Глава 6
Питер чуть не уронил пакет, когда бежал за автобусом. К счастью, за всю свою жизнь он так привык к собственной неловкости, что успел прижать пакет локтем и даже не сбился с шага. Вскочил в автобус, достал из кармана проездной билет, убрал с глаз длинную челку и заметил одно свободное место.
– Извините, – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, и пошел по проходу, в то время как автобус рванул вперед. – Извините, пожалуйста. Простите. Прошу прощения.
Дама с поджатыми губами, которая сидела у окна, хмуро выглянула из-за газеты «Таймс», когда автобус резко повернул за угол, и Питер рухнул на соседнее сиденье. Дама чуть поерзала и тихо вздохнула, показывая, что Питер принес с собой нежелательный вихрь суеты. Сам Питер всегда подозревал за собой способность мешать людям и потому нисколько не обиделся.
– Думал, что пройдусь пешком, – вежливо произнес он, поставив сумку и пакет между ног, – но отсюда до Хэмпстеда слишком далеко, особенно в такую жару.
Дама ответила ему вымученной улыбкой, которую кто-нибудь менее великодушный, чем Питер, вполне бы мог принять за гримасу, и снова уткнулась в газету, предварительно встряхнув ее, чтобы расправить страницы. Подобная манера чтения напрочь отвергала присутствие соседа; впрочем, Питер не отличался крупной комплекцией и обнаружил, что развернутые страницы его почти не заденут, если он вожмется в спинку. Более того, из такого положения видны все новостные заголовки, значит, в Хэмпстеде можно будет не останавливаться у газетного киоска.
Элис требовала, чтобы Питер следил за новостями. Под настроение она любила поболтать и не очень-то жаловала глупцов. Так она заявила в самый первый день их совместной работы. Элис тогда еще прищурила глаза, как будто обладала сверхъестественной способностью распознавать дураков с первого взгляда.
Питер бросил взгляд на вторую страницу, которую соседка любезно пристроила у него на коленях: последний опрос общественного мнения показал, что у лейбористов и консерваторов примерно равный рейтинг, шестеро служащих Королевской военной полиции погибли в Ираке, Маргарет Ходж назначили министром по вопросам детства. Хорошо, хоть о деле Бейли больше не пишут на первых страницах, подумал Питер. Ужасное происшествие: маленькую девочку бросили одну на несколько дней, причем бросил именно тот человек, который должен был о ней заботиться. Питер так и сказал за послеобеденным чаем в один из дней, когда это дело было в центре внимания, и Элис его поразила: она долго смотрела на свою чашку, а потом промолвила, что они не имеют морального права судить других, ведь им неизвестны все обстоятельства дела. «Вы еще молоды, – торопливо продолжила она. – Жизнь излечит вас от наивных предположений. В этом мире можно лишь одно утверждать с уверенностью: ни на кого нельзя рассчитывать».
Поначалу присущая Элис желчность пугала Питера. Весь первый месяц работы он не сомневался, что его вот-вот уволят, и лишь позже понял: это часть натуры Элис, особое чувство юмора, порой язвительное, но не злое. Плохо было то, что Питер ко всему относился слишком серьезно. Он считал эту черту своего характера недостатком и пытался данный недостаток скрыть. Это не всегда удавалось – таким уж Питер уродился. Его родители и старшие братья любили смех и веселье, и когда младшенький надолго задумывался над шутками или подначками, они только качали головой, посмеивались, ерошили ему волосы и удивлялись, что за серьезный кукушонок, дай бог ему счастья, невесть откуда взялся в их гнезде.
Слова родных задевали Питера, но не сильно. Дело в том, что он всегда отличался от родственников, и не только простодушием. Два его старших брата росли коренастыми, плотными мальчуганами и стали коренастыми, плотными мужчинами, которых легко представить с бутылкой пива в одной руке и футбольным мячом в другой. А Питер, напротив, был тощим, бледным, долговязым и легко велся на розыгрыши. «Доверчивый простачок», как назвала его мать, не осуждая, а, скорее, удивляясь, что у них с мужем появился этот странный маленький подменыш с нежной, легко ранимой кожей и необъяснимой любовью к библиотечному абонементу. «Он любит читать», – говорили родители Питера своим друзьям таким благоговейным тоном, словно сообщали, что его наградили Крестом Виктории.[5]
Питер и вправду любил читать. К восьми годам он прочитал все книги из детского отделения Килбернской библиотеки – серьезный повод для гордости, если бы не одно неприятное обстоятельство: до получения вожделенного взрослого читательского билета Питеру нужно было ждать несколько лет. Слава богу, в библиотеке работала мисс Тальбот, которая прикусила губу, поправила именной бейджик на лимонном кардигане и сказала с решимостью, слегка оживившей ее обычно тихий и мягкий голос, что для Питера всегда найдется подходящее чтиво, и она лично об этом позаботится. Для Питера мисс Тальбот стала настоящей волшебницей. Дешифровщиком секретных кодов, повелительницей каталожных карточек и десятичной классификации Дьюи,[6] проводником в чудесные миры.
