Родительский дом
Меня не было дома целых десять лет. После длительного проживания за границей я, измученный ностальгией по родной земле, решил приехать сюда. Где, если не дома, можно ощутить всю остроту воспоминаний детства, юности и самого дорогого воспоминания, которое есть у каждого человека – воспоминания о родителях?
Мой отец умер, когда я только выпускался из школы, а мать умерла спустя два года после его смерти. Из родных у меня остался только старший брат, который и остался жить в родительском доме. Мы были очень дружной семьей, хотя и жили бедно. Дядя по папиной стороне имел наркотическую зависимость, и деньги, которые зарабатывал отец, тратились на его лечение. Но он так и не вылечился и умер незадолго до смерти отца.
Мы с братом не голодали, но детство у нас было тяжелым. Брат старше меня на пять лет. И как младший, я всегда донашивал его одежду, обувь, учебники. Он не отличался аккуратностью, поэтому мне самому приходилось выстирывать пятна, штопать дырки, клеить изношенную обувь. Одежду мать покупала у соседей, которые имели в подвале свой ткацкий цех. Отец работал на скотобойне, а поскольку мясо было дорогим, ему чаще всего приходилось приносить домой кости, из которых мама потом варила бульон.
Годы шли, мы взрослели, нам с братом нужно было помогать родителям. Я загружал и разгружал мешки с мукой на заводе. Заработанные деньги, коих было немного, я старался отложить в сторонку. Ведь впереди меня ждали экзамены и выпускной. Я работал с шести вечера до полуночи, после чего я в обязательном порядке принимал душ в душевой, которую я смастерил сам же, и затем учил уроки. Я никогда не высыпался. Не знаю, как мне удавалось целый год спать по четыре часа в сутки и оставаться энергичным. Питался я в основном пирожками и чаем, но раз в неделю на вырученные деньги я всегда позволял себе что-то вкусненькое. Но это было только раз в неделю.
Брат на тот момент уже учился на последнем курсе в колледже. Он учился на экономиста, полагая, что это очень престижная профессия. Нужно признать, что его унижала очень нищета. Он всем сердцем ненавидел дядю и все время говорил, что дядя должен был умереть еще до нашего рождения. По словам брата, именно он был виноват в нашем тяжелом детстве.
По ночам брат подрабатывал сторожем, из-за чего пропускал частенько учебу. Но в колледже понимали наше бедственное положение и много раз шли навстречу. Однажды после работы я решил зайти к нему, узнать, как он поживает, поскольку виделись мы крайне редко. Я помню, как зашел к нему в будку, и не поверил своим глазам. Он крепко спал на полу возле кучи пивных банок. На столе лежала колода карт, что указывало на то, что он пил не один. В ту ночь я пробыл с ним там до утра. Ведь если бы со склада что-либо пропало, мой брат никогда бы не расплатился. Утром я понес его домой и бросил прямо под душ. Это было самое тяжкое зрелище, которое я когда-либо видел. Нет, самое ужасное было то, что он, как выяснилось, выпивал так каждый вечер.
Это был самый тяжелый год в жизни нашей семьи. Отец умер: сердце не выдержало большой нагрузки. Я знал, что это скоро случится, поэтому был к этому готов. Часть накопленных денег я потратил на похороны и поминки, а часть оставил. На выпускной бал я не пошел. Брат после смерти отца начал пить еще больше. Я же посидел, поразмыслил и понял, что так дальше жить нельзя. «Работа не должна порабощать или убивать» – думал я и устроился продавцом в ларек одного китайского эмигранта. Хотя это был большой риск. Но на риск нужно идти, особенно, когда тебе нечего терять. А что мне оставалось терять? Ослиную работу за гроши? Я на все плюнул и пошел на этот риск. Должен признать, что именно тогда я и обнаружил в себе деловые и лидерские качества. Денег тогда было не много, но они, благодаря этим качествам, плыли к рукам. Но я был новичком в этом деле и понимал, что мне нужно многому учиться, несмотря на заложенные качества.
Помню, как на несколько выручек, я затеял ремонт в нашей с братом комнате. Всего за сто рублей я купил обои, и собственноручно поклеил их. Я никогда не понимал, почему мои родители этого не делали. Мысленно я, будучи еще ребенком, подсчитывал, что если бы они откладывали по десять или двадцать рублей ежемесячно, то обои можно было бы купить уже менее через год или менее через полгода. Но они почему-то этого не делали и ободранные стены для нас были чем-то привычным. Еще я помню, что когда я задавал матери вопрос, почему мы так бедно живем, она отвечала, что на «все воля божья».
