Глава одиннадцатая
С галереями Торонто им не повезло. Никто не помнил, чтобы Питер Морроу появлялся, и все пытались уговорить Клару выставляться. Те самые галереи, которые всего несколько лет назад издевательски отвергали работы Клары, теперь всячески ее соблазняли.
Клара не держала на них зла. Галеристы были слишком тяжелы на подъем, а она ушла далеко вперед. Для нее это было очевидно. Но она заметила и другое. Свою готовность давать авансы. Она с удовольствием воспринимала лестные слова и завлекающие улыбки этих запоздавших ухажеров.
– Он был здесь? – спросила Клара у владелицы последней галереи в ее списке.
– Нет, не припомню, – ответила женщина, а администратор подтвердил, что за последний год Питер Морроу не договаривался о встрече.
– Но он мог просто заглянуть, – не отступала Клара.
Она показала хозяйке галереи фотографию одной из лучших работ Питера.
– Ой, я его знаю, – сказала женщина.
– Он заходил к вам? – обрадовалась Клара.
– Нет, я имею в виду, что мне знакомы его работы. Давайте поговорим о ваших картинах…
На том разговор и закончился. Клара была вежлива, но поспешила распрощаться, прежде чем ее успели соблазнить. Впрочем, визитку владелицы она взяла. На всякий случай.
Колледж искусств был их последней остановкой перед посадкой на вечерний поезд. В этом колледже Клара и Питер познакомились почти тридцать лет назад.
– ККИПО… – сказал секретарь.
– Красный крест… – начала было Мирна.
– Колледж канадского искусства провинции Онтарио, – перебил ее секретарь.
Он дал им брошюрку и ввел имя Клары Морроу в список выпускников. Видимо, это имя ни о чем ему не говорило, отчего Клара, с одной стороны, испытала облегчение, а с другой – почувствовала раздражение.
– Питер Морроу? – Его секретарь помнил. – Да, он приезжал сюда несколько месяцев назад.
– Значит, он говорил с вами? – Клара подалась вперед. – И чего хотел?
Вообще-то, она хотела спросить: «Как он выглядел?» – но вовремя придержала язык.
– Ну, просто услышать новости. Он узнавал, кто из прежних преподавателей еще работает.
– И что, кто-то работает?
– Всего один. Пол Мэсси.
– Профессор Мэсси? Вы шутите. Ему, должно быть…
– Восемьдесят три. Все еще преподает, все еще пишет картины. Мистер Морроу очень хотел его увидеть.
– Профессор Мэсси преподавал концептуальное искусство, – объяснила Клара Мирне.
– И до сих пор преподает, – добавил секретарь. – «Перенос визуального мира на холст», – процитировал он наизусть из брошюры.
– Мэсси был одним из самых любимых преподавателей, – сказала Клара. – Он в колледже?
– Возможно. Сейчас летние каникулы, но он часто приходит в свою мастерскую, когда там тихо.
– Профессор Мэсси такой замечательный, – вспоминала Клара, пока они с Мирной быстро шагали по коридору. – Он был наставником многих молодых художников, включая Питера.
– И тебя тоже?
– Нет-нет. На меня махнули рукой, – со смехом ответила Клара. – Они толком не понимали, что со мной делать.
Они дошли до мастерской, и Мирна открыла дверь. Их встретил знакомый запах льняного семени, масляных красок и скипидара. И пожилой мужчина на табуретке. Его седые волосы над розовым лицом поредели. Несмотря на солидный возраст, он казался крепким. Художник, выросший на воле, на здоровом корме. Еще не выдворенный на пастбище.
– Да? – сказал он, поднимаясь.
– Профессор Мэсси?
На его лице появилось озадаченное выражение, но без тревоги или недовольства. Мирна подумала, что видит преподавателя, который по-настоящему любит своих учеников.
– Слушаю вас.
– Меня зовут Клара Морроу. Насколько мне известно, мой муж был у вас…
– Питер, – произнес профессор. Он улыбнулся, шагнул ей навстречу и протянул руку. – Да. Как поживаете? Я следил за вашими успехами. Очень впечатляюще.
Мирне показалось, что он говорит искренне. Похоже, он от души радовался за Клару, ему приятно было ее видеть.
– Питер говорил вам обо мне? – спросила Клара.
– Я читал в газетах. Вы выдающийся художник. Ученик, который превзошел учителя. – Профессор Мэсси изучающим взглядом окинул Клару. – А все, наверное, потому, что мы никогда не были вашими учителями, да, Клара? Возможно, в этом вся суть. Вы не следовали нашим советам. Да и ничьим, собственно. – Он доверительно обратился к Мирне: – Нелегко иметь по-настоящему творческого ученика. Трудно оценить, а еще труднее подогнать под общий уровень. Но мы, к нашему стыду, пытались.