Послеполуденные часы, которые Питер проводил в библиотеке, вдыхая запах нагретой солнцем застарелой пыли тысяч разных историй и многолетней, идущей снизу сырости, вызывали у него восторг. Сейчас, двадцать лет спустя, Питер сидел в автобусе номер сто шестьдесят восемь до Хэмпстед-Хит и испытывал почти физическое чувство, что снова вернулся в то время. Каким же огромным и многообещающим казался мир, когда он, Питер, был заперт в четырех кирпичных стенах!
Рискуя получить от соседки осуждающий взгляд, Питер сдвинул газету и достал из сумки памятный буклет. Он лежал в потрепанном экземпляре «Больших надежд», книге, которую Питер перечитывал в память о мисс Тальбот. С первой страницы буклета улыбалась сама мисс Тальбот.
Элис, как обычно, не сдержала любопытства, когда Питер объявил, что во вторник утром ему нужно присутствовать на похоронах. Она вообще жадно интересовалась его жизнью. Порой донимала вопросами, которые скорее можно было бы ожидать от изучающего человеческую расу инопланетянина, чем от восьмидесятишестилетней представительницы этой самой расы. Поначалу подобное вмешательство несколько нервировало Питера, считавшего свою жизнь вполне заурядной и не заслуживающей особого внимания. Он предпочитал читать о жизни и мыслях других людей, а не делиться собственными. Однако Элис не терпела возражений. Со временем Питер смирился и стал отвечать на вопросы без обиняков. Впрочем, нельзя сказать, что ее интерес помог Питеру поднять собственную самооценку: Элис с таким же рвением изучала привычки семейства лис, устроивших себе логово за садовым сараем.
– Похороны? – переспросила она, пристально взглянув на молодого человека из-за стопки книг, которые подписывала для испанского издателя.
– Первые в моей жизни, – признался Питер.
– Зато не последние, – буднично заметила Элис, ставя широкий росчерк на странице. – За всю жизнь их еще столько наберется! Доживете до моих лет и тогда поймете, что проводили под землю больше людей, чем можете пригласить к утреннему чаю. Хотя, конечно, весьма нужный ритуал: смерть без похорон ни к чему хорошему не приводит.
Питер не успел задуматься над словами Элис, как она продолжила:
– Кто-то из родственников? Друг? Всегда тяжелее, когда умирают молодые.
Он рассказал о мисс Тальбот, удивляясь, сколько странных мелочей застряло в мозгу девятилетнего мальчугана. Изящные часики из розового золота на запястье, привычка потирать большой палец указательным, когда она задумывалась, запах мускуса и увядших лепестков от ее кожи.
– Ваша советчица, – сказала Элис, подняв серебристые брови. – Наставница. Вам очень повезло. И все это время вы с ней общались?
– Не совсем. Мы потеряли связь, когда я уехал учиться в университете.
– Но вы ее навещали. – Утверждение, отнюдь не вопрос.
– Не слишком часто.
Никогда, но Питеру было стыдно в этом признаться. Он давно собирался зайти в библиотеку, однако закрутился, да и как-то не попадал в те края. О смерти мисс Тальбот Питер узнал случайно. Элис отправила его в Британскую библиотеку с заданием, и он лениво перелистывал страницы «Библиотечного вестника», ожидая, когда из архива принесут немецкую книгу о ядах, как вдруг в глаза бросилось ее имя. Мисс Тальбот – Люси Тальбот, конечно же, у нее было имя! – скончалась от рака, похороны назначены на вторник, десятого июня. Питера точно громом поразило. Он даже не знал, что мисс Тальбот больна. Впрочем, откуда ему было знать? Питер сказал себе, что таков извечный порядок вещей, дети вырастают и уходят, и вообще, память сильно приукрасила их с мисс Тальбот дружбу. Он вообразил, что между ними существовала некая особая связь, а на самом деле мисс Тальбот просто делала свою работу и у нее было много таких читателей.
