© Василий Иванович Лягоскин, 2015
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1. Профессор Романов. Первый государственный визит
В пятницу – пятого января по новому стилю – Алексей Александрович не проспал. Чуть слышно звякнул колокол и он открыл глаза, потягиваясь на жестком ложе. Впрочем совсем тонкая подстилка на досках – курпача, длинная настолько, что ее получилось сложить по длине вдвое, да еще подвернуть оставшийся край вместо подушки – так вот, этой ночью ни жалкое подобие матраса, ни храп соседей, ничто иное не помешало профессору выспаться, пожалуй впервые за последние дни.
А соседей, кстати в гараже уже не было. Более того – за неплотно прикрытыми воротами слышен был голос Валеры Ильина: комендант уже кого-то распекал.
Романов ловко спрыгнул со своего второго яруса на пушистый мех. Еще недавно эта шкура неизвестного ему животного, как и несколько точно таких же, устилали земляной пол в центральной хижине сомалийского анклава, а теперь приятно грели его голые ступни. Алексей Александрович улыбнулся, вспомнив, как полковник Кудрявцев упирался, не разрешая Ильину облагородить этими шкурами их скромное жилище, и как элегантно убедил его комендант, показав ему пальцем на обрезные доски метровой длины, устилавшие собой пол в гараже ровно посредине:
– Заодно и ящики с патронами прикроем, Александр Николаевич; подальше от лишних глаз.
Там, под этими досками – в смотровой яме – действительно хранились основные запасы и патронов, и гранат, и много чего еще, и командир нехотя согласился:
– Ладно, неси. Можно подумать, это секрет для остальных.
– Секрет, – подтвердил Валерий, – только мы вшестером, да Холодов с Левиным знают – они туда ящики и опускали.
– Еще Оксану с Бэйлой приплюсуй – вот почти половина лагеря и набирается, – пробурчал недовольно командир.
И вот теперь профессор Романов стоял босыми ногами на одной из шкур, а прямо под ним – в полуметре, не больше – затаились тысячи смертей, привнесенных из далекого будущего, и он этого совершенно не боялся. Более того, ему было хорошо и спокойно, что эти ящики защитного цвета лежат именно здесь, а не где-то в другом месте – в том же сирийском анклаве, или, к примеру, у итальянцев.
– Итальянцы! – как и вчера профессора обожгла мысль, что его оставили в лагере, ведь никого рядом – ни командира, ни остальных парней – в гараже не было, а в приотворенные ворота пробивались веселые солнечные лучи.
Он быстро, даже не отметив, как сегодня ловко получилось, оделся и обулся, туго затянув шнурки на берцах, и выскочил на улицу. Здесь его встретило солнце – пока еще ласковое, не такое обжигающее, как в полдень и чистый, помытый вчерашним ливнем лагерь, по которому уже сновали люди. Впрочем, большего всего их было в столовой, которая опять переместилась под открытое небо. Профессор поднял голову – сегодня наверху не было ни облачка; все что можно было, небеса извергли на землю вчера.
Совсем рядом – метрах в пяти-шести от ворот гаража – доцент Игнатов наскакивал на коменданта. Он и прежде отличался живым характером – теперь же, в новом для них мире – энергия била из него ключом. Вот и теперь, оглянувшись и заметив профессора, Роман Петрович мгновенно схватил его за рукав, попытавшись привлечь его на свою сторону в споре с Ильиным. Совсем скоро Алексей Александрович был препровожден вместе с Валерием и топтавшимися за ним Левиным и Дубовым в самый конец лагеря – туда, где на неогороженной пока территории свободно располагались фургон-лаборатория, оставшийся вчера без колес, и две модульных электростанции с запасом топлива, которое, по приказу командира, Ильин должен был как-то рассредоточить. «Во избежание…», – как выразился полковник.
Но Игнатов стремился не к ним – его целью была тележка, груженая раньше мешками с кукурузой, естественно припрятанными уже куда-то хозяйственным комендантом. Всем была хороша телега – металлическая, на резиновом ходу; ее борта сверкали синей краской не хуже импортного автомобиля… Единственное, что оказывается не устраивало в ней Романа Петровича – отсутствие одного пустячка: того, что в русской телеге называлось оглоблями.
– Ну пожалуйста, – доцент отпустил рукав Романова и вцепился теперь уже в коменданта – как видно, не в первый раз за утро, потому что Ильин обреченно вздохнул, – тут же делов на полчаса, приварить такую же фиговину к телеге под моих верблюдов, и я на ней куда хочешь – да хоть к тем же итальянцам сегодня…
Он пнул ногой «водило» фургона и опять призвал – теперь уже взглядом – Алексея Александровича к поддержке. А последний вдруг весело рассмеялся – представил себе такой государственный визит – президент России едет к премьер-министру Италии («Как там его, нынешнего?» – профессор помнил только Берлускони) на верблюдах. Он тут же поделился своим хорошим настроением с товарищами; на громкий смех конечно появился Анатолий Никитин. Его хохот был еще оглушительней; оказалось, он тоже хотел предложить нечто подобное – отправиться делегацией к итальянцам… в мусорном контейнере, который уже был готов к путешествию в паре с «Беларусью».
– А что? – хитро подмигнул всем тракторист, – там внутри сухо, чисто, ветер не дует; домчу до итальяшек – глазом моргнуть не успеете. Экономия опять же – не надо автомобили гнать.
– Ага, – поддел его Виталик, – командира тоже в мусорный ящик посадишь?
– Ну.., – несколько смутился Никитин, – товарищ полковник может и со мной, в кабине – мы в ней зимой с бригадой спокойно умещались. А бригада лесорубов, чтобы вы знали – это четыре человека. Не самых маленьких человека (он критично оглядел тщедушного доцента), да еще в костюме вальщика леса…
– А где, кстати, Александр Николаевич? – профессор вспомнил первую мысль, пришедшую в голову утром.
– Опять в поиск ушел, еще затемно, – махнул рукой Ильин.
– И опять без «охраны»? – Романов огляделся, ожидая увидеть злющих израильтянок.
– Да где там, – рассмеялся Валерий, – они наверное по очереди не спали – караулили его; так вчетвером и ушли. С Левиным, конечно.
– Сильно Александр Николаевич удивился? – тоже рассмеялся профессор.
– Нет, – улыбка на губах коменданта внезапно пропала, – сказал только, чтобы девчата потом не пожалели, что напросились в этот самый поиск.
