Глава 4: ДЕЖА ВЮ
В восемь утра, как штык, я был на условленном месте. Билл уже поджидал меня. Как он и обещал, ехать нам предстояло на автомобиле – он тут же познакомил меня с хозяином машины – крепко сколоченным белобрысым парнем, который оказался одним из его знакомых. Мама назвала его Кешей, хотя представлялся он для пущей солидности Иннокентием. У него были довольно длинные, совершенно прямые волосы, которые, как плети, висели по обеим сторонам головы, образуя популярную когда-то прическу, известную под названием «ночной горшок». Под глазами у него обозначились характерные мешки, которые наводили на мысль об алкоголизме в начальной стадии, а посреди лба залегла борозда, которая, думается мне, образовалась если, и от большого напряжения, то уж никак не интеллектуального, что подтверждалось и его репликами. Мои худшие опасения начали оправдываться, и я многозначительно посмотрел на Билла, кисло улыбнувшись при этом. В ответ он только загадочно ухмыльнулся, давая понять, что у него что-то есть в запасе.
То, что оказалось в запасе у Билла, не вызвало у меня никакого удивления: как и следовало ожидать, это была женщина. Вернее, это была, девушка – высокая стройная брюнетка с шикарными пышными волосами.
– Жанна, – представилась она.
Я пожал ей руку, назвав себя и отпустив несколько приличествующих случаю дежурных комплиментов. Подобные «домашние заготовки» имеются у меня на все случаи жизни.
– Видишь ли, Жанночка, – выдрючивался Билл, – Серж – мой старый соратник, древний, как череп бронтозавра. Сколько шнапса мы уничтожили с ним вместе! И всегда стояли плечом к плечу. Золотые были деньки!
В общем, пошел обычный для Билла в таких случаях словесный понос. Я давно уже к этому привык и научился не обращать на эту трепологию никакого внимания. Но сегодня мне все это почему-то показалось ужасно банальным, плоским и, я бы сказал, каким-то чертовски н е у м е с т н ы м. Почему? Шут его знает, но я вдруг почувствовал себя как-то отчужденно, что ли, словно я смотрю на все это, как сторонний наблюдатель. Я чувствовал, как во мне растет раздражение.
– Что ты, Жанночка, – не унимался Билл, – это все, как сказал поэт, «преданья старины глубокой». Ныне он оставил дела сего грешного мира и денно и нощно пребывает в посте и медитации. В скорости ожидается причисление его к лику святых.
Ей-богу, не человек, а какой-то граммофон. Со стороны все это выглядело глупо и комично: 36-летний мужик с уже обозначившимся брюшком, дочь уже школьница, увивается за девчонкой лет восемнадцати. О чем он может ей рассказать? О том, как жена выперла его из дома потому, что он вечно волочился за юбками? Неужели он не видит, что похож на паяца?
Жанна неуверенно похихикивала, пытаясь подыграть ему. Видно было, что она чувствовала себя неловко. Где он ее откопал, хотел бы я знать?
– Будет тебе, Иерихонская труба, – сказал я. – Пора трогаться, а то наш друг Иннокентий, поди, заждался. Заржавеет «Кадиллак» от долгого простоя.
Никакой реакции со стороны Кеши не последовало. У меня создалось впечатление, что с таким же успехом можно разговаривать с афишной тумбой, хотя, как знать? Может быть, он предавался интенсивной умственной деятельности, пытаясь сообразить, что такое «Иерихонская труба». Я уже мысленно представлял себе «веселую» поездочку с этим блестящим наследником славных традиций индейца Чингачгука – тот, как известно, тоже не отличался чрезмерной болтливостью. Зато Билл говорил за пятерых. Перспектива ехать в обществе флиртующего Дон Жуана и глухонемого не вызывала у меня слишком большого энтузиазма.
«Кадиллак» оказался «Опелем» – подержанным и явно купленным подешевке.
***
В машине Билл, должно быть, подустав от непрерывного словоизвержения, решил взять паузу и выпустить на арену меня.
