3. Выживание
Вскоре я обнаружил, что возле большой реки найти еду гораздо легче, чем на вокзале, куда я прибыл несколько дней назад.
Так как владельцев торговых палаток, похоже, совершенно не трогали мольбы просящих подаяние детей, я отправился вдоль берега в надежде найти людей, которые будут что-нибудь готовить. При свете дня стало еще более очевидно, что это самая большая река из всех, какие мне когда-либо доводилось видеть, но еще она оказалась и самой грязной и зловонной из-за валявшейся по берегам падали, человеческих экскрементов и мусора. Когда я брел по берегу, в ужасе заметил тела двух мертвецов, которые лежали в куче мусора, – у одного было перерезано горло, у второго отрезаны уши. Я раньше уже видел мертвецов; когда в доме кто-то умирал, остальные отдавали дань уважения умершему. Но я никогда не видел, чтобы трупы просто валялись на улице. Здесь же, как оказалось, на мертвых людей обращали внимание не больше, чем на издохших животных, даже несмотря на то, что налицо были все признаки насильственной смерти. Их тела лежали у всех на виду, под палящими лучами солнца, над ними роились мухи, и – случалось – эти трупы были обглоданы крысами.
От увиденного меня затошнило, но больше всего меня поразило то, что подтвердилась моя догадка: каждый день, прожитый в этом городе, – это борьба не на жизнь, а на смерть. Повсюду подстерегала опасность, от каждого можно было ждать неприятностей – здесь встречались грабители, люди, которые крадут детей, и даже убийцы. Мне было страшно. Неужели в таком мире жили мои братья, когда уходили из дома? Не поэтому ли они не позволяли мне покидать территорию вокзала, когда я путешествовал с ними? Что случилось с Гудду на станции? Куда он ушел и почему еще не вернулся, когда я проснулся? Неужели он где-то вот так же ищет меня? И что моя семья думает о том, где я? Ищут ли меня? Или решили, что я умер или уехал и потерялся навсегда?
Больше всего мне хотелось вернуться к маме, к Гудду, в нашу семью, чтобы меня защищали, обо мне заботились, но я понимал: чтобы не потерять надежду на возвращение, я должен быть сильным. Иначе я просто исчезну или даже умру прямо здесь, на берегу широкой и грязной реки. Я понимал, что рассчитывать приходится только на себя. И не раскисал.
Я повернул назад, к мосту, подошел к каменным ступеням, ведущим в реку, – здесь купались люди, стирали снятую с себя одежду. Рядом со ступенями находилась широкая, выложенная камнем сточная канава, по которой с улицы текли вода и нечистоты. В реке играли и плескались дети, я решил к ним присоединиться. Теперь мне кажется невероятным – как и многим туристам, приезжающим в Индию, – что кто-то может купаться или стирать в реке, которая одновременно является и сточной канавой и кладбищем, но тогда о подобном я даже не задумывался. Это же река, а на реках можно встретить всякое. Мне еще предстояло узнать, что у реки можно встретить и добрых людей.
Дети, похоже, приняли меня в игру, и мы продолжали плескаться в воде – хоть какая-то передышка от полуденной жары. Были и такие смельчаки, что прыгали со ступенек в реку, но я отважился войти только по колено: хотя братья пытались научить меня плавать в запруде на реке возле нашего городка, пока я еще плавать не умел. Дома, за исключением сезона дождей, речка была всего лишь неглубоким ручьем, в котором можно только плескаться. Но в воде мне нравилось. Еще никогда я не испытывал столько радости оттого, что я обычный ребенок, играющий с такими же обычными детьми.
Ближе к вечеру дети отправились домой. Я остался на ступенях, мечтая о том, чтобы этот день не заканчивался. Но река полна сюрпризов. Я даже не заметил, что уровень воды за день поднялся, и когда запрыгнул на место, которое ранее считал островком безопасности, вдруг с головой ушел под воду. К тому же течение было сильным, оно несло меня прочь от ступеней. Я начал неистово молотить по воде руками, отталкиваться от дна реки, пытаясь вынырнуть на поверхность, чтобы глотнуть воздуха, но течение вновь тянуло меня вниз и прочь от ступеней. Было уже настолько глубоко, что я до дна не доставал. Я тонул.
