Глава 1
Приоритеты
Преск-Айл, Мичиган. Июнь
Жизнь – хрупкая штука. Мы часто говорим это, но в большинстве случаев мы просто думаем так, не чувствуя этого сердцем. Мы воспринимаем людей как данность, забывая о боли и страданиях. Мы не говорим самых важных слов, откладывая их на потом. Так и мы с Тимом пытались отсрочить разговор с его родителями о старости, в особенности о том, как они хотят провести остаток своих дней. Почему же так сложно было обсудить это? Почему мы продолжали уходить от темы, а вопросы, которые мы так хотели задать, словно застревали у нас в горле? Что же делать, когда этот момент наступит? Неужели нам не оставалось ничего, кроме как смириться с тем, что все мы смертны? И есть ли шанс сказать «да» жизни, смотря в глаза смерти?
Наконец, в очередной раз отправляясь навестить родителей, мы твердо решили получить ответы на свои вопросы. «Уж в этом году нам точно хватит смелости поговорить об этом», – думали мы, но, как обычно и случается, обстоятельства сыграли против нас.
Каждый раз, когда мы приезжали, мама Тима, моего мужа, пекла для нас печенье. Причем оно всегда было разным. А папа Тима, Лео, помогал ему с парковкой. Но в этот раз, пока мы ставили наш «Airstream» на подъезде к дому, из небольшого кирпичного дома никто не вышел.
Без слов мы оба поняли, что переживаем. Мы быстро подошли к дому, поднялись по лестнице ко входу, открыли дверь и через сени направились в кухню. Пахло горелым.
Что-то явно было не так. Случилось что-то очень плохое.
«Мам? Пап?»
Ответа не последовало.
Тим выключил духовку, даже не заглянув внутрь.
Часы Лео пробили невпопад. То же самое произошло и с еще двумя его часами. А дедушкины часы, которые Лео исправно заводил каждое воскресенье, не работали. По телевизору, стоящему в гостиной, шли гонки, но стулья, на которых обычно сидели Норма и Лео, пустовали. Тогда мы прошли в большую комнату в задней части дома.
Там мы и нашли родителей Тима.
Сначала нам показалось, что все в порядке. Но затем мы увидели, что Лео, сгорбившись, висит на плече Нормы, а лицо его искажено болью. Моя свекровь, женщина хрупкого телосложения, с трудом держала его, левой рукой опираясь на палку.
Они медленно шли нам навстречу. На каждом шагу он вскрикивал от боли, не узнавая нас.
Мы поспешили к ним. Тим обхватил Лео, а я – Норму.
«Мам, что случилось?»
«Пап, поговори со мной, что происходит? Когда это случилось?»
«Осторожно, коврик! Не споткнись!»
«Держись за меня».
«Пап, я держу тебя».
«Все будет хорошо».
«Сейчас я усажу тебя на стул».
Пока Лео стонал и корчился от боли, мы тащили его в гостиную. Я быстро усадила Норму на стул, но с Лео сделать это было намного сложнее. Очередные часы снова зазвонили невпопад. Телевизор продолжал галдеть. Я схватила пульт, неуклюже пытаясь сделать что-то с орущим телевизором, но у меня ничего не получалось – я впервые видела этот пульт. Где же кнопка выключения звука? Наконец, телевизор замолк.
Всегда веселое и счастливое лицо Лео было перекошено. Он стонал, дрожал, а иногда даже выл. Мы принесли ему подушки, переложили на другой бок, но это не облегчило его агонию. Тим и Норма ушли на кухню и начали тихо разговаривать. Я носилась вокруг Лео, без толку надеясь, что смогу как-то помочь ему.
Лео взглянул на меня и сказал: «Случилась какая-то чертова хрень».
За все эти годы, что я знала его, он никогда так не выражался. И я сразу все поняла.
Тим открыл духовку. Внутри он увидел противень, накрытый фольгой, на котором лежали ничем не приправленный кусок курицы и две сморщенные картофелины. «И это все, что они собираются есть на ужин?» – мы переглянулись в недоумении.
Я почувствовала, как внутри меня растет волнение. Это было только начало.
Несколько месяцев назад, когда мы зимовали в Мексике, мы думали лишь о том, чем бы заняться сегодня: поплавать на досках, каяках, просто пойти купаться или же сделать все и сразу. Каждый день мы загорали под теплым солнцем с нашей радушной компанией. Мы любовались пейзажами, от которых захватывало дух, наслаждались свежими морепродуктами и гитарной музыкой. И казалось, что все прекрасно.
Весной мы возвращались в Штаты, по дороге минуя Калифорнию и Теннесси, останавливаясь на парковках ресторанов «Крекер Бэрел» и супермаркетов «Walmart». По дороге мы иногда звонили Норме и Лео и спрашивали, как у них идут дела. Они никогда не просили о помощи, и поэтому мы ничего не делали. Тим всегда говорил: «Отсутствие плохих новостей – уже хорошая новость».
