СВЕРДЛОВСК
Надо сказать Слава Бутусов говорил мало, и иногда, когда говорил, говорил монументальные вещи. Вот пример. Как-то раз мы оказывали непосильную помощь в употреблении портвейна и сдаче диплома Архитектурного Градостроителя жене Димы Умецкого, Капитолине. До сдачи проекта приемной комиссии оставались какие-то считанные часы, а начертить еще нужно было оооййй как много. Вдруг Слава обнаружил, что в запутанной развязке дорог, одна уходит куда-то под мост и, блин душа, не выходит из-под него. И тут возник спор между Димой и Славой. Первый говорил, что огнем все гори, главное чтобы проект выглядел выхлестнутым, получить этот диплом, скрутить его трубкой и забить себе в бэк. Слава все это спокойно выслушал и сказал сакраментальную фразу:
Дима, дорога не может идти в никуда.
Типа того что, дескать, мол, всё окей – должна вести к храму?
Я моментально влез своим пьяным и потным языком в этот липкий спор.
Почему?
В первую очередь потому, что в ту пору активно находился под сильным влиянием Святого Писания, Корана и Сай Бабы. Святое писание, переписанное от руки щительнее нельзя моей бабушкой Катей, Коран – найденный на чердаке заброшенной мечети в селе Большеустьикинское, а Сай-Баба просто прилетал ко мне в моих снах каждую трезвую, не похмельную ночь.
Перед смертью баба Катя много мне лекций-пророчеств наговорила по поводу того, куда этот мир безбожный катиться.
Действующий и активно назло врагам коммунизма, пионер Уржаков не многое что запомнил, но вот задним числом вонючий интеллигент и художник иммигрант Гейтс восстановил в памяти, что мир по Писанию, скоро будет опутан сетью, которая задушит все живое на Земле и всем грешникам, типа тебя, пионер, будет присвоено число Зверя страшного, которое вопрут им в их грешную плоть. И как только это произойдет, то мир провалиться в геенну огненную, типа того, что, дескать, мол, перестанет совсем существовать.
Попомни мои слова, внучёк-милой-сын.
Конечно, каким образом нас задушит паутина, и как нам выжгут знаки, все это бабушка объяснить не могла по бедности человеческого языка, отвердевшего в борьбе с нуждой колхозной коллективизации. Однако умно и тягостно покачивала перед моим сопливым пионерским носом-картошкой своим заскорузлым в нудной работе указательным пальцем.
Ну и что мы видим сейчас?
Паутиной, интернетом, затянута уже добрая, продвинутая и просвещенная собой половина человечества. Вторая половина, не затянутая и не просвещенная, без сопротивления умирает, преспокойно расставаясь с нескучной жизнью.
А самая! продвинутая человечина в их японском лице уже вводит себе под кожу штрих со всей своей шестизначной информацией. Иногда даже без спроса, между прочим, родителей.
В Святом Коране так совсем понятно сказано —
Сума-46.7
…последней дорогой к Всемогущему Аллаху, что есть никуда и нигде идущая, так как недосягаемая высотой своей и чистотой…
…Аллах Акбар – Воистину Акбар
Сай-Баба, белый такой, бородатый старик-индус (я сначала думал, что это просто Смерть, но потом увидел его фотографию на стене в номере Гребня в Новотэле в Торонто), просто прилетает ко мне каждую Божию трезвую ночь и говорит, что уже давай, покупай билет, и полетели со мной в в в никудааааааа!!!
Я за ним лечу так, лечу, а он мне кричит, да кудаж-ты, ёбтать, летишь то, ты билет сначала купи, урод ты русский, православный. Вот и пойми его.
А утром просыпаюсь после таких с ним полетов – такой стояк на меня нападает, что сразу приходиться над собой в душевой кабине активно работать, даже никаких журналов с красивыми такими, голыми картинками не надобно.
Ну, так вот.
Так что говорится в бабушкином Писании и потом подтверждается в Святой Библии в Апокалипсисе от Фомы (Александрийская библиотека)?
Господи Иисусе гневный наш во всей Силе Своя пошлет народзы неверные Ему в путь страшный, в пучину черную, где возврата нету никому, и ведет тот путь в никуда неизвестно никому…
И тогда соблазнятся мнози, и друг друга предадят, и возненавидят друг друга…
А вот Фомы Неверующего писанина:
39, 5 – 876
чтение четвертое о Звере
и поведет он всех мучеников отрекшихся
в своих золотых обиятиях
в луче небывалой яркости
по дороге в никуда
ибо не будет больше пути иного
для грешников
Я это достаточно внятно, на портвейном языке Славе высказал.
Слава попросил меня свернуть нежно все это трубочкой и засунуть себе в бэк. А так же попросил эту дорогу, ведущую в никуда на проекте Капитолины Умецкой, заштриховать почернее, чтоб дипломная комиссия не врубилась.
Понял, дурандас нетрезвый!