Потом я услышал рядом всплеск, меня рывком потянуло вверх, к поверхности реки, на ступени, где я сел, отряхиваясь и откашливаясь грязной водой. Меня спас какой-то бездомный старик, который вовремя выпрыгнул из сточной канавы, подхватил меня и вытащил из воды. И так же молча он вернулся по ступеням на берег реки, где, как я догадался, он и жил.
Может быть, доброта незнакомого старика притупила мою бдительность, а возможно, я просто был всего лишь пятилетним мальчишкой, но, когда на следующий день я вновь пришел поплескаться в реке и по глупости позволил сильному течению застать себя врасплох, опять попал в передрягу. Как ни удивительно, меня спас тот же самый старик – наверное, он стал приглядывать за мной, когда увидел, что я вернулся. На этот раз случившееся заметили и другие люди, многие видели, как старик помогал мне выбраться на ступени, где я стал откашливать воду. Вокруг нас собралась толпа, я услышал достаточно, чтобы понять: они считали, что меня уберегли боги, что умирать мне еще рано.
Наверное, меня ошеломило то, что все люди пытались протиснуться поближе, чтобы поглазеть на меня, а может, и унизить, раздраженно заявляя, что я едва не утонул уже во второй раз, но я вскочил на ноги и изо всех сил бросился наутек. Бежал вдоль берега, пока не выбился из сил, и дал себе клятву, что больше в реку ни ногой.
Мне кажется, я даже не поблагодарил бездомного, сыгравшего роль моего ангела-хранителя, за то, что дважды спас мне жизнь.
Чтобы держаться подальше от людей, я покинул ту местность, которую уже успел изучить, но наступила ночь, и поздно было возвращаться на знакомую часть берега. Поэтому мне следовало безотлагательно найти место для ночлега. Я набрел на заброшенную фабрику, с тыльной стороны которой была навалена огромная куча мусора. Усталый и голодный, я нашел кусок картона и устроился на нем за горой мусора. Запах стоял ужасный, но я уже привык к зловонию, по крайней мере мое укрытие никому не бросалось в глаза.
Той ночью меня разбудила стая страшных собак, они лаяли у ближайшего фонаря. В руке я сжимал камень, вокруг, на расстоянии вытянутой руки, валялось достаточно камней. Наверное, я так и уснул, сжимая в руке камень, а проснулся, когда в глаза било солнце; собак нигде не было видно.
Еще спустя какое-то время я изучил окрестности вокруг станции, включая маленькие магазинчики и палатки, где добывал еду. Перед запахами, струящимися из этих заведений, было не устоять: манго и дыни, жареные острые блюда, гулабджамун[4], ладду[5] из кондитерских изделий. И куда ни взглянешь – повсюду едят люди: вот группа мужчин ест арахис и о чем-то болтает, кто-то пьет чай и отрывает ягодки от грозди винограда. В то время я просто умирал с голода, поэтому подходил к каждому магазину и пытался выпрашивать еду. Меня всегда прогоняли, как и пятерых-шестерых ребятишек, которые бродили неподалеку, – слишком нас много, всех не пожалеешь.
Я смотрел, как едят люди, – они были такими же бедняками, как и моя семья, поэтому обычно ни крошки не оставляли, но случалось, они роняли крошки или что-то не доедали. Урн для мусора не было, поэтому, когда человек заканчивал трапезу, он просто швырял объедки на землю. Я научился определять, что из этих объедков можно смело доедать, как мы поступали с братьями дома, и что можно очистить от грязи. Кусочки жареной или печеной пищи, например самсы, если отчистить их от грязи, можно смело есть, но это если повезет найти самсу. Среди голодных детей начиналась погоня за объедками. Большей частью я рассчитывал на то, что легко рассыпать, например, орехи, посыпанные острыми специями хлебные палочки, жареный нут и чечевицу. Иногда я мчался за куском хлеба. Между теми, кто так же отчаянно гонялся за объедками, возникали драки, иногда меня грубо отпихивали в сторону или даже били кулаком. Мы походили на диких собак, дерущихся за кость.
