– Вова, – вдруг спросила супруга, краем глаза улавливая движения благоверного. – Вова, скажи последний раз в жизни: ты хочешь женщину?
Глаз внезапно потух, ладонь затряслась, и через пару минут безмолвия послышалось жалобное прошение:
– Дай, Изольда. Дай напоследок хотя бы потрогать…
Как ей, верной и нежной супруге, было не прослезиться от подобной просьбы, да вот выполнить – никак не было возможности, соседи по палате явно не дремали. Однако, повернувшись к мужу, она утешила:
– Не переживай, Вовочка… Я буду к тебе на могилку приходить каждый день и на неё садиться…
* * *
– Ужинать!.. Ужинать будем, мать? – рявкнул голос из зала и прервал сладостные воспоминания Изольды.
– Будем, будем, – затараторила она и кинулась к работе за плитой.
Вскоре желание помочь изъявила доченька Даша, однако не надолго, ибо из зала стали доноситься загадочные охи-вздохи.
– Ты, отец, чем там занимаешься? – настороженно спросила Изольда.
Вздохи и причмокивания продолжались.
– Пойду, посмотрю, что папа делает, – улыбнулась дочь, готовясь удалиться.
– Нет, Дашенька, я сама, – возразила мать.
Но ничего особенного, как выяснилось, в зале не происходило. Отец лежал смирно, впрочем, с улыбкой и, сладостно вздыхая, просматривал журнал.
– Наконец хоть чем-то занялся, – облегчённо выдохнула Изольда. – Скоро ужин готов. – А заодно поинтересовалась у муженька: – Володя, кстати, как тебе завтрак? Понравился?
Владимир, прервав листать журнал, и не обращая никакого внимания на слова жены, вперил взгляд на обложку.
– Бурда, – произнёс он и вновь продолжил изучение журнала.
– Как, бурда?! – тараща глаза, злобно и громко выжала из себя Изольда; казалось, её гневу нет предела. – Котлеты жирные?!
– Почему же сразу котлеты? – вздрагивая от неожиданного возгласа, пролепетал Владимир. – И почему жирные?
Здесь он удивлённо взглянул на супругу, затем вновь обратил взор на обложку.
– Бурда. Котлеты?.. – пробовал глава семьи нечто оспорить, но был остановлен бордовой от негодования Изольдой.
– Как, бурда?.. Да ведь ты облизывался, старый хряк, слюнями давился, чуть было пальцы себе не откусывал, – бичевала она мужа.
Отец посмотрел виновато на журнал и пожал плечами.
– Может быть, сразу, в запале… Однако вовсе я не облизывался, и вовсе эти, как ты их называешь, котлеты жирные, мне не нравятся. Не в моём вкусе. Правда, они не жирные, а даже наоборот – худые какие-то макаронины.
– Макаронины? – выпучила супруга зенки. – какие макаронины? Котлеты были с рисом. Признавайся, у кого ты ел макароны? Сам себя с требухой выдал, бабник несчастный!
– Постой, постой, мать, – начал врубаться Владимир, понимая, что для него разговор может окончиться плачевно и ненароком усугубиться рукоприкладством со стороны жены, что сулило ему всю будущую неделю применение тонального крема вкупе с пудрой.
– Что постой?! – кипела Изольда, вырастая в глазах мужа и приближаясь к нему явно не с намерением поцеловать.
– Изольдочка, какие макароны худые, какие котлеты жирные? Ведь я говорил тебе про девочек из «Бурды». Они мне не нравятся… и их одежды.
На полушаге жена остановилась и оторопела.
– Какие – Такие девочки? Из какой-такой бурды?
– Из журнала «Бурда». На досуге у нашей доченьки взял полистать. Смотрю… вот… Наташи, Лизы, Маши, Катюши… И ни одна, заметь, не приглянулась. Слышишь, мать? Хорошо слышишь?
– На досуге? Да у тебя, тунеядец, все дни и ночи – один досуг. Лишь кряхтеть и чмокать можешь, глядя на других. Одно успокаивает, что только глядя…
Накалившуюся обстановку разрядил дедушка, мирно дремавший доселе. Он встрепенулся и поднял руки.
Вот он – герой! Былая удаль и отвага!