Он говорил с такой кротостью, с таким осознанием собственных малых возможностей, что Мирна почувствовала к нему симпатию.
– К сожалению, не могу припомнить ни одной вашей работы, – извинился он.
– Меня это не удивляет, – улыбнулась Клара. – Хотя они были широко представлены у нас в «Салоне отверженных».
– Там были ваши работы? – Профессор Мэсси печально покачал головой. – Нельзя так поступать с ранимыми молодыми людьми. Унизительно. Мне очень жаль. Мы приняли меры, чтобы такого больше не происходило. Мы с Питером тоже говорили об этом.
– Ну, я-то выжила, – возразила Клара.
– И расцвели. Проходите, садитесь.
Не дожидаясь ответа, профессор Мэсси прошел по мастерской и показал на несколько протертых стульев и диван, середина которого просела до бетонного пола.
– Могу я предложить вам что-нибудь выпить? – Он направился к холодильнику.
– У вас он всегда был набит пивом, – вспомнила Клара, идя за ним. – По пятницам после занятий мы устраивали вечеринки в вашей мастерской.
– Да. Теперь такого нет. Новая администрация. Новые правила. Лимонад?
Он предложил им пиво.
Клара рассмеялась и взяла банку.
– Вообще-то, я бы предпочла лимонад, если у вас есть, – сказала Мирна, у которой пересохло в горле после утренних походов по галереям исстрадавшегося от жары Торонто.
Профессор Мэсси протянул ей банку и повернулся к Кларе:
– Чем могу быть вам полезен?
– О, тем же самым, что и Питеру, – ответила она, садясь на диван.
Ее колени немедленно подпрыгнули до уровня плеч, а на джинсы брызнула пивная пенка.
Она должна была предвидеть это. Ведь на этом же диване они сидели студентами тысячу лет назад.
Профессор Мэсси предложил Мирне стул, но она предпочла побродить по мастерской и посмотреть полотна. Интересно, все ли они принадлежали кисти профессора? Они показались ей хорошими, но Мирна приобрела одну из «Воинственных маток» Клары, а потому ее вряд ли можно было назвать знатоком искусства.
– В общем, мы с Питером говорили главным образом о других студентах и других факультетах. Он спрашивал про некоторых своих любимых учителей. Многих из них уже нет. Умерли. Некоторые впали в старческий маразм, как бедный профессор Норман, хотя вряд ли он был у кого-то любимым преподавателем. Я предпочитаю думать, что причина в парáх красок, но, по-моему, мы все знаем, что он пришел сюда уже не в своем уме, а работа здесь не улучшила его мыслительные способности. Что касается меня, то у меня умственных болезней не выявили, потому что карьеру я сделал довольно среднюю и всегда соглашался с администрацией.
Он рассмеялся, потом замолчал. Наступившая пауза имела какое-то значение, и это заставило Мирну оторвать взгляд от чистого холста на мольберте и посмотреть на учителя и ученицу.
– Так что же привело вас сюда? – спросил профессор Мэсси мягким тихим голосом.
Его голубые глаза смотрели на Клару, будто обволакивая ее пеленой. Прикрывая щитом. За которым ей не грозили никакие опасности. И Мирна поняла, почему профессор Мэсси был любимым преподавателем Клары. И почему его будут помнить за вещи гораздо более важные, чем «перенос визуального мира на холст».
– Питер пропал, – сказала Клара.
Их прогулка по лесу о чем-то напомнила Жану Ги. Навеяла какой-то старый образ.
Гамаш ехал впереди на лошади, которая, как они подозревали, вовсе не была лошадью. Последние пятнадцать минут Бовуар то и дело подныривал под ветки, хлеставшие его по лицу в тот самый миг, когда Гамаш кричал ему «Берегись!».
В те промежутки, когда природа не давала ему пощечин, Бовуар видел перед собой только покачивающийся круп Буллвинкля[37].
Ему вовсе не нравилось ехать верхом. К счастью для Бовуара, он этого и не ждал.
– Уже видно? – крикнул Бовуар, наверное, в десятый раз за четверть часа.
– Наслаждайся пейзажем и расслабься, – раздался терпеливый ответ. – Рано или поздно мы доберемся до места.
– Я вижу только задницу вашей лошади, – сказал Жан Ги и, когда Гамаш повернулся к нему с шутливым неодобрением, добавил: – Сэр.