– Сомневаюсь, – ответила на это Элис. – Вероятнее всего, она встречала много детей и не испытывала к ним особых чувств, пока не нашелся один, который стал ей дорог.
Питер не льстил себя мыслью, что она пытается повысить его самооценку. Элис действительно так думала и выразила свое мнение с привычной прямотой, а если он чувствует себя последним мерзавцем, то при чем здесь она?
Спустя несколько часов, когда он увлеченно работал, перенося результат утренних трудов Элис в новенький компьютер, который она наотрез отказалась использовать, Элис спросила:
– А мои книги она вам давала?
Питер поднял взгляд от пестрящего правками машинописного предложения. Он понятия не имел, о чем говорит Элис, и даже не сразу понял, что она все еще в комнате. Элис никогда не присутствовала, когда Питер работал с компьютером: почти каждый день после обеда она уходила по каким-то таинственным делам, о которых никогда не рассказывала.
– Ваша библиотекарша. Она давала вам мои книги?
Питер хотел солгать, но тут же передумал – у Элис было чутье на неправду. Он признался, что не давала, и, к его удивлению, Элис рассмеялась.
– Правильно. Мои книги не для детей.
Что верно, то верно. Элис писала английские детективы, в них не было ничего милого или уютного. Обозреватели любят называть подобные произведения «психологически напряженными» и «неоднозначными с моральной точки зрения», и в них «почему» не менее важно, чем «кто» и «как». В своем знаменитом интервью для Би-би-си Элис заявила, что в самом убийстве нет ничего занимательного, куда интереснее человеческий фактор, стремление убить, страсти и негативные чувства, которые приводят к этому ужасному поступку. Элис прекрасно разбиралась в таких страстях и чувствах. Интервьюер сказал ей об этом, и Элис кивнула, вежливо выслушала, когда он намекнул, что от ее виртуозного владения предметом ему слегка не по себе, а потом ответила: «Писателю не нужно никого убивать, чтобы писать детективы, точно так же, как ему не нужна машина времени, чтобы написать о битве при Азенкуре. Он должен знать о темных глубинах человеческой души и стремиться исследовать их до самого дна». Помолчала и добавила с милой улыбкой: «Кроме того, мы ведь все хотя бы на миг испытывали желание убить, правда?»
После интервью продажи книг Элис взлетели до небес, хотя она и не нуждалась в подобной рекламе. Элис пользовалась успехом уже несколько десятков лет. Имя Э. С. Эдевейн прочно ассоциировалось с жанром полицейского процедурного детектива, а ее выдуманного сыщика Диггори Брента, брюзгливого бывшего военного, увлекающегося лоскутным шитьем, многие читатели любили больше, чем родных отцов. И это не было преувеличением, судя по недавнему опросу, который проводила воскресная газета «Санди таймс». «Замечательно», – сказала Элис, когда ее рекламный агент сообщил эту новость по телефону. Не успел Питер подумать, что ей все-таки не совсем безразличны чувства других людей, как она добавила: «Конечно, это не совсем то, чего бы мне хотелось».
Питер не признался Элис, что не читал ее книг, пока не стал ее помощником. Если на то пошло, он почти не читал современную литературу. Мисс Тальбот, которая взялась незаконно поставлять несовершеннолетнему книги для взрослых, отнеслась к делу очень серьезно. Какое-то время она думала, не начать ли с научно-популярной литературы. Какой вред, рассуждала мисс Тальбот вслух, могут нанести детскому уму труды по истории? Однако потом все-таки решила, что изучение классики бесценно, и достала с полки библиотечный экземпляр «Больших надежд». Питер без оглядки влюбился в мир газовых фонарей, сюртуков и конных экипажей.
Именно маниакальное увлечение художественной литературой девятнадцатого века и привело его к Элис. Окончив университет, Питер оказался на распутье: предложений работы для человека с докторской степенью и диссертацией «Аллегорические изображения просвещения, человеческой сущности и разума в викторианских романах 1875–1893 гг.» было не слишком много. Питер решил дать себе время для размышлений и за лето придумать, что делать дальше. Однако плату за квартиру никто не отменял, и потому Питер подрабатывал у своего брата Дэвида: помогал уничтожать насекомых и грызунов. Элис позвонила в понедельник рано утром. Сказала, что все выходные ей не давал спать какой-то подозрительный тикающий шум в стене, и нужно, чтобы кто-то немедленно принял меры.