На этом спор о дорогах удачно завершился, потому как чувствовал я за собой вину страшную еще за прошлый год рабства.
А годом раньше, когда мы уже нашей отработанной бригадой помогали завершать дипломный проект Саше Коротичу, работавшему над градостроительством Комсомольского района в нашем таком горячо-сильно-так-любимом Свердловске, по моей вине произошел казус, который повлиял на презентабельность нашего такого любимого города.
Как существующий ночной сторож Клуба Арха, готовящийся в ряды Вооруженных донельзя Сил, постоянно выпивал по ночам с совершенно левым народом. Чаще всего с дипломниками и музыкантами, так как в клубе было прописано множество молодежных музыкальных коллективов, несущих в своих песенках разумное, доброе, вечное.
В те февральские дни заглянули ко мне в подвал на огонек не кто иной, как Карнет и Терри, с их новым и дорогим обнималовом в лице поэта-песенника Юры Юлиановича Шевчука, тогда еще только начинающего подниматься в глазах прозревшей на путь истины молодёжи.
Пришли такие трое, уже навеселе, грят, давай мы у тебя бутылочку портвигана пропустим, и пойдем Короту помогать с его завалящим дипломом. Там уже Бутусняк с Умкой ждут.
Я грю, да чо давайте пейте, веселитесь, только если комендантша Хафиза Исмаиловна прибежит, эта мышь белая, надо будет бастренько бутылки под стол запихать, атоеть уволят меня, как пить дать без выходного пособия.
Портвигана «Чашма» оказалось не одна бутылка, а одна бутылка в каждую руку.
Ну, сели, пьём. Шевчук все навертывал рассказать о газе «Зарин», которым, как, оказывается, дышит вся Уфа в определенных количествах. Грит, что если бы не Зарин, то в Уфе одни бы ординарные люди только и жили, а сейчас большинство – неординарные. Я грю, да, я знаю, сам Уфич. Вот гляди на меня, у меня один глаз немного выше другого. Ну, мы потом тут о политике немного поговорили в его песенках, потом стали под третью бутылку уже об армии, а на пятой бомбочке перешли, как положено на баб. Потом петь потянуло, хотя закон всем нормальным пацанам известен издавна: – «Воздерживайтесь от вина, женщин и песен. Преимущественно от песен».
Ну, тут мои прихожане потянулись за кисетами с сигами Прима и Стюардесса. Я грю, эээ нет, поколение вы моё потерянное, давайте-ка на февральскай марозец, типа того что, дескать, мол, трезветь, и дымите там. Сейчас Хафиза с первого этажа смог почует и к нам в подвал прибежит, вот тогда мне пиздец приключится. (Экскьюз май фрэнч). Коря с Терри сразу врубились, сиги попрятали, а Шевчуган сел такой в кресло, закурил свою Приму и давай дымить мне в лицо, сука.
Ну, я, молча так налил себе еще стакан, выпил, подхожу к нему, а он ведь крендель худооой, как глиста тогда был, в чем душа держалась. Всего себя на сцене вымотал.
(В Торонто когда он приезжал в 2001 году – репа у него, вооо какая стала. На телеге не объедешь).
Думаю, ну щас как я ему въеду по роже его наглой, пельмень душный, ох и завоешь же ты у меня, будешь знать, как курить у меня на рабочем месте!
Он, наверное, понял, чо к чему и как вставит мне своей худой ногой прямо не вставая по моим аичкам. Он как-то потом уже многими годками позже так же сильно на каком-то тусэ Бутусову под сраку пнул. Вот скандал то был. По пьяни, наверное.
Пинщик, блядь. Экскъюз май фрэнч.
Я то тут при чем.
При том, что умер на несколько мгновений своей ущербной жизни. Полетел в какую-то черную трубу, лечу так себе на яркий свет. Опять же Сай Баба появился откуда-то, говорит, давай уже возвращайся, билеты то опять не купил. Я грю, да какие же билеты-то, у меня и денег на билеты нету. Я вон даже до Сочи в прошлый раз из Свердловска на поезде зайцем добирался. А Сай Баба мне грит – билет-то тебе за баксы покупать придется.
Ну, тут уж я совсем одурел, аж отрыгнул криком, то есть портвейном немного из спертой духом грудной клетки.
Отрыгнул, значит, и глаза так открываю, а меня наша мышь-белая-комендантша в засос целует, и рубаха у меня до пояса на груди расстегнута. Я так испугался и ей к-а-ак дал в глаз правый, прямо вот сюда, только цифры на табло засверкали! Она ведь совсем маленькой биксой была, отлетела к стене с музыкальными инструментами и благополучно катапультировала худой жопой на Умкин Фэндэр Джаз-Бас, у которого так же благополучно переломился гриф в двух местах. А фэндэрочком то этим в то время не много ни мало можно на Жигу-копейку обменяться не глядя.