– Серж, – сказал он, обращаясь к Жанне, (Кешу, угрюмо вцепившегося в рулевое колесо, он, похоже, воспринимал как деталь внутренней отделки салона) – выдающаяся личность. Ты не смотри, что он такой немногословный. Это от скромности. О нем статьи, да что там! – книги надо писать. В свое время он крутил большие дела в Политехе! Он там такое выделывал! Ты только послушай. Помнишь, – Билл выжидающе уставился на меня, – ту дикую историю с голой девкой, вывешенной из окна? Как ты все разрулил! Это было что-то! Одно слово – Маэстро!
Бедняга! Видимо, он настолько утомился и так отчаянно нуждался в моей поддержке, что начал грубо льстить.
– Ой, расскажите, пожалуйста, – попросила Жанна – как, несомненно, и рассчитывал Билл.
История эта давно уже стала в нашем кругу притчей во языцех, и всегда, когда мне – Бог весть в который раз – приходилось ее рассказывать, я чувствовал себя рабом, прикованным к веслу на галере. Я уже хотел было послать Билла далеко «по инстанциям», но взглянул на Жанну, и мне стало его жалко. Что ж? Как говорил один умный человек, «дружба – понятие круглосуточное». Цирк, так цирк! Бим может отдохнуть – Бом будет работать с публикой. Вздохнув, я приступил к своему номеру.
«Было это давно, как сейчас помню – где-то не то в конце юрского, не то в начале мелового периода – хотя точно не скажу, память уже не та – но велоцирапторы и тираннозавры, кажется, еще не вымерли. Впрочем, это несущественно».
Жанна хихикнула и взглянула на Билла. Тот в ответ ухмыльнулся «со значением», мол, то ли еще будет! Кеша продолжал изображать «Иван Иваныча» – так в обиходе называют манекен, который используется при испытаниях новых моделей автомобилей. О Боже, та еще аудитория! Обычно в этом месте реакция была более живой. Но надо было продолжать. Я вновь нажал на Play.
– Короче, я был тогда молодой и красивый, – сказал я, решив отбросить «кружева».
– Вы и сейчас еще очень ничего, – заметила Жанна.
– Я тронут Вашим человеколюбием.
– Нет, я честно, – поспешила заверить Жанна.
Билл поднял глаза к лампочке на плафоне, с редким мастерством играя садовый шланг.
– Не сомневаюсь, – успокоил я Жанну. – Но в те далекие времена туманной юности я еще вызывал не только большое человеческое сочувствие, но порой и некоторые другие эмоции и работал в одном очень странном месте…
– Но Игорь сказал, что Вы работали в Политехе…, – смущенно проговорила Жанна.
– Это святая правда, – подтвердил я. – И это очень странное место, поверьте. Возможно, Вам это станет понятнее, если я скажу, что я служил в отделе, занимавшемся иностранными студентами – у нас их было много.
И вот, в один не очень прекрасный день, сразу после обеденного перерыва, в нашей комнате раздался телефонный звонок. В сыто-благодушном настроении я снял трубку. Однако то, что я услышал, заставило меня поперхнуться. Из сбивчивых слов капитана милиции я понял только, что в одном из наших дальних общежитий (а они у нас раскинулись по всему городу) происходит нечто, мягко говоря, из ряда вон выходящее.
А дело оказалось в том, что один наш студент-араб (не важно из какой страны) выдвинул в окно шестого этажа «общаги» абсолютно голую девушку – советскую студентку из нашей же альма-матер.4
– Какой матери? – переспросила Жанна.
Билл заржал.
– Такой-то матери, – с трудом проговорил он сквозь хохот.
Кеша издал некий утробный звук, по-видимому, долженствующий означать смех.
Жанна смутилась, но Билл приобнял ее правой рукой и, чмокнув в щечку, завопил:
– Ах, ты моя прелесть. Я тебя обожаю!
– Короче, эта девица была студенткой нашего же славного ВУЗа, – пояснил я Жанне (и, надо полагать, Кеше), вновь перехватывая нить разговора. – Это латинское выражение, оно значит «кормящая мать».
– То есть, ВУЗ – это вроде мамочки родной, так что ли? – спросила Жанна.