Романову тоже расхотелось смеяться. Он помнил, чем обычно заканчивались такие предчувствия полковника Кудрявцева. Алексей Александрович поспешил нарушить наступившую тишину – видно было, что всем, даже весельчаку Анатолию пришли в голову подобные мысли:
– Ну так в чем же дело, Валерий Николаевич? Роман Петрович ведь не для себя просит – на этой телеге не меньше тонны груза увезти можно, никакой внедорожник столько не утащит. И экономия налицо. Все логично.
– Логично, – кивнул Ильин, – да я и не отказываю. Просто подождать немного надо – Левин вернется, я его до самого вечера работами сварочными загружу. А для твоих верблюдов…
– Верблюдиц, – поправил хмурый доцент.
– Ну верблюдиц, – покладисто согласился комендант, – тоже есть работа, и тоже срочная.
Дослушать, чем именно решил загрузить сегодня гужевой транспорт Ильин, профессору не дали. Не дала никарагуанка, выскочившая из фургона на громкий смех парней. А может, это Игнатов так сильно пинал по водилу, пытаясь достучаться до совести Ильина.
Таня-Тамара тут же, как и обещала вчера, потащила Алексея Александровича сначала на утренний моцион (хорошо хоть сама не заскочила в туалет следом за Романовым), а потом в столовую. При этом она называла профессора Алешей (кто научил?!) и практически не умолкала. Очень скоро он узнал, что Орейра сегодня превосходно выспалась; что в фургоне с ней, кроме больной Сары ночевала ее израильская подруга Мария и русская медсестра Люда («Ага, – с облегчением внезапно отступившей ревности подумал профессор, – доктора куда-то отселили»). Таня-Тамара подкладывала ему новые бутерброды с холодным мясом, которые им в большой тарелке принесла почему-то сама Егорова, улыбнувшаяся никарагуанке очень хитро, с взаимным перемигиванием. Бутерброды со сладким горячим чаем шли на ура; профессор наслаждался и превосходно приготовленным мясом (не то что вчера – вкуса тех пельменей он просто не запомнил), и беседой, которая очень скоро переросла в урок русского языка – для никарагуанки, естественно.
И все таки где-то глубоко в душе Алексею Александровичу не давала полностью наслаждаться этим чудесным утром какая-то заноза – наверное та, которая поселилась в нем после слов коменданта. Эта заноза ворочалась внутри Романова и грозила вырваться наружу; и вырвалась – когда недалеко за пределами лагеря зашумели.
Профессор первым вскочил на ноги; недопитая кружка с чаем осталась на столе, а сам он, ухватив за руку Таню-Тамару, помчался к выходу из лагеря, чтобы, обогнув его вместе с девушкой, оказаться через минуту в березовом лесочке – там, где в первый день их злоключений были похоронены жертвы русской общины. Их было трое – Кристина Иванова, однофамилица беглеца, погибшая под лапами древнего саблезубого хищника, и парень с девушкой, так и оставшиеся безымянными. Те похороны были тихими, без длинных речей – лишь командир сказал несколько слов под сдавленные рыдания девушек, да Благолепов, бывший поп, остался после церемонии, не поднимая глаз на полковника, с упрямо сжатыми губами – все-таки решился проводить погибших в последний путь по христианскому обычаю.
Теперь рядом с этими могилами лежал еще один труп – завернутый в несколько слоев полиэтиленовой пленки, в которой Романов узнал вчерашние накидки от дождя.
– Витька Иванов, – Никитин первым нарушил молчание в толпе, окружившей вытянувшееся на траве тело и четверку поисковиков, которые и доставили его сюда, – кто его?
– Тот же, кто и кардинала, – угрюмо ответил командир.
– Ага, – вспомнил тракторист, – удар тупым твердым предметом по темечку.
Он сунулся вперед, чтобы развернуть полиэтилен.
– Не сметь! – воскликнул полковник.
– Не надо, – поддержали его почти одновременно израильтянки, и Анатолий отдернул руку, поднимая недоуменный взгляд на девушек.
Только теперь профессор заметил и их неестественную бледность, и то, с какой силой сжимают пальцы Оксаны с Бэйлой верное оружие. Он опять вспомнил предостережение Кудрявцева и содрогнулся – что же скрывала под собой эта пленка?!
А между тем комендант уже распорядился насчет лопат; полковнику на этот раз показать мастерство не позволили; крепкие парни, часто сменяясь (даже профессор с доцентом внесли посильную лепту), очень скоро заглубились в землю настолько, что их даже пришлось останавливать. И вот уже при помощи все тех же брезентовых ремней и двух сколоченных досок тело было внизу – так что Романову, да и большинству собравшихся здесь его уже не было видно. Впрочем, все смотрели не туда, а на командира, и видели, что он никак не может подобрать последние для Иванова слова.
– О мертвых или хорошо, или ничего, – наконец начал он с общеизвестной фразы, – не буду выдумывать сейчас добрые слова о Викторе Федоровиче Иванове. Одно скажу – он попал сюда вместе с нами; вместе с нами встретил первые невзгоды – неважно, как встретил – он был одним из нас. И здесь, сейчас, никому; слышите – никому! – не позволено лишать жизни человека. А тот кто сделал это, – палец Кудрявцева показал вглубь могилы, – уже не человек. И скоро он узнает об этом. И очень пожалеет.
Все. Земля тебе пухом, Виктор Федорович.
Полковник нагнулся, бросил вниз три горсти земли и, не оглядываясь, направился в лагерь…
Когда профессор с никарагуанкой остановился у трактора, готового в путь, полковник уже был спокоен и деловит; он даже посмеялся над предложением Никитина касательно визита к соседям в мусорной будке. А когда тракторист рассказал о верблюдах и Берлускони, рассмеялись и Тагер с Гольдштейн. Никитин с Игнатовым переглянулись – они явно хотели добавить об экономии солярки и бензина, но командир остановил их решительным жестом – казалось он читал их мысли:
– Есть вещи, на которых нельзя экономить. И престиж государства (он так и сказал – государства) – одна из них. К тому же, может придется еще кое-куда съездить… Нет, едем на двух внедорожниках: на джипе – спецгруппа и… Орейра (профессору показалось, что Кудрявцев чуть заметно ухмыльнулся); на «Эксплорере» – Левин с…
– Левина прошу оставить, Александр Николаевич, – выступил вперед Ильин, – уж больно много работы у нас для сварщика, а Борис у нас один. И Дубов тоже мне нужен.