Мать умерла совсем внезапно, и ее я тоже похоронил сам без помощи брата. Я продолжал работать у эмигранта. Я был доволен работой, которую он мне дал, а он был доволен мной и тем, что я эту работу выполняю. Когда ему захотелось уехать на родину в Китай, он предложил мне поехать с ним. Тогда на дворе стояли девяностые годы, и любой вопрос можно было «решить» довольно просто. Вопросы, связанные с моей миграцией и гражданством тоже были «решены». В Китае я продолжил работать на своего работодателя, и благодаря ему же, я получил там образование. Эмигранта я называл Куяндзи, потому что не выговаривал его имя и фамилию. Сейчас он для меня некто вроде второго отца.
Куяндзи имел в Китае много ларьков и несколько таверн. Общими усилиями уже через восемь лет мы превратили их в крупные магазины и рестораны. Куяндзи много раз говорил мне о том, что если бы не я, он бы так и возился с ларьками. Сейчас бизнесом целиком управляю я. А Куяндзи на заслуженном отдыхе.
Так я прожил в Китае десять лет, обучаясь не только ремеслу, которым занимаюсь, но и развиваясь духовно у тибетского учителя, с которым познакомил меня Куяндзи.
За все это время, что я был в Китае, я объездил весь мир, но в России ни разу не побывал. И с братом я ни разу не виделся и не общался. Именно поэтому я и решил поехать к нему. Ибо с родиной меня ничего не связывало кроме него.
И вот этот долгожданный момент настал: сердце билось бешено, и что-то наводило на меня грусть. Наконец, я приоткрыл калитку. Посередине заросшего густым сорняком двора стоял наш маленький ветхий домик – еще более убогий, чем был. Стекла на окнах были полуразбиты, деревянные рамы были уже сгнившими от дождя, крыша посерела, и была как-то странно покошена. Я уж было думал, что брат давно отсюда не живет и дом целиком заброшен.
Я долго стоял и смотрел на дом детства, и душа моя издавала отчаянные вопли. Я хотел плакать от тоски по родителям и тоски по детству, которое хоть и было трудным, но было для меня свято.
Внезапно входная дверь дома слегка приоткрылась. Вышла полная женщина, лет сорока – этакая баба в потрепанном и облезлом халате.
– Вам кого? – спросила она низким прокуренным голосом.
– Здравствуйте, – резко пришел я в себя, – Я брат Кузьмина.
– А, – протянула она, оглядев меня с ног до головы, – ну проходите.
Зайдя в дом, я по привычке снял обувь, хотя этого не требовалось. Пол был и так грязный.
– Не снимайте, не снимайте. У нас обуви не снимают. – сказала бабенка.
«Да уж понял!» – подумал я про себя.
Я прошел вслед за ней, на кухню. Трудно было сказать, изменилось ли здесь что-либо. Впрочем, я уже не так свежо помнил обстановку и убранство в доме. Знаю только то, что было неприятно находиться в этом доме, несмотря на то, что он был дорог моему сердцу. Все было таким грязным, ободранным, закоптелым. Женщина предложила мне какую-то засаленную табуретку, я неохотно, но все же опустился.
Женщина заметила это и фыркнула:
– Что? Костюм, небось, жалко. Дорогой, наверное.
Я ничего не ответил.
– Пойду, позову Кузю. – сказала она и вышла из кухни.
В это время пристально вглядывался в каждый уголок. Осыпавшаяся плитка на стене, поломанные дверцы кухонного шкафа, немытая посуда на раковине и посеревшая туалетная бумага на подоконнике, которая почему-то была на кухне.
– Сейчас придет. Одевается. Может чаю или «кофа»? – предложила баба, не правильно выговаривая последнее слово.
– Нет, нет. Благодарю, – ответил я и заметил выражение облегчения на лице бабенки, у которой, вероятно чаю или «кофа» не было.
На пороге показался мужик, с заросшими волосами и бородой.
– С ума сойти, братик, это ты?! – широко раскрыл он руки в обе стороны.
– Кузя? – вскочил я.
Он тут же подошел ко мне и сильно обнял. От него пахло резким запахом пота, лука, табака и спирта. Я слегка отошел назад.
– Я думал, ты совсем пропал и я больше тебя не увижу, – продолжил он. – Ну-ка, жинка, тащи сюда нашу «русскую водичку».
– Нет, не нужно. Я не пью. Только по праздникам.
