Долгое падение. Глава 1. Понедельник, 2 декабря 1957 года (Дениз Майна, 2017)

Он слишком много знает, чтобы быть честным человеком, но говорит, что хочет помочь. Он говорит, что может добыть для них револьвер. Уильям Уотт полон желания с ним встретиться. Лоренс Даудолл уже несколько раз встречался с Питером Мануэлем и ни за что не хотел бы встретиться с ним еще раз.

Даудолл припарковывает бежевый «Бентли» на темной городской улице и выходит. Уотт ждет на тротуаре рядом со своим темно-бордовым «Воксхоллом Велокс».

Раннее утро раннего декабря. В Глазго мокро и темно, но все еще тепло, суровой зиме только предстоит ударить.

Все трубы над крышами изрыгают темный дым. Следы дождя покрывают город траурной мантильей. Вскоре Закон о чистом воздухе[1] запретит жечь в городе уголь. Пять квадратных миль викторианского города будут признаны непригодными для человеческого обитания и снесены, после чего – реконструированы в бетоне, стекле и стали. Людей переселят на периферию, и плотность населения уменьшится на три четверти. В соответствии с крупнейшим проектом городской реконструкции послевоенной Европы будут снесены сто тридцать тысяч домов. Позже черные, замаранные здания, уцелевшие в этой архитектурной отбраковке, подвергнут пескоструйной обработке, их жесткую шкуру очистят, обнажив сверкающий желтый и бордовый песчаник. Однако обнаженный камень – пористый, он впитывает дождь и раскалывается, когда замерзает зимой.

Но эта история случилась раньше. Она произошла в старом деловом городе, многолюдном, хаотическом, диком западном городе. В городе царит свобода торговли. Город сосредоточен возле доков и реки, и в нем кипит жизнь. Город одет, как ирландская женщина с покрытой головой и опущенными глазами: с головы до ног в черное.

Даудолл шагает рядом с Уоттом, направляясь к двери под красной неоновой рекламой: «Ресторан-лаунж[2] Уайтхолла».

Уотт – высокий, крепкий, лысый, в буржуазном желтом твидовом костюме и тяжелом шерстяном пальто. Даудолл – стройный, смуглый, с усами; он адвокат Уотта. На нем модный темный костюм под пальто из верблюжьей шерсти изысканного покроя.

Они входят в дверь «Уайтхолла» и поднимаются по узкой лестнице. Уотт видит стежки на задниках ботинок Даудолла. «Ручная работа, – думает он. – Итальянские».

Ему тоже хочется иметь «Бентли» и итальянскую обувь, но сперва ему нужно уладить дело Бернсайда. Вот почему они идут на встречу с человеком, которого три дня назад выпустили из тюрьмы. Они собираются найти револьвер и раскрыть преступление.

Питер Мануэль написал Даудоллу, что у него есть информация об убийствах в Бернсайде. У множества заключенных была такая информация, но письма Мануэля отличались от прочих. Большинство писем приходили от субъектов, желавших денег, некоторые – от психов, желавших знать детали. Мануэль не просил ничего, кроме шанса встретиться с Уильямом Уоттом лицом к лицу. Странно.

Даудолл устроил эту встречу еще до того, как Мануэля выпустили, – но колебался. Иногда ему хочется все отменить, иногда он настаивает, что они должны пойти. В плохом настроении он говорит: «Это бессмысленно. Мануэль – профессиональный преступник, знаменитый лжец, вы не можете доверять его словам». Потом он думает, что они смогут перехитрить Мануэля, использовать его, чтобы распутать загадку, что тот может сообщить им пару полезных деталей. Уотт чувствует, что Даудолл не только беспокоится об исходе встречи; похоже, он боится Питера Мануэля. Даудолл – самый выдающийся специалист по уголовному праву в Глазго. Он многое повидал в жизни и встречался со множеством разных субъектов. Уотту кажется странным, что Даудолл боится, но, с другой стороны, сам он еще не встречался с Мануэлем и не знает, чего тут следует бояться.