– Вообще-то я тоже могу со сваркой, – удивил его командир, – но… ладно, уговорил.
Тогда второй экипаж – Холодов, Володин, Ирина Ильина; естественно, «наш» итальянец Василий Луччи и…
Вперед выступил доктор Браун; удивительно – его всегда чуть высокомерное лицо сейчас было просящим, даже – показалось Романову – умоляющим.
– Эге, – подумал Алексей Александрович, – а не решил ли доктор сменить место жительства – переехать, так сказать, в свободную Европу. Я бы тебя так просто не отпустил…
Но решал тут не профессор; командир после недолгой паузы кивнул:
– Доктор Браун. Ну и естественно, Никитин на тракторе. Предупреждаю – все, кроме спецгруппы идут в рейс грузчиками (он тут же перевел это на английский – для доктора, ну и для Тани-Тамары, конечно. На итальянский, для Луччи, никто переводить не стал – он и так за два дня вполне квалифицированно освоил эту профессию). Так что, Валерий Николаевич, распорядись – в прицеп пару лопат и… отыщите чемодан Иванова. Собрать в него все вещи… я повторяю – найти и собрать все. Чемодан к нам в машину. Все, готовьтесь – через десять минут выступаем.
Сам он кивнул Оксане с Бэйлой и профессору: мыть руки и пить чай – рейд может оказаться очень долгим. Командир с девушками отправился в сторону санузла («Отмывать руки!» – догадался Романов), а его самого опять препроводили в столовую – конечно же Таня-Тамара. Чай – ни остывший, ни горячий, принесенный Зинаидой в другой кружке, в горло не лез. Зато его с удовольствием пила никарагуанка, успевая допрашивать Алексея Александровича о событиях последнего часа.
Впрочем она прервалась сразу же, как по другую сторону от профессора на лавку опустился Кудрявцев. Рядом сели две девушки – спецгруппа была в полном составе. А Егорова уже несла чай – на этот раз в чайнике – сахар и все те же бутерброды. Командир в столовую пришел тоже не с пустыми руками – он поставил на стол бутылку из-под коньяка – того самого, которым они отпраздновали победу над седым исчадьем ада (что бы там не говорила Оксана Гольдберг).
– Ого! – первым подскочил тракторист, – помянем Витьку?
– Поставь! – такой голос командира заставил бы даже статую исполнить приказание.
Никитин мгновенно исчез. А к столу подошла Рая Орлова. Профессор помнил, как эта помолодевшая продавщица городского рынка злорадствовала в первый день – азербайджанец, хозяин деликатесного товара, которым она торговала, никогда больше не увидит ни своего прилавка, ни его содержимого, ни ее саму. А вчера оказалось, что это совсем не так. Но к столу она подошла не с упреками в адрес Романова.
– Разрешите? – она коснулась треугольной пластиковой бутылки; командир кивнул, и девушка взяла ее в руки, – Точно. Такие у нас в соседнем городе, в Камешково, подпольно разливали – весь Ковров завалили своей «продукцией». Триста рублей бутылка. Я и сама сколько таких из под полы продала.
Раиса немного смутилась, а потом с вызовом посмотрела – почему-то на профессора. А тот взгляда не отвел, даже кивнул ей:
– Хорошая цена. Раз в двадцать дешевое настоящего. И главное – не отравились ведь.
Он с довольным видов осмотрел рядом сидящих – все, кроме никарагуанки, попробовали этот «нектар». Алексей Александрович не был ценителем благородных напитков, но на званых обедах и раутах приходилось всякое пробовать, в том числе и очень редкое и дорогое. Так вот, в этой пластиковой бутылке, на его взгляд, коньяк был ничем не хуже.
– Что-то много у нас из Коврова сюда попало, – проворчал подошедший комендант, – и Нина с Раисой, и Холодов вон там службу проходил…
– Ага, – подхватил командир, – и пулеметы наши, «Корд» – так и расшифровываются вроде – «Ковровские оружейники делают»; да и первый свой автомат Калашников сделал на заводе Дегтярева.
– А матрас, – ну тот, что на части разобрали и дети на них теперь спят, – пояснила Раиса, – на «Асконе» сделали – тоже ковровская фирма.
– Да и я, – помялся Ильин, – как-то блоки газобетонные на стройку покупал – тоже на ковровском заводе силикатного кирпича.
– Хватит про Ковров, – оборвал воспоминания Кудрявцев, – если уж говорить о каком городе – так о том, который ты, Валерий Николаевич, – обещал нам построить (комендант поперхнулся, так что подскочившему трактористу пришлось стукнуть его по спине) – вот про этот город и беседуйте – название ему, что ли, придумайте.
А тракторист подскочил не случайно – полковник как раз открыл бутылку. Вдохнув глубоко носом воздух вместе с резким ароматом из полной треугольной емкости, Анатолий скорчил сначала недоуменную, а потом обиженную физиономию – обманули! – и снова скрылся из глаз.
Аромат химической лаборатории тем временем перебил даже запахи готовящегося обеда и командир поспешил закрутить пробку обратно.
– Знающие люди, – теперь едва не поперхнулась Оксана, которая, к удивлению Романова, как ни в чем не бывало завтракала, как и Тагер, – знающие люди, – повторил Кудрявцев, – утверждают, что это какая-то пластмасса. Проверь, Валерий Николаевич, может пригодится.
– Хорошо, – комендант сунул бутылку в карман, – он явно думал сейчас о другом – может о Левине со сваркой, или о верблюдицах доцента Игнатова; а может, уже и о будущем городе. Впрочем, он тут же встрепенулся, вспомнив о задании, – все готово, Александр Николаевич, чемодан собрали – можно ехать.
Все дружно рассмеялись – Ильин словно в круиз их отправлял.
– Ну, значит, поехали, – командир упруго вскочил на ноги, а вслед за ним и все остальные.
Джип уже стоял на открытом пространстве; дверца его багажника была открыта – там стоял чемодан Иванова, так же набитый вещами, как в первый день.
– Первого января, – вспомнил вдруг профессор, – в Новый год нового мира. А сейчас уже пятое.