– Именно так.
– Ну, это точно не про наш институт, – заметила она с сарказмом зрелой, битой жизнью женщины.
Мне стало жаль девчонку.
– Не бери в голову, – сказал я. – Я просто выделываюсь.
– У Вас клево получается, – польстила мне Жанна.
– О! – не удержался Билл. – Ышо как!
– А это, ну то, что вы рассказываете, это, правда, было?
– Да, – ответил я. – Это действительно было. И это смешней всего.
– А что было дальше?
– А дальше – самое интересное. Высунувшись из окна, араб держал девушку за ноги, вниз головой. При этом он время от времени кричал: « Сейчас я ее отпущу!» Именно такую картинку я застал, приехав туда, от имени отдела.
Диспозиция, то есть, положение сторон перед сражением, была вкратце такова: изнутри парень забаррикадировался, внизу стояло три милицейских машины: два Уазика и «Волга». С арабом пытались вести переговоры через дверь, но бесполезно. Его друг и земляк объяснил, что он приревновал свою подружку, и теперь у него «кровь кипит». После краткой беседы с земляком и небольшого совещания с милиционерами, я пошел на шестой этаж вести переговоры. Несколько ребят в форме пошли со мной. Вооружившись несколькими цитатами из Корана, призывающими к умеренности, я начал его увещевать, периодически используя также случайно запомнившиеся мне арабские фразы, надо признаться, не всегда относящиеся к делу.
Видя, что никакого движения не наблюдается, я в отчаянии прочел ему по-арабски «Фатиху»5. Так называется первая сура, то есть, глава Корана.
– «Фатиха» – это женское имя?
– Нет. Женское имя – Фатима. А «Фатиха» означает в переводе «Открывающая» – это потому, что она – первая.
– И вы помните всю главу наизусть? – изумилась Жанна.
Она явно увлеклась рассказом. Билл сидел, благодушно улыбаясь, всем своим видом как бы говоря: молоток, Бом, не подкачал.
Ну вот, отдувайся тут, понимаешь, за этого Дон-Жуана.
– Да, я помню, – улыбнулся я. – Всю главу целиком. Но это не трудно. Дело в том, что она совсем короткая – всего семь айятов, то есть, «стихов». Это вроде нашего «Отче наш», только мусульманского. А потом я продекламировал и еще одну суру – «Аль Кафирин»6, что означает «Неверные». Она еще короче. Там говорится, что мусульмане не должны подражать неверным и не должны делать всякие гнусности.
В заключение я процитировал известную формулу: «Ауззу би-л-лахи мин аш-шайтан ар-раджим».7 Это значит: «К Аллаху прибегаю от шайтана, побиваемого камнями».
– В смысле – «держись от шайтана подальше», так?
– Типа того. Точнее, не следуй наущениям шайтана, а держись поближе к Аллаху и его словам, то есть, к Корану.
– А почему шайтана побивают камнями?
Билл вновь сграбастал Жанну и, как всегда, громко возгласил:
– А потому, моя радость, что он – редиска. А редисок на Востоке полагается забрасывать камнями.
– Ой, ну, Игорек, – раздраженно заерзала девушка, – дай поговорить с человеком!
– А я что, – деланно обиделся Билл, – уже и не человек?
– Но ты же сам говорил, что ты – Принц-Железный Член с Альфы Центавра, – припечатала Жанна.
Ну вот – получай, фашист, гранату.
Кеша жизнерадостно засмеялся.
Что до меня, то я ни на минуту не усомнился в точности этой «цитаты» – это было очень похоже на Билла. Пожалуй, был в этом даже своего рода «фирменный стиль», но вряд ли в данном конкретном случае автору доставило удовольствие такое цитирование.
У «Игорька» отвалилась челюсть. Впрочем, надо сказать к его чести, ненадолго – он быстро пришел в себя и вновь обрел свой обычный кураж.
