Глава четвёртая
Разговоров о политике старались избегать, и в трезвом состоянии это удавалось, но когда слева от полковника на полу вдоль стены выстроилась «батарея» пустых бутылок из-под виски, водки и шампанского, сидящее внутри каждого, кто хотел поговорить об этом, хлынуло наружу. В этот раз начал Дмитрий.
– Не пойму я вас, россиян. Что вас не устраивало? Нефть по сто долларов за баррель, бюджет резиновый – живи и радуйся. На хрена вам этот Крым был нужен? И здесь всем людям жизнь испортили, и Украину в войну втянули, сами под санкции попали, не знаете, что теперь делать. В Сирию влезли зачем-то. Вот скажите мне, Иван Петрович, вы человек не глупый. Зачем? – писатель убрал со стола очередную пустую бутылку.
– Русские своих не бросают. Нигде и никогда. И Крым наш был всегда, по недоразумению какому-то Украине он достался. Мы просто восстановили историческую справедливость. А на Украине фашисты и националисты власть захватили, они сами русских ненавидят, и всех заставляют ненавидеть. Спасли мы Крым, людей наших спасли, нельзя было тогда по-другому.
– Какие фашисты, о чём Вы говорите? Я в Киеве всю жизнь живу, никогда их не видел. Приезжайте, взглянете, как на Украине живется. Вы, небось, дальше своего Дальнего Востока и не видели ничего больше, так хоть на старости лет посмотрите, как люди в мире живут, авось и мнение своё измените. А Крым вы спасли отлично, слов нет. Два миллиона человек без будущего оставили, на блокадном острове заперли, без продуктов нормальных, без воды, без возможности за границу выехать, так вдобавок ещё и без электричества.
– Не поеду я к Вам, бандеровцы проклятые, – полковник начинал заводиться, что, по всей видимости, очень забавляло писателя. – А Крым без воды и света вы, украинцы, оставили, людей заморить хотите. Только не получится ничего у вас. Ещё немножко потерпеть надо, и всё в Крыму будет.
– Хорошо, не нужно ехать, и дискутировать с вами на предмет того кто Крыму хорошо и плохо сделал я не буду, бесполезно это, каждый при своём мнении останется, – примирительно поднял руки вверх Дмитрий. – Давайте у людей спросим, хорошо ли им от того, что Крым российским стал?
– У каких людей? – удивился Иван Петрович.
– Да у тех, кто рядом с нами за одним столом сидит, с кем хлеб-соль делим, – киевлянин обвёл стол рукой. – Дарья Михайловна, – позвал писатель женщину, которая отошла к камину и о чём-то негромко беседовала с Леонидом Борисовичем.
– Чего? – отозвалась она.
– Вы не могли бы уделить нам пару минут Вашего времени, – глаза Дмитрия блестели.
– Ну, только если пару. Мне Наташу спать укладывать надо. – Дарья Михайловна подошла, поставила рядом с собой свечку в металлическом подсвечнике в виде собаки, и присела на стул рядом с писателем.
– Вы из Рязани, если я не ошибаюсь?
– Да, из Рязани. А что?
– Нет, нет. Ничего. Я просто уточнил. Вот у нас с полковником спор завязался, рассудите нас, пожалуйста. Лучше ли стало жить в последние год-полтора?
– Помилуйте, Дмитрий, простите, не знаю как Вас по отчеству.
– Можно просто Дмитрий.
– Куда там лучше? Хуже, и намного. Цены взлетели безумно, на всё, а зарплаты не то, что увеличились, а уменьшились. У мужа заказов нет, у людей деньги закончились, чтобы строить что-то или ремонты делать, все только концы с концами сводят, злые какие-то стали, а молодежь уезжает в столицы, нечего им в провинции делать, а те, кто остался, пьют, колются и воруют. Работы нет.
– А вы не считаете, что это с Крымом как-то связано? – гнул свою линию писатель.
– Конечно, считаю. Весь мир против России ополчился из-за Крыма, санкции ввели, у людей бизнес, создаваемый годами, рушится. Правильно это или нет, не мне судить, но я тоже жить нормально хочу. Здесь и сейчас, а не когда-то там, после кризиса и отмены санкций, когда нефть опять по сто долларов за баррель будет стоить, как обещают по телевизору. Так ещё и бюджет наш в Крым вливается, как в бочку бездонную. Воду Крыму отключили – давайте воду проводить. Сейчас свет вырубили – давайте провода в Крым тянуть, генераторы покупать, подстанции разные. Ещё и мост этот, через пролив, стоимостью в миллиарды. А это всё деньги, между прочим. Наши деньги. А почему в Рязань эти средства не вложить, а? Больницу хотя бы нормальную построить. Извините, я всё о своём, – женщина смахнула ладонью слезу, предательски заблестевшую в уголке глаза. – Как по мне, если это что-то изменит, так я бы Крым этот назад вернула.
– Спасибо, Дарья Михайловна, – писатель поцеловал даме руку. – Я думаю, что Вы нас рассудили. – Женщина попрощалась, пожелала всем спокойной ночи, взяла дочь и свечу, и пошла по направлению к лестнице, ведущей наверх, а Дмитрий налил себе и полковнику немного виски в стаканы, выпил без тоста и продолжил. – Вот, Иван Петрович, сидят рядом с нами москвичи Вадим и Эдуард. Самая, что называется, продвинутая молодёжь, будущее страны. Давайте, у них спросим, лучше ли стало жить в столице в последнее время. А, молодёжь?
Вадим и Эдуард растерялись и одновременно пожали плечами.
– Ну, не знаю, – сказал Эдик, растягивая слова, – в Москве всё так же как обычно, лично я разницы особой не заметил.
– Ты за МКАДом когда последний раз был? – весело спросил друга Вадим. – Наверное, ты там вообще никогда не был.
– Может и не был. Я про Москву говорю, Вадя. Как спросили, так и ответил, – он отвернулся от товарища и сделал обиженное лицо.
– А мне кажется, – взял слово Вадим, его протяжное «а» явно выдавало в нём москвича, – что при хохлах в Крыму было дешевле и веселее. Сейчас мрачно всё и тоскливо, мобильные приложения не работают, карточки кредитные. И дорого. Раньше я всегда в Крым с удовольствием ехал, фестивали там всякие, «Казантип» тот же, а сейчас я лучше на Ибицу полечу, по деньгам примерно так же, но значительно круче. Да и без электричества сидеть, знаете ли, довольно некомфортно.
– А я тоже скажу, – рядом с Дмитрием появилась Василиса Александровна, незаметно выплыв из темноты. – Если раньше мы с Лёней, отработав сезон, могли себе позволить гостиницу закрыть до мая и на Гоа или во Вьетнам месяца на два улететь, то сейчас нет. Сезона еле-еле хватает, чтобы зиму пережить и то, если деньги никуда не вкладывать. А траты постоянные – берег укрепи, пирс и волнорез после зимы поремонтируй, внешний вид в порядок приведи, а это всё деньги. Так на это уже особо не хватает. Если при Украине работали спокойно, налоги платили и нас никто не трогал, то сейчас проверка на проверке, душат все, кому не лень, на штрафах одних разориться можно. У нас с мужем, кроме отеля этого, за душой больше нет ничего. Машина, на которой мы за продуктами на рынок ездим, и та не наша, а сватов. Гостиница – нам как ребёнок, мы её своими руками строили, душу в неё вложили. Если с ней что-нибудь случиться, то мы по миру пойдем, ничего больше у нас нет. Хочется жить и работать нормально, понимаете, а не под правила непонятные подстраиваться.
– Ну что, Иван Петрович, кому от российского Крыма лучше стало? – Дмитрий размашистым пьяным жестом отодвинул от себя свечу и уставился на отставного военного.
– Мне, – зло ответил полковник, выпил залпом виски, поднялся, огляделся и вышел из каминной. Писатель откинулся на стуле и расплылся в улыбке. Он чувствовал себя победителем.
– Нация рабов. Все рабы сверху донизу, – негромко сказал Дмитрий, когда шаги полковника стихли в тишине длинного коридора.
– Это кто сказал? – рядом с ним присел Леонид Борисович. Он очень любил разговоры с начитанным и интересным писателем, всегда пытаясь почерпнуть что-то новое, доселе ему неизвестное. Чайкин в последнее время много читал и прямо таки как гончая за зайцем бросался в интересные разговоры. Но разговором, в полном смысле этого слова, их общение можно было назвать с большой натяжкой, поскольку говорил в основном Дмитрий, а хозяин мини-отеля преимущественно молчал и слушал.
– Это Николай Чернышевский сказал и написал, больше чем сто лет назад. К сожалению, ничего не изменилось. Как Иван Грозный сделал людей русских рабами, так по сей день из рабства не вылезают, в доброго царя верят. Сам в говне живет, изба дырявая, крыша течёт, с огорода кормится, на соломе спит, дети голодные и оборванные, но спроси его счастлив ли он, скажет, что конечно счастлив, потому что Крым вернули. Он сам в Крыму ни разу не был и с трудом понимает, где тот находится, но он счастлив. Царь сказал, что так надо, по телевизору улыбающихся прохожих с российскими флагами показали, значит и он должен быть счастлив. И это, Лёня, неискоренимо. В России так будет всегда, народу нравится быть рабами и почти всем нужен царь. Не нужна им демократия и свободы какие-то, нужен вождь, нужна армия и чтобы боялись. Знаешь, что было написано в учебнике для царских кадетских корпусов?