Бовуар покачивался в седле и не желал признавать, что езда начинает доставлять ему удовольствие. Впрочем, «удовольствие» – это слишком сильно сказано. Неторопливые мерные шаги осторожного животного подбадривали, успокаивали. Жану Ги это напоминало раскачивание монахов во время молитвы. Или движения матери, баюкающей плачущее дитя.
В лесу стояла тишина, нарушаемая только стуком копыт и щебетом спугнутых птиц. Чем дальше, тем тише, тем зеленее становилось в лесу.
Сердечная чакра. Когда-то ему рассказала о ней одна из жительниц деревни, владелица йога-центра.
«Цвет сердечной чакры – зеленый», – утверждала она, словно это был непререкаемый факт.
Тогда Бовуар отмахнулся от ее слов. Да и сейчас бы отмахнулся, если бы у него спросили под запись, на публике. Но в глубине души, среди этой темной зелени, он начал сомневаться.
Впереди он видел Гамаша, покачивающегося на странном существе. Из седельной сумки торчала карта Парижа.
– Лувр уже виден? – спросил Жан Ги.
– Помолчи, глупец, – ответил Гамаш, даже не поворачиваясь. – Ты прекрасно знаешь, что мы его уже проехали. Мы ищем Эйфелеву башню, а за ней – пятнадцатый округ.
– Oui, oui, zut alors[38], – проговорил Бовуар, издав преувеличенно гнусавый смешок.
Шеф тоже рассмеялся:
– Вот оно. – Он махнул рукой, указывая вперед.
И тут Бовуара осенило: он понял, что все это напоминает ему изображение Дон-Кихота на иллюстрации в книге.
Гамаш показывал на грубо сколоченную лесную хижину, в которой жил очень грубый человек.
– Копья наперевес и атакуем? – спросил Бовуар и услышал в ответ тихий, легко узнаваемый смешок шефа.
– Вперед, Санчо, – велел он. – Мир ждет от нас немедленных действий.
И Жан Ги Бовуар последовал за своим Дон-Кихотом.
Профессор Мэсси слушал не прерывая, не реагируя. Просто кивал время от времени, пока Клара рассказывала ему о Питере. О его карьере, его искусстве, об их совместной жизни.
Наконец все, что можно, было сказано.
Профессор сделал долгий, бесконечно долгий вдох и на миг задержал дыхание, не сводя глаз с Клары. Потом выдохнул.
– Питер – счастливчик, – сказал он. – Но в одном отношении ему не повезло. Он, похоже, не знает о своем везении.
Мирна села на табуретку у мольберта. Профессор был прав. Она давно знала это про Питера Морроу. Его жизнь была полна: счастливая судьба, здоровье, творчество, друзья. Он жил в безопасности, неприкосновенности. С любящей женщиной. И лишь одно небольшое несчастье имелось в жизни Питера Морроу: он понятия не имел, насколько он счастлив.
Профессор Мэсси протянул руки, и Клара вложила в них свои, почти такие же большие.
– Я полон надежды, – сказал он. – И знаете почему?
Клара покачала головой. То же сделала и Мирна, зачарованная тихим уверенным голосом.
– Он женился на вас. Он мог бы выбрать любую из ярких, привлекательных, успешных студенток. – Профессор Мэсси посмотрел на Мирну. – Питер был настоящей звездой. Очень талантливый студент. Когда речь идет о нашем колледже, подразумевается не только искусство, но еще и апломб. Здесь полно злобных ребят в черном. Включая Питера. И только одно исключение…
Он резко, немного театрально повернул голову к Кларе, которая затирала пиво на джинсах.
– Насколько я помню, Питер пользовался успехом у девушек, – сказал Мэсси. – Но в конечном счете он увлекся не одаренной студенткой с претензиями, а внешне бесталанной маргиналкой.
– По-моему, это оскорбление, – со смехом ответила Клара. Она повернулась к Мирне. – Ты его тогда не знала. Он был такой красавец. Высокий, с длинными кудрями. Словно ожившая греческая скульптура.
– И как же ты его покорила? – спросила Мирна. – Пустила в ход женское коварство?
Клара рассмеялась и взбила свой воображаемый начес:
– Да, я была такая стерва. Не оставила ему ни единого шанса.
– Нет, правда… – Мирна встала с табуретки и подошла к Кларе. – Как вы сошлись?
– Честно тебе скажу: я понятия не имею, – ответила Клара.
– Зато я знаю, – вставил профессор Мэсси. – Апломб через какое-то время начинает утомлять. Наскучивает. Он предсказуем. Вы были свежей, непохожей на других.
Конец ознакомительного фрагмента.