Даудолл останавливается в трех ступеньках от верха лестницы и, держась за перила и откинувшись назад, шепчет через плечо:

– Если он попросит у вас денег, Уильям, отказывайте наотрез.

Уотт фыркает.

Даудолл предупреждал его насчет этого и раньше, в своем офисе. Любые сведения, которые они получат от Мануэля, станут бесполезными, если деньги перейдут из рук в руки. Но Уотт в отчаянном положении, и он – бизнесмен. Он знает, что ничего нельзя получить за «спасибо».

– И не сообщать ему никакой информации о себе, – снова фыркает Уотт.

Его раздражают эти предупреждения. Даудолл обращается с ним, как с ребенком. Можно подумать, Уотт ничего не знает об этих людях, об этом мире… Он знает больше, чем полагает Даудолл.

Тот снова идет вверх по лестнице, шагает в полутемный вестибюль, где пахнет свиным жиром и затхлым сигаретным дымом. Стены обшиты панелями из желтого узловатого грецкого ореха. Окно гардеробной – темная щель: сейчас понедельник и вряд ли стоит его открывать. У противоположной стены слева и справа от шезлонга стоят две пепельницы из оникса на длинных тонких медных ножках. Они пусты, но все еще источают острую вонь всесожжения.

Даудолл подходит к фасадной стене, где висит бархатная занавеска, и предплечьем откидывает ее.

В ресторане полно столов с льняными скатертями и столовыми приборами, но посетителей немного. За стойкой бара крошечный радиоприемник транслирует «Легкую программу»[3]. Передают «Серенаду Семприни»: вычурные симфонические воспроизведения популярных мелодий. «Ресторан Уайтхолла» – не модное заведение. Это – второсортное место, подходящее для интрижки со своей секретаршей.

Рядом с дверью крупная блондинка и невысокий мужчина согнулись над серыми свиными отбивными. За другим столом тихо болтает троица подвыпивших всклокоченных торговцев.

Единственный посетитель, который не поднимает взгляда, когда они входят, читает газету в баре-салоне. Он – тот самый человек, который слишком много знает. Он один.

Питер Мануэль свежевыбрит и выглядит щеголеватым в пиджаке спортивного покроя, рубашке и галстуке. Его густые волосы зачесаны назад. Уильям Уотт удивлен, какой у него респектабельный вид. Он знает досье Мануэля от Даудолла: изнасилования, тюремные сроки, непрерывные кражи со взломом. Теперь он понимает, что встреча в «Уайтхолле» – идея Мануэля, а не Даудолла. Для последнего это слишком низкопробное заведение. Для Мануэля ресторан-лаунж – место его мечты. Он стремится бывать в местах, которые лучше его самого. Это Уотту нравится.

На столе напротив Мануэля стоит пустой стакан из-под виски и полупинтовая бутылка, в которой осталось на палец пива. Смесь двух напитков: такое пьют испытывающие жажду джентльмены.

Уотту нравится то, что он видит, потому что он очень, очень нуждается в хорошей выпивке; ему хочется выпить поскорей, и, по правде говоря, ему все время хочется выпить.

Метрдотель, он же прислуга за всех, – полирующий вилки молчаливый официант, стоящий к ним спиной. Струйки свежего воздуха, последовавшие за Уоттом и Даудоллом с улицы, и шевеление висящего в комнате застоявшегося сигаретного дыма дают ему знать об их появлении. Он поворачивается, кивает в знак того, что заметил новых посетителей, бросает столовые приборы и начинает извилистое, как змея, путешествие между тесно стоящими столами в их сторону.

Блондинка со свиными отбивными узнает Лоренса Даудолла. Даудолл – знаменитость, он часто появляется в газетах. Она шепчет что-то своему спутнику, тот поворачивается и глазеет. Потом бормочет в ответ, и оба они улыбаются, опустив глаза на свои тарелки.

Даудолл – это лозунг. В течение десяти лет любой житель Глазго, пойманный на месте преступления, взывает к Даудоллу.