– Что?
– Дословно, боюсь, не скажу, но смысл передам: Россия – государство не торговое и не земледельческое, а военное, и призвано оно быть грозою всего мира. Посмотри, по телевизору каждый день говорят про Великую и Сильную Россию, вспоминают Ивана Грозного, Петра Первого, Сталина. Так это же тираны, которые миллионы людей истребили, причём, не просто истребили, а замучили самым зверским образом, а самое главное, поселили в людях страх, который и сегодня внутри у каждого живет. Вы, крымчане, уже поняли, что такое Страх? Да? Раньше ведь жить не боялись? А теперь страшно? Русский мир оказался совсем не такой, как по Первому каналу в новостях показывают? – Чайкин опустил глаза, ничего не ответил, но чуть заметно кивнул. – А россияне с таким чувством всю жизнь живут, из поколения в поколение, для них это – норма. И ведь, что самое интересное, – продолжал Дмитрий, – история давала шанс России, неоднократно давала, как будто бы извиняясь за Ивана Грозного и Сталина. Вспомни, судьба распорядилась так, что Борис Годунов на царство взошёл, умнейший человек своего времени, и сын его такой же. Реформы стал проводить, людей перестал в кипятке варить и кожу с них с живых сдирать, мир установил. Но не понравилось народу. А почему? А потому что страха не стало, а без страха жить не привыкли. Ладно, не нравится Годунов, нате вам Лжедмитрия Первого – Григория Отрепьева. Блестяще образованный и интеллигентный человек, опередивший своё время, который уже тогда, в начале семнадцатого века, хотел на Руси европейские порядки ввести, свободу дать, разрешить всем свободно за границу ездить, представляешь, это всего через двадцать лет после смерти Ивана Грозного. Тоже не понравился, убили. Царя, говорят, хотим законного и природного. Это только на Руси понятие такое было – «природный» царь. Страх нужен, не могут жить без страха. И выбрали, прости Господи. Не по заслугам выбрали, а по близости к рюриковской крови – Романова молодого и перепуганного, в монастыре прятавшегося. Потом ещё возможности были взять курс на Европу. Александр Второй, реформатор и умница, который крепостное право отменил и конституцию писал – убили. Революция 1905 года, конституция, парламент, потом февральская революция, отречение царя, что ещё вам надо? Вот он путь европейский, сам напрашивается. Но нет, мы опять выбираем Азию и нового царя – Сталина. Страх нужен, нет жизни без страха. А девяносто первый? Свобода, наконец-то, Советский Союз – империя зла развалилась, и что? Через десять лет – снова царь, опять идея великодержавности…
– А на Украине лучше что ли? – перебил монолог Чайкин.
– Ничуть не лучше, Лёня. Такая же нищета и безысходность. Только страха нет. Вот в чём разница. И люди на Украине очень многим готовы жертвовать, чтобы страха этого имперского и дальше у нас не было. Не хотим мы царя, не хотим Империю, не хотим Страха Всеобщего, а хотим, как в Европе, свободы и уважения к человеку. Именно поэтому декоммунизация повальная, именно поэтому жестко и принудительно отказываемся от советского прошлого, чтобы рабское сознание, худо-бедно выветрившееся за двадцать лет, опять не вернулось.
– А то, что портреты Бандеры и Шухевича в открытую носят и национальными героями их считают, это нормально?
– Как по мне, так лучше пусть Бандеру с Шухевичем носят, чем Ленина и Сталина. Они хотя бы людей убили меньше…, хотя… Кто их носит то, портреты эти? В основном те, кто ни своей, ни чужой истории не знают, и, если спросить, вряд ли расскажут о делах и мыслях того, чей портрет они несут на шествии, дали портрет, сказали, что герой Украины – всё, этого достаточно…
– Чайкин, хорош болтать, давай помогай, – умный разговор двух выпивших мужчин, как обычно, прервала Василиса Александровна, собирающая тарелки, рюмки и бокалы со стола. Гости разошлись.
– Иду, – отозвался Леонид Борисович и нехотя встал со стула, – извини, Дима, договорим, наверное, попозже, работать надо.
– Да, да, конечно, это ты меня извини, от дела разговорами пустыми отвлекаю, да и поздно уже, – писатель тоже поднялся и, слегка покачиваясь, направился в сторону лестницы.
Иван Петрович, пребывая не в самом лучшем расположении духа, тем временем поднялся на террасу второго этажа, где застал свою супругу в компании Юры и Славика. Евгения, закутавшись в цветной пушистый плед и мило поджав под себя ноги, сидела на плетёном креслице, пила кофе, курила и смотрела на шторм, который, если верить прогнозу погоды, к утру должен был стихнуть, но, видимо, море об этом не знало и продолжало бить свои мощные волны о бетон, словно намереваясь стереть с лица земли всё то, что вопреки природе построено человеком там, где этого, в принципе, быть не должно. Мужчины тихо переговаривались между собой, облокотившись на красивые кованые перила, держа в руках маленькие кофейные чашечки.