– Катюши! Катюши! Да-да, Катюши! Эх, бывало, во время войны залезу на «Катюшу» – то на одну, то на другую – и поливаю, поливаю, – громко заскрипел старческий голос; а в подтверждение своих слов дедушка затряс кулаками, изображая, как он строчил из пулемёта.
– Катюши?! Так у тебя их было несколько? – улыбаясь, восхищённо молвил отец.
– А как же! Много! Как только одна выходила из строя, я на следующую вскакивал.
– Эх, тебе раньше можно было менять Катюш, как перчатки… А теперь, дед, СПИД! – вначале с завистью, а затем грозно досадовал Володя; было слышно, как скрипнули его зубы.
Весело выпорхнула из кухни дочь Даша и лукаво улыбнулась:
– Дедушка спит?
– Мала ещё!
– Уши заткни!
В один голос заревели родители на своё чадо – десятиклассницу.
– Отлично, пройдусь, прогуляюсь по улице.
– А ужин? – забеспокоилась мать.
– Потом… Успеется.
Вскоре стукнула входная дверь, и Володя, сокрушённо покачав головой, изрёк:
– Бурда – она и везде бурда… Повзрослела… Про СПИД знает.
Он глубоко вздохнул и отбросил журнал прочь. Неожиданно ему вспомнилось, как неделю назад пришлось сдавать анализ крови.
* * *
Нет, сахара в крови у него не обнаружили, как, впрочем, и иной гадости. Однако повторный анализ обязали сдать. Причём, в достаточно специфическом диспансере.
Очередь за результатами, следует отметить, была небольшая. В отличие от хвостов в водочные отделы, здесь главенствовали вежливость, терпение и относительный покой. Кстати, очередь-то состояла в основном из молодёжи. Почти все готовы были пропустить перед собой любого очередника… Но наглых желающих не находилось. Правда, настроение у ожидающих, судя по лицам, было тревожным… Наверное, что-то изменилось в природе, возможно, магнитные бури навеяли в головы что-то недоброе. Лишь иногда, нарушая тишину, похохатывал рыженький молодой человек, глядевший куда-то в никуда.
После первого же пациента, который вышел из кабинета, Володе прояснилась ситуация и стала понятна таинственная тишина… Нет, тот великовозрастный парень не выходил, а почти выползал из кабинета, с бумажкой в руке. И неслышно плакал.
В очереди появилось оживление, и прошлась некоторая нервозность. Только рыженький по-прежнему блаженствовал, радуясь чему-то своему.
– Ну, что? – взволнованно спросила особа женского пола, по виду которой можно было констатировать: девушка лет шестнадцати, в блестящей красной курточке, яркой, как красный фонарик.
– СПИ-ИД, – сквозь слёзы пропел парень с бумажкой.
Вновь очередь умолкла, затаилась. Вновь тягостные минуты потекли, как смола, долго, нехотя.
– Как? Что? – всё та же сочная спелая девица встретила дежурными вопросами следующего молодого человека, буквально выскочившего из губительного кабинета.
– СПИД! Подонки! Негодяи! Всех напалмом!.. Всех! – голос негодования сотрясал воздух.
Как прежде, рыженький никак не отреагировал на крики, но остальные ждали вердикт для следующего очередника. Впрочем, когда за справкой, вихляя бёдрами и поправляя голубой шейный платочек, отправился то ли мужчина, то ли женщина, присутствующие понимающе переглянулись: только таким сюда и ходить, можно плюс ставить сразу, глядя не на анализы, а на физиономию.
Не ошиблись, угадали.
Некто среднего пола вышел, но на этот раз не заигрывая бёдрышками, а поддерживаемый под руки санитарами. Никто ни о чём не спрашивал, но санитары сами доложили:
– СПИД у него, СПИД!
– Да, у меня спит, на полшестого всегда показывает. Мальчики, приглашаю желающих в номера, – вяло проурчал выводимый.
Наконец очередь дошла и до рыженького.
Ничего особенного. Рыженький выплывал из кабинета спокойно, медленно обернулся к девушке, самой, наверное, любознательной, и сказал безразличным голосом:
– Ну-у, СПИ-ИД. Ну-у и что?
Бедная девушка, казалось, затряслась всем телом. Было от чего! Ей следующей предстояло переступить порог столь страшного кабинета, где одаривали результатами анализов.