– Приведите ко мне Даудолла! – кричит каждый пьяный, пойманный на том, что помочился на чью-то стену.

– Приведите ко мне Даудолла! – дерзко говорит подмастерье во время незапланированного перекура.

– Приведите ко мне Даудолла! – шутит домохозяйка, у которой заканчивается шерри.

Даудолл – шутливая поговорка, смягчающая неловкие ситуации, но он и юридический гений, который может вытащить вас откуда угодно. Может, эта поговорка и раздражает его, но она способствует его бизнесу, а Лоренс Даудолл всецело деловой человек.

Уотт знает: то, что Даудолл – его юрист – заставляет его выглядеть виновным, но Даудолл вытащил его из тюрьмы, как Гудини. Теперь у него не будет никакого другого юриста.

Метрдотель добирается до них, и Даудолл объясняет, что он пришли сюда, чтобы повидаться с джентльменом. Он показывает, с каким именно, и Питер Мануэль тоже взглядывает на них.

Следуя за метрдотелем, двое пробираются через комнату. Мануэль не встает, чтобы поприветствовать их, – он продолжает вызывающе сидеть, когда они причаливают к его столу. Даудолл представляет мужчин друг к другу. Никто не пытается обменяться рукопожатием.

Уотт и Мануэль абсолютно не похожи друг на друга. Они выглядят так, будто вообще существуют в разных историях. Если бы это было кино, Уильям Уотт играл бы в комедии Илинга[4]. По своей натуре Уотт – забавный человек. Ростом шесть футов два дюйма во времена невысоких мужчин, нескладный, пухлый, особенно в талии, там, где подпоясывает брюки. И он лысеет; его редкие волосы зачесаны назад на большой детской голове. У него нелепо большие руки. Ему пятьдесят лет, и он кажется актером, играющим неуклюжую властную личность в доброй комедии нравов. В некотором роде Уотт такой и есть.

Во время войны он служил полицейским-резервистом – в его обязанности в основном входило расхаживать здесь и там, возвышаясь над остальными людьми. В то время для него это многое значило. Мистер Уотт любит власть и любит находиться рядом со власть имущими. Он любит респектабельность и любит находиться рядом с респектабельными людьми. Но больше всего он любит находиться рядом со власть имущими, респектабельными людьми.

Питер Мануэль из совершенно другого фильма. Его фильм был бы европейским, черно-белым, снятым Клузо[5] или Мельвилем[6], отпечатанным на плохом складе и показанным в артхаусных кинематографах только для взрослой аудитории. В фильме не было бы насилия или крови, это не эпоха пиротехники и потрошения на экранах, но в подобных фильмах всегда подразумевается угроза.

Невысокий и крепко сложенный, пяти футов шести дюймов ростом, Мануэль смахивает на грубого, но красивого Роберта Митчема[7]. Ему тридцать лет. У него густые брови, довольно пухлые и чувственные губы. Он смазывает волосы бриллиантином, зачесывая их назад с квадратного лица, разделяя гребнем на толстые блестящие пряди, похожие на масляную лакрицу. Он сердито смотрит из-под низко нависших бровей; его внезапная улыбка редка и всегда желанна – возможно, потому, что успокаивает: ничего плохого все-таки не случится. Люди часто замечают элегантность его одежды, и он уверен, что производит впечатление на женщин. Когда его судят, он всегда настаивает на том, чтобы женщинам разрешали быть присяжными.

Уотт и Даудолл отодвигают стулья и садятся. К тревоге Уотта, Даудолл снимает пальто. Он собирается остаться, хотя раньше, в его офисе, Уотт ясно дал понять, что хочет побеседовать с Мануэлем наедине. Он думал, они договорились, но теперь понимает: ответ Даудолла не был окончательным. «Может, ты и сидел в тюрьме, Билл, но ты не очень знаешь этих людей». Даудолл был на грани слез. «Некоторые из этих людей, – сказал он, – даже не пытаются быть плохими. Они просто плохие; все, что они делают, – плохо, и если общение с ними не начинается с плохого, оно плохим заканчивается». Уотт – человек слова, он так и сказал, но Даудолл ласково улыбнулся и ответил: «Билл, некоторые из этих людей как будто не из нашего мира. Они запятнаны, сами души их нечисты». Потом он похлопал Уотта по руке, словно сожалея, что ему приходится говорить ребенку такие ужасные вещи.