– Да брось, сегодня у меня праздник – брат объявился! Он попытался меня еще раз обнять, но я легонько отпрянул. Женщина принесла бутылку водки, поставила на стол. Рядом поставила тарелочку с селедкой. Кузьмин сел, налил водки ей и себе. Они оба залпом пустили свои рюмки и закусили селедкой. Потом он усадил ее массивную тушу на свои колени. Я пристально осмотрел ее, пытаясь понять, что могло бы стать причиной такого сильного ожирения. Болезненной она мне не казалась, а наоборот была очень даже здоровой. На Востоке человек следит за здоровьем и не позволяет себе иметь лишний вес. Учитель мне часто говорил, что бедные люди чаще других страдают ожирением, потому что неправильно живут.
– Ну, рассказывай, – начал он, – я вижу, что ты хорошо устроился: костюм, одеколон.
– Да. Все хорошо. Правда, пока без семьи.
– В твои-то годы… А у меня смотри, какая красавица! Он ущипнул он ее за одно неприличное место и икнул. – Ну, ладно, жинка, ты это… пойди, погуляй.
– Не хочу. С вами хочу посидеть.
– Я тебе что сказал? Я хозяин в доме! – зарычал он не нее. В какой-то момент мне показалось, что он ее ударит. И я был более чем уверен, что он ее частенько бьет.
Женщина обиженно ушла прочь.
«И правда. Когда мужчина не реализовывается в обществе как лидер, он становится тираном в семье» – подумал я.
Он снова потянулся к водке, но я отдернул его руку.
– Когда я уйду, ты можешь пить, сколько хочешь, но пока твой единственный брат, которого ты не видел десять лет, рядом – будь добр, поговори с ним! – сделал я ему легкое замечание.
Он все равно налил себе полную рюмку, закусил селедкой и вытер рот той самой туалетной бумагой, лежавшей на подоконнике.
– Зачем ты здесь? – спросил он неожиданно.
– За тем, чтобы помочь тебе…
Он не ответил.
– У вас с твоей женой дети есть? – спросил я после паузы.
– Да не жена она мне. Живем мы просто вместе. Детей у меня нет!.. А может и есть, бог их знает.
Я привстал и прошелся.
– Я думал, ты завяжешь.
– Ты думал?.. Ты думал? Ты обо мне думал? Ты смеешься надо мной? Я что, по-твоему, не понимаю, что ты давно на меня «положил». Я что…
– Я думал о тебе, – перебил я его, – но я работал, и у меня не было времени приехать. На мне было много ответственности. Но сейчас я свободен, я заработал себе отдых. И первое, что я сделал – я приехал к тебе.
– Ты олигарх теперь? – спросил он сардонически.
– Нет, не олигарх, но денег столько, что хватит на всех. И на моих внуков и на твоих.
– Я всегда знал, что бог любит тебя больше.
Я засмеялся:
– А бог знает, что я в него не верю?
– Не веришь в бога? – спросил он.
– Ну, да. В Китае коммунизм. Я верю только в себя.
– Коммунизм? – ухмыльнулся он. – И что, что в Китае коммунизм? У нас тоже он был, этот проклятый коммунизм, но ни черта это не дало. Страна как голодала, так и голодает. Страна проклятых воров и олигархов.
– Какое тебе дело до олигархов?
– Они воруют у народа.
– Какое тебе дело до народа?! Была бы воля народа, он и сам не прочь бы был украсть. Вот ты ответь: из твоего личного кошелька хоть кто-нибудь рубль украл? Единственный человек, который тебя обворовывал все эти годы – это ты сам.
– Что?! Что ты несешь?
– А то, что мы с тобой выросли в одних и тех же условиях, но стали абсолютно разными людьми!
– Да тебе просто повезло, вот и все. Ты ничем не лучше меня. И никогда не был! – встал он и отвернулся. – Все говорили: посмотрите на Виталика, – какой он аккуратный! Вроде бы из бедной семьи, а как опрятно одет! А посмотрите, как он траву во дворе дома щиплет, и душевую смастерил… А какой работяга!.. А какой умный; математику как знает!.. – взорвался он и повернулся ко мне. – А я тебе вот, что скажу… Ты ничем не лучше меня! Тебе просто повезло.
– Я не спорю. Как говорил мой восточный учитель: мы все рождаемся с одинаковыми способностями, просто одни их развивают, другие нет. Я не хочу с тобой ссориться, да и не за этим я здесь. Ты прав, от удачи тоже многое зависит, но только если ты ее не ждешь, а идешь к ней сам. Ты ведь учился на экономиста, ты мог им стать, но почему-то ты пошел по неверному пути.
– На все воля божья, – сказал он и закинул в глотку еще одну рюмку.
– Перестань перекладывать ответственность за свою судьбу на других, в том числе на бога. Это очень плохо. На Востоке учат…
– Да достал ты меня с этим Востоком! Черт бы его драл.