Несмотря на то что ночевал я чаще всего рядом со станцией и рекой, начал исследовать близлежащие улицы. Наверное, во мне проснулись врожденные склонности, но на разведку меня толкала еще и надежда на то, что за ближайшим углом я, возможно, найду что-нибудь поесть, какой-то источник пропитания, который не удалось обнаружить другим уличным мальчишкам, – доброго продавца или коробку с отходами с рынка. В таком большом городе, как этот, возможностей хоть отбавляй.
А еще такой город полон опасностей. Я помню, как во время одного из путешествий оказался в квартале обветшалых домишек и лачуг, сплетенных из бамбука и обитых ржавым рифленым железом. Вонь была просто ужасающей, как будто кто-то умер. Я заметил, что люди поглядывают на меня очень странно, как будто я не имел ни малейшего права здесь находиться, к тому же я наткнулся на группку мальчишек постарше, которые курили скрученные из листьев сигареты. Я почувствовал себя неуютно и остановился, когда они повернули ко мне головы.
Один из мальчиков, который крутил в руках сигарету, встал и, подойдя ко мне, что-то громко сказал. Его приятели засмеялись. Я ни слова не понял и продолжал стоять, не зная, что делать. Потом он подошел ближе и ударил меня по лицу, дважды, не переставая что-то говорить. От потрясения я расплакался, а он ударил меня еще раз, я упал на землю и продолжал плакать, а мальчишки смеялись.
Я понял, что может быть еще хуже и пора отсюда убираться, поэтому попытался взять себя в руки. Я встал и уверенно зашагал прочь, как нужно уходить от опасной собаки. Лицо горело. Возможно, если бы я показал, что не намерен стоять у них на пути, они бы оставили меня в покое. Но когда они пошли за мной, я бросился бежать. Сквозь стоящие в глазах слезы я заприметил узкую щель между двумя зданиями и понесся что есть духу к ней, и тут же почувствовал, как в руку мне угодил брошенный кем-то из мальчишек камень.
Я протиснулся в щель и оказался в примыкающем к зданиям дворе. Выхода я не видел, по ту сторону зданий раздавались крики мальчишек. Весь двор был усеян мусором, горы которого поднимались у дальней стены, – может быть, мне удастся, поднявшись по ним, выбраться отсюда. Пока я пробирался через двор, на входе, который я не заметил, появилась ватага мальчишек. Они начали рыться в ржавом контейнере, их главарь накричал на меня. Тут в мою сторону полетела бутылка и разбилась о стену за моей спиной. Следом за первой полетели еще несколько бутылок и стали разбиваться вокруг меня – рано или поздно кто-то достигнет цели и попадет в меня. Спотыкаясь и пригибаясь, я добежал до мусорной кучи, слава богу, она выдержала мой вес. Я взобрался наверх, подтянулся, вскарабкался на стену, побежал по ней, молясь о том, чтобы никто меня не преследовал. О стену продолжали разбиваться бутылки, со свистом проносясь у моих ног.
Возможно, для ватаги было достаточно того, что я сбежал. Они изгнали меня со своей территории и не стали преследовать, а я, балансируя на стене, пытался скрыться. Чуть дальше я обнаружил прислоненную к стене бамбуковую лестницу. Она спускалась в чей-то задний двор. Я спустился по лестнице, бросился в дом, выбежал на улицу через входную дверь мимо женщины с ребенком. Казалось, она вообще не заметила, что я пробежал мимо, а я помчался что есть мочи назад, к маячившему вдалеке мосту.