Даудолл не скрывает, что он католик. У большинства католиков хватает воспитания, чтобы не афишировать свои убеждения в компании людей разных религий, но Даудолл ничего не скрывает. В его офисе не висит распятие, он не похваляется знакомством со священниками или монсеньорами так, как делают некоторые агрессивные католики, но в повседневной беседе косвенно ссылается на души, позор, добро и зло. Уотт считает это довольно эксцентричным.

Уотт (что необычно для этого времени) не религиозный фанатик, но не понимает, почему настолько искушенный в житейских делах человек, как Даудолл, продолжает все время упоминать что-то настолько спорное.

Стоя рядом со столом Мануэля, Даудолл выворачивает наизнанку свое дорогое пальто из верблюжьей шерсти, демонстрируя мерцающую оранжевую шелковую подкладку. Затем складывает пальто пополам и кладет на спинку четвертого стула. Он слегка дрожит. Это на него не похоже. Уотту не нужно, чтобы Даудолл оставался и присматривал за ним. Уотт ведь не дрожит.

Метрдотель принимает их заказ. Даудолл заказывает «Джонни Уокер» и содовую. Уотт заказывает портер с элем для себя и еще один для Мануэля. Он делает это любезно. Мануэль его не благодарит, но слегка кивает, словно говоря: да, это он позволит. Его безмятежность граничит с наглостью. Это впечатляет Уотта, у которого денег больше, чем почти у каждого когда-либо встреченного им человека, и который знает, как благодарность разъедает чувство собственного достоинства. Он впечатлен тем, что Мануэль принимает дар с жестом одновременно царственным и в то же время слегка пренебрежительным. Он гадает, сколько денег уйдет на то, чтобы заполучить револьвер.

Размышляя, Уотт поднимает взгляд и обнаруживает, что Питер Мануэль наблюдает за ним: сигарета свисает с губ, глаза сощурены за тонким плюмажем дыма, змеящегося через лицо. Мануэль вынимает изо рта сигарету, в глаза его закрадывается улыбка. Уотт гадает – не встречались ли они раньше, но вряд ли. Он не узнаёт лицо, но чувствует, что уже каким-то образом знает этого человека.

Торговцы хихикают, осознав, что здесь находится великий Лоренс Даудолл. Но потом замечают Уильяма Уотта – и его тоже узнают по газетам. Их ухмылки скисают. Они шепчутся о серьезных вещах, о печальных вещах, о мерзких слухах насчет Уотта и его дочери.

Уотту нужно выпить. Он ищет взглядом метрдотеля и замечает его за стойкой бара – тот смотрит в сторону.

Даудолл и Мануэль зажигают сигареты: турецкую ручной скрутки из деревянного ящика и короткую «пикадилли» из смятой бумажной пачки. Даудолл курит быстро, нервно. Они избегают смотреть друг другу в глаза.

Уотт замечает это и бегло задумывается: не он ли – мишень, не взялись ли они за него вместе? Но нет. Даудолл никогда не поставил бы под угрозу свою репутацию. Уотт – последняя визитная карточка Даудолла, дело Бернсайда привлекает к себе внимание, и Даудолл должен завершить его с честью.

Уотт делает вдох, готовясь заговорить, но Даудолл останавливает его, покачав головой. Метрдотель достаточно близко, чтобы услышать их разговоры, а в ресторане тихо, несмотря на шипящий радиоприемник.

Поэтому все трое сидят и молча ждут свою выпивку. Симфония парит, пара шепчется друг с другом. Торговцы смеются и фыркают – похоже, над какой-то сомнительной шуткой.