Я встаю, такой весь полуголый, в блевонтине весь почему-то подозрительно не своем, «мышь» на полу стонет, за голову держится, волосы ее распущенные говорят о распущенности, лоб нежно кровоточит. А трое молодцов моих Карнет, Терри и Шевчуган стоят и смотрят на меня, и лица у них подозрительно трезвые и белые.
Наверное, на мороз все же курить уходили ненадолго так, пока Хафиза ко мне приставала грязно. Я грю, – «Да ладно с этой гитарой, пришлет ему еще одну бабка его любимая из этой сраной фашистской Германии».
Они всё стоят и молчат. Я тоже молчу так. Потом Терри грит, – «Ты же умер тут у нас на глазах, козёл, чуть нас всех под статью не подвёл. Юрка тот вообще сознанием выключился, когда мы поняли, что у тебя мотор не стучит. Ну, мы с Корей-то знаем, как искусственное дыхание делать – не зря на военку ходим. Прямой массаж мышцы и прямое же вдувание воздуха тебе в ротовую полость, а затем в легкие. Массаж мы тебе правильно делали, но вот как дело дошло до вдувания, нас с Корей обоих стало на тебя рвать. Как только губ твоих посиневших коснемся – сразу тошнит портвейном. Мы так поняли, что нам, наверное, никак не смогётся полюбить тебя крепко. Поэтому мы дёрнули наверх, к твоей любимой «мышке».
Хафиза молодец, даже под конец рабочего дня не выпила ни грамма. Так что мы решили, что она будет тебе свой могучий воздух вдувать из плоской груди, а мы своими могучими руками значит, будем тебе на грудь в область сердца давить с периодичностью в четыре секунды.
Раз-два-три-четыре – вдох, раз-два-три-четыре – вдох!
Вот так ты и ожил, совсем как в кукольном спектакле «Иисус Христос Супер Звезда».
Давай уже застёгивайся, блевонтин смывай и пошли отсюда. Люди ждут. Мы этот портвейн не только для тебя несли».
Ну, короче, Хафизу мы откачали от моего удара, влили ей стакан портвишка, и пришлось мне её за моё спасение поцеловать взасос. И тут выяснилось, что она такие фертеля может языком делать, что мама-не-горюй. А язык то такой длинный, что сам Мик Джэггер позавидовал бы. Я чуть опять не задохнулся.
Вот как женщины проявляют себя творчески в экстремальных ситуациях!
Попросили её не рассказывать о Фэндэре, ато ей же хуже будет. Ну, сломалась и сломалась гитара – с кем не бывает.
Девушка дала согласие молчаливым кивком головы с изрядной блямбой под левым глазом.
Хафизу эту, с длинным языком, всё равно уволили. Умка настучал за свою сломанную гитару. А Хафиза меня не выдала, Зоя Космодемьянская такая.
После неё, кстати, директором клуба Свердловского Архитектурного Института стал Леша Могилевский, любитель орального сэкса. Как говориться, подсидел кресло.
Коротич-сотоварищи в лице Умецкого, Бутусова и Зиги сидели в институте и доводили дипломный проект до завтрашней сдачи в комнате под номером 301. В комнате под номером 301 находилась редакция институтской газеты «Архитектор», постоянный источник крамолы и эзоповой антисоветчины.
Мы вчетвером ввалились в маленькую комнату, её моментально наполнило кислое амбрэ от плохо почищенной от блевотины рубашки. Пришлось под гневные высказывания окружающих ее снять и замочить в раковине туалета, оставшись только в исподнем. Затем портвейн был щительно разлит по бумажным стаканам и работа закипела.
Три раза приходилось сбегать в Монопольку, винный магаз на улице комиссара Толмачева, за необходимой подпиткой. Часам к трем ночи проект подходил к своей завершающей ноте «фа», выходил на финишную прямую к утренней девятичасовой сдаче.
И тут у меня в голове что-то замутилось, видимо после неудачной смерти, замутилось в глазах, в ногах, и я стал медленно оседать на пол, на котором были разложены восемь квадратных метров уработанных чертежей и красиво покрашенных фасадов домов в новостроящемся районе, под добрым, политкорректным именем – Комсомольский. Бумажный стакан, до краев полный сладко-терпкой жидкостью, как в замедленной съемке, вывалился из моей нежной, художественной руки и залил красно-коричневой кровью Христа все эти восемь метров драгосостояния.
Немой сцены после этого не последовало, не немые и были – наоборот, я получил в пятачину от маленького, пухлого Ильдара Зиганшина, (в простонародье Зиги) и моментально очухался. Зига в то время уже стал заниматься восточными единоборствами, особенно его заинтересовало искусство борьбы Сумо. Юрка тоже рвался мне морду начистить за утерянные безвозвратно граммы, но воспоминание о моей недавней смерти видимо остановило его. А проект оказался безвозвратно завален. Не было даже и мысли за оставшиеся шесть часов его переделать. Не представлялось даже возможности перенести его на следующие дни.
Конец ознакомительного фрагмента.