– Занозистая старуха, – сообщил Дэвид Питеру, когда они вылезли из фургона и направились к дому Элис. – Впрочем, довольно безобидная. У нее странная привычка вызывать меня и говорить, что, по ее мнению, я найду. А еще более странно, что она не ошибается.
– Наверное, там завелся жук-точильщик, – сказала Элис, пока Дэвид раскладывал снаряжение у стены спальни и прослушивал шум через прижатый к штукатурке стакан. – Xestobium…
– …rufovillosum, – одновременно с ней пробормотал Питер, а потом пояснил, видя, что Дэвид смотрит на него с недоумением: – Как в рассказе «Сердце-обличитель».
Последовало холодное молчание, потом Элис спросила:
– Кто это? – Таким голосом могла бы говорить королева, если бы зашла посмотреть, как продвигается истребление вредителей. – Насколько я помню, мистер Обел, у вас не было помощника.
Дэвид объяснил, что у него и нет помощника, а это его младший брат Питер, который будет помогать ему несколько недель, пока не решит, куда пойти работать.
– Пусть отдохнет от книг, – добавил Давид. – А то, на свою беду, слишком умный.
Элис едва заметно кивнула и удалилась, поднявшись в комнатку под самой крышей, где, как теперь знал Питер, устроила себе рабочее место.
Позже, когда они сидели в прокуренной задней кабинке в пабе «Пес и свисток», Дэвид хлопнул брата по плечу.
– В общем, ты разбудил дракона и выжил, – заметил он, допивая пиво и подбирая дротики. – Кстати, что это ты ей сказал про какое-то там сердце?
Питер поведал ему об Эдгаре По, о безымянном рассказчике, который совершил тщательно подготовленное убийство, о том, как настойчиво он повторял, что совершенно вменяем, и о саморазоблачении, вызванном чувством вины, – а Дэвид, далекий от готичной литературы, раз за разом попадал в десятку. Когда дротики закончились, он весело предположил, что Питеру повезло, ведь Элис вполне могла бы замуровать в стену его самого.
– Знаешь, она специализируется на убийствах. Правда, насколько я знаю, не на настоящих. Совершает убийства на бумаге.
Письмо от Элис пришло через неделю – вместе с чеком за проделанную работу. Отпечатанное на пишущей машинке с дефектной буквой «и» и подписанное темно-синими чернилами, послание было предельно простым. Элис искала временного помощника, пока не вернется постоянный, и ждала Питера в пятницу в полдень.
Почему он согласился? Сейчас уже и не вспомнишь, но позже Питер заметил, что люди, как правило, выполняют распоряжения Элис Эдевейн. Ровно в полдень он позвонил в дверь, и его провели в нефритово-зеленую гостиную на первом этаже. На Элис были элегантные саржевые брюки и красивая шелковая блузка; сейчас Питер воспринимал этот наряд как униформу. На шее у нее висела цепочка с большим золотым медальоном, белые волосы были аккуратно уложены назад изящными волнами, которые заканчивались за ушами послушными завитками. Элис села за письменный стол из красного дерева, жестом велела Питеру сесть на обитый стул напротив себя, поставила локти на столешницу, сложила ладони домиком и засыпала Питера градом вопросов, которые, казалось, не имели никакого отношения к его будущей работе. Он как раз что-то рассказывал, когда Элис, бросив взгляд на судовые часы над камином, прервала его на полуслове, резко встала и протянула руку. Он до сих пор помнил прикосновение холодной, похожей на птичью лапку ладони. Собеседование закончено, коротко сказала Элис. Сейчас у нее дела, а он может приступать к работе со следующей недели.
Автобус номер сто шестьдесят восемь притормозил у обочины в конце Фицджон-авеню, и Питер торопливо собрал вещи. Та встреча с Элис произошла три года назад. Загадочный постоянный помощник почему-то так и не вернулся, и Питер остался.