Рядом с чемоданом сидел с независимым видом Малыш и Алексей Александрович понял – никакая сила, кроме может быть прямого приказа командира, не сгонит пса с этого места. Кудрявцев лишь кивнул, улыбнувшись, и закрыл дверцу багажника. Он сам сел за руль «Вранглера»; рядом как всегда держала наготове свой «Бенелли» Оксана, а сзади… сзади между снайпером и Алексеем Александровичем – Алешей – сидела Таня-Тамара: тоже с оружием, пистолетом Макарова в кобуре. Кобуру она повесила на выданном ремне на правой стороне, а ее левая нога «грела» Романова. Особенно горячим было ее бедро; Алексей Александрович ощущал это через два камуфляжа – свой и никарагуанки – но ничто не смогло бы сейчас заставить его отодвинуться в сторону.
Впрочем, это не помешало профессору внимательно выслушать вопрос полковника.
«Вранглер» вырулил на прямую, отъехав от лагеря в сторону реки метров на триста, и поехал по пойме вниз по течению реки; медленно – так чтобы не отставал трактор.
– Так что там насчет четырехсот метров в год, – удивил Романова командир первым вопросом, – это действительно так происходило?
– Да, – справился наконец с изумлением Алексей Александрович, – не то чтобы они прямо так – по полшага в час передвигались. Нет – найдет племя долину какую удобную для жизни – корешки там, стада животных; льва пещерного из логова выгонят, а сами поселятся. И живут там год, два, десять… А потом или еда кончится, или племя расколется и новый вожак двинется искать новую долину…
– И нового пещерного льва, – хмыкнул полковник, – а они сейчас еще живут?
– Живут, – кивнул головой профессор; он видел, как командир посмотрел на него в салонное зеркало и тут же вернул взгляд вперед, а затем на приборную доску. Романов понял, что командир отмеряет расстояние – все те же пять километров – по спидометру, чтобы не промахнуться.
– Ага, – понял Алексей Александрович, – значит эта дорога ему незнакома; значит в поиск они ходили не здесь, скорее всего… лесом, где и нашли Холодова. Что же все таки с ним произошло?
Вслух же он продолжил вчерашнюю лекцию – ту ее часть, что так удачно вчера пропустил:
– Значит никто не может сказать, когда наши пралюди доберутся досюда – ведь реальность-то здешнюю мы уже изменили.
– Это как? – задала вопрос Оксана; она сидела, полуобернувшись к заднему ряду сидений и переводила. Профессор предпочел бы, что бы ни Тагер, ни тем балее Таня-Тамара не слышали продолжения лекции, но что поделать!
– Ну вот мастодонта убили, оленя; а может он должен был на ужин тем самым людям попасться. Ну и многое другое. Во всяком случае сейчас никто, даже тот, кто нас сюда послал, не скажет, когда они тронутся в путь – завтра, через год, или, может быть, через двести лет.
– И поэтому…
– И поэтому тот самый компьютер, скорее всего получивший команду обеспечить нашу встречу, не мудрствуя лукаво, сделал нас долгожителями – теми самыми Горцами. Чтобы дождались. И сколько нам теперь отмерено, вряд ли кто сможет сказать…
– Но это же.., – вскричала Гольдберг, – замечательно!?
Это было скорее вопросом, чем утверждением, и Романов поспешил успокоить девушку:
– Конечно, замечательно! Но не для всех – только для тех, кому, в общем-то, и поручили выполнить это задание – то есть тому, кто произнес сакраментальную фразу о собственной ненужности – для двенадцати девушек и двенадцати парней из каждого анклава. Тех, естественно, кто остался жив.
– А остальные? – не унималась девушка.
– А остальные – прицепы; только ты это слово не переводи, – поспешил он остановить Гольдберг, – еще обидятся. Это я так назвал всех, кто попал сюда случайно, потому что оказался рядом с кем-то из двадцати четырех. Вот как Бэйла с Таней-Тамарой.
Он впервые подумал о том, какая пропасть теперь разделяет его с никарагуанкой; тревожно посмотрел на нее. Но девушка, выслушав перевод, посмотрела на него со спокойной улыбкой; Алексей Александрович сказал бы даже, что в ее взгляде было что-то большее, чем обычное любопытство, но… Автомобиль вдруг мягко затормозил и командир буднично сказал: «Приехали».
Романов отвел взгляд от Тани-Тамары и перевел его вперед – там, за лобовым стеклом, метрах в тридцати-сорока на них с таким же любопытством смотрело целое стадо оленей, впереди которого нетерпеливо бил копытом большерогий красавец, точно такой же, какой уже попадался им в лесу. Гигантскому грациозному животному скорее всего небольшой внедорожник не показался грозным соперником, но вот рядом остановился второй внедорожник, потом «Беларусь» с большим прицепом; трактор тут же заглох, выпустив кверху черный выхлоп дыма из глушителя.
Последнее скорее всего и спугнуло зверя – он повернул налево, видимо собираясь обогнуть неведомое рычащее животное по широкой дуге вдоль леса и зашагал, а потом помчался, высоко вскидывая длинные ноги. Следом побежали более мелкие, но не менее грациозные оленихи – во всяком случае раскидистых рогов у них не было; у них вообще не было никаких рогов – машинально размышлял профессор, и вдруг встрепенулся: за подпрыгивающими серыми боками животных, за редкими стволами деревьев проглядывались какие-то развалины И это именно к ним относилось последнее слово полковника Кудрявцева.
За деревьями что-то замельтешило; вроде кто-то забегал. Автомобили отделяло от леса все те же триста метров, и их явно пока не замечали. А вот убегающую добычу заметили – раздался чуть слышный крик-команда, и вслед убегающему стаду раздались выстрелы:
– Раз, два, три, четыре, – считал командир, – что же они так мажут-то?
Видно было, что ему безумно жаль впустую потраченных боеприпасов – ведь еще вчера это были их патроны, и их автомат.
– Последнего ранили, – это по-английски отметила Бэйла и полковник скомандовал:
– Добей!
Снайперская винтовка, оказывается, уже следила за животными (а может, за людьми?) в открытое окно «Вранглера» и в замкнутом пространстве громко хлестнул выстрел. Последняя самка подогнула на бегу передние ноги и так – безрогой головой вперед – врезалась в траву.
В итальянском лагере кто-то счастливо заорал, но тут же умолк, видимо поняв, что трофей этот чужой. Кудрявцев тоже решил так, и улыбнувшись, прокомментировал:
– Ну вот, не с пустыми руками в гости приехали… Но четыре патрона мимо!