– Но ведь, милая, – сказал он, обращаясь к Жанне, которая стала просто пунцовой от стыда и наверняка сожалела о своей несдержанности. – Я доверил тебе эту информацию под строгим секретом. Это была наша тайна. Теперь я раскрыт, миссия провалена. А я ведь нарушил строжайшую инструкцию – не вступать в тесный контакт с аборигенами. На родной Альфе Центавра меня теперь ждет трибунал. Придется стать невозвращенцем.
И Билл прильнул к соблазнительной груди Жанны.
Да, силен! Ничем его не проберешь.
– Может, попросим дядю Сережу рассказать, что было дальше? – спросил он.
– Ой, конечно! Мне очень хочется узнать, чем все кончилось, – с энтузиазмом поддержала Жанна, с благодарностью хватаясь за спасательный круг, брошенный ей Биллом.
Что ж? Дядя Сережа «всегда готов». И я продолжил:
«Ну вот, начал я арабу, значит, мозги вправлять через дверь. Мужики смотрели на меня с беспокойством. Но вдруг откуда-то с улицы послышались крики, один из ребят побежал смотреть. Потом орет: «Он ее втянул!». Через минуту дверь отворилась.
Араба, конечно, повязали, хотя и с осторожностью, что же касается девушки, то она была в полубессознательном состоянии. Впрочем, меня это уже не занимало, я и так малость перегрелся. И только потом, уже в отделении милиции, где мне пришлось давать не только свидетельские показания, но и объяснения по поводу этого типа (которого я, кстати, неплохо знал), составлявший протокол старлей в штатском, печатая двумя пальцами на машинке, несколько озадаченно спросил меня: «Нет, я понимаю, наша работа… но никогда не думал… Слушай, мужик, как ты это все выдерживаешь? Так ведь и съехать можно». Мне оставалось лишь грустно улыбнуться и пожать плечами. На следующий день за все это я получил отгул…»
– И вас никак не наградили за это? – удивилась Жанна.
Нет, все-таки она еще недостаточно хорошо знала жизнь…
– С какой стати? – спросил я.
– Но ведь Вы человеку жизнь спасли – я хочу сказать, той девушке! – возмутилась Жанна. – Или не так?
– Так, – подтвердил я. – И что с того? Думаете, мне за это должны были дать Героя Советского Союза?
– Нет, ну хотя бы что-то…
– Например? Медаль «За спасение от психа»? Так не было в СССР такой медали.
– Но премию-то могли же дать!
– Разбежались! Мне и положенного-то не доплачивали. Вообще-то ведь как? Если начальство напортачило, то виноват подчиненный. А если подчиненный добился успеха, то это – заслуга начальства. Даже если начальство село в лужу. Так, и только так. Ныне, присно и вовеки веков! Аминь! Так, что мне еще повезло, что не влепили выговор.
Комментарий Жанны был краток:
– Свинство! Хотя вообще-то круто. И много у вас было таких приколов?
Я скромно улыбнулся, давая понять, что много.
– Жесть! Но Вы правильно сделали, что оттуда ушли, – заключила юная леди.
– Полностью согласен, – искренне сказал я, проникаясь симпатией к девчонке.
В этот момент Кеша, до сих пор не проронивший ни одного членораздельного звука, выдал:
– Ну, вы приколисты! Петросян может отдыхать.
Вот он – благодарный слушатель! Петросян, значит, может отдыхать. Да по мне, он и так-то не сильно перетруждается…
Дом стоял на берегу свежевыкопанного пруда. Пруд был почти круглый, и только небольшая бухточка вдавалась в берег недалеко от какой-то хозяйственной постройки, стаявшей чуть в стороне от главного здания. Рядом был и лесочек – сосны с примесью лиственных пород: кленов, ольхи и березы. Дорога от хозяйственной постройки (это оказался какой-то склад для инвентаря и всякой дребедени) шла довольно круто на подъем и в одном месте, недалеко от берега пруда, частично была скрыта за пригорком.
Мне не раз приходилось читать о том, что называется «дежавю» – когда тебе кажется, что ты уже видел какое-то место, или уже встречал кого-то, хотя умом, так сказать, ты совершенно уверен, что ты здесь никогда не был и нигде не мог встречать показавшегося тебе знакомым человека. Думаю, каждому приходилось иногда испытывать нечто подобное, и я, конечно, не был исключением. Но в этот раз было что-то уж слишком явно и слишком похоже.