Элис работала над особенно трудной сценой: перемещением из одной точки пространства в другую. Эти описания всегда ей тяжело давались. Дело было в их незначительности, в простой на вид задаче довести персонаж от важного эпизода А до не менее важного эпизода Б и не потерять читательского интереса. Элис никому об этом не говорила, особенно репортерам, но даже после сорока девяти книг она по-прежнему мучилась с чертовыми перемещениями.
Элис поправила на носу очки, подняла рамку бумагодержателя пишущей машинки и перечитала последнюю строку. «Диггори Брент вышел из морга и направился обратно в полицейское управление».
Коротко, четко, указывает направление. Следующие строки должны быть такими же простыми и ясными. Пусть персонаж подумает о чем-то связанном с темой книги, надо мельком упомянуть, где он проходит или проезжает, чтобы читатели не забыли о его передвижениях, а затем финальное предложение, в котором он переступает порог своего кабинета и – вуаля! – там ждет сюрприз, и благодаря ему сюжет вместе с героем будет двигаться дальше.
Проблема заключалась в том, что Элис уже использовала все сценарии, какие могла придумать, и теперь откровенно скучала. К скуке Элис не привыкла и не собиралась ей поддаваться. Мать всегда говорила, что скучающих людей можно только пожалеть, и вообще, скука – удел глупцов. Занеся пальцы над клавишами машинки, Элис решила ввести в сцену мысли персонажа о лоскутном одеяле, над которым он работал, – возможно, как некую аллегорию неожиданного поворота в расследовании.
Эти маленькие кусочки ткани оказались весьма полезными и не раз выручали. Забавно, что они появились благодаря счастливой случайности. Элис подыскивала для Брента такое хобби, которое подчеркивало бы его чутье на узоры и схемы, и как раз в то время ее сестра Дебора забеременела и в совершенно несвойственном ей порыве взялась за иголку с ниткой. «За рукоделием я расслабляюсь, – говорила сестра, – и не думаю о том, что может пойти не так». Элис решила, что лоскутное шитье – вполне подходящее увлечение для такого человека, как Диггори Брент, чтобы заполнить долгие ночные часы, которые когда-то занимала его семья. Критики утверждали, что Элис придумала сыщику хобби, желая смягчить его шероховатый характер, но они ошибались. Элис любила шероховатости и с недоверием относилась к тем, кто от них избавлялся.
«Диггори Брент вышел из морга и направился обратно в полицейское управление». И? Пальцы Элис зависли над клавиатурой. Что потом? «Он шел и думал…» О чем?
Мозг отказывался работать.
Разозлившись, Элис вернула на место рамку бумагодержателя, сняла очки и переключила внимание на вид из окна. Стоял теплый июньский день в самом начале лета, и небо было ярко-голубым. В детстве Элис не могла устоять перед такой прекрасной погодой и предпочитала проводить время на свежем воздухе, там, где пахло согретыми солнцем листьями и жимолостью, бетон покряхтывал от жары, а сверчки прятались в прохладных норках под землей. Увы, Элис давно выросла, и в мире не так много мест, которые она предпочла бы своему писательскому кабинету даже сейчас, когда ее покинуло вдохновение.
Эта комната находилась под самой крышей викторианского дома из красного кирпича на Холли-хилл. Маленькая, со скошенным потолком, она отличалась одной особенностью: по словам риелтора, который показывал дом, предыдущий владелец держал в ней взаперти свою мать, – наверное, та стала для него обузой. Элис порадовалась, что так и не завела детей. Она купила дом исключительно из-за этой комнаты, хотя, конечно, печальное прошлое было здесь ни при чем. Элис вполне хватало горестей в прошлом ее собственного семейства, и она никогда не путала историю с романтикой. Просто ей очень понравилось расположение комнатки: она напоминала гнездо, крепость на неприступной скале, сторожевую башню.
С места, где Элис работала, просматривался весь Хэмпстед до самой пустоши, Хэмпстедские пруды, а за ними – остроконечные крыши и шпили Хайгейта. За спиной находилось еще одно окно – маленькое, круглое и похожее на иллюминатор. Из него открывался вид на задний двор с садом, замшелую кирпичную стену и деревянный сарай, отмечающий границу владений Элис. Густой сад достался в наследство еще от одной прежней владелицы, которая работала в Королевских ботанических садах Кью, а в свободное время создавала «Сад земных наслаждений» у себя на заднем дворе. Под присмотром Элис сад сильно разросся, но не по воле случая или из-за недостатка заботы. Элис обожала леса, особенно те, которых не касалась рука человека.