Минут пять прошло, и она… вылетела, выпорхнула, энергично захлопала в ладоши. Затворив дверь кабинета, девушка с восторгом посмотрела на бумажку и принялась с благодарным восторгом её целовать.
– Ничего не нашли? – подал голос кто-то из ожидающих; голос завистливый, ядовитый, едкий, разочарованный.
– Нашли! Нашли! – в припадке радости кричала счастливица, не переставая лобызать результаты анализов.
– Что? – удивлённо брякнул всё тот же завидущий голосок.
– Нашли! Ха-ха! Гонорею нашли!
Можно представить, что испытывал в это время наш Володя! Это было что-то между холодильником и баней. Порой его начинало трясти и знобить до посинения, иногда его прошибал пот, а сухость во рту, казалось, превратилась в необратимый симптом. Смутно догадываясь о вероятном заключении врача, он вошёл…
Вышел, как павлин, громогласно объявив, гордо, степенно и надменно:
– Стоите? Стойте, друзья, ожидайте… А у меня ничего нет.
* * *
С каким наслаждением вспоминал он эту историю. Ещё бы! А ведь всякое могли обнаружить эти очкастые эскулапы в белых халатах. Естественно, Володя как примерный семьянин, каким он себя представлял, мог заранее быть спокоен за результат (кроме, конечно, сахара); однако эта Катерина из одиннадцатой квартиры пусть и не разведённая, но не совсем надёжная. Да, впрочем, за один-то раз… да с Катей… да с… В общем, ведь всё нормально? Всё. Значит, проехали.
Нежданно быстро пришла дочь. Не ко времени, едва только Володя намеревался уцепить Изольду возле трельяжа и, глядя в зеркало, насладиться собственным любовным размахом и блестящей изобретательностью. Что поделаешь, вынужден был скоренько привести в надлежащий вид подол халата жены и свои спортивные штаны, то есть занять исходное положение.
Однако глаза Володи, блестевшие от несостоявшегося наслаждения, но огромного желания, могли довести до дочери ненужную для её пытливого ума и незрелого возраста информацию и выдать родителей с потрохами. Необходимо было нейтрализовать ситуацию; а ещё Изольда, пунцовая щёками и горевшая очами, могла нехотя засвидетельствовать дочери о тайном намерении «предков». Нехорошо! Отвратительный пример для молодёжи! Ребёнок приходит с прогулки, дедушка мирно храпит, раздувая занавески, а «старики» шнуркуются перед зеркалом. Что подумает молодая, неопытная, зелёная, можно сказать, особа с десятилетним стажем учёбы в школе? Ничего хорошего. Разве что посоветовать, чтобы родичи посмотрели вначале современные сказки с пышногрудыми «тёлками и мадамами» и гигантскими, не знающих усталости, мужиками, которые «тащатся» по полчаса без перерыва и постоянно лупцуют своих сказочных героинь… партнёрш по мягким человечьим местам и по синюшным от гематом ногам.
Действенное решение было найдено быстро, точнее сказать, молниеносно.
– Дочуля, – начал глава семьи, стараясь нахмурить брови и дышать как можно ровнее. – Дочуля, давно я не видел твоего дневника… даже не припомню, как он выглядит. Принеси мне его, порадуй родительские глаза, подсласти душу. Надеюсь, на этот раз у меня не будет расстройства желудка от вида твоих крепких оценок. Раньше, как припоминаю, из них забор можно было городить.
Удивлённо вскинув бровь, Даша бросила взгляд в сторону «родаков» и, ни о чём не догадываясь, чему-то улыбнулась и примерно последовала исполнять просьбу отца.
– Да-а-а, – удовлетворённо кивая головой, промолвил Володя, немного полистав дневник дочери, – кривая успеваемости, хотя и медленно, ползёт вверх. В прошлом году были двойки и тройки, а в этом, гляжу, двоек мало. – Вдруг он радостно вскрикнул: – Батюшки! Даже четвёрку нашёл! По физкультуре! Горжусь! Гимнасткой, наверное, хочешь быть. Это хорошо, сдвиги имеются. Предмет, конечно, не главный, но мне приятно.
Восстановив свой привычно-бытовой цвет лица, в дискуссию вступила мать.
– Ты что, совок, с дивана сегодня свалился? В этом году уже введена десятибалльная система. Какие сдвиги? Если и нашлись сдвиги, то у тебя сдвиги… по фазе. – Женщина покрутила пальцем у своего виска.