Машины и трактор остались на месте, только развернулись капотами к лесу, готовые в любой момент рвануть на помощь парламентерам. А их было трое. Это решение командир озвучил, собрав всех за прицепом. Трактор, а за ним несколько слоев металла бывшего мусорного прицепа давали надежную защиту, и только тут профессор подумал, что эти четыре патрона незадачливого стрелка могли попасть и в них – в самого Алексея Александровича, в командира, или, к примеру.., в Таню-Тамару.
Поэтому, шагая в составе трех представителей русской общины к лагерю, он был настроен более чем негативно к итальянцам. Командир видимо почувствовал его состояние, потому что не доходя метров сорока до кромки леса, остановился, и еще раз повторил инструкции, данные ранее профессору и Оксане.
– Еще раз повторяю, Алексей Александрович, – с нажимом в голосе повернулся к Романову полковник, – твое дело – перевод слово в слово и никакой отсебятины. Мы не находили Холодова и кардинала, мы ничего не знаем об окружающем мире. Я думаю, что кто-то там, – он показал рукой на итальянский лагерь, – знает русский… Мы думаем…
Командир повернул голову к израильтянке и та, блеснув глазами от ярости так, что Романов поспешно отвернулся от девушки, согласилась:
– Определенно знает.
– Поэтому если я иногда буду вроде как проговариваться – на русском, естественно – попрошу не удивляться, хотя бы внешне, – он взял за локоть Гольдберг, успокаивая девушку, чем-то явно расстроенную, а так.., – мы пришли познакомиться и… торговать.
– Торговать? – изумился профессор, – ни о чем подобном за тракторном прицепом Кудрявцев не говорил. Только тут Романов вспомнил о каких-то мешках в багажнике, за чемоданом, – думаешь им нужны твои… наши доллары и евро?
– Нужные вещи, конечно не продадут, – усмехнулся командир, – только откуда они знают, что нужно в этом мире, а что не очень?
– А тот гад, с тяжелым тупым предметом?
– Это не твоя проблема, – посуровел полковник, – ты, главное, от нас с Оксаной не отставай, и почаще оглядывайся.
Между тем от леса отделилась группа людей – тоже из трех человек; они не спеша направились к русским (Оксана ведь тоже считала себя русской). Так что подходивших итальянцев профессор успел рассмотреть очень внимательно.
Впереди шел плотный низкорослый парень с густой гривой черных волос. Взгляд его был тяжелым, неприемлящим перемен, которые могли принести с собой пришельцы.
Справа от него с трудом вышагивала по траве высокая сухощавая девушка. Эта была блондинкой; ровные жидкие пряди волос свободно спадали на плечи и лоб. Она даже споткнулась, подходя к группе гостей, потому что передвигалась в туфлях на высоченной платформе. Да и костюм ее не располагал к таким прогулкам. Эта брючная пара была не чета той, в какой прибежала к ним Оксана. Явно очень дорогая – из тех, которые, как предполагал Алексей Александрович, и называют эксклюзивными. Здесь, в пойме, рядом с туловищем убитого животного, он смотрелся скорее нелепо. Романов сказал бы, что незнакомка такую дорогую вещь одела впервые. И девушке она не очень подходила, что явно отметила израильтянка, усмехнувшись почти незаметно. Но женщины такое наверное чувствуют на подсознательном уровне, и Романов понял, что Оксана, не произнеся еще ни одного слова, приобрела здесь смертельного врага. Впрочем ей было на это наплевать, и профессор понимал ее – ведь рядом стоял полковник Кудрявцев, непревзойденный боец, которому даже такой противник, как.., м-да…
Профессор внимательно осмотрел третьего итальянца; он бы скорее назвал его греком – одним из тех древнегреческих олимпиоников, что когда-то соревновались с самим Гераклом и, возможно, побеждали его. Во всяком случае, в таком поединке сам Романов поставил бы именно на итальянца.
На этого двухметрового красавца с внешностью и фигурой древнегреческого бога, босого, одетого лишь в короткие шорты, смотрели все; лишь Оксана нервно переводила взгляд с него на полковника и обратно; потом облегченно вздохнула, видимо подумала, что лучше ее Александра нет никого, и уже смотрела на гиганта с некоторым пренебрежением.
А больше всех итальянцев – даже больше самого красавца – лучился довольством коренастый крепыш.
– Это мой Марио, Марио Грассо… Хорош? – заявил он, нарушая весь план переговоров, который вчерне набросали русские.
Столько властной уверенности, хозяйского уничижения собралось в этом слове, что Алексей Александрович невольно вспомнил предков этого итальянца – древнеримских патрициев… и их рабов. Вот таким же рабом, наверное считал этого гиганта предводитель итальянцев. А тот смотрел на патрона с обожанием. Так пятилетний ребенок смотрит на отца – большого, сильного, умного. И этот его взгляд, и поистине собачью преданность, выказываемую при чужих людях, профессор попытался объяснить отсутствием большого ума: «Сила есть – ума не надо!», – но что-то здесь было иное, непонятное…
– Хорош, – согласился полковник. В его возгласе было искреннее восхищение красотой сильного мужского тела и, пожалуй, какое-то предвкушение – а каков ты на самом деле, парень?
Он шагнул вперед, к Марио и тот улыбнулся Кудрявцеву доверчиво и с любопытством, так что профессор опять невольно подумал о пятилетнем ребенке.
А командир ткнул пальцем в бицепс (или как там называется эта мышца – Алексей Александрович в анатомии не был силен); потом его рука переместилась на широченную грудь Грассо, которая располагалась как раз напротив глаз полковника. Под твердым пальцем, который определенно нажимал в нужные точки, разбухали тугие валики мускулов и Александр Николаевич довольно кивал головой.
– Слишком довольно, – подумал Романов, не успевая заметить, куда же ткнул Кудрявцев в очередной раз пальцами, сложенными теперь вместе наподобие птичьего клюва.
Результат был неожиданным; по крайней мере для тройки итальянцев. Хотя… Блондинка итальянкой не была – какая итальянка будет ругаться на латышском языке – его профессор тоже отлично знал. Вырвавшиеся слова девушка была готова проглотить, но как известно – слово не воробей… А Романов вовремя вспомнил о предостережении командира и на быстрый взгляд блондинки никак не отреагировал. Он смотрел с любопытством на Марио, который сидел на корточках, придерживаемый за плечо полковником и судорожно открывал рот, пытаясь вдохнуть воздух. Другую руку Кудрявцев протянул в сторону главного итальянца, останавливая его жестом, а затем и успокаивающей фразой:
– Не беспокойтесь, синьор Паоло Джентале, сейчас все пройдет. А парень действительно хорош, его бы еще поднатаскать маленько.