Внизу щелкнул замок входной двери, заскрипели половицы. Затем послышался звук, как будто что-то уронили. Питер. Он не то чтобы неловкий, подумала Элис, просто ему мешают чересчур длинные руки и ноги. Она взглянула на часы и удивилась: уже два часа. Немудрено, что ей хочется есть. Элис переплела пальцы и вытянула руки вперед. Встала. Печально, конечно, что она потратила все утро, пытаясь провести Диггори Брента из пункта А в пункт Б, но тут уж ничего не поделаешь. За полвека профессионального писательства Элис усвоила, что бывают дни, когда лучше отступиться. Пусть Диггори Брент проведет ночь на ничейной земле между моргом и своим кабинетом. Элис вымыла руки в маленькой раковине у заднего окна, вытерла полотенцем и пошла вниз по лестнице.
Ничего удивительного, что у нее возникли затруднения, причем дело не только в скуке. Чертов юбилей и шумиха, которую собираются устроить издатели, когда Элис достигнет круглой даты! Безусловно, все делается в знак уважения, из самых лучших побуждений, и при других обстоятельствах Элис порадовалась бы торжеству в свою честь, но книга идет плохо. В том-то и загвоздка: самой ей не разобраться. Редактор, Джейн, – умница и полна энергии, однако она молода и благоговеет перед Элис. Критики, настоящей критики, от нее не дождешься.
В самые мрачные минуты Элис с ужасом думала, что не осталось никого, кто скажет ей, когда уровень ее мастерства начнет падать. А в том, что со временем так и будет, она не сомневалась. Элис следила за творчеством других писателей своего поколения и знала, что рано или поздно неизбежно приходит книга, по которой заметно: автор теряет хватку и уже не так хорошо ориентируется в современных реалиях, как раньше. Это не всегда бросается в глаза: слишком подробное объяснение технологии, которую читатель воспринимает как нечто само собой разумеющееся, употребление полного названия, когда принято использовать аббревиатуру, устаревшая культурная отсылка – вроде бы мелочи, но весь текст звучит фальшиво. Элис гордилась достоверностью своих книг, привыкла получать комплименты за трепетное отношение к деталям, и сама мысль о том, что опубликованная книга не дотянет до привычного уровня, ее страшно пугала.
Именно поэтому Элис каждый день после обеда спускалась в метро, иногда – без определенной цели. Иногда люди ее раздражали, она прекрасно обходилась без человеческого общества, но ей нравилось за ними наблюдать. И лучшим местом для наблюдения оказались лабиринты метро. Весь Лондон проходил по этим туннелям, постоянный человеческий поток во всем своем разнообразии, и Элис чувствовала себя там совершенно незаметной. Старость – ужасное состояние, однако и в ней есть кое-что хорошее: с возрастом ты словно становишься невидимкой. Никто не обращает внимания на маленькую пожилую даму, которая чинно сидит в углу вагона, держа на коленях сумочку.
– Привет, Элис! – окликнул ее из кухни Питер. – Ленч почти готов!
На площадке второго этажа Элис хотела было крикнуть ему в ответ, но передумала. В ушах еще звучали давнишние мамины лекции о приличиях. В этом вся Элеонор, думала Элис, спускаясь по последнему пролету лестницы; прошло почти семьдесят лет с тех пор, как они жили под одной крышей, а она по-прежнему устанавливает свои правила, даже в этом доме, который никогда не видела. Порой Элис задавалась вопросом: что было бы, проживи мать дольше? Какую оценку она дала бы жизни своей дочери, одобрила бы карьеру Элис или нет, как отнеслась бы к ее нарядам или к тому, что у нее нет мужа? У Элеонор были непоколебимые понятия о моногамии и узах верности, хотя сама она вышла замуж за свою первую любовь, так что сравнение не совсем честное. Мать занимала особое место в воспоминаниях Элис о детстве; она принадлежала далекому прошлому, и Элис с трудом представляла, как на нее подействовало бы изменчивое время. Прекрасная, недоступная дама, обожаемая и далекая, в конечном итоге сломленная горем от своей потери. Единственный человек, по которому Элис тосковала с болезненно-горьким чувством обиженного ребенка.