В итоге мы остановились у друзей в Северной Каролине. На их ферме площадью в 35 акров цвели великолепные сады, паслись лошади и располагались несколько пристроек. В течение нескольких дней у меня держалась высокая температура. Я чувствовала себя ужасно и искала что-нибудь, чтобы отвлечься от мыслей о болезни. И пока остальные наслаждались компанией друг друга, я читала лежа в кровати.
В некоторых пристройках находились библиотеки, проще говоря, стеллажи от пола до потолка, забитые книгами, поэтому мне было из чего выбрать. Я чувствовала себя настолько ужасно, что не могла выйти из гостевого домика. Здесь я перерыла все книжные полки, но не нашла ничего интересного. Тогда я отправилась в гостиную и случайно наткнулась на небольшую кипу книг, лежащую на старинном столике. Я остановила свой взгляд на одной из книг Атула Гаванде под названием «Как быть смертным: медицина и то, что важно в конце жизни», которая представляла собой критическое исследование медицинской помощи и лечения в конце жизни. В тот момент мне казалось, что я умираю, поэтому я достала книгу из середины стопки и вернулась в кровать.
Через несколько дней я практически дочитала книгу. Физически мне было по-прежнему плохо, но я понимала, что моя жизнь изменилась. Из книги я узнала важные вещи: оказывается, мое представление о том, что ожидает нас перед смертью, было в корне неверным. Раньше я постоянно избегала подобных разговоров со своей мамой или родителями Тима, но теперь я знала, что мне предстоит обсудить с ними эту непростую тему.
Мы отправились к Внешним отмелям, песчаным островам побережья Северной Каролины. Мы ждали парома от Окракока до мыса Хаттерас, когда у Тима зазвонил телефон. Это был его отец, Лео. Он сообщил, что дядя Тима Ральф – лучший друг Лео и последний остававшийся в живых брат Нормы – умер в возрасте 91 года.
В тот день Лео говорил довольно уверенно, но через несколько недель, когда мы позвонили ему на День отца, он словно сник.
«Нам надо идти, – сказал Тим, по его лицу было видно, что он в панике, – с папой что-то не так».
Когда я вспоминала об этом телефонном разговоре несколько месяцев спустя, больше всего меня поражала наша непоколебимая уверенность в том, что у нас все под контролем. На самом деле, важно понять, что старости и болезни наплевать на наши планы, они действуют по собственному графику, и не имеет никакого значения, готовы ли мы взглянуть в лицо неизбежному или нет.
Мы так и не отцепили прицеп от нашего фургона. Спустя три дня после нашего приезда Лео лежал на больничной койке, свернувшись в кокон, словно эмбрион. С каждым днем он становился все слабее. Казалось, что ему очень неудобно и одиноко. Норма стала еще меньше, чем раньше: она сидела рядом с кроватью Лео на кресле с откидной спинкой, которое будто мешало ей вырасти, и молчала.
Тим залез в кровать к отцу, обняв его. Я дала ему влажное полотенце, и он заботливо вытер лоб Лео. Тим твердил, как заведенный: «Все хорошо, я позабочусь о маме. Я люблю тебя. Все будет хорошо».
Через некоторое время я сменила Тима. Тем утром мы так и менялись до тех пор, пока Норма не попросила отвести ее вниз. «Я должна встретиться с доктором в час дня и сдать кое-какие анализы…» – сказала она.
Я понятия не имела, о чем идет речь. В лифте она вскользь упомянула о том, что обнаружила кровь в своей моче. Я заподозрила, что все не так просто, когда заметила в ее сумочке гигиенические прокладки, прекрасно зная, что в ее возрасте менструации быть не должно… Я осталась в комнате ожидания, и, когда она сдала анализы, мы вернулись к Лео. Норма ничего не рассказывала о процедурах. В тот момент все наше внимание мы уделяли Лео, поэтому мы с Тимом ничего у нее не спрашивали.
В течение недели мы узнали, что Норме нужно сдать дополнительные анализы, в том числе трансвагинальное ультразвуковое исследование. Муж Нормы умирал в хосписе несколькими этажами выше, а она лежала на столе, накрытом простыней, ожидая, пока врач введет ультразвуковой зонд. Внутри все ее тело словно сжалось. Она была такой маленькой и ощущала стыд. Я стояла рядом с врачом и смотрела, как она обводит что-то на экране, какой-то большой инородный объект, которого не должно быть в матке. «Не могу поверить», – прошептала я. Лео умирал, и, судя по тому, что я видела на экране, у Нормы раковая опухоль.
Я глубоко вдохнула и сообщила Тиму о том, что видела на мониторе.
Вскоре из хосписа Лео перевели в местный дом для больных, нуждающихся в длительном медицинском обслуживании. Через два дня после того, как мы просидели у его кровати около шести часов, измученная Норма настояла на том, чтобы о нем позаботились. «Теперь можно идти», – сказала она. Мы все знали, что этот теплый июльский день будет для Лео последним. Едва мы вернулись домой, нам позвонили из хосписа и сообщили, что он умер в 17.50. И в этот момент сломанные судовые часы, подарок Лео от Стейси, снова пошли.
