Глава 2. Отделение
Отделение милиции находилось на самой окраине большого и красивого города. Это было старое трёхэтажное деревянное здание, с протекающей в дождь крышей, и давно не открывающимися окнами. Лет десять назад их кто-то потрудился заклеить, утепляя, и они срослись со стенами, так что при попытке открыть, могли выпасть вместе с подоконником и наличниками. Поэтому их давно никто не трогал и курильщики стояли около открытых форточек, сменяя друг друга, как часовые. Стёкла старались мыть каждый ленинский субботник, раз в году, но из-за большого количества царапин, увидеть что-либо через них, было сложно. Это вполне соответствовало конспирации и, видимо, устраивало районное руководство.
О том, что этот дом является оплотом торжества справедливости, знали только местные жители. Они частенько заглядывали сюда за получением какой-нибудь справки, или написать жалобу на неуправляемого соседа по коммуналке.
Приезжему человеку даже в голову не могло придти, что этот старый полуразрушенный барак был так уважаем у местных. Если бы не советский флаг, гордо реющий над входом. И отполированная, недавно повешенная, взамен старой, табличка, извещающая о нахождении здесь органа внутренних дел, заезжий гражданин долго бы ходил вокруг этого здания присматриваясь. Ему могло показаться, что местные специально заманивают его в этот дом. Чтобы потом, когда он с ужасом будет выбегать обратно, проплутав по призрачным полутёмным коридорам, полным скрипа лестниц, хрюканья труб, и ещё чёрте каких звуков, хлебнув затхлого воздуха, разразиться громким смехом показывая на него пальцем.
Даже когда гражданин читал табличку, то продолжал сомневаться.
Но все сомнения отпадали в тот момент, когда настежь распахивалась дверь, растягивающая звенящую пружину, и на улицу вываливался огромный, дышащий перегаром детина, в милицейской форме, явно меньшего размера, чем требовалось. И оттого, кажущийся переростком – хулиганом. Его лицо, со сдвинутыми бровями, и шевелящимися усами, как локомотив, грозно надвигалось на гражданина:
– Ну, что ты уже полчаса здесь вынюхиваешь? – громоподобно спрашивал он, – хочешь явку с повинной написать? Или жалобу на кого? Заходи не стесняйся!
И, увидев присевшего от страха человека, с гоготом бежал во двор, где стояли старые газики и уазики. Здесь веселье у него пропадало. Он начинал умолять ремонтников, сделать что-нибудь с этими проклятущими машинами, поскольку на заявку не на чем выехать. А их накопилось уже тьма. Перемазанные маслом сотрудники поминали под машинами чью-то мать, а заодно всё руководство. Запасных деталей не было.
Пришедших в отделение граждан, сначала расспрашивали сотрудники дежурной части, а затем направляли наверх, говоря при этом «Вас вызовут». Но время шло. Граждане сидели на ободранных стульях вдоль стен. Слушали дробь пишущих машинок. Воспитательные обрывки фраз, просачивающихся из кабинетов участковых. С ужасом разглядывали злобные фотороботы скрывшихся преступников и фотографии, пропавших без вести, в изобилии развешанные на стендах. Робко посматривали на часы.
Кабинеты оперов находились на третьем этаже. Направо, за обитой металлическим листом дверью, с кодовым замком. Оттуда можно было расслышать только звук шагов и невнятные фразы. Периодически выходил сотрудник и кратко спрашивал сидящих, по какому поводу пришли и где это случилось. Поставив предварительный диагноз, провожал за железную дверь к себе в кабинет или передавал кому-либо из коллег.
Опера старались ходить в костюмах с галстуками. Со стороны это казалось щёгольством. Но на самом деле, это была мера вынужденная, поскольку денег на добротные вещи не хватало, да и вещей хороших было не достать.
Остальные службы обязаны были носить форму. Но поскольку её не очень жаловали, из-за ужасного пошива, при котором всегда оттопыривалось не то, что нужно, часто приходили на службу в цивильном, и здесь переодевались.
Редко обращающимся в отделение гражданам, было трудно разобраться, кто из снующих с деловым видом людей имел отношение к милиции, а кто нет. Вскакивая, они периодически бросались то к одному, то к другому вошедшему на этаж, частенько натыкаясь на таких же бедолаг, как они.