Я обиженно замолчал.
– Я помогу тебе ремонтом и с деньгами, – сказал я после паузы, – но только если ты бросишь пить.
– Ты дашь мне денег? Ты серьезно? – вытер он рот бородой, – о, я все сделаю, как ты скажешь. Ты знаешь, у меня столько долгов…
– Я их выплачу, не беспокойся.
– Согласен на все, братец, – переменился он в голосе. – Долги замучили, убить грозят…
– Ручаешься?
– Да, братец, на все готов.
Я посмотрел на его неприлежный вид с отторжением и сказал:
– И так, для начала я хочу, чтобы ты побрился и принял душ.
– Душ? – переспросил он. – У нас его нет.
– Я тебе его установлю, но только не для того, чтобы он просто стоял. Завтра утром я приеду с бригадой рабочих. Они вынесут убранство, чтобы поскорее начать.
– Завтра? Так скоро?
– Откладывать на потом без веских причин – плохая привычка… А сейчас, я поеду.
– Куда? Оставайся у нас.
– Нет, – ответил я, не раздумывая. В эту же секунду я встал и тут же уехал. Мне не терпелось найти рабочих и приняться за дело.
На следующее утро я приехал с бригадой в десять часов, как обещал. Кузьмин со своей «жинкой» еще спали. Я их разбудил стуками. Бабенка с полусонным лицом открыла дверь.
– Ах, это ты. Кузя еще спит.
Когда я вошел к нему в спальню и разбудил его, он начал оправдываться, что выпил вчера «напоследок», опьянел и заснул. Клялся, что больше это не повторится.
– Я надеюсь на это, – сказал я. – Ну, что… Давайте начнем с того, что вынесем старую мебель, – обратился я к бригаде и отвел их в бывшую спальню родителей, в которой все осталось, как было. Старый раскладывающийся диван, тумбочка с поломанной ножкой, на которой стояли мамины иконы, и шкаф с толстым слоем пыли, за стеклянной дверью которого красовался красивый сервант.
– А что же вы из серванта не пьете? – спросил я.
– Скажешь тоже! Он для особых случаев.
Я многозначительно на него посмотрел.
– Кроме серванта все на свалку. – дал я распоряжение.
– Нет, нет и нет! – встал Кузьмин, загораживая проход, – этот диван нам нужен. Никуда вы его не вынесете! Диван хороший… И тумба хорошая, я ножку починю, и будет как новая.
– Что же ты ее раньше не удосужился починить? – спросил я с недоумением.
– Сегодня же ее починю, – взбудоражившись, ответил он.
– Хорошо, – ответил я, – пусть тумба остается, как элемент антиквариата – это сейчас даже модно. Все остальное выносите! – кивнул я бригаде.
– Нет! Да что ж ты делаешь-то?! Диван я ни за что не выкину. В конце концов, он родительский. А шкаф… Эх, ладно – проговорил, он мешкая, – бог с ним выкидывайте.
Я уже начал было раздражаться.
– Послушай, ты хочешь начать новую жизнь в новом доме? Тогда просто не мешай!
– Ну, пожалуйста, пусть они этот диван у меня в гараже хоть поставят. Я буду на нем спать иногда.
– Зачем тебе этот хлам в гараже – не понимаю… Но ладно, пускай побудет в гараже, пока сам не поймешь, что он тебе не нужен.
Так получилось, что вся остальная старая рухлядь из некогда нашей с братом комнаты тоже переместилась в гараж. Как ни пытался я ему объяснить, что старые вещи – это отрицательная энергия, от которой надо избавляться, ничего не вышло. Наш спор закончился тем, что он обвинил меня в помешанности на восточных, учениях.
Когда я дал распоряжение содрать старые обои в комнате, которые я сам некогда клеил, я вспомнил про свои сто рублей, которые сам же сэкономил для покупки обоев.
– Я так и не спросил тебя о главном, Кузя. Кем ты работаешь и сколько зарабатываешь?
– Я маляр. Тысяч десять за работу получаю. Но работы мало. Работу мне предлагают, когда хотят на профессионалах сэкономить.
– Неужели, на худой конец, за десять лет, откладывая по тысяче в год, нельзя было поменять эти обои?
– Да руки никак не доходили.
– Но вы же спите в этой комнате. Неужели вам самим приятно находится в такой обстановке?
– Неприятно, но что делать? Жинка не работает, десяти тысяч не хватает.
– А на спиртное хватает.
– Что?