Алексей Александрович спохватился – ведь он здесь в первую очередь переводчик, пусть с автоматом за спиной и полным снаряжением к нему – и быстро перевел с русского на итальянский, хотя Джентале кажется и без перевода понял русского командира. А последний продолжил:
– И скажите своему парню, который прячется вон на той крыше, – полковник махнул рукой куда-то в середину лагеря, – чтобы он опустил автомат; он сейчас как раз целится вам в спину. Лучше пусть с остальными за добычей сходит. Нам этот олень не нужен. А автоматчик ваш к тому же сейчас находится под прицелом сразу двух снайперов…
Профессор, переводя на безупречный итальянский последние слова, внутренне усмехнулся – в Тагер он не сомневался – она не только невидимого Романову автоматчика контролирует, но и любого другого «противника» готова «помножить на ноль» (как она сама выражается), лишь только командир подаст условный сигнал. А вот насчет первой жены коменданта у него были большие сомнения. Он вспомнил ее частое: «Эх, мужичка бы сейчас хоть какого-нибудь!». И мужичок – не «какой-нибудь», а самый что ни на есть эталон сильного пола сейчас опять вставал в полный рост, демонстрируя свою идеальную фигуру и восхищенно глядя теперь уже на Кудрявцева. Именно в эту точку местности, предполагал Алексей Александрович, был сейчас направлен прицел «Вепря» – карабина, который Оксана Гольдберг все таки отдала Ирине Ильиной, признав ее врожденный талант снайпера.
Джентале недовольно посмотрел на своего телохранителя (а кем еще мог быть красавчик Марио?), перевел еще более хмурый взгляд на Кудрявцева и отрезал:
– Автомат не отдам!
– Понимаю, – усмехнулся командир, – трофей! Закон джунглей, так сказать.
– Каких джунглей? – удивился Джентале.
– А вот этих, – рука полковника Кудрявцева обвела широким полукругом лес, окружавший итальянский лагерь, – или мы с вами будем руководствоваться более цивилизованными законами?
– Цивилизованными? – еще больше удивился итальянец, – а в этих законах что-нибудь говорится про автомат Калашникова?
– Говорится, – улыбнулся русский, успокаивая итальянца, – все, что было у Холодова – нашего беглеца – принадлежит ему, а значит и всем вам. Если, конечно, он не захочет вернуться обратно.
Последние слова Алексей Александрович перевел с тугим комком в горле, вспомнив инструктаж командира, особенно об отсебятине, но справился наверное вполне успешно, потому что ни Виктория (так представилась все на том же итальянском латышка), ни сам итальянский босс не насторожились.
– Не захочет, – поспешил ответить Джентале; и профессор, да и Оксана наверняка тоже внутренне содрогнулся, вспомнив грязный полиэтиленовый куль.
А полковник улыбнулся еще лучезарнее:
– Ну и отлично, сейчас все его вещи и принесут, – он подал рукой условный сигнал – один из немногих, которые запомнил Романов. Этот сигнал должен был привести сюда Холодова и Басилио с чемоданом.
Они действительно выступили из-за тракторного прицепа. Чемодан, набитый бельем, нес итальянец. Он заметно кренился на одну сторону – тряпки, каждая в отдельности почти невесомая, в сумме образовали достаточно солидную ношу. Впрочем, Холодов был загружен не меньше, Алексей Александрович знал это по себе – автомат, разгрузка с магазинами, штык-нож на ремне весили тоже очень даже немало.
Третий участник шествия приближался порожняком – Малыш сам решил, что ему тоже пора появиться здесь. Наверное на него, да на злополучный чемодан и загляделись итальянцы (и одна латышка!), потому что соотечественника – Басилио Луччи – они узнали, только когда он опустил тяжелый груз у ног Кудрявцева. Профессор едва сдержал хохот внутри себя. Он вдруг представил, как Паоло с Викторией открывают чемодан, вываливают грязное поношенное белье и начинают в нем рыться. Многое бы он отдал, чтобы увидеть их лица в этот момент.
Но сейчас эти лица стали страшными – лицами безжалостных убийц, и первым их порывом было вцепиться, разорвать на части, да хоть и голыми руками подлого предателя Луччи. Но рядом стоял полковник Кудрявцев, чья улыбка словно говорила теперь: «Только попробуйте!»; где-то недалеко целились в них снайперы и эта пара, переглянувшись, вдруг снова стала внешне вполне мирными и толерантными еврогражданами. Теперь они смотрели на Марио, сделавшего несколько шагов вперед и присевшего перед Малышом. Пальцы здоровяка утонули в густой шерсти алабая; он повернулся ко всем со счастливой улыбкой: «Собачка! Как ее зовут?», – и профессор, вспомнив вдруг про «тупой твердый предмет», понял, что этот человек никак не мог быть тем, кто профессионально орудует этим самым предметом. Да ему и не нужно ничего – он и голыми руками быку шею свернет. А вот Джентале, или, тем более латышка…
А Малыш, который кроме командира позволял такие вольности по отношению к себе разве только Гольдберг, да Маше с Дашей, терпел, пока сильные пальцы итальянца трепали его мохнатые щеки.
– Или пес действительно воспринимает его как ребенка.., большого ребенка, – понял вдруг Романов, – или между этим молодым Гераклом и командиром уже протянулась какая-то незримая ниточка. А может все проще – Александр Николаевич подал какой-то знак и Малыш сейчас просто терпит эти нежности.
Последнее профессор подумал с какой-то ревностью – ему самому алабай таких «нежностей» не позволял.
– И что теперь? – спросил Паоло, передавая чемодан телохранителю, резко окликнув его перед этим.
– А теперь мы хотим забрать свое имущество, – полковник кивнул, и Алексей Александрович вытянул из файла, сложенного вдвое, листок – один из двух на итальянском языке, украшенный внизу подписями командира и Басилио.