Мы кремировали его останки и захоронили его урну на городском кладбище рядом с дядей Ральфом и Стейси.
Официального диагноза пока не было, но мы с Тимом знали, что, скорее всего, у Нормы рак. Лежа в нашем фургоне, мы обсуждали, как действовать дальше. Ни один из нас не хотел такого конца для Нормы, как у Лео. Мы переживали о том, что случится, если Норма попадет в дом престарелых. Она любила гулять. Как же она выживет за закрытой дверью, там, где для выхода нужно знать код? Как она, такая стеснительная женщина, будет делить комнату с незнакомцем? К тому же мы знали, чем кормят в таких местах. Не было никакой гарантии, что ее жизнь будет столь же разнообразной, как раньше, что она сможет сохранить свою независимость и привычную ей обстановку. Интуиция подсказывала нам, что Норма не только нуждалась в свободе, самостоятельности и достойном обращении, она заслуживала их, заслуживала того, что дома престарелых были не способны дать ей.
И если Норма вдруг пожелает посидеть с кружкой пива или бокалом вина в конце дня, нам хотелось предоставить ей такую возможность. Если ей, по какой бы то ни было причине, вздумается уехать из дома престарелых, нам хотелось, чтобы она могла это сделать. Если она решит съесть завтрак вместо обеда или пройтись босиком по траве, так тому и быть. А еще нам хотелось, чтобы она снова улыбалась.
Мы переглянулись и одновременно произнесли: «Надо узнать, не хочет ли она поехать с нами».
Мы и понятия не имели, что будет, если она согласится.
На следующий день мы втроем сидели за кухонным столом.
«Норма, мы не знаем точно, что скажут доктора по поводу твоих анализов, – сказала я, – но скажи нам, как ты считаешь, сможешь ли ты позаботиться о себе сама после смерти Лео?»
«Я не знаю, что делать, – ответила она, с каждым словом ее голос становился все слабее, – я не смогу жить одна. Я знаю это».
«Что ж, – вмешался Тим, – мы как раз обсуждали это с Рейми, и нам бы не хотелось оставлять тебя одну, даже если тебе будут помогать другие люди. Мы смотрели различные дома престарелых, куда бы мы могли отдать тебя здесь, в Мичигане, или в Пенсильвании, где живет мама Рейми. Однако есть еще один вариант, – продолжил он, – не хочешь ли ты разделить с нами кочевой образ жизни? Мы могли бы купить фургончик побольше».
«Конечно, идея может показаться тебе сумасшедшей, – добавила я, – но она не намного безумнее, чем провести остаток своих дней в доме престарелых. Если ты согласна, мы поедем туда, куда ты захочешь».
Мы сказали, что не обязательно давать нам ответ прямо сейчас. «Просто подумай об этом», – предложили мы и молча продолжили есть сэндвичи с ветчиной и салатом. Норма первой нарушила тишину. Она тихо произнесла: «Думаю, я хотела бы поехать».
На следующий день вместе с гинекологом и студенткой медицинского училища, которая стояла за спиной врача, мы сидели в тесном кабинете для обследований. В течение двух дней после смерти Лео мы ходили из кабинета в кабинет, от одной процедуры к другой. Наконец, мы дошли до приемной акушера-гинеколога.
Врач, приятный мужчина лет тридцати пяти, сообщил нам то, что мы и так знали: у Нормы в матке раковая опухоль. Он сидел за столом для осмотра больных на возвышении и свысока смотрел на Норму. Затем он произнес твердым тоном, не терпящим пререканий: «Что ж, мы удалим матку, а затем назначим вам сеансы радио- и химиотерапии. Вас положат в реабилитационное учреждение, и в течение нескольких месяцев вы поправитесь».
И хотя он не предложил Норме никаких других вариантов, он спросил ее, чего же она хочет. Она встретилась с ним взглядом и со всей уверенностью ответила: «Мне 90 лет, и я отправляюсь путешествовать».
Ясное дело, доктор был поражен и не знал, что сказать. Тим объяснил, что мы постоянно находимся в разъездах, колесим на своем фургоне и собирались взять Норму с собой, если ей это интересно и она физически выдержит такие нагрузки.
Поведение доктора тут же изменилось, он просиял. Студентка медицинского училища была, казалось, удивлена: она не ожидала такого ответа от этой хрупкой пожилой женщины.
«Вы считаете нас безответственными? – спросил Тим. – Такое решение кажется нам естественным, но мы далеко не придерживаемся правил. Что вы думаете?»
«Нет, – ответил врач, – я не считаю вас безответственными. Нет никакой гарантии, что в таком возрасте она выживет после операции. А если даже все пройдет успешно, ей потребуется особый уход и придется бороться с побочными эффектами. Мы, врачи, ежедневно видим и обратную сторону монеты. На ее месте я бы тоже отправился с вами».
«В точку», – ответили мы с Тимом.
Нам еще многое предстояло сделать, чтобы выполнить наше обещание и взять Норму с собой в ее последнее путешествие. Мы не знали, сколько оно продлится и куда приведет нас.