Даже на реке, равно как и во время поиска еды, я всегда искал безопасное место для отдыха. Часто, когда я возвращался туда, где уже ночевал до этого, место оказывалось занятым, поэтому я уходил восвояси. Бывало, что я находил место получше. Я постоянно чувствовал усталость от недосыпания и внутреннего напряжения. Однажды я брел в сумерках по берегу реки и поймал себя на том, что впервые направляюсь под громадину моста. Там, под мостом, я наткнулся на несколько сбитых вместе небольших деревянных настилов, на которых лежали подношения: монеты и кокосы рядом с картинками и маленькими скульптурами знакомой мне богини Дурги, воительницы главной богини Магадеви. Многорукая богиня восседала на тигре, сжимая в руках оружие, которым, как я знал из историй, она сразила демона. В свете мерцающих терракотовых ламп богиня казалась особенно свирепой. Но одновременно было и что-то успокаивающее в этом свете маленьких ламп в сгущающихся сумерках, поэтому я сел под мостом, глядя на гладь реки. Ужасно хотелось есть, и дары богине оказались слишком большим соблазном – я взял немного фруктов, потом кокос и съел все это. А еще я взял несколько монет.
Уходить оттуда не хотелось. Я чувствовал себя там в безопасности. Кроме своеобразного алтаря, несколько планок были установлены таким образом, что нависали над водой. Я проверил, насколько крепкие и надежные эти планки, и забрался на них. Похоже, я находился в каком-то священном месте, куда люди приходят помолиться своей богине. Сидя на крепких деревянных планках, слушая шум бегущей подо мной реки, я думал о своих родных, о том, как они поживают. Наверное, тоже думают сейчас обо мне?
Но, насколько я помню, чувство, охватившее меня, отличалось от того, что я чувствовал, когда только-только приехал, – ощущения притупились, стали не такими болезненными, но теперь они были намного глубже. Хотя я все время оставался в одном и том же месте, я изменился. Я все еще отчаянно хотел вернуться домой, но теперь это было не единственным моим желанием. Я больше думал о том, как выжить здесь, как прожить каждый новый день. Наверное, именно здесь, а не дома, куда пока не мог попасть, я научился выживать. Мой родной дом, который я потерял, казался все более далеким. Наверное, у меня появилось ощущение, что это и есть сейчас мой дом, по крайней мере пока.
Когда я утром проснулся, рядом со мной молились жуткого вида дервиши в желто-оранжевых хламидах. Вскоре к ним присоединились еще люди, одни были голыми по пояс, другие несли длинные расписные трости. Я молча ушел. Понял, что занял их место, украл их подношения и что, вероятно, они намеревались из планок, нависавших над водой, соорудить очередной алтарь для Дурги. Но они не причинили мне вреда, даже будить не стали, и в тот момент я чувствовал себя в их компании в безопасности, как будто мы вместе отправились в путешествие.
Бывали дни, когда заняться было нечем, и я возвращался на станцию и бродил между сплетающимися рельсами. Таких, как я, рыскающих в поисках чего-нибудь съестного или просто не знающих, чем себя занять, всегда было много. Наверное, они тоже потерялись и не знали, какая дорога приведет их домой. Изредка проезжал поезд, раздавался свисток, предупреждающий, что люди должны уйти с железнодорожных путей.
Однажды спокойным, но очень жарким днем я бродил по округе, пока не разомлел от жары. Я сел на рельсы и едва не уснул. Ко мне подошел какой-то мужчина в грязной белой рубахе и штанах и спросил, почему я гуляю в таком опасном месте. Я, запинаясь, ответил ему, а он не только понял меня, но и стал говорить медленно и четко, чтобы я смог понять. Он сказал, что многие дети здесь погибают под колесами поезда, а другим отрезает руки и ноги. Железнодорожные станции и вокзалы – опасные места, детям тут играть нельзя.
Я сказал ему, что потерялся, и, вдохновленный тем, что он оказался таким терпеливым, выслушал меня и разобрал, что я говорю, объяснил, что сам я из Гинестли. Но никто, похоже, не знает, где это, и теперь я остался один-одинешенек, без родных, без дома. Выслушав мой рассказ – впервые я смог хоть кому-нибудь толком поведать свою историю – мужчина сказал, что отведет меня к себе домой, даст поесть и попить, оставит переночевать. Я был несказанно рад. Наконец-то кто-то решил помочь мне, позаботиться обо мне. Не колеблясь, я пошел с ним.