– Какое имущество? – вскинулся Джентале, впиваясь взглядом в документ; впрочем, он и без бумажки давно понял, зачем здесь появился Басилио Луччи. Босс итальянского анклава перевел взгляд на «Беларусь» с прицепом, два внедорожника – где-то там прятались русские снайперы – и сник:
– Если попадутся деньги и оружие, не отдам.
Полковник выслушал перевод все с той же улыбкой на губах; теперь он даже засмеялся:
– А зачем нам их деньги? У нас самих этих долларов и евро – куры не клюют; да и оружия хватает. Переведи, – он повернулся к Романову и незаметно подмигнул – значит тоже заметил, как чуть дрогнули на этой фразе ресницы блондинки, – мы согласны.
– Ага, – догадался Алексей Александрович, – значит для нее эти слова и были предназначены.
Так, общей группой, сопровождаемой алабаем, они и пошли к ангару, вернее его остаткам, где когда-то работал Луччи. А идти было совсем недалеко – этот участок располагался в крайнем ряду и при желании автомобиль, точнее его часть, разрезанную где-то в районе задней пары колес, можно было разглядеть не сходя с места знакомства. Командир, шагая впереди рядом с Джентале и профессором, продолжал, не требуя перевода – опять наверное для насторожившейся Виктории:
– А где же все остальные? Наверное, наш гостеприимный хозяин своих соотечественников спрятал.
– Зачем? – удивился Романов, поощренный к продолжению разговора еще одним подмаргиванием.
– Чтобы мы не агитировали их последовать примеру Валентино с Басилио (босс опять дернулся) – в коммунистический рай из загнивающего Запада, – теперь уже дернула щекой латышка, – а вот мы сейчас у него прямо и спросим; переводи.
И профессор перевел: «Не хотите к нам присоединиться, синьор Джентале?»
– И что я у вас буду делать? – Паоло оглянулся на Викторию, словно желая спросить – правильно ли он делает, сразу отказываясь от такого предложения, и Алексей Александрович понял, что не все так просто в их отношениях; еще неизвестно, кто тут главный и кто… больше боится своего партнера.
– Будете делать то же, что и все, – ответил откровенно Кудрявцев.
– А что у вас все делают?
– Ну… завтра, например, пахать будем, потом картошку сажать, огурцы там, помидоры…
Итальянец даже остановился – он наверное даже в страшном сне не мог представить, что кто-то заставит его полоть или окучивать картошку. Да он и слова-то этого – «окучивать» – наверное не знал; или знал, но совсем в другом смысле.
– Нет, – отказался он решительно, снова посоветовавшись взглядом с напарницей, – мне это не подходит.
О том, что у остальных итальянцев могут быть другие взгляды на собственное будущее, он скорее всего даже не подумал, а полковник не настаивал. Тем более они как раз подошли к остаткам лимузина – раньше длинного, роскошного, а теперь нелепо уткнувшегося задней обрезанной частью в тротуарную плитку – именно ею был выстлан тротуар перед складом-ангаром Луччи. Внутри этого ангара прятался нос автомобиля, невидный снаружи. Зато можно было прекрасно видеть салон – его заднюю часть, отделенную от водительской части тонированным стеклом, сейчас приспущенным. Под стеклом был встроен большой экран телевизора; перед ним помещалось что-то изящное, деревянно-благородное – бар, наверное, или холодильник. Кожаный диван, заменивший собой задние сидения, тоже был великолепным – сам профессор хорошо подумал бы, переселяться ли из такого салона в гараж Ежикова, на вторую полку с тощей курпачой.
– Это мой «Кадиллак Эскалейд лонг» – самая последняя модель, индивидуальная сборка, – в голосе Паоло, погладившего черный блестящий бок автомобиля, прозвучала неожиданная для этого жестокого человека нежность, – и чего это Марио вздумалось въехать в этот долбанный сарай?
Он плюнул со злостью на куски алюминиевой обшивки, накрывшей впереди «Кадиллак» – все, что осталось от покрытия ангара. А телохранитель ответил, к изумлению профессора, все еще считавшего его гигантом с умом малыша, вполне по-взрослому:
– Вы же сами мне такое сказали, босс, что любой с управлением не справился бы.
– Ну что я тебе такого сказал, Марио?
– Вы сказали босс, что нам не скрыться, и что вас сегодня все равно пришьют. И что я после этого могу быть абсолютно свободным, и на мое имя даже открыт счет в миланском банке. А зачем мне деньги и свобода без вас, босс? Никому я на всем свете не нужен, кроме вас…
– Ага, – даже обрадовался Алексей Александрович, – так это Марио сюда прислали с миссией; это ему положены всякие плюшки – хотя бы эта гипертрофированная преданность, ну и долголетие в придачу с волшебной регенерацией.
Полковник между тем нагнулся и, ухватившись за остатки заднего борта автомобиля, дернул его вверх и назад. «Эскалейд» ощутимо вздрогнул и, кажется, немного сдал назад.
– Эй-эй, ты что делаешь? – воскликнул итальянский босс, забывший о вежливости, на который прямо указывала его фамилия, – это моя машина!
Командир сделал вид, что не понял его; во всяком случае он повернулся к другому итальянцу – Марио Грассо: «Берись с другой стороны».
Гигант понял без перевода. Тяжеленный кузов, подхваченный с двух сторон двумя парами сильнейших, какие только мог представить Романов, человеческих рук, оторвался от земли и пополз назад, открывая перед всеми очередные сокровища Али-Бабы – по-итальянски Басилио Луччи.
Сокровища эти были упакованы в плотную бумагу, на которой не стыдно было бы печатать иллюстрированные журналы. Четыре огромных – больше метра и в диаметре, и в высоту – рулона с такой бумагой ждали их тут. Три абсолютно целых, скорее всего не пострадавших от дождя, поскольку они были тщательно упакованы все в тот же полиэтилен с разноцветными наклейками; четвертый оказался на границе участка и был лишен примерно четверти свих первоначальных запасов. Он несомненно был основательно пропитан влагой, но спроси сейчас кто командира, тот бы как обычно сказал: «Пригодится!».
Басилио ринулся было на свое рабочее место, но был остановлен Паоло:
– Стоять! Мы сами разберемся!
Парень озадаченно повернулся к Кудрявцеву: «Но там же…», и тут же успокоился, не договорив, потому что командир стоял абсолютно безмятежным, с легкой улыбкой на губах; весь его уверенный вид словно говорил:
– Пусть смотрят, все равно мы возьмем то, что нам нужно.