Вообще-то, Элис не особо нуждалась в любви или заботе. Почти всю свою взрослую жизнь она прожила одна и не испытывала по этому поводу ни гордости, ни стыда. У нее были любовники; каждый из них приносил с собой зубную щетку и одежду, кое-кто оставался надолго, но дальше этого не шло. Элис никогда никому не предлагала переехать к ней и даже в мыслях не называла свой дом «нашим», только «моим». Все могло бы сложиться иначе – когда-то Элис была помолвлена, – однако Вторая мировая война положила конец этим отношениям, да и много чему еще. Жизнь такая штука: все время то открывает двери к возможностям, то закрывает, а человек слепо идет своей дорогой.
Добравшись до кухни, Элис увидела, что на конфорке кипит кастрюля, у дальнего конца стола стоит Питер, а перед ним открытый пакет с почтой. Питер поднял взгляд на Элис, когда та заходила в дверь. Он поздоровался, и в ту же секунду зазвенел таймер.
– Как раз вовремя!
Все-таки у Питера очаровательная улыбка, слегка кривоватая, зато всегда искренняя, подумала Элис. Собственно, она стала одной из причин, почему Элис его наняла. Улыбка, а еще тот факт, что Питер оказался единственным претендентом на должность помощника, кто пришел точно в назначенное время. С тех пор он зарекомендовал себя только с хорошей стороны, и неудивительно. Элис считала себя знатоком человеческих душ. По крайней мере, сейчас она прекрасно разбиралась в людях. В прошлом, конечно, случались ошибки, и некоторые весьма досадные.
– Что-нибудь срочное? – спросила Элис, усаживаясь перед газетой, которую утром оставила открытой на странице с кроссвордом.
– Ангус Уилсон из «Гардиан» что-то готовит к торжественной дате. Джейн хочет, чтобы вы согласились.
– Кто бы сомневался. – Элис налила себе чашку свежезаваренного «дарджилинга».
– Музей естествознания просит выступить на открытии выставки плюс приглашение посетить праздничный вечер в честь десятилетия со дня первой публикации книги «Смерть свое возьмет» и открытка от Деборы – подтверждение встречи в день рождения вашей матери в пятницу. Все остальное от читателей. С этими письмами я разберусь после обеда.
Элис кивнула, и Питер поставил перед ней тарелку – вареное яйцо на кусочке поджаренного хлеба. Вот уже двадцать лет Элис ела на ленч одно и то же, не считая, конечно, случаев, когда обедала не дома. Ей нравилось соблюдать заведенный порядок, но она не стала рабой своих привычек, в отличие от Диггори Брента, который, как известно, требовал от официанток, чтобы те готовили яйца точно по его любимому рецепту. Элис вынула ложечкой почти плотный желток, положила на тост и разрезала на четвертинки, наблюдая, как Питер сортирует почту.
Питер не отличался излишней разговорчивостью, и она это ценила. Конечно, молчаливость безумно бесила Элис, когда она пыталась вытянуть из него мнение относительно того или иного предмета, но уж лучше молчун, чем более словоохотливые помощники, которые работали у нее в прошлом. Элис решила, что ей нравится, как у него отросли волосы. С этой прической худощавый и кареглазый Питер походил на музыканта из какой-нибудь группы, играющей брит-поп.[7] Впрочем, может, все дело в темном бархатном костюме, подумала Элис, обычно Питер одевается не так строго. Ах да, он же был на похоронах библиотекарши, своего доброго старого друга, потому и пришел на работу попозже. Элис немного повеселела, надеясь выпытать у него все подробности. Ее взволновал рассказ Питера о своей наставнице, и она невольно вспомнила о мистере Ллевелине. Она редко думала о старике – слишком тесно его образ ассоциировался с тем ужасным летом, которое Элис пыталась вычеркнуть из памяти, но когда Питер поведал о мисс Тальбот, о ее участии в его жизни и о неизгладимых впечатлениях, которые она оставила, на Элис нахлынули воспоминания. Она словно вновь почувствовала запах сырости и речного ила, услышала негромкое стрекотание водяных клопов и увидела себя с мистером Ллевелином, как они плывут в старой лодке по течению, обсуждая любимые истории из книг. Наверное, то были лучшие минуты в ее жизни.
Элис отпила еще глоток чая, отгоняя нежелательные мысли о прошлом.
– Так, значит, вы проводили своего друга? – Элис помнила, как Питер признался, что это его первые похороны, а она сказала, что дальше их будет больше. – Все прошло, как вы ожидали?