Ещё больше ситуация усугублялась тем, что сотрудники отделения, практически, всё здесь делали сами. Сами чинили свои машины. Сами убирали коридоры и кабинеты. Поэтому одежда их была достаточно разнообразна: от промасленной фуфайки до рабочего халата и швабры в руках. Конечно, в здании этом, по штату, должен был быть комендант, который бы занимался всем хозяйством. Начиная от починки отопительных труб и кончая наличием туалетной бумаги. Он, безусловно, числился, но его никто никогда не видел. Туалетную бумагу приносили сами, а вернее сказать, просто вешали на гвоздь старую газету и отрывали от неё куски по мере необходимости. Туалет, состоящий из двух отдельно стоящих унитазов разгороженных куском фанеры, и раковины для умывания крепившийся под небольшим зеркалом, находился между вторым и третьим этажом здания. Не отапливался. Точнее сказать, батареи там были, но никогда не грели. Поэтому место освобождалось быстро, особенно зимой. И хотя он был всего один, очереди не создавалось. Был ещё один туалет, но чисто служебный на первом этаже. Им пользовались сотрудники дежурной части и задержанные, которых всегда было предостаточно, по причине чего иногда приходилось ждать.
Надо сказать, что задержанные делились на две категории.
К первой относились те, кого доставили впервые, или вина их ещё не была доказана. Комната, куда их помещали, была небольшая, метров шесть квадратных, и называлась «обезьянником». Видимо потому, что наружная стена для наблюдения дежурным, представляла собой обыкновенную решётку, и создавалось впечатление некоего зоопарка. Почему название связывалось именно с человекоподобным животным, наверно из этого и следует. Вряд ли кому пришло бы в голову назвать эту комнату «человечником», поскольку попадали сюда далеко не лучшие образцы оплота цивилизации. Они сидели на металлической скамейке, крепко приделанной к цементному полу.
Стены комнаты красились всегда в серый цвет. Отчего становилось непонятным, то ли это просто цемент, то ли так подобрана краска. Возможно, так было и задумано в целях экономии. К тому же, они никогда небыли гладкими и топорщились множеством застывших маленьких пик. Поэтому, сидящий на скамейке, всегда чувствовал впивающиеся в спину колючки, предполагая, что даже стены не любят здешний контингент.
Ведь это были милицейские застенки! Им было на что обижаться – на них всегда было что-то нацарапано. Типа: «сволочи», или «Саша + Маша». Но чаще содержание надписей отражало отношение к стражам порядка: «менты – гады» или «козлы». Наверно, каждая такая надпись, хранила в себе чьё-то отчаяние или надежду. Периодически, тех же задержанных, заставляли надписи стирать, но через пару дней появлялись другие. Уличить, кого-либо в этих художествах, сотрудники не успевали. И казалось, что надписи проявляются из самой стены, выдавливаемые из переполняемых хранилищ, остающихся здесь человеческих тайн и судеб.
Глухая дверь, с прозрачным толстым пластиковым окошком, закрывалась длинным металлическим ключом, схожим с ключом от города счастья, вход в который скрывал очаг, нарисованный на холсте в каморке папы Карло. В отличие от сказки Перро, в этой комнате счастьем никогда не пахло. Пахло дерьмом, блевотиной и ещё чёрти чем.
Несмотря на то, что тех же задержанных по несколько раз в день заставляли наводить там порядок – запах оставался. Да и как ему не быть там, если ежедневно со всего района сюда привозили груды моральных уродов, отбросы порождаемые городской цивилизацией и недальновидным руководством великой страной.
Этих же задержанных использовали на уборке туалетов, коридоров, а иногда и кабинетов на третьем этаже, когда в них было уже трудно дышать от табачного смога, и некуда было складывать опустошённую тару из-под спиртного.
И дело не в том, что работали здесь алкаши и грязнули. Просто эти люди воевали. Да-да! Это была война, о которой никто из посетителей даже не догадывался. А на войне нужно сражаться, и там не до чистоты в кабинетах, там ценят чистоту души, совести и сердца.
Другая категория задержанных, содержалась в камерах, которые на протяжении длительного времени меняли свои названия КПЗ, ИВС. Не смотря на различие в названиях, статус их не менялся. Здесь содержались лица официально признанные подозреваемыми, или преступниками. Это давало им особые права: врать, изворачиваться, оговаривать других или просто отмалчиваться. К ним относились немного с большим уважением, поскольку их статус охранялся законом. Они вели себя соответственно. Редко шумели. Всё больше общались, готовясь к поединкам со следователями и оперативниками. Камеры их были чисты и опрятны, в результате предусмотренного режимом, графика дежурства. Была здесь и внутренняя иерархия, по причине того, что некоторые попадали сюда или в аналогичные места неоднократно и уже считали данное помещение своим домом, о котором заботились. Отсюда выходили на свободу или в тюрьму.