– Да ничего. Ремонт, говорю, через неделю закончат, потом возьмутся за другую комнату. А далее примемся за ванную и кухню и все остальное.
– Крышу тоже маленько надо подправить, – заметил он.
– И крышу поменяем, и окна. Ты только не пей. Кстати, оно может случиться, что пригодишься. Ты же маляр.
– А, ну да. Помогу, чем смогу.
Но не через неделю, ни через две, я Кузьмина не застал дома. Женщина его тоже явно что-то скрывала. Где он находился – я так и не выяснил. Да и не до этого было.
Ремонт закончился к осени. Родительский дом был полностью преображен. Кузьмин был очень доволен.
– Ты когда уедешь-то? – спросил он внезапно.
– На днях, – солгал я.
Я подозвал Варю – так звали «жинку» Кузьмина:
– Я вам денег оставлю. Купите корову, хоть молоко будет. Молоко можно еще и продавать. А может и бизнес откроете, если захотите, – сказал я и дал ей на руки пятьдесят тысяч рублей. Больше дать побоялся.
Женщина схватила деньги, поцеловала меня, покрестилась и начала благодарить. Кузьмин тоже был счастлив, но не понятно чему больше.
Я имитировал свой отъезд. На самом же деле, всю осень я колесил по родной России. Сначала мне было интересно побывать в культурных столицах, осматривать достопримечательности, но позже я решил проехать по деревням и посмотреть, как люд живет.
Мой учитель на Востоке говорил, что нищета – это состояние души, которая сказывается на состоянии жизни. И я был очень разочарован нищетой, пожирающих всех и вся. Я не понимал, почему нищета так распространена всюду. Может это одна волна, которая накрывает всех единовременно? И почему недостаток денег становится оправданием для человеческой лени и беспечности? Неужели для того, чтобы иметь красивый садик из роз вместо сорняков во дворе нужно иметь много денег и сил? Неужели кто-то, кого мы виним в своих бедах – неважно, будь то сосед или царь-батюшка, должен приводить в порядок наш двор и нашу жизнь. Мы сами хозяева своих дворов и жизней. И в каком состоянии наш двор – в таком состоянии и наша жизнь. Стремление к красивой жизни не ищет средств.
Поколесив по родине, я приехал обратно в родной городок. После чего я собирался навсегда покинуть родные края.
Стоял декабрь, и он как ничто другое, украшал мою любимую Россию своей суровостью холода и пышным снегом. Я приотворил калитку и вновь увидел родной двор, на сей раз свободный от летних сорняков, но заваленный снегом.
Я постучался. Мне долго не открывали. Наконец дверь приоткрыла Варя. Лицо ее было опухшее и красное.
– А, это ты! Ты же уехал вроде. – проговорила она, медленно зевая.
– Который сейчас час? – спросил я озлобленно.
– А что такое?
– Сейчас девять утра. Ты корову подоила?
– Какую корову?
Я, разозлился, толкнул дверь и вошел.
– Э-э-э, ты куда, а? – крикнула она.
– Во-первых, я вам, душенька, не «э». Во-вторых это дом моих родителей, – сказал я совершенно спокойно и направился в спальню к Кузьмину.
Он лежал на спине как мертвый, издавая храп; раздетый догола, в одних трусах, обросший волосами и бородой.
Варя зашла за мной.
– Ей богу, мы только вчера по чуть-чуть выпили и все больше не пили, – начала она оправдываться, дыша на меня перегаром.
Я пропустил ее слова мимо ушей и направился в кухню. На столе, как я ожидал, стояла бутылка водки, и на полу несколько пустых банок. На столе лежала все та же засаленная туалетная бумага. Из интереса я зашел и в родительскую комнату. В ней находился новый шкаф, покрытый новой пылью, и новый диван и тоже покрытый пылью. А рядом та самая тумбочка с поломанной ножкой, которую так и не починили.
– Ей богу чуть-чуть… – продолжала она, семеня за мной.
– Чуть-чуть?! – остервенел я и тут же взял себя в руки. – Вы посмотрите на себя. На кого вы похожи?! Что вы с домом творите?
– А что? – начала кричать Варя. – Можно подумать, ты нам дворец построил, а мы его разрушили! Какой был дом, такой и остался.
Я не стал на крик отвечать криком и спокойно ответил:
– Знаешь, и дворец может стать свинарником, если в нем живут боров и свинья… Но что мне до вашей жизни? Я дал вам шанс. Живите, как хотите. Вытирайте рот туалетной бумагой вместо салфетки, а я ухожу.
Кузьмин проснулся от крика.
Пока он оделся и встал, я быстро покинул родительский дом и больше никогда туда не возвращался.