– Думаю, да. Грустно, хотя и в некотором роде познавательно.
– То есть?
Питер задумался.
– Ну, я всегда знал ее как мисс Тальбот. А когда послушал, что про нее говорят другие – муж, сын… Это было очень трогательно. – Он смахнул с глаз челку. – Глупо звучит, да? Клише…
Он помолчал и начал снова:
– Она оказалась более многогранным человеком, чем я себе представлял. А ведь чем лучше узнаешь людей, тем они интереснее, правда?
Элис согласно улыбнулась. Она считала, что на свете очень мало по-настоящему скучных людей, просто надо задавать правильные вопросы, и использовала этот прием, когда создавала своих героев. Хорошо, когда в детективе преступником оказывается тот, кого вообще не подозревали, но самое важное – мотив преступления. Можно, конечно, удивить читателя бабулей-убийцей, однако логическое обоснование должно быть безупречным.
– А вот необычное письмо…
Питер замер, нахмурив брови и рассматривая конверт в руке. Чай Элис неожиданно стал горьким. Нет, все-таки она никогда не будет равнодушной к критике.
– Одно из тех самых, да?
– От детектива-констебля Спэрроу.
– А, из этих…
Элис по собственному опыту знала, что есть два типа полицейских: те, кто всегда готов помочь с вопросами процедурного характера во время работы над книгой, и зануды, которые любят указывать на нестыковки уже после того, как книгу напечатали.
– И каким же перлом профессиональной мудрости намерен поделиться с нами детектив Спэрроу?
– Тут другое. Это женщина, и она рассказывает о случае из жизни. Пропажа человека.
– Дайте-ка догадаюсь. Ей пришла в голову гениальная идея, и она хочет, чтобы я написала книгу, а прибыль мы поделим пополам?
– Нет, здесь говорится об исчезнувшем ребенке, – продолжил Питер. – Это случилось давно, еще в тридцатых годах прошлого столетия, в каком-то корнуоллском поместье. Дело не раскрыли.
До последнего вздоха Элис не смогла бы сказать, то ли в комнате внезапно похолодало, то ли ее внутренний терморегулятор сломался, когда мощным валом обрушилось прошлое, словно волна, которая давным-давно откатилась назад, а сейчас вернулась с приливом. Конечно, Элис знала, о чем идет речь в письме, и это не имело никакого отношения к вымышленным тайнам в ее книгах.
Письмо было написано на самой обычной бумаге, дешевой и тонкой, совсем не похожей на ту, которую выбирали для писем ее читатели. Питер читал вслух, и Элис хотелось, чтобы он замолчал, но слова застряли в горле. Она слушала краткое изложение известных обстоятельств давнего дела. Наверняка их вытащили из старых газетных подшивок или из ужасной книги Пикеринга. И ведь не запретишь получать информацию из открытых источников! Не запретишь посылать письма совершенно незнакомым людям и вываливать злополучное прошлое на человека, который сделал все возможное, чтобы никогда не возвращаться ни в то место, ни в то время.
– Похоже, она думает, что вы знаете, о чем речь.
Образы из прошлого пронеслись перед мысленным взором Элис, как выброшенные из колоды карты: участники поисковой партии, бредущие по колено в воде по блестящему озеру, толстый полицейский, обливающийся потом в зловонной духоте библиотеки, его помощник-юнец с блокнотом, мать и отец, оба с пепельно-серыми лицами, перед фотографом из местной газеты. Элис почти физически ощутила, как прижимается к стеклянным дверям и наблюдает, терзаемая тайной, которую так и не решилась никому открыть, и виной, которая до сих пор гнездится в глубине души.
Элис заметила, что у нее слегка дрожит рука, и постаралась запомнить это ощущение, чтобы использовать, когда в следующий раз будет описывать физическое проявление шока, ледяным душем обрушившемся на героиню, которая всю жизнь приучала себя сохранять невозмутимый вид. Она положила предательские руки на колени и произнесла, надменно выдвинув подбородок:
– Выбросьте письмо в урну.
Говорила Элис на удивление спокойно; сейчас, наверное, уже почти не осталось людей, которые расслышали бы в ее голосе чуть заметное напряжение.
– Может, вы хотите, чтобы я ответил?
– Не вижу смысла. – Элис посмотрела Питеру в глаза. – Боюсь, детектив Спэрроу ошиблась. Она меня с кем-то перепутала.