Но глава семейства не сдался.
– Нет, мамуля, я рассуждаю так. Если в прошлом году двойки, в этом тройки, значит, в следующем пойдут четвёрки. А если, глядишь, вдобавок и двенадцатый класс введут для обучения, то, наверное, отличницей станет.
Немного подумав, рассудив, что спорить с супругом – это равносильно заставить ишака написать слово «мама», Изольда удручённо произнесла:
– К двенадцатому классу, возможно, она и будет отличницей, но ты и я – станем к этому времени уже дедушкой и бабушкой.
Однако настоящий дедушка вдруг засуетился. Всё это время, казалось, дремавший, он вдруг очнулся (а ведь его никто не звал, не беспокоил, лишь бы не мешался и спал) и громогласно, как мог и умел, пробасил:
– Дважды два – четыре!
Без слюны плюнув на пол, мать указала на потревоженного свёкра.
– Вот-вот. Дедушка четыре класса окончил, но неплохо сохранился до своих дряхлых лет. К тому же и поёт, правда, теперь каждый день. Нам в такие годы будут другие песни петь, другие молитвы читать.
Но в этот раз главу семьи было не пронять. Он решил сопротивляться и отстаивать своё мнение.
– Ты не торопись, мамуля, – начал он, – с такими оценками естественно, юристом не станешь, но в институт самоуправства – можно попробовать.
Даше, по-видимому, перспектива понравилась, потому как её ладоши соединились, наполняя комнату громкими овациями.
– Да. Мне идея по душе, – залепетала она. – Если слегка подучить математику, подтянуть физкультуру и развить голосовые связки на занятиях по пению, то почему бы и не дёрнуться? Только нужно нанять репетитора. У меня на примете есть один. За пару годиков обучений он меня подтянет… И к тому же недорого возьмёт.
– И с кем ты, интересно узнать, собираешься подтягиваться на занятиях… недорого? – насторожился отец.
– С Гришей Пахарем, знакомым моей подруги Тони…
– С кем?! – казалось, удивлению и возмущению главы семьи нет предела; у него странно задёргалось лицо, а внутри похолодело и затрясло. – С кем? С этим Гришей Пахарем? Знаю я Тоню и Гришу. В прошлом году твой хвалёный Пахарь позанимался с Тоней Залетайло. Достаточно оказалось двух совместных занятий, чтобы через девять месяцев потяжелевшая Тоня залетела, но только не в пединститут; и теперь будет воспитывать не чужих детей, а в первую очередь, своего новорожденного малыша. Лично мне такие подтягивания не по вкусу. А как тебе – не важно, – отрезал отец.
Дашенька надула губки, обиделась на родителя.
– Но мне надо поступить в институт. Ты сам сказал, что в самоуправство пробовать можно. Подтверди, мама, что я способная.
Однако мама на сей счёт усомнилась:
– Конечно, в принципе… если постараться… мозги у тебя в хорошем состоянии, и очень даже возможно, что на самоуправство их хватит, если мы с отцом вложим немного денег. Однако если позанимаешься с Пахарем, а он действительно пахарь хороший, тогда, боюсь, ты поступишь не в институт самоуправства, а намного быстрее угодишь в роддом, и с такими темпами школу окончишь с медалью матерью – героиней, и я буду бабушкой-героиней, а твой отец – дедом-героином… И за эту перспективу мы должны платить твоему Пахарю?! Недорого, блин!
Судя по реакции, глава семейства почувствовал предстоящую прореху в семейном кошельке. Он темпераментно почесал макушку с двух сторон и подозрительно спросил:
– Подожди, мамуля, а ты откуда знаешь, что Пахарь – пахарь хоть куда? И при чём здесь дед-героин?
Несмотря на пониженный тон, которым отец пытался подобраться к истине, в очередной раз проснулся дедушка и вновь затряс руками.
– Я герой! Я настоящий герой!