– Пошли спать, душа моя, – бросил полковник жене. – Спокойной ночи, молодые люди, – буркнул он под нос, якобы обращаясь к Юрию и Станиславу.
– Спокойной ночи, – в один голос ответили они, не оборачиваясь.
– До завтра, – Евгения встала с кресла, сбросила с себя плед, и, разворачиваясь лицом к двери, незаметно провела тыльной стороной ладони по упругим мужским спортивным ягодицам. Юра улыбнулся, а Славик порадовался, что его очередная шутка наконец-то понравилась собеседнику.
Разрешите представиться, меня зовут Толан. Минуло почти восемьдесят зим с тех пор, как я появился на свет. Ноги уже не держат, но голова и руки худо-бедно работают, поэтому целыми днями я сижу в кресле, обмакивая в чернильницу гусиное перо и выводя свои плохо поддающиеся прочтению закорючки на бумаге. Я не ходил в школу, писать и читать меня учил такой же мальчишка, каким и я был тогда, поэтому заранее прошу извинить, если что-то в моём слоге покажется грубым или нескладным.
Уже несколько лет, как я отошёл от дел и живу отшельником в небольшом доме на берегу, наблюдая, как луна меняет свой цвет, а море оттенок, назубок знаю часы приливов и отливов, слежу за голубыми и розовыми скворцами, вьющими гнёзда в стене дома, в общем, замечаю всё то, на что раньше даже не обращал внимание. Я прожил длинную, интересную и не всегда правильную жизнь, которая, увы, подходит к концу, но обо всём по порядку.
Вы, наверняка, попросите меня чуть подробнее остановиться на событиях, предшествующих позднему визиту в дом моего отца Максана косматых суровых воинов с длинными мечами за спинами. Непременно, я поведаю вам и об этом, но сейчас я хочу рассказать о своей земле, об острове, который стал смыслом моей жизни, с которым я тесно переплёл свою судьбу. Сейчас, как мне кажется, вряд ли кто-то не знает короля Толана Первого (забегая немного вперед, отмечу, что не только Первого, но и Единственного), но ведь этого всего могло и не быть, поэтому, я думаю, моё небольшое отступление даст возможность ощутить дух тех смутных времён и понять причину, почему я решился, спустя много лет, описать давно минувшие события.
Родился я совсем недалеко от того места, где сейчас пишу свои записки, в небольшом городке, как осьминог раскинувшем свои узкие улицы-щупальцы наверху отвесной скалы красивейшего острова, дерзко торчащем посреди Мыльного Моря, который как только не назывался, но нам, ныне живущим, он известен под названием Мрышкан. Кого здесь только не было, и кто здесь только не жил со времён сотворения мира, и злые колдуны-орданы, и добрые волшебники-венцены, и племена, превратившиеся в людей из обезьян, говорят даже, что в старину замечали на острове гномов, эльфов, маленьких летающих фей с прозрачными крылышками и всяких прочих леприконсов, а дед сказывал, что в одной из пещер под зубцом Великой Горы пираты нашли скелет дракона, и он сам его видел своими собственными глазами.
Не было такого народа, который смог бы удерживать остров настолько долго, чтобы из памяти народной выветрились воспоминания о днях, когда Мрышканом правили другие. Всегда оставались те, кто помнил, что при прежних правителях было значительно лучше, находились люди, вызывающие смуты и волнения, и на смену прежним господарям, приходили новые. Поскольку новые хозяева оказывались ничем не лучше предыдущих, а иногда явно хуже и жаднее, через некоторое время разговоры о том, что раньше было лучше, возникали вновь и всё повторялось.
Доживая свой век, я, видимо, остался последним, кто помнит, как было раньше, но я не хочу ничего менять, пусть будет так, как есть сейчас…
В часы, к коим относится начало моего повествования, Мрышкан уже почти полвека входил в состав Королевства Трехпалого Воинства, что раскинулось к северу от острова через пролив, именуемый Узким. Королевство время от времени переживало различные потрясения, там менялись короли, визири и министры, но на острове это особо не отражалось, формальная зависимость от Трехпалого Воинства Мрышкану не вредила, островитяне обладали какой-никакой самостоятельностью, нужно было только вовремя платить налоги, а Королевство обеспечивало мир и защищало границы. Мрышканцы, подданные Воинства, могли свободно выбираться как в Западные, так и в Восточные Земли.
Конец ознакомительного фрагмента.