Официант не торопится, выкладывая на поднос салфетки и пепельницы.

Уотт поднимает глаза и видит, что Мануэль на него смотрит.

– Ку́рите, мистер Уотт?

У него ланаркширский[8] акцент, лицо его неподвижно. Вопрос кажется проверкой.

Уотт думает, прежде чем ответить. На самом деле он курит много, но не хочет об этом говорить.

– Время от времени.

Даудолл бросает взгляд в его сторону, довольный, что Уотт лжет. Мануэль кончиками пальцев толкает через стол свою тощую пачку сигарет, и Уотт смотрит на нее. Сигареты дешевые, но не из самых дешевых и совершенно необычной марки. Он не говорит ни «да», ни «нет», но вынимает сигарету из пачки с «пикадилли». Мануэль предлагает ему спичку из картонного пакетика. Это красно-желтый рекламный пакетик из «Бара Джексона». «Бар Джексона» – гангстерский паб в Горбалзе[9]. Там весьма специфическая клиентура из подходящих беспринципных людей. Этот паб не для заблудших женщин или утомленных крутых мужчин. Драки случаются снаружи, а не в сверкающем стеклом баре. Никто не хочет, чтобы появились копы, когда там устраиваются на работу, заключают сделки и заводят связи.

Мануэль видит, что Уотт узнаёт спички. Их глаза встречаются, и оба они понимают. В этой части города тесно, как под мышкой. Наверное, у них множество общих знакомых. Уотт уверен, что может успешно провернуть дело с Мануэлем, если только им удастся избавиться от Даудолла.

Они оба смотрят на юриста, нервно постукивающего сигаретой по краю пепельницы. Уотт видит, как Мануэль возмущенно кривит губы – он желает, чтобы Даудолл ушел, чтобы они с Уоттом могли поговорить без помех. Он понимает, что у них общая цель.

Официант появляется с подносом выпивки. Все трое молча наблюдают, как он ставит стаканы на стол и берет у Уотта деньги. Он выставил Уотту счет за выпивку Мануэля еще до того, как они появились. Должно быть, Мануэль сказал, что тот заплатит.

Мануэль пристально смотрит на Уотта. Это нахальство, но Мануэль не выглядит смущенным. Он совершенно не смущен, и Уотт сбит с толку. Он вглядывается в это лицо, высматривая вызывающую мимику, но у него странное ощущение, что Мануэль вообще ничего не чувствует.

Когда официант не спеша уходит, Даудолл принимается за свой скотч. Мануэль, глядя на Уотта, широко раскрывает глаза. Уотт хмурится. Мануэль вздергивает подбородок, веля Уотту начинать, но тот молчит – он не знает, с чего начать.

Мануэль смотрит на торговцев, на парочку, на проходящего мимо метрдотеля, а после – на Даудолла и ухмыляется Уотту. Даудолл – публичный человек. Все его узнали. У него есть репутация, которую можно потерять. Но ни у Уотта, ни у Мануэля нет репутации, которую стоило бы защищать.

Уотт понимает, что имеет в виду Мануэль. Он готов улыбнуться, но Мануэль слегка качает головой, предупреждая, чтобы он этого не делал: «Нет, не улыбайся, просто начинай».

И тогда Уотт громко говорит:

– МАНУЭЛЬ! Если я выясню, что вы имеете КАКОЕ-НИБУДЬ отношение к делу Бернсайда, я просто ОТОРВУ вам руки, сэр!

Комната задерживает дыхание.

Мануэль кричит в ответ:

– НИКТО. НЕ ПОСТУПАЕТ. ТАК. С МАНУЭЛЕМ!

Все в ресторане молчат. Взволнованная пара уставилась в свои тарелки. Торговцы тесно сгрудились вокруг своего стола. Метрдотель испуганно наблюдает за происходящим, потому что ему придется вмешаться, если они начнут обмениваться ударами. А у Даудолла, респектабельного, хорошо известного Даудолла, внезапно начинает сильно зудеть задница. Он ерзает на стуле, но сопротивляется желанию сбежать.