Не стоит болтать, будто я ничего такого сразу и не подсек, а так, вообще, что-то неуловимое, – вроде бы что-то напоминает, но никак не удается ухватить. Нет, ничего подобного! Я сразу уловил сходство с домом из моего сна – слишком уж свежо все это было. В самом деле – круглое озеро с заливом, опушка леса, косогор и этот чертов склад, стоявший на месте того самого флигеля со странным знаком на крыше. Что же это был за знак? Этого вспомнить я не мог, хоть убей. Впрочем, не слишком ли я серьезно отношусь к снам? Похоже, я и в самом деле превращаюсь в какого-то медитирующего отшельника, пытающегося раскрыть высшую тайну бытия. Что есть сны? Пучки неясных ассоциаций, обрывки воспоминаний, жалкие барахтанья спящего мозга, когда ниже расположенные его отделы играют вволю, расшалившись, словно дети, без родительского присмотра аналитического ума. Все это темно и бессмысленно, всякое толкование тут будет надуманным. Давно пора переключиться на что-нибудь более интересное. Но «дежавю» не отставало от меня.
* * *
Славик с нескрываемой гордостью показывал свои хоромы. Еще бы! Он, как гостеприимный хозяин, пригласил нас сюда повеселиться несколько дней хоть и за бесплатно, но не совсем за «просто так» – в ответ на свое хлебосольство он, вполне естественно, ожидал соответствующей ответной реакции. Выражаться она должна была в том, чтобы дорогие (черт возьми, и вправду не дешевые!) гости с пониманием и восхищением кивали головами, издавая одобрительные звуки и восклицания. При этом мужчины должны были деловито, как знатоки (или хотя бы притворяясь таковыми), подробно и тщательно все осматривать, подсчитывая при этом, во сколько что обошлось. Прикидки эти, конечно, должны были производиться в уме, поскольку пользоваться калькулятором было как-то неудобно. Впрочем потом, не на людях, в более спокойной обстановке можно было воспользоваться и калькуляторами, которые, уж конечно, имелись у всех присутствовавших, подобно блокнотам и диктофонам у журналистов или пистолетам у оперативников, хотя я калькулятора с собой не взял – на что он мне здесь?
Что же касается дам, то от них никто подобного, конечно, не требовал – с них было достаточно восхищенного писка и возгласов, выражающих крайнюю степень обалдения от всего увиденного.
Я давно уже привык к подобным шоу, и примерный сценарий выучил, можно сказать, наизусть – он всегда соблюдался с большой точностью, отклонения были незначительны и касались второстепенных деталей. Вот и на этот раз хозяин, распираемый чувством собственного превосходства и с трудом сдерживающий желание сказать всем, что они – дерьмо собачье, и все, что они имеют, не стоит рядом с этим и ломаного гроша, с сатировской улыбкой водил гостей из столовой с оленьими головами в кабинет, обшитый ореховыми панелями, из спальни, где стояла широченная кровать с балдахином, – в клозет, облицованный чуть ли не мрамором, небрежно, с наигранным сожалением бросая при этом:
– Это, конечно, не то, сами видите.
– Ясен пень, мне хотелось сделать иначе, но, сами знаете, это ж такие бабки!
– Я вообще-то хотел обшить дубом, но пока не вышло, побудет орех, потом поменяем.
Он играючи оперировал называемыми многозначными суммами, причем минимальной единицей у него была «штука баксов». При этом глаза присутствовавших наливались такой завистью, что на них было больно смотреть. Так, поглаживая то свой приметно округлившийся животик, то свою трехдневную щетину, наш гид провел нас почти что по всему дому. Меня все это мало интересовало, и я слушал вполуха, лишь надевая на лицо маску восхищенного интереса. (Я успел уже хорошо освоить лицедейство; наверное, у меня были к этому способности – ведь не даром я был из актерской семьи.) В действительности же я испытывал невообразимую скуку.
И тогда я увидел ЕЕ.