Еще его лицо выражало легкое недоумение: как так – пошел уже пятый день, а вы даже не разобрали, чем вас провидение наделило; ну, или тот, кто под провидение сработал.
А Марио начал разворачивать первый сверток – там оказались шесть коробок с «Хускварнами». Босс скрипнул зубами. Даже для него, далекого от повседневных забот, было понятно, какое богатство уплывает сейчас из итальянской общины.
– Одну можешь оставить, – полковник перешел на «ты» вслед за боссом.
– А бензин? – резко перевел на него взгляд итальянец; видно об удаче русских с ГСМ ему тоже было известно.
– А что еще, собственно, мог ему поведать Иванов? – подумал Алексей Александрович, переводя этот короткий диалог, – да пожалуй все, секретов ни от кого не держали – и об оружии, и о победе над собакомедведями, и о… Нет! Последнюю лекцию Виктор «прогулял», по уважительной причине, конечно – был в караульной смене. Поэтому ни босс, ни Виктория (а куда она, кстати, подевалась?) не знают, что с ними случилось; куда их забросила судьба и – главное – что назад дороги нет! И именно поэтому командир взял с собой все запасы валюты – эти цветные фантики здесь еще можно обменять на вполне материальные ценности. Сложно, но можно.
Он вдруг вспомнил командирское: «…не отставай и почаще оглядывайся», и дисциплинированно оглянулся – латышки действительно не было рядом, и смутная тень тревоги зародилась внутри него. Однако его голос не переменился, переводя несколько удивленный возглас Кудрявцева:
– Так у тебя же в «Кадиллаке» бак литров на сто!
– Сто двадцать, – хмуро поправил его итальянский босс, – только он наполовину пуст.
– Или наполовину полон, – весело поправил его полковник.
Весело, потому что Грассо как раз разворачивал упаковку с тех самых «Грюндфосов», без которых Ильин чуть ли со слезами на глазах просил не возвращаться. Потребовать он у командира, конечно, не посмел, но его последняя просьба была где-то на грани.
Потом сильные руки итальянского телохранителя стали доставать совсем уже невообразимые вещи – два компактных компрессора, комплекты шлангов и насадок для автоматического полива, и многое другое, чего сам профессор видел впервые, но благодаря комментариям Басилио узнавал, хотя бы по названиям.
Лицо Джентиле становилось все скучнее – не считать же оружием целую коробку садовых секаторов (сорок штук, пояснил Луччи) или четыре газонокосилки, с таким же количеством электротриммеров, извлеченных из общей упаковки. Наконец, когда у дюралевой стенки оставалось не так много товара, Марио нагнулся к очередному бумажному тюку – точнее к целой связке упаковок. Луччи опять попытался дернуться вперед, и снова был остановлен неразборчивым рыком босса; телохранитель резко надорвал толстую бумагу и изнутри, словно змея, вылетела длинная металлическая лента. Она развернулась неожиданно далеко и только по счастливой случайности острый металл не задел никого. Но нет – здоровяк-итальянец стоял с бледной улыбкой, зажимая ладонью правой руки предплечье левой. Из под пальцев обильно сочилась кровь. К нему бросились сразу трое – Джентале и командир с Оксаной – первый с по-настоящему озабоченным лицом (надо же!); двое других уже с платочками в руках.
Сам профессор не спешил; он даже позволил себе короткий комментарий – на русском, естественно, языке: «Да ничего с ним не будет. Зарастет как на собаке».
Кудрявцев, накладывая сложенные вместе платки на рану (чтобы по-настоящему перевязать такую руку, понадобился бы платок гигантских размеров!), повернулся к нему. В его кивке Романов прочитал: «Он из этих, из наших?», и кивнул в ответ, понимая, каких «наших» имеет в виду командир.
А Марио Грассо уже улыбался по-настоящему, с молчаливой благодарностью принимая заботу русских – для него Оксана Гольдберг была самой настоящей русской. Но больше всего ему, судя по сияющей физиономии – если можно было так назвать профиль какого-то из греческих богов – было приятно внимание босса.
Он хотел сказать что-то Джентале, но тот уже принял свой обычный чуть презрительный ко всем окружающим вид; к тому же Луччи наконец разразился тирадой, которую так долго запрещал Паоло:
– Я же ведь хотел сказать! Осторожнее надо было – там два десятка полотен для ленточных пил, и два заточных автомата к ним.
– А сами станки лесопильные есть? – живо повернулся к нему полковник, уже представляя наверное, как будет прыгать от радости комендант. Увы, сегодня Ильину предстояло ограничиться только тем, что лежало сейчас под ногами в ворохах разорванной бумаги.
– Нет, конечно, – замотал головой Басилио, – это же крупногабаритный груз – там совсем другая доставка.
Кудрявцев ничем своего разочарования не показал; он кивнул Холодову:
– Давай-ка, сержант, за нашими. Пусть Анатолий прямо сюда заруливает; и всех остальных тоже, на «Эксплорере». С «Вранглером» пусть Бэйла с Ириной остаются, сам понимаешь зачем.
Холодов кивнул: «Есть!» и умчался выполнять приказ.
И опять профессор вспомнил про Викторию. Казалось бы, она должна была сейчас стоять рядом, вслушиваясь в каждое слово, произнесенное русскими. Командир с Гольдберг опять склонились над раной, а Романов вышел из ангара вслед за сержантом – может латышка прячется где-то там. Краем глаза он успел отметить, как здоровяк осторожно отстранил рукой израильтянку, и не сказав ни слова, скрылся в противоположном от профессора направлении.
Под солнцем чуть в стороне сверкал черной полировкой «Кадиллак» и Алексей Александрович, открыв поначалу зажмуренные от ярких лучей солнца глаза, вдруг заметил в этом черном лакированном «зеркале», как сзади и сбоку вырастает темная тень, обезображенная крутыми изгибами автомобильной обшивки.
Он еще успел вспомнить, во второй раз: «… почаще оглядывайся!», – и действительно успел повернуться к Виктории, с обезображенным от ненависти лицом опускавшей на его голову какой-то предмет (тупой и твердый!); и к кому-то еще, гораздо большему размерами латышки, выросшему внезапно за ней. Потом этот предмет обрушился на него, заполнив огнем правое ухо, а затем и всю голову, и профессор провалился во тьму, так и не успев понять, действительно ли до левого – целого – уха донесся звук далекого выстрела и злое рычание алабая.