Мать воспользовалась неожиданной подмогой и незамедлительно перевела разговор в другое русло:
– Дашенька, бери пример со старшего брата. В твои годы он корпел над учебниками, книгами. Даже одну энциклопедию пролопатил. «Энциклопедия для молодых мужчин» называется. Я разок взглянула в эту книжицу. Очень и очень любопытная, просветительная. А уж какие фотографии – и – и!.. Любо-дорого смотреть, – улыбнулась женщина. – Не то что в твоём журнале. Сами жерди – и ноги у них жерди. А в энциклопедии… ого-го! Впрочем, увлеклась. Ты, Дашенька, главное слушайся маму, а я тебя всегда пойму и поддержу… Ох! Забыли! Как же там, в институте связей, наш сын Густав сдаёт экзамен? Сегодня многое решиться должно. Если принесёт «хвост», тогда ему не учиться дальше, а работать на благо общества придётся.
* * *
А в это время Густав, предварительно выпив горсть таблеток валерианы и запив чем-то из небольшой бутылочки, которая сразу же пошла между студентов по кругу, изрёк:
– Для храбрости таблеточки принял и водой святой их обмыл.
Изрёк и вошёл в аудиторию. Приблизился к экзаменатору скромно, неспешно, и, наверное, весьма волновался, потому что со стороны было видно, как основательно его штормит.
«По-видимому, чрезвычайно переутомился перед экзаменом. Бедняжка», – мысленно посочувствовал пожилой преподаватель, кандидат наук, и предложил:
– Тяните билет, пожалуйста, если вас не затруднит, будьте так любезны.
– С-с грандиозным удовольствием. Тянуть я люблю и умею, – на достойное приглашение достойно ответил Густав; однако ручки задрожали, и студент никак не мог ухватить билетик. – Но лучше я приму этот дар из ваших рук.
– Если вам угодно – я поспособствую, – положительно отреагировал светоч науки, выбрал бумажку с вопросами и протянул.
– Благодарствую, – учтиво молвил Густав, неуклюже пытаясь выудить билет из ладони преподавателя.
– Вы так усердно берёте билет, что скоро выверните мой палец, – интеллигентно заметил кандидат наук, без особого успеха выдёргивая перст из крепкой трясущейся ладони экзаменуемого.
– Но я же стараюсь… – Густав наконец поймал билет, но последовали очередные трудности: строчки, как зайцы, прыгали перед глазами, и студент тщетно пытался расшифровать их.
К счастью, на помощь пришёл опыт: Густав прикрыл один глаз, и текст билета сдался.
– Билет номер тринадцать, – разглядел парень и густо заблестел от покрывшего его лоб бисера пота.
– Руки трясутся? Однако вы чрезвычайно нервничаете, переживаете. Иначе, как со слезами, на вас не посмотришь, – вздохнул преподаватель.
– Да, нервы шалят, и трубы горят, – вытирая испарину, молвил Густав.
– Простите, какие трубы?
– Это я к слову, – нехотя ответил студент и почесал кадык.
– Вот и прекрасно. Успокойтесь. Отвечайте на первый вопрос.
Густав вновь прикрыл глаз и вымучил:
– Вашингтон.
– Чудесно! Рассказывайте о Вашингтоне. Соберитесь с мыслями.
– И куда?
– Простите, что куда? – удивился преподаватель.
– Куда собираться.
– Нет, никуда собираться пока не надо. Для начала ответьте на первый вопрос, а позже я укажу вам путь… Итак, Вашингтон – это…
– Вашингтон – это… это… – Было видно, что мысль Густава притаилась где-то среди извилин и упорно не рассекречивает себя.
– Вашингтон – это… Ну же, студент, дерзай. География – великая наука, и ты обязан её знать, – слегка закапризничал светило наук.
– Вашингтон – это…
Густав мучительно копался у себя в мозгах, но нужного шарика не находил.
– Вашингтон. Вспоминайте, друг мой, не волнуйтесь, не торопитесь, но помните: время – деньги…
– Да, деньги! – осенило студента. – Вспомнил! Вашингтон – это мужик, нарисованный на долларе. Наверное, хороший мужик, если на хорошие деньги попал. Не каждому дано…
– Видится мне, что на хорошие деньги попал не только Вашингтон, если вам больше нечего добавить, – удивился преподаватель, потирая левую ладонь. – Впрочем, вы можете дополнить, кем он был и какой город назвали в его честь?
– Кем он был? Ну-у, если портреты пишут с натуры и если есть женщины натурщицы, тогда, значит, он был мужчиной натуралом… или натуралистом, – блеснул эрудицией Густав, постепенно восстанавливая выжимать мысли.