Он оказался железнодорожным рабочим и жил в небольшой хижине неподалеку от путей, возле того места, где они все сходились перед огромным красным зданием вокзала. Хижина была сколочена из гофрированных стальных листов, внутри оббитых кусками толстого картона. Каркасом дома служила деревянная рама. Жил мужчина не один, а с другими железнодорожниками. Меня пригласили поужинать. Впервые с тех пор, как я потерялся, я сел за стол и ел приготовленную, еще теплую пищу – я до сих пор помню, что это были чечевичный дал и рис, который один из рабочих сварил на небольшом очаге в углу хижины. Похоже, рабочие были совсем не против моего присутствия, не роптали из-за того, что приходится делиться едой. Они были бедняками, но зарабатывали себе на жизнь, поэтому и жили совсем по другим законам, чем те, кто обитает на улице. У них была крыша над головой, достаточно денег на простую еду и еще работа, какой бы тяжелой она ни была. Они мало что могли мне предложить и тем не менее готовы были накормить и приютить меня, чужого ребенка. Создавалось впечатление, что я попал в совершенно иной мир, не похожий на тот, в котором жил прежде, и этот мир находился за листами гофрированного железа и сулил, по крайней мере, горстку чечевицы. Уже второй раз доброта незнакомого человека спасла мне жизнь.
В глубине хижины было устроено ложе из соломы – на нем мне было уютно, и я чувствовал себя счастливым, почти как дома. Железнодорожник сказал, что знает того, кто мог бы мне помочь, и на следующий день сообщил, что договорился с этим человеком о встрече. Я испытал невероятное облегчение: стало казаться, что все происшедшее со мной – всего лишь страшный сон. Скоро я буду дома. Целый день я провел в хижине один – мужчины ушли на работу – в ожидании своего спасителя.
Как и было обещано, на следующий день пришел человек, он также говорил на простом, понятном мне языке. На нем был безупречный костюм, он засмеялся, когда я пальцем указал на его выдающиеся усы и сказал: «Капил Дев», имея в виду капитана индийской команды по крикету, – он показался мне похожим на него. Он присел рядом со мной и попросил:
– Иди-ка сюда и расскажи мне, откуда ты.
Я выполнил его просьбу, рассказал, что со мной произошло. Он жаждал знать мельчайшие подробности о моем родном городке, чтобы суметь помочь мне найти его. Я старался изо всех сил, а он лег на постель и заставил меня лечь рядом.
За время моего путешествия меня подстерегало много удач, но и не меньше неудач. Я принимал и правильные, и неправильные решения. Мои инстинкты не всегда были хорошо развиты, но за недели жизни на улице они обострились, и я научился ощущать опасность и сознательно или подсознательно реагировать на нее. Если хочешь выжить, приходится полагаться на свое чутье. Наверное, любой пятилетний малыш почувствовал бы себя неловко, лежа на кровати рядом с посторонним мужчиной. Далее не последовало ничего предосудительного, он и пальцем меня не тронул, но, несмотря на его многообещающие заверения в том, что мне помогут найти дом, я понимал: что-то здесь не так. А еще я понимал, что не должен показывать, что не доверяю ему, и что следует ему подыграть. Пока он обещал, что завтра мы вдвоем пойдем в одно известное ему место и он попытается отправить меня домой, я кивал и соглашался. В то же время я чувствовал, что нельзя связываться с этим человеком, что нужно найти способ убежать.
Вечером я вымыл посуду в старом помятом тазу в углу у двери, как делал и предыдущие два вечера. Рабочие, как обычно, принялись за чай, а потом закурили и отвлеклись на свои разговоры и шутки. Мой час пробил. Я выбрал подходящий момент и выскочил за дверь. Бежал что есть мочи, как будто от этого зависела моя жизнь, что, как я теперь понимаю, было недалеко от истины. Я надеялся, что мой поступок застал их врасплох, что мне удалось оторваться от них и меня не догонят. И я несся в ночь вдоль железнодорожного полотна, по незнакомым улицам, понятия не имея куда, с одной-единственной мыслью: убежать как можно дальше!
Я быстро выдохся и, оказавшись на многолюдной улице, перевел дух – может быть, