КВАРТИРА №2
Как-то раз, вечером, обитателей квартиры номер два побеспокоил гость. Впрочем, даже почти не гость, а так – гостюшка. Это соседский дворник приплёлся навестить своего коллегу по метле. Он редко бывал у Архипыча, но здесь всегда ему были рады до слёз – особенно после того, как наконец-таки удавалось затворить за ним дверь. Нет, он не буянил, не матерился, приходил всегда с бутылкой… Но в итоге!.. Выпивал три (две в счёт хозяев); а уж сколько съедал! Одних только сухарей миски две. Прорва, кабан ненасытный! А по виду-то не скажешь. Сухонький, низенький, плюгавенький. Как Архипыч, только без усов.
Так вот! Приплёлся коллега и засиделся. Но пришёл, как это ни странно, без бутылки. Хозяйка ёрзала на стуле, намекала: темно, мол, на дворе, время позднее… Нет, непробиваемый, бронежилет, а не гость.
Наконец, к вящей радости собственников квартиры, показалось, что непрошенный тип засобирался восвояси; однако неожиданно затронул наилюбимейшую, но весьма болезненную для Архипыча тему – любовь и преданность к работе, то есть к своему делу.
Ведь обычные темы их бесед были стариковские: маленькая пенсия, взрослые дети, обожаемые внуки, трудности с харчами… Но никак не о работе.
А здесь – на тебе! Пробило!
– Архипыч, что свежего у тебя на участке? Говорят, новую метлу получил, не мешало бы спрыснуть это дело, чтобы инструмент не прохудился. Что для писателя ручка, что для слесаря молоток, то для нас – метёлушка пушистая.
Глаза Архипыча засверкали, как алмазы, и в них отразился хрустальный блеск стакана. Несмотря на необычный взгляд хозяйки, которым она тут же одарила дражайшего супруга, а таким взглядом можно было осчастливиться, если, к примеру, посмотреть на кошку, нечаянно наступив ей на хвост, Архипыч искромётным движением оказался возле шкафчика; и вскоре перед гостем стояла заначка-бутылка с этикеткой самого ядовитого уксуса. В стеклянном пузыре аппетитно мутнела жидкость, купленная между дел в квартире номер десять у гражданина Белуги.
– Николаич, – сиял от счастья Архипыч. – А я забыл про обнову. Честное слово, забыл. Неужели я когда-нибудь зажилил хоть одну новую вещь обмыть? Вспомни! Ни разу такого не было.
Николаич тактично промолчал, но отметил про себя, что прошлым летом на участок Архипыча привезли два новых мусорных бачка; но в итоге это событие улизнуло не отмеченным как полагается, а посему вскоре бачки бессрочно поржавели и перестали приносить Архипычу первоначальный доход, поскольку уважающие себя жильцы не ленились носить помои и мусор в соседний двор… в красивые бачки, к Николаичу. Как выяснилось, Николаич тоже в это время получил бачки, но, будучи деловитым и предприимчивым, на следующий же день сообразил один из бачков разрисовать сценками из мультфильмов. По правде говоря, не очень преуспел Николаич в изобразительном искусстве, но чтобы было понятно окружающим, он подписал каждый персонаж, дабы не перепутали Пятачка с котом Леопольдом; второй же бачок, долго не думая, подписал: «Спартак – чемпион!» – чем обеспечил популярность бачка в прошлом сезоне, когда команда достигла пика популярности. И тут же возле бачка стали тусоваться ярые сторонники спартачей. Пили, закусывали и спорили до утра, восхваляя тренера. И в нынешнем сезоне сей металлический ящик не утратил своей славы. Несмотря на то, что команда чередовала поражения и ничьи, преданные фанаты приходили к мусорному бачку на поклонение, как к памятнику былых заслуг, с ностальгией и слезами взирали на неактуальный лозунг, вновь пили, вновь закусывали, вновь спорили до утра, безжалостно утюжа тренера. Тем не менее, как в прошлом, так и в нынешнем чемпионате, бачок по-прежнему приносит прибыль Николаичу, окупая его праведный труд дворника…
К слову сказать, Николаич свято хранил свой главный капитал: проницательность и предприимчивость.
– Да-а! Ты всегда отличался особым расположением ко мне, никогда не жался, если вопрос ставился ребром: пить или не пить? – поддержал он коллегу, при виде поставленной бутылки (третьей за сегодняшний вечер). Правда, совестно ему стало, потому что сам-то он не проставился Архипычу за бачки; а ведь, после дня художеств на бачках, всю неделю обмывал их, обмывал, обмывал… один, без лишнего содействия.
– Вот я и говорю: дороже дружбы, нет ничего на свете более святого. Так выпьем же за новую метлу! Пусть её черенок никогда не сломается, пусть прутья остаются длинными, гибкими, не обдираются и не лысеют. Пусть новая метла принесёт чистоту двора, сверкающий асфальт, лучезарные бордюры и… – Архипыч хотел сказать что-то насчёт зелени газонов, но передумал, заметив про себя, что это будет ущербным для тоста, неправдивым и чересчур вычурным, ибо напротив сидел коллега – професссионал. – Вздрогнем за метлу!
Отличный тост вкупе с благодарностью за деятельность в сфере дворовой чистоты Николаич встретил бурной признательностью, завёлся длительными, продолжительными аплодисментами, во время которых Архипыч, не теряя времени зря, налил каждому по полстакана.
Коллеги почтительно, стоя выпили за новое орудие труда, чем вызвали гибель очередной тысячи нервных клеток доброжелательной хозяйки, не оценившей по достоинству блестящую умом речь супруга.
– Вот-вот, – завёлся Архипыч, усаживая гостя, ставшего вдруг родным и близким всему его существу, – а говорят, кивают на меня: дворник, дворник… Но, мягко заострю внимание, я ведь еще и директор двора; а разница между мной и другими директорами совсем небольшая. Далеко ходить за сравнением не надо – сравнение живёт в соседнем доме; правда, я в однокомнатной квартире на первом этаже, а оно, сравнение-то, на втором – в двух квартирах одновременно. Я как бы неофициальный директор двора в Большом Совке, а оно – директор ООО «Русский Пролёт» господин Впескоструйкин Владимир Исаевич. У меня в подвале свой кабинет есть, на двери которого даже красуется буква «Д». У тебя, Николаич, что приходит на ум, когда на двери кабинета видишь букву «Д»?
– Д? – вскинул брови ушлый дворник, но догадку воздержался озвучивать, улавливая в вопросе некий подвох.
– Правильно – директор, – входил Архипыч в азарт разговора, тут же налил по новой дозе, и со словами: «За метлу – орудие чистоты на службе рабочих и крестьян!» – выпил.
– Гениально! – восхищённо воскликнул Николаич.
Тем временем неугомонный Архипыч продолжил:
– У нашего господина Впескоструйкина тоже кабинетик имеется, а разница только в том, что размером этот кабинетик аккурат в подвальное помещение всего дома приходится. Кстати, мы с Впескоструйкиным знакомы с детства, и в те голозадые годы имели много общего. Шалуны мы были… Помню, Как-то раз бывший дворник, а я ведь еще мальчишкой в то время был и только приглядывался к метле, взялся поливать цветы на клумбе. Поливает он, поливает, никого не трогает; а нам очень побаловаться возжелалось – просто жуть. Я подкрался к кранику и перекрыл воду. Дворник глядь – воды нет. Он в шланг посмотрел – вода не появляется. И тогда взялся зачем-то дуть туда. Впескоструйкин возьми (скумекал, надо признать, быстро) да помочись в шланг-то. Ох, и плевался дворник наш, ох и гонялся за мной, потому что Впескоструйкин вовремя смылся и был к тому же сыном адвоката. А отыгрался дворник на мне, на моих родителях, предоставив им в баночке вещественное доказательство. Я отнекивался, мол, давайте экспертизу проведём, мол, нет такого положения – детей наказывать за то, что они помочились в несоответствующем месте… Но не тут-то было, – сокрушённо покачал седой головой Архипыч, продолжая: – Устроили мне не экспертизу, а самую настоящую экзекуцию. Мой батяня сказал: «Найду я такое положение». И нашёл: меж своих ног… взял головку… мою… зажал коленями… и долго – долго пришлось мне просить пощады под свист ремешка.
Скупая, замутившаяся, старческая слеза скатилась по небритой щеке Архипыча; Николаич же, изрядно накачанный самогоном, выпучивая глаза, глупо глядел на коллегу и никак не мог представить сидящего напротив старика, зажатого между коленей отца, громко рыдающего и просящего пощады. А ещё весьма его удивляло: неужели у отца в это время не кололись колени о толстую и густую щетину Архипыча.
Но мужеству и стойкости Николаича можно было позавидовать. Когда содержимое четвёртой бутылки пошло на стремительное убывание, а хозяйка удалилась в опочивальню глядеть прекрасные сны, он по – прежнему, силясь как мог, слушал душевные излияния Архипыча.
– Теперь мы с Впескоструйкиным подросли, но много общего у нас осталось, – бубнил Архипыч, запинаясь и смотря как бы сквозь собеседника. – Например, он как директор «Русского Пролёта» встаёт в пять часов утра, и я как директор двора от него не отстаю: в пять, как штык. Есть, конечно, и небольшие отличия. Впескоструйкин имеет «БМВ». Машина, то есть тачка, – блеснул он глубоким знанием современного русского языка, – я тебе скажу, Николаич, огромная: белая, блестит, длиной метров десять – не меньше. Этот «БМВ», говорят, подарили ему, а Впескоструйкин передарил его своей жене. Признаюсь, я слегка отстаю от своего дружка детства. Но зато и у меня транспорт тоже на три буквы: Х… В… З… Харьковский велосипедный завод.
– М-м… – тужился Николаич выдавить из себя хоть что-то ответное и грандиозное.
– Не утруждай себя, друг, – остановил его Архипович. – Да, у меня не машина, а велосипед. Но достался мне «ХВЗ» так же, как и «БМВ» Впескоструйкину, на халяву. Как-то утром встаю, выхожу на обход своей территории. Глядь! Велосипед стоит – бесхозный. Вначале всё я сделал по правилам: взял этот транспорт, завёл его к себе в гараж, тот, что в подвале находится, возле моего кабинета. Ждал дня три – думаю, кто-нибудь подойдёт, поинтересуется пропажей. Нет, никто не справлялся. Правда, на второй день приплёлся какой-то подозрительный тип: умаявшийся (шибко ветром его качало), с бутылкой водки в авоське, всех спрашивал про «ровор двухколёсный», потерявшийся у него. Я услыхал расспросы этого чудака, но не решился выдать велосипед – не было существенных доказательств: мужик говорил, что «взял ровор на пару дней», но сам не помнил, какого цвета был этот самый ровор. Букву закона я усвоил. Ну а как три дня прошло, я, на правах нового хозяина, сделал велосипеду капремонт: удлинил багажник, так, что ровор стал восемь метров в длину, перекрасил в белый цвет (всё, как у Впескоструйкина). А теперь вот езжу на этом транспортном средстве в магазин за… гм… Одним словом, после магазина я сам за собой велосипед волоку.
– М-м… – вновь Николаич подал голос.
– Не шуми, друг, не надо лишних слов. Дай порассказать. В общем, я задумал подарить «ХВЗ» своей жене: всё равно ездить сама не будет, да и не сможет, потому как с клюкой не расстается; а я, глядишь, старушку свою иногда за пенсией подвезу на восьмом багажнике сзади… А вот насчёт денег у нас с Впескоструйкиным ещё больше общего: он получает пенсию, и я тоже; он зарабатывает, и я тоже. Ты, Николаич, наверняка думаешь, что у него «левые» деньги есть, а у меня нет. Напрасно. И я имею такие материальные возможности поднять планку благосостояния своей семьи…
– М-м?.. – выпучив глаза, всунул Николаич жидкую реплику.
– Что-то слишком ты словоохотливым стал за последний час, уважаемый мой коллега. Потерпи… на чём это я остановился? Ах, насчёт «левых»! Да, я сам! Сам! Зарабатываю «левые»: бутылки по утрам собираю, сдаю в аренду стакан утрене или вечерне страждущим, а они затем расплачиваются со мной пустой тарой… И не только, замечу, арендой промышляю, но и закусочкой иногда балую, ведь под моим началом мусорные бачки стоят… Ра-бо-та-ют!!! Порой смотрю, кто-то выбрасывает сухарик. Я же подбираю его, напильничком подчищаю, и он, как новенький, остаётся лишь камушком по сухарику брякнуть и под это дело… то есть под бутылочку… крошечки в рот. Чем не закуска?! А бывало, что или кусочком «ржавенького» сальца потчую, или даже мятый солёный огурчик подкидываю алканавтам, то бишь алкашам. Однако такие царские закуски идут за отдельную… повышенную плату… Да-а… например, за пачку сигарет. Правда, колбаску нынче выбрасывают редко, только после праздников, но зато уже нарезанную… впрочем, этого добра хватает только для моей семьи… А у тебя, Николаич, как дела на участке?
– М-м… – силился ответить Николаич, но в этот раз прикрывая глаза и рот.
– Короче, с мусорным бачком я оказался более предпри… мри… одним словом – изобретательнее любого молодого бритого бугая или этого зализанного старого мерина Впескоструйкина на его драном «БМВ» и с цепью на волосатой груди. А вообще, мусорка – это особое местечко, доходное, но О-очень препахучее… И доказывает, что на белом свете есть зоны, где прибыль и запах не только тесно соседствуют, но очень даже взаимосвязаны. К примеру, бумагу для повседневной нужды носит с собой не каждый, но деньжата почти у всех имеются, пусть и небольшие в номинале. А ведь в темноте при слабом освещении, кто разглядит, какую купюру использует, торопливо притаившись за бачком?.. Два раза, не скрою, даже доллары попадались. Но мне по барабану… Рубль, два, доллар… в каком они виде, кто их пользователь. Деньги не пахнут – я в этом убедился, особенно после того, как их прополоскал в водичке с порошком от моей соседки тёти Аси… У нас, знаешь, в знакомстве имеются две необычные женские особи – вечно улыбаются, рады чему-то, жизни, наверное. Одна из них каждый день бегает со стиральным порошком по соседям и стирает сама… бесплатно. А другая… несётся вслед драить унитазы. «Кометой», в общем, хренью какой-то чистит… за просто так! Хорошо, но больно…
– М-м… – в очередной раз Николаич пытался открыть рот, но…
– Нет, не им больно – их вылечат! – мне смотреть на них больно… А вот ещё я говорил насчёт цепей на шеях нынешних братанов, то есть директоров. Да ведь у меня тоже подобная вещица имеется: я снял её в туалете с бачка, покрасил жёлтой краской, которая осталась после ремонта туалета возле Дома Культуры. Так она, цепь-то, ещё, пожалуй, потяжелее будет, чем те, что на шеях бритоголовых бизнесменов болтаются. Плюс ко всему, знакомый наш общий, сварщик Иван Савраскин, сварганил мне крест – кило на три тянет… Кстати, Николаич, ты примечал, как директоров называют?
– М-м… – усложнял себе дыхание коллега по работе.
– Правильно, как и меня мои жильцы – по имени-отчеству. Вот только различие в чём: директоров называют таким образом… в глаза; а между собой норовят «собакой» обозвать, «свиньёй» и, особо обидно, когда женщины кличут – «боровом». Можно подумать, что исключительно деревенская живность сидит в кабинетах. А для меня самое обидное услышать – просто Архипыч. Или же от детей – «хипарь» (это после того, как начал носить свою цепь с крестом, а также кепку «Босс») … Кто такой хипарь – не знаю. Но что в зверинце хипарь не живёт – это точно. Сам проверял. Может, что-то красивое? Или кто-то?..
– М-м… – видимо, возражал Николаевич.
– Ну, это мы ещё удостоверим… А вообще, если, кроме жильцов, взять всех собак, котов, крыс, которые меня боятся, то я сойду не только за директора, но и за президента огромного объединения… Короче, друг Николаич, моя работа ответственная, хлопот много. Да что уж тут жаловаться! У всех проблемы. Сестра моя, в аптеке она работает, тоже сетует: «Скоро праздники, опять очереди будут большие. До праздников очереди за презервативами, а после – молодёжь бежит за тестами на беременность, а кто постарше – за слабительными средствами».
– За метлу-у, – наконец вымучил Николаич и, глядя на него, можно было подумать, что он крайне удивлён такому событию.
– Выпить хочешь? – спохватился Архипыч, безотлагательно наливая по сто пятьдесят.
Слегка взбодрившийся Николаич подтвердил догадливость друга волевым движением головы:
– Да! За метлу!
– Нет-нет, за метлу пили, – воспротивился Архипыч. – Давай другой тост.
– Выпьем! – поднимая высоко стакан, крикнул Николаич и собрался осушить посудинку, но не тут-то было.
– Э-э, не-ет. Очень просто, я даже сказал бы – сухо. Давай новый.
– Вмажем!
– Не обижай, друг.
– Вздрогнем! – не задумываясь, пытался исправиться коллега.
– Старо, как мир.
– Накатим по одной!
– Зря. Я собираюсь не по одной, ещё не глубокая ночь.
– Пропустим!
– Не пойдёт, девочек нет.
– Вье…
– Нет-нет, без пошлостей, пожалуйста. Мы культурные люди, культурно проводим досуг. Зачем, чтобы завтра соседи на меня пальцем тыкали?.. Они изо всех щелей услышат.
– Наступим на стакан!
– Уже теплее, Николаич. Ещё поднапряги свои мощные прямые извилины.
– Будем!
– Опять за старое?
– Дёрнем!
– Фу-у! – укоризненно качал Архипыч головой.
– Поехали!
– Да-а-а. Ты уже докатился.
– За здоровье ваше, а в горло наше! – выдал Николаич монолог.
– Это скупердяйство какое-то, – возмутился Архипыч.
– За успех! – тщился Николаич творить нечто оригинальное, но безуспешно.
– В труде? – иронично заметил Архипыч.
– Клюкнем!
– Речь алкаша, не иначе. Ты скажи ещё тяпнем, хлопнем, хлебнём, дерябнем… дербалызнем, в конце концов.
– За счастье!
– Дурень, счастье-то у тебя в руке, ты его греешь, но никак не выпьешь. Какое ещё тебе надобно счастье в наши года? Скажи ты что-нибудь человеческое!
– За баб!.. Архипыч, – взмолился Николаич, – у меня скоро водка закипит в стакане. За баб!!!
– Ну, наконец-то что-то путёвое услышал. Пьём! За баб!
Едва последние капли проскользнули из стаканов в желудки коллег-собутыльников, как на пороге кухни появилась заспанная и взъерошенная супруга Архипыча.
На лице её несложно было прочитать крайнее возмущение.
– Сейчас… сейчас я с вами и за баб, и за метлу поквитаюсь, полуночники!
Быстро оказавшаяся в ладони прочная, видавшая виды чугунная сковородка сталинских времён указывала, что для шуток места больше не оставалось.
Успев шустренько выпить, и тут же окончательно протрезветь, Николаич не стал дожидаться развёртывания боевых дальнейших действий, и через пару секунд стук его башмаков слышался уже в подъезде.
Оставшись наедине с супругой, Архипыч не бросился в бегство, а застенчиво (то есть, держась за стенку) заштормил мимо жёнушки.
– Главное, многоуважаемая и дорогая моя – это спокойствие. Правду я говорю, ненаглядная? – ласково проблеял он.
– Ты только не вздумай дойти и лечь возле меня, прилежный мой, – «ненаглядная» скрипнула последними шестью зубами и резким властным движением полководца указала Архипычу на входную дверь: – На коврик, марш на коврик!
– Иду, красавица моя бл… блондинистая, – не возроптал мужичок, но к коврику не направился, ибо лёгкий крен изменил курс дворника в зал. Однако и до него он, к вящему удовольствию жены, добраться не успел, поскольку по пути обмяк и завалился.
Мирно засыпая, ему мерещилось, что плывёт он по Тихому океану, а его всё крутит и бросает туда-сюда, а злобные буревестники бьют мощными клювами по его несчастной голове, да так и норовят, изверги пернатые, прямо в глаз попасть… в самый хрусталик.
Проснувшись, к своему удивлению Архипыч обнаружил, что не было вовсе ни океана, ни буревестников… А были лишь свежеобмоченный ковёр и дьявольски твёрдый выступ тумбочки, упёршийся в череп дворника.
* * *
Внуков Архипыч любил; но так как своих не имелось, как, впрочем, не было и детей, по этой самой причине любой голопузик вызывал в нём слёзы умиления и непритворную радость. Даже когда по долгу службы ему приходилось, превышая всяческие полномочия, пинать дырявым резиновым сапогом какого-нибудь малолетнего охламона за то, что тот изобразил три всем известные буквы на асфальте возле лежащего шланга… или же когда вынужден был гонять метлой низкорослого и мизеровозрастного хулиганчика за описанные из вредности лестницы (а может, такое безобразие происходило из-за элементарного отсутствия общественного туалета) – всегда чрезвычайно тяжело давались Архипычу эти бесстыдные преступные действия, и потому всякий раз сердце обливалось слегка взбудораженной и обеззараженной после магазина кровушкой. Ему было жаль глупышей, но иначе он поступить не мог – не позволяли ни возраст, ни хилые нервы, ни общественная сознательность в его лице.
Но в этот раз Архипычу пришлось столкнуться нос к носу (и очень тесно) с младенческой несмышлёностью и полным отсутствием в ребёнке такого понятия, как авторитет дворника.
С утра, едва Архипыч произвёл осмотр мусорных баков и приготовился подмести вверенную ему территорию, как вдруг решил предварительно отправиться на своём ХВЗ в ближайший магазин. Однако внезапно к дворнику подлетела соседка из девятой квартиры, чем-то явно обеспокоенная, но, правду сказать, весьма сногсшибательная матрона. (Один только её взгляд шибал окружающих в пот, не говоря уж о массивном скульптурном ансамбле могучего тела истинно русской женщины по имени Марфа, своим видом и величием сваливающей мужчин с ног).
– Архипыч, выручай! – вовсю заголосила Марфа Виолетовна при виде дворника, что, надо отметить, крайне его удивило.
Архипыч, сколько себя помнил (а трезвым был он довольно часто, почти каждое раннее утро), доселе никогда не слышал причитаний грузной Марфы Виолетовны, разве что дикий рык, которым она одаривала супруга, когда дружки приносили того с работы, компактно укладывали у двери, нажимали кнопку звонка и убегали (кто мог, и как мог).
– Я прошу, чтобы мне эти дрова больше не таскали! – говорила или орала гром-баба вдогонку улепётывающим мужниным товарищам.
«Дрова», в лице Никодима Степурко, всегда лежали возле порога к моменту открытия дверей и служили заслоном к победному отступлению приятелей. А преграда-то для грандиозной Марфы Виолетовны, казалось, была что надо! Но… очень быстро бывший борец и физкультурник – активист становился зачахшим телом, головой и душой и превратившимся из могучего атланта в бесформенную тушу…
Впрочем, о дружной семейке потом. А теперь…
– Архипыч, только ты…
– Что случилось, Марфа Виолетовна? Что стряслось, красавица?
– Необходима твоя экстренная помощь, Архипыч.
– Всегда рад помочь тебе, радость наша могучая.
– Помоги, голубчик, миленький…
Голубчик скромно потупил взгляд в землю и промолвил:
– Я рад всегда… что в моих силах, пока они еще есть.
– Нужно с внучкой посидеть, Архипыч. Часика два, не больше.
– Мне? – Искреннее недоумение мгновенно прочиталось на его преобразившейся и буквально на глазах помолодевшей физиономии.
– Ну я ж к тебе, а не к кому-нибудь обращаюсь, – сказала Марфа Виолетовна таким тоном, что дворник съёжился; но почуяв это, она вовремя опомнилась и продолжила слащавым прежним голоском: – Да ты не бойся её, Архипыч, внучке всего годик от рождения.
– Её-то я не боюсь….
– Прекрасно! – сотрясла воздух соседка так, что у дворника вновь отчего-то внутри похолодело.
– Прекрасное-то оно всегда прекрасно… – пытался он что-то лопотать.
– Вот я и говорю. Не больше трёх часов в общении с прекрасным дитём станет чудесным времяпровождением для тебя и оставит множество самых неизгладимых впечатлений.
– Неизгладимых? Где?
– То есть как где? В душе! В мозгах твоих х… хороших, – заскрежетала Марфа Виолетовна, и Архипыч поглядел на небо: не грозовая ли туча забрела ненароком.
– Согласен, посижу, наверное, с вашей внучечкой, – не успел обречённо промолвить он, как тут же его душевные шатания были пресечены жутким взглядом оскалившейся в улыбочке соседки.
– Значит так, сейчас ты, Архипыч, идёшь домой, а я через пятнадцать минут принесу к тебе нашего ангелочка, – молвила Марфа Виолетовна и внезапно захохотала так, что дворнику вспомнилось его счастливое детство, проведённое в колхозной конюшне.
Безотказному директору двора ничего не оставалось делать, как направить свои смиренные стопы домой и ожидать явления «ангелочка».
Действительно, вскоре, даже не постучавшись, в квартиру Архипыча вихрем вторглась Марфа Виолетовна с карапузом на руках.
– А вот наша крошка. Мы решили доверить вам наше сокровище на часика четыре, дольше не дадим. Затем мы заберём наше чудовищно привлекательное создание обратно. Надеюсь, вы вернёте нам внучку в целости и сохранности, а мы за это отблагодарим, как полагается. – Все слова женщина произнесла очень громко, но, как ни странно, это никоим образом не отразилось на спящей девочке.
Мужчина принял трясущимися руками драгоценный груз и перенёс его в спальню, где благополучно опустил на кровать.
– Не забудь, Архипыч, наше чудо надо покормить, когда оно проснётся. Ты уж хотя бы молочка дай внученьке, – напутствовала старика заботливая молодая бабуля.
«Хотя бы молочка, – с неприязнью подумал дворник. – Может, она решила, что мы со старухой такие бедные, что не в состоянии достойно угостить девчушку…»
Мысли новоявленного няня прервались хлопком входной двери. Таким образом Марфа Виолетовна благодарно покинула квартиру.
Целый час приёмная внучка Архипыча мирно спала и ничем его не беспокоила. Сам же дворник весь этот спокойный промежуток времени безотлучно провёл возле прекрасного чада, с умилением разглядывая абрикосовые щёчки и малиновые губки девочки, носик – картофелинку и, словно перевязанные невидимыми ниточками, пухленькие, будто поролоновые, ручки чудесного дитяти.
Но сон не вечен… Обычный, человеческий, детский, любой, он прекращается…
Вначале встрепенулась голова ребёнка, вследствие чего ангельское личико резко побагровело от искажающих движений и стало вдруг схоже на мочёное яблоко; а затем истошный и высокий по ноте рёв разрядил затхлый воздух в квартире Архипыча, привёл в содрогание стены, и вверг в полное замешательство самого хозяина. Такого крика спальня одиноких стариков не слыхала еще со времён первой закладки кирпича, да и то… Даже матерные сиренные ругательства дражайшей супруги никак не дотягивали по децибелам в сравнении с воплем малышки.
Архипыч был слегка шокирован, однако быстро пришёл в себя и начал осмысливать сложившуюся ситуацию, пытаясь найти дальнейшие верные действия по её исправлению.
Да разве он не дворник?! Разве не умудренный опытом человек, неужели не мужчина?!
Давно замечено, что в критические мгновения рождаются наиболее ценные решения и верные ходы.
«Покормить!..» – выдала одна из извилин Архиповича талантливую мысль.
Дворник сорвался с места, чтобы бежать в кухню, но…
«Переодеть!.. Конечно, в первую очередь нужно переодеть!» – блеснула гениальностью другая извилина.
– Бабушка, называется, даже запасных памперсов не принесла! – вслух выругался старик, бросая камушек в огород Марфы Виолетовны.
Да-да, так и выругался, применяя слово «памперс», потому что, хотя не имел внуков, слыл продвинутым стариканом и в современных новшествах неплохо разбирался.
«Продвинутый старче!» – сам себя похвалил он.
Если бы Марфа Виолетовна находилась рядом, то из ушата нецензурной грязи, словесно выливаемой Архипычем в течение пяти минут в сторону грозной соседки, она могла бы много почерпнуть информации о себе, а иногда даже удивиться, узнав некоторые детали её личной жизни, а также жизни её дальних и не очень дальних родственничков.
Одним словом – хватило всем… Хватило и ей на «пряники». Однако, к счастью, в этот момент её по близости не было, поэтому развеять слухи, узнать факты, культурно и интеллигентно возразить Архипычу, дабы уточнить, и, в свою очередь, внести определённую ясность по поводу также и его родни, естественно, она не могла…
Кажется, отвлеклись…
Поохав, поахав, похулив, Архипыч с энтузиазмом взялся исправлять оплошность Марфы Виолетовны, применяя ноу-хау (новые технологии от умудрённого под воздействием времени и опыта старческого мозга, который за многие десятилетия научился выдавать ещё не такое!) … Подумаешь, памперс!..
Опытный мозг, за годы не растворившийся в водке, не сгоревший от перца чили и белой горячки, закаленный почти ежедневными испытаниями трубными речёвками старухи (типа: алкоголик – старый хроник), начал активно функционировать, напрягаться.
Сняв использованный памперс и даже не поморщившись, ибо при работе дворника занюханный возрастной нос вдыхал ещё не такое, Архипыч отыскал целлофановый пакет, вырезал в нём две дырки для ног и напялил гениальное приспособление на малышку. Свободное пространство в пакете он забил ватой, изрядно залежавшейся на личной полке супруги.
Надо отметить, ребёнку подобное искусно выполненное, добротное и мягкое изобретение, по-видимому, пришлось по нраву. Девочка затихла, устремляя выразительный пытливый взгляд на няня. В таком молчаливом внимании, с любопытством изучая друг друга, они провели минут пятнадцать.
Архипыч тихо торжествовал победу. Душа ликовала.
Первой нарушил тишину, безусловно, ангелочек. Совершенно неожиданно, без всякого предупреждения, как и подобает в её слюнявом возрасте.
Но Архипыч и здесь не растерялся, не бросился в панику. Не он ли достаточно прожил на белом свете, чтобы здраво и быстро выходить из, казалось бы, вовсе тупиковых ситуаций?! Не он ли один из мудрейших дворников города?! Естественно, именно он обязан проявить смекалку при любых непростых, даже безвыходных, обстоятельствах. А обстоятельства чего-то требовали…
– Что раскричалась?.. – начал было унимать Архипыч; но запнулся, так как выяснилось, что он не поинтересовался, как же зовут малышку.
Рёв продолжался, постепенно усиливая тембр.
– Эх, бабушкой называется, – укорял Архипыч Марфу Виолетовну. – Не удосужилась даже сообщить имя внучки. Как же мне теперь её называть?
Перебирая в памяти все девичьи имена, он решил остановиться на исконно русском – Варвара.
– Варварушка, внученька, что же ты плачешь, маленькая?
По причине своего почти пелёночного возраста Варварушка, естественно, ничего не сумела ответить дедушке, продолжая упорным плачем расшатывать стены квартиры.
После длительных увещеваний, в ходе которых выяснилось, что девочка оказалась «малюточкой», «красотуленькой», «пупсиком», «ненаглядненькой», «козой», «заразой», «несмышлёнышем», «сволочью», «комком дерьма», «девкой подзаборной», Архипыч вскоре усомнился в своей порядочности и умении логически мыслить. Казалось, пройдёт ещё минута, и терпению придёт окончательный каюк.
– Ах, малышня голозадая, долго ты собираешься мучить меня? – отчаянно взвыл нянь, вытирая набежавшую слезу. – Где твоя совесть, замухрышка?
Совесть замухрышки, наверное, спала, ибо не откликнулась.
– Не замолчишь, придушу, подлюка окороковая, – погрозил рассвирепевший дедуля, но неожиданно просиял.
«Эх, юное создание с маленьким мозжечком, напрасно ты испытываешь мои нервы. Мой ум и моя находчивость – неисчерпаемы! Клондайк мыслей!» – взбодрился он, припомнив первоначальное желание, и выпалил вслух:
– Я знаю, что ты хочешь, маленький изверг. Ты хочешь кушать.
Не теряя времени, Архипыч метнулся в кухню.
Вскоре Варварушка сидела, подпёртая двумя подушками, по-прежнему нестерпимо кричащая; а перед ней, на кровати, стоял поднос с яствами, принесенные заботливым дедушкой. О! Чего здесь только не было!..
– Варварушка, посмотри, родимая, что я приволок тебе… Перестань плакать, телушечка безрогая. Советую взглянуть на то, что я принёс. Некоторые продукты я, можно сказать, от сердца отрываю. Вот, пожалуйста, в тарелочке творожок, что моя старуха намедни не дожевала. Не хочешь? Нет вопросов, тогда могу угостить картошечкой с селёдочкой, которую утром я не утрамбовал. И это не по нутру? Ха-ха, тогда пельмешки в твоём распоряжении. Ничего страшного, что они малёк великоваты для твоего рта. Я их сам разжую, и твоя природная беззубость не будет нам помехой!..
Но нет, увы, все угощения, похоже, никак не соблазняли дитя. Варварушка, от чудных запахов незнакомых блюд и полной несостоятельности их испробовать, продолжала яростно сотрясать стены.
Но неожиданно рёв прекратился.
– А-а-а-а, наконец-то, Варвара, тебе что-то приглянулось… ну, солнышко, покажи дедушке пальчиком, что бы такого дать тебе пожевать, – обрадовался Архипыч и взял из одной тарелки ложку солёных грибов. – Грибочков желаешь?.. Нет? Тогда колбаски?.. копчёной?.. Что же ты киваешь головой? Или всего хочешь, или, наоборот, до полюбившейся еды ещё не добрались? О-о, кажется, твои глазки – маленькие, жадненькие – остановились на зельце. Ещё бы, губа – не дура. Посмотри, какой зельц жирный. Здесь много сала и прочих полезных и незаменимых для растущего организма веществ из числа субпродуктов. Немного печёночки, чуть почечек с запашком… и что-то ещё розоватенькое. Наверное, кусочек вымя… Нет, не вымя, а хрен какой-то… О-о, какой же зельц полезный, на вкус нежный, только что с морозильника, не успел зачахнуть… тает во рту. – Архипыч отрезал кусок продукта и с наслаждением забросил его в рот. – А главное – Какая удача, словно по твоему, внученька, заказу, вовсе не встречаются хрящи и косточ… Ах!!! – взвизгнул дворник и выплюнул на ладонь попавшуюся на зуб косточку; затем, пристально разглядев, кинул её на пол. – Надо же, а я думал, что зубу конец… впрочем, не будем отвлекаться, Варварушка, сейчас и тебе отрежу… Тебе, как себе, больше с жирком? Сейчас только щетину ножичком соскоблю. Представляешь, Варварушка, покупаю зельц – ни шерстинки не вижу. Однако едва оттает, сразу на мой подбородок похожим становится. Точно как после недельной небритости. Ничего страшного, сейчас я подбрею эту вкуснятину.
После недолгих манипуляций щетина в зельце была выщипана пальцами, а часть чуда – продукта вложена в беззубый рот малышки.
Однако старика ждало разочарование: то ли лакомство оказалось несвежим, то ли не по вкусу пришлось, но через минуту малышка выплюнула кусок зельца и издала такой оглушительный вопль, что бедолаге-няньке пришлось заткнуть уши ватой.
Но дедуля по-прежнему не отчаивался. Вспоминая своё ущемлённое во всём детство, он пошёл на хитрость: взял ломоть хлеба, пожевал его, а затем полученную кашицу не с первой, но со второй попытки загнал очаровательному, но беспокойному ребёнку в открытый от рёва рот…
О, радость! Вот она – победа! Подвигав посиневшими от усердия губёнками, Варварушка сдалась и проглотила массу.
В восторге от обретенной победы Архипыч бросился в пляс, чем обратил повышенное внимание девочки. Удивлёнными заинтересованными глазёнками она взирала на молодецкие па в исполнении дедушки. И дворник, вдохновляемый безмолвной поддержкой Варварушки, ещё яростнее пронёсся перед ней вприсядку, потом ещё и ещё нарезал круги в зажигательном разудалом танце, затем снова… пока, наконец, изумление и любопытство юной почитательницы его творческого таланта полностью не иссякли.
И тогда… она вновь заревела!
Но вдохновлённого Архипыча было уже не унять. Сообразив, что вверенный ему человечек не является профаном в области искусства, он решился продолжить концерт.
В мановение ока дедушка притащил из кухни пару кастрюль и ложек. Долго не думая и без репетиций, он принялся выстукивать мелодию песенки «Голубой вагон», со стороны смахивающую на подобие симфонической музыки… и отнюдь не тихой.
Своими музыкальными данными Архипыч умудрился продержать без рёва юную поклонницу ещё целых полчаса, пока, вконец измождённый и мокрый от усердия, не прекратил представление.
Упорное возобновление крика принудило дедушку вновь призадуматься. Сил танцевать и музицировать не осталось вовсе.
Но зато голосовые связки оказались еще способными извлекать прекрасный чистый баритон со слегка приятным поскрипыванием и хрипотцой. Недаром же старуха называла его горлопаном, когда он, приняв на грудь значительное количество горячительной жидкости, лежал на диване и пел: «О, дайте, дайте мне свободу…» А ещё, бывало, во время праздничных застолий, когда петь, как и пить, большинству присутствующих было уже невмоготу, всегда находился порядочный зритель, который, дружески похлопывая по плечу, просил:
– Друг Архипыч, выдай нам что-нибудь приятное – и погромче. И неважно, что из твоих уст самое колыбельное и самое классическое звучит одинаково. Но зато так душевно, что невольно хлынут слёзы, а по спине пробегутся мураши.
Ну как здесь не запоёшь, если ценят, любят, почитают… боготворят!!! Естественно, откроешь «варежку» и дашь фору магомаевым и шаляпиным. Про современных пищалок разговора даже не следует вести. Врубишь самое высокое, «по самое не хочу» – и самому, глядишь, нравится…
Вдоль по Питерской, по Ямской…
Это рвануло из груди Архипыча.
Малышка, узрев в дедушке неплохого конкурента, пыталась ещё пару раз вякнуть, но…
Фигаро тут, Фигаро здесь…
Архипыч применил среднюю артиллерию.
Понимая, что опыта, как и возраста, не говоря об умении и таланте, у дедули явно больше, Варварушка притихла, предоставляя возможность показать способности тертому певцу, особенно, когда он полностью затмил и, так сказать, низверг её, только начинающую исполнительницу, вечно неувядающим шлягером, всё тем же князем Игорем.
О, дайте, дайте мне свободу…
И малышка сдалась, и предоставила свободу – насладиться собственным пением пожилому, но сообразительному дворнику.
Однако «классика» быстро подточила его. Чувствуя, что не ровен час и придётся оканчивать пение обычным сипом, Архипыч плавно перешёл на попсу. Впрочем, пыкая-мыкая по одной-две строчки из песенок, он смекнул, что срочно следует менять направление. Поэтому, исполнив: «Двадцать сантиметров любви», – дворник умолк.
Из шансона и бардов он кое-что знал, но решил, что это будет скучным действом для Варвары, которая начинала кривиться, ёжиться, предупреждая о новой голосовой атаке.
Патриотизм! Вот в чём спасение.
Москва! Звенят колокола…
Архипыч рявкнул современный шедевр патриотической песни и…
Понеслось! Выручили, конечно, песни – патриархи.
«По долинам и по взгорьям» выдержала прослушивание удачно. «Там, вдали за рекой» немного озадачила Варвару, но дело до трогательных слёз не дошло, так как Архипыч резко сменил интонацию. «Врагу не сдаётся наш грозный „Варяг“…» Это прошло на «ура». Хотя аплодисменты не последовали, но улыбка девочки говорила о многом. Воодушевлённый тематикой, а также собственным приёмом исполнения, дворник, глотая горький комок и смахивая слёзы, трогательно завёл «Интернационал». Постепенно наращивая тембр, он довёл звучание до верхней предельной ноты, но на самом пике его виртуальной славы абсолютно не вовремя вошла старуха.
…И с Интернационалом!..
Ещё на улице, услыхав пение своего благоверного, она мысленно отметелила его сковородой и зверски выкрутила пальцы.
Посему взгляд вошедшей супруги не сулил Архипычу ничего приятного.
Однако состояние мужа перестало удивлять её, когда она увидела среди подушек прелестного ангелочка.
– Ой, бозе-бозе, кто присол к нам? – нарочно засюсюкала, зашепелявила старушка, кинувшись к напуганной девочке, которой появление новой няни пришлось не по нраву. Может быть, прерванный некстати концерт наложил свой отпечаток, но Варварушка вновь заревела.
– А сто за бутусик, а сто за крохотулицька у нас в гостях? Сто, дедуська поёт, рыцит свои заё… нехоросие песенки, пугает мальцика? Ух, мы показым ему, мы наказым его, мы продадим его волкам на мясо. Ну-ну-ну, старый дурак!.. – Старушка схватила ладошку девочки и потрясла ею на Архипыча.
– Я… я… – пытался старик молвить что-то в своё оправдание, но был жестоко и бесповоротно лишён права первого голоса… и второго тоже.
– Мы, сказы, Манюня, давно знаем, кто ты, старый хрен. Да, Манюня?
За день во второй раз переименованное дитя, наверное, не пожелало быть в дальнейшем Манюней, а потому плач не прекратился.
– Что, крепко напугал ребёнка, ирод? Совести у тебя нет. Похабные и громкие песни поёт бедолажке и не думает, как вредно ребёнку слушать дикий рык старого дурня, – стыдила новоявленная бабуля, прекращая насилие над мужниными языком и горлом.
– Извини, но это не мальчик, а девочка, – осторожно вставил Архипыч, но озадачить уточнением супругу не удалось.