Ответ озадачил экзаменатора и смутил, поэтому он принял легко предполагаемое решение:
– А каков второй вопрос?
– Латвия, – выдавил Густав и почесал голову.
– Великолепно! Рассказывайте про Латвию, – нетерпеливо заёрзал преподаватель, и ладошка его ещё больше засвербела и вновь подалась к студенту; однако и в этот раз ничего посчитать не удалось.
– Латвия – это… страна, – попал в точку Густав.
– Наконец-то! – воскликнул кандидат наук. – Сколько же можно выдаивать ваши глубоко засекреченные познания? Или вы нарочно тяните кота за?… – раздражённо бросил он, но уточнять не пожелал, за какой кошачий орган взялся Густав. – Итак, Латвия – это государство…
– Да, Латвия – это государство, – испуганно вторил студент. – Там… там…
– Скажите на милость, откройте тайну, юный агент, – терял самообладание преподаватель, – выдайте мне хотя бы, на каком языке там разговаривают?
– Там… там… – заикался Густав.
– Да, там!!! Ну, вспоминай, бестия, сатрап! Я тебе подсказку дам. В Италии на итальянском, во Франции на французском. В Латвии…
– На латинском, – догадался студент, обнажив в улыбке жёлтые, утомлённые курением зубы, и задышав на преподавателя запахом лосьона «Лесной».
Как итог, небольшая седая поросль на голове кандидата принялась медленно возбуждаться и превращаться в стрижку «ёжик».
– Боже! – истерично воскликнул он, опять подсовывая левую ладонь… безответно. – Пусть будет По-твоему… Однако ваши знания заслуживают оценку «два». Впрочем, я дам… я дам… я даю вам ещё один шанс выудить из вашей сокровищницы – головы спасительный ответ. Поднапрягитесь и вдумайтесь в вопрос. Только не чрезмерно напрягайтесь, в аудитории душно… Итак: что импортируем мы из Индии?
– Вы? Из Индии?
– Да. Мы из Индии.
– Из Индии? – Глаза Густава расширились до размеров преподавательских линз в очках, в них вспыхнули огоньки, характерные после принятия внутрь средства, типа лосьон или лекарственное народное средство боярышник.
– Извольте потрудиться, дружище. Что наша страна закупает в Индии?
– У Индии мы покупаем… – тужился Густав.
– Ну, вспоминайте! Взбодритесь! Опять даю наводку. Утром вы встаёте… Слоники на этикетке… Вы пьёте… Прилив бодрости, настроения, голова ясная, желание учиться…
– По утрам? Точно по утрам? – Изумление Густава было предельное, а глаза приняли размер вытянутой преподавательской ладони.
– Да, каждое утро! Для тонуса! Для настроения!.. – бесился учёный старец, шаря глазами по своей ладошке.
– Не знаю, Семён Семёнович, – наконец разродился студент. – Честно сказать, слоников на этикетке я не разглядел, но нарисованные огурцы помню отчётливо. Значит, в Индии мы закупаем рассол.
Казалось, очки кандидата наук медленно приподнялись, а ладонь, по-прежнему страждущая, но пустая и остававшаяся без работы, резко дёрнулась в исходное положение и захлопнулась.
– Больше шансов я вам не дам. Вы, Грызлов, несчастный нахал. Идите. Два.
И тут Густав вовремя вспомнил о денежных знаках, кои припрятала ему мать, заботясь о положительном результате экзамена.
– А у меня, Семён Семёнович, имеется десять… – таинственно шепнул студент и пошелестел в кармане.
– Тогда… тогда два, – понял преподаватель, что пришло время вновь привести в действие левую ладонь.
– Мой ход – пятнадцать.
– Тянет на двойку с плюсом.
– Кладу двадцать.
– Теплее, дружище, смелее и, главное, чаще, – питал надежду старичина.
– Ну, знаете… тридцать. Или вынужден согласиться с парой, – памятуя, что тридцать – это число окончательное, ибо остальное ушло намедни в ресторане и сегодня в парфюмерном.
– Скромно, – вздохнул кандидат наук. – Жаль. Три, – отрезал он, по опыту уяснив, что студенческий родник иссяк.
Ладошка приветливо открылась, продвинулась к Густаву. Вскоре ладони соединились в крепком прощальном рукопожатии.
Преподаватель улыбался, был весел.
Студент скалил зубы, был счастлив.