Уотт в восторге от того, насколько они умны, заметив слабину в решительности Даудолла. Он наклоняется через стол. Уотт массивен, его громадные руки вдвое больше рук Мануэля. Его огромная голова, широкое лицо и плечи делают Мануэля карликом. Наклонившись вперед на дюйм, он занимает собой весь стол.

– Мануэль! – Голос Уотта звучит резко. – Ну-ка, послушайте! Прежде чем мы начнем, позвольте высказаться об этом деле абсолютно ясно, с самого…

– ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО СЛИШКОМ МНОГО БОЛТАЕШЬ, ПАРЕНЬ?

Тон Мануэля – тюремное обещание надвигающейся драки. Он медленно наклоняется навстречу Уотту. Тому приходится отодвинуться, иначе они прижмутся друг к другу лицами, как пара гомиков.

Мануэль выпускает из угла рта струйку дыма и горько улыбается. Уотт все крутит и крутит на месте свой стакан виски. Они курят в лицо друг другу.

Даудолл кладет руку на стол и объявляет о конце раунда, постукивая пальцем по столешнице. Тук, тук, тук. Он спрашивает Мануэля, есть ли у него информация для Уотта?

Спокойным кивком Мануэль дает понять, что да, есть.

Даудолл спрашивает, сообщит ли он мистеру Уотту эту информацию?

Кивок.

Имеет ли эта информация отношение к убийствам в Бернсайде?

– Угу. – Мануэль беспечно пожимает плечами. – Конечно, – говорит он, как будто это пустяки, а не убийство трех членов семьи Уотта и сексуальное нападение на его семнадцатилетнюю дочь.

Даудолл тянется за своим пальто, стаскивает его на колено. Он собирается сбежать в тот же миг, как только информация будет передана, и собирается захватить с собой Уотта. Он кивком велит Мануэлю начинать, но тот молчит.

Уотт приподнимает брови, ему интересно – как Мануэль помешает этому плану.

Мануэль держит в руке огрызок карандаша. Он царапает что-то на полях газеты и толкает газету к Уотту.

«Газетчики», – написано там.

Уотт не понимает, поэтому Мануэль кивает на стол, за которым сидят торговцы: сейчас они рассматривают тарелки с ломтями бекона и картошкой, принесенные официантом.

Мануэль пишет снова: «Не здесь».

Уотт качает головой.

Почему?

Мануэль откидывается назад, пристально глядя на Уотта, и скользящим движением протягивает руку за газетой. Его палец останавливается на каракулях на полях: «Газетчики». Он постукивает по этому слову.

Чушь собачья, к тому же неловкая чушь. Эти люди не журналисты. В любом случае Мануэль и Уотт кричали друг на друга, а теперь не могут говорить тихо из страха, что это появится в газетах? Даудолл со скептическим выражением лица делает вдох, собираясь сказать: «Ерунда!», но Мануэль внезапно громко, по-звериному, рычит на Уотта.

Даудолл на ногах. Пальто переброшено через его руку, он держит ключ от «Бентли». Опрокидывает в себя стакан виски с содовой одним плавным движением и с легким поклоном отступает от стола.

– Джентльмены, – говорит он, имея в виду совершенно противоположное.

Проходя мимо, сжимает плечо Уотта. Предупреждение: будь осторожен.

Сальная бархатная занавеска падает за ним. Его облегчение обдает их вместе со сквозняком.

Они одни.

Уотт собирается начать с дружеских слов, надеясь, что тональность вечера останется товарищеской.

– Что ж, шеф, – говорит он, – вы очень мило справились с этим сценарием. Должен сказать, я приятно удивлен знакомством с вами.

Мануэль выпускает на столешницу густую струйку сигаретного дыма и прищуривается.

– Нам о многом надо поговорить.

Уотт любезно улыбается и приветствует нового друга, поднимая стакан.

– Определенно.

Ночь, которую они проведут вместе, началась.