– Да мне по барабану – девочка или мальчик! – главное, живое дитя; а ты, понимаешь… У-ух! Кажется, разбила бы эту поганую морду, – решительно произнесла старушка.
– За что? Она же совсем маленькая… и чужая, – не на шутку сдрейфил Архипыч.
– Да не её морду, а твою, бродяга ты мусорный.
– А меня-то за что? – по-прежнему удивлялся дворник.
– Знала бы за что – совсем убила бы, – отчеканила супруга.
– Не сомневаюсь. Тебе бы дать волю…
– Пошёл вон. Оставь меня с Манюней! – рявкнула старушка. – Это так довести ребёнка… так довести. Посмотри, она тебя не признаёт, а может, даже и ненавидит, – сетовала она; а Манюня тем временем принялась захлёбываться от плача и слёз.
Архипыч, понимая, что дальнейший разговор не состоится, собрался выполнить приказ жены, но был остановлен окриком:
– Ты её переодевал?
– Варварочку-то? Да, подгузничек даже смастерил…
– Кормил?
– А как же без этого! Всего предлагал, даже тёртый зельц без щетины, но жёваный хлебушек ей больше всего по нраву…
– Молоко давал?
– Помилуй, дорогая, откуда у меня молоко? Я ведь не её мамка, и, смею заметить, вообще мужчина…
– Дурак!.. А сказки рассказывал?
– Как-как?
– Сказки, говорю, рассказывал Манюне?
– Нет, голубушка, только пел…
– Э-эх, дурак. Какой прок от твоего поношенного годами хрипа? Сказки… дети любят сказки.
Понимая, что совершил серьёзнейшую промашку в воспитании ребёнка, Архипыч виновато понурил голову и вышел из комнаты. Было обидно.
С этого момента Варварой – Манюней всецело занялась старушка. Надо отдать ей должное: она быстро успокоила девочку, демонстрируя ей вынутую изо рта вставную челюсть, а затем погремев пластмассовыми, необычайной белизны зубами перед глазами несмышлёныша. Что ж поделать, других игрушек у старичков на тот момент не нашлось…
– Утя-утя-утя. Пришли к тебе жубки, хотят шъесть, ешли не перештанешь плакать. Они ошень голодные и ждать не любят, вшё шгрыжут, до пошледней кошточки. Утя-утя-утя. По шебе жнаю, што правда, – шамкала бабушка, оставшись без полезной для её возраста вещи.
Подействовало не быстро, а моментально быстро. Ещё бы, зубки-то были о-го-го… по величине. В противовес Манюня ничего не смогла продемонстрировать в силу возраста, а, соответственно, и попугать было нечем, поэтому она добровольно отдала инициативу старушке.
А та и рада до… самого предела!
Вставив в рот привычным лёгким движением вышеуказанное незаменимое устройство, она продолжила, на этот раз чисто и не шепелявя:
– Наверное, скучно тебе, маленькая? Дай – ка я расскажу сказочку про… про… – заклинило старушку, лихорадочно перебиравшую в мозговых сусеках забытую, но нужную в настоящее время информацию; но никак не удавалось найти… даже названия сказок выветрились из головы, либо надёжно укрылись где-то в подкорке…
Ох, давно это было! Сказочки-то! Попробуй отыскать. Названия крутятся, а продолжения нет. Не то что продолжения, а Как-то и начала ни одного не вспомнить, только одни концы. Но конец не интересен, конец всегда один – хороший. А вот процесс… не лепится.
Совершенно потеряв надежду выполнить обещание, старушка от злобы схватила тарелку…
В тарелке находился салат из редиски, обильно покрытый белоснежным слоем сметаны.
– Про репку. Сказку про репку помню! – восторгалась бабуля сама себе и даже захлопала в порыве радости в ладоши, правда, не дождавшись ответной реакции со стороны дитятка.
Чуточку, ради приличия, бабушка подбила подушки, чтобы Манюне было удобно сидеть, а затем начала, немного подумав и особо не фантазируя, чтобы не идти наперекор мировой многовековой практике рассказывания сказок. В общем, она не собиралась стать в этой области пионером и ломать древние традиции бабушек, дедушек и писателей.
– Жили – были дед и баба, – вкрадчиво произнесла она и призадумалась, глядя в тёмные большие глаза ребёнка.
В них хотя и читалось ожидание последующего хода, но по-прежнему оставалось удивление.
– Вырастил дед репку. Большую-пребольшую, – по крупицам выгребалось из памяти старушки. – И вот однажды захотел дед…
В этом месте и без того скудный поток информации, как выяснилось, окончательно иссяк, что принудило пойти на экспромт, дабы нечаянно не опозорить многомиллионную армию бабушек.
– И захотел дед поесть салата. Из репки, со сметаной, как водится у дедушек, на закусь, так как нормальный человек не станет кушать эту дрянь, – прорвало-таки рассказчицу – сказочницу. – А уж коль захотел он этой хреновины, значит, надо было достать из земли репку. А так как репка росла в своём огороде, то тратиться на поиски не пришлось… хватило бы силёнок вытащить громадную дуру. Вот и вышел дед в огород. Глядь! А репка-то вымахала таких размеров, что, пожалуй, одному не под силу с ней справиться. Почесал дед затылок. А что он думал?! Во-первых, в огороде он редко бывал. Там бабка корячилась в одиночку, пока дед на диване пьяный лежал или телевизор смотрел. Во-вторых, сказалось качество удобрения, доставленного из туалета на собственном горбу всё той же бабкой. А ведь если рассудить, то отчего удобрению быть плохим, когда пенсию маломальскую получали исправно, срок в срок. Да и куда деду управиться с этой самой репкой, когда силёнок от водки кот наплакал, геморрой замучил, давление высокое, ростом невелик, суставы ломит, наверное, к погоде, – славно окончила вступление старушка и поглядела в окно. – И впрямь, пасмурно… А-а… так вот, Манюня, дед был лодырь и пьяница, а соответственно, больной головой и телом. Поэтому вышел он в огород, поглядел на репку, почесал затылок, задницу и воротился обратно в дом. Бабушка, то есть его законная жена, ни разу не изменявшая этому деду ни с одним дедом с их улицы, сидела и… думала, как бы собраться с силами испечь блинов. На большее, чем блины и яичница, денег, как ни крути, не хватает, может быть, президент пенсию прибавит, потому как мясо бывает через день, молоко и сметана иногда гостят только на ужин, а пенсия практически вся уходит на водку этому оглоеду-деду… а ещё на папиросы. – Старушка возмущённо покачала головой, но продолжила: – Так вот, Манюня, вошёл этот старый хрыч домой и говорит бабке: «Пошли, старуха моя лучезарная, красно солнышко, в огород, поможешь мне, значит, репу-то вытащить. Бабка поглядела на придурка пьяного (мол, думала по первым словам, что в кино приглашает, а не в огород), и ответила: «Ты, корч лысый, и вовсе сбрендил от водки. Мне, во всём больному человеку, предлагаешь репу тянуть. У меня в голове давление, в грудях кашель прижился, совсем замучил, проклятый, а сердце и вовсе дохлое, не говоря о печёнке, селезёнке, почке (только одна осталась, пятый годок пошёл); а уж мочевой-то пузырёк как шалит – напасть целая. Суставы – особый разговор: делать ничего не могу, ходить не могу… А ты мне, гад, репу тянуть… то есть он предложил этой бабке. Канючил дед целый час, пока уговорил старушку пойти с ним в огород… Короче, пришли они. Дед взялся за это дело… ну… за ботву, начал тащить. Однако кукиш ему, а не репа. «Что приплелась, старая? Хватайся, бабка, подсоби», – кричит хилый дед. Бабуля ухватилась за… За что же она могла там ухватиться? – слегка притормозила фантазия старушки, но кумекать следовало быстро, ибо Манюня в нетерпении слегка скривила губки. – Так вот, деточка моя, ухватилась бабка за деда и потянула со всех сил. А какие-такие, Манюня, силы могут быть у двух пенсионеров? Пенсии вовремя, но маленькие… должны прибавить. Одним словом – слабаки. Дед окончательно приуныл. Как же ему без репки, с чем теперь сметану хлебать, водку закусывать? Но бабка ушлая была, посоветовала: «Не перди в муку, конь в штанах, пугало безмозглое, не делай пыли, сейчас приведу внучку». Сказано – сделано. Поковыляла старушка домой, кричит: «Эй, внучка, пойдём репку тянуть!» Та слезла с печи, недовольная такая, спала, наверное. «Что, бабка, орёшь?» Бабка рассердилась: «Нечего днём лежать, тунеядка, надобно помочь деду овощ поганый выдернуть в огороде». Надо – значит, надо. Потащились на этот раз обе помощницы в огород. Долго шли, а тем временем дед едва не изошёлся слюной от одной только мысли: репка, сметана… и всё это под водочку. А как пришли помощницы, так ухватилась бабка за деда, внучка ухватилась за бабку, за подол… Подожди, Манюня! Что-то не получается. Бабка есть, дед есть, внучка есть. А детей почему-то нет. Странно.
Рассказчица задумчиво почесала затылок, по ходу дела схватила кусок оттаявшего зельца и забросила в рот, не забывая при этом угостить Манюню. Ребёнок неохотно, но начал жевать, чем привёл старушку в неописуемый восторг, дал новый толчок к сочинительству.
– Нет, Манюня, – продолжила бабуля, – вспоминаю, что не было никаких детей. Бабка, дед и внучка – эти присутствовали. А если сын был, то в тюрьме мог оказаться; если дочь, то в большой город подалась, распутница… А может, – неожиданно пустила слезу сказочница, – и вовсе их не было, не вышло по молодости… Впрочем, откуда тогда внучка? Хотя это всё сказка, – опомнилась она, – всякое может произойти. У нас дед Мороз тоже с внучкой Снегурочкой. А кто папа, а кто мама у Снегурочки? Так и здесь. Возможно, внучка усыновлённая, или же, к примеру, суперсовременная – пробирочная. Главное не это… Но то ли внучка немощная попалась, то ли репа действительно оказалась не по зубам – однако толк не вышел. Репа как сидела в грядке, так и осталась сидеть спокойненько. Вдобавок ко всему, молодёжь нынче хлипкая – прокуренная, пропитая. Они репку тянуть не умеют, только вино тянуть из горлышка способны, да мальчики девочек тянуть… Нет, рановато тебе, Манюня, глазками не хлопай, слушай дальше… А как получился у стариков облом с внучкой, так они и пригорюнились, призадумались. А внучка долго думами не маялась (наверное, в голове у неё что-то было), позвала на помощь Жучку, беспородную сучку. Почему беспородную? Потому что толку от Жучки оказалось, как наутро от «Нарзана» нашему деду. Его, алкаша беспробудного, наутро только мысль стограммовая заставляет подняться и идти двор подметать… А в нашем случае вот что получилось: дед за репку, баба за дедку, внучка за бабку, Жучка за внучку. А итог: не репка, а хрен достался им. Но шавка беспородная, чтобы из неё не сделали шапку, метнулась в сторону и вскоре вернулась с кошкой… Повторили попытку: дед за репу, баба за деда, внучка за бабу, Жучка за внучку, кошка облезлая за сучку, немощную, течную, поди… Концовка та же. Напряга много, воздуха тяжёлого выпущено столько, что от туалета меньше смердит, а репа – по-прежнему сидит себе и сидит, ботвой весело машет кучке доходяг… Дед уселся посреди огорода, слёзы горючие льёт: хочется ему салату, у него бутылка где-то запрятана, а закуска в грядке… Впрочем, кошка облезлая оказалась не промах: через минуту – другую притащила за хвост мышку, подсобить всей этой ватаге. И опять. Дед за репу… треклятую. Баба за деда… стонущего и плачущего. Внучка за бабу… орущую благим матом. Жучка за внучку… то ли прокуренную, то ли пропитую, то ли пронюханную, то ли проколотую… Не-не, Манюня, я про проколотую не в том смысле. Ты сиди смирно средь подушек, не крутись. Проколотая от иглы – вот я про что… Короче, кошка за Жучку… блохастую. Мышка за кошку… плюгавую, облезлую. А теперь вопрос: если они вытащили репку, а они это сделали с первого тяга, то была ли мышка? Я долго, Манюня, не думала, потому что однозначно ясно: мыши не было и быть не могло… Была крыса! И очень большая и сильная. Не криви губки, не таращи глаза, а посуди сама, Манюня: такая банда не могла вытащить репку, а тут мыша какая-то дохлая помогла. Не-ет. Там была крыса. А если была крыса, то перед ней никак не могла быть кошка. Кошка ловит крыс, а коты нет, так как крысы котам бьют хвостами по этим самым делам…
Старушечье расследование прервалось мелодичным звонком в дверь.
Вскоре в комнату вплыла Марфа Виолетовна, довольная и светящаяся, как начищенный перед Пасхой водопроводный кран. Впрочем, узрев разносолы, расставленные перед внучкой, в лице посерела, вмиг омрачилась, ухватила своё бесценное сокровище, щекой проверила температуру малышки и стремглав бросилась к выходу.
– Марфа Виолетовна, ваша Манюня – идеальное дитя, сущий подарок для семьи: не плакала, кушала хорошо. Может, вам на дорожку зельцу дать… с солёным огурчиком? Зельц качественный, бритый, огурчик лёгкой солёности, с прошлого лета. Манюне еда понравилась… Мы помогли, чем могли – разжевали… – напоследок добавила старушка, доброе сердце.
– Бежим отсюда, Варварушка, бежим, маленькая. И не исключено, что сразу же в больницу, – причитала чем-то озабоченная соседка, крепко прижимая внучку к груди; а в глазах стояли слёзы и страх.
Архипыч, высунув нос в приоткрытую дверь, с радостью отметил:
– Манюня, Манюня. А я сразу догадался, что Варвара – вот это по-нашему.
К счастью, надо отметить, Варварушка в больницу не попала, однако лишь благодаря оперативно принятым многоэтапным клизменным процедурам. Впрочем, Марфа Виолетовна так и не отблагодарила Архипыча, начала сторониться его, даже не бросая дежурные: «Доброе утро». В общем, никакое добро не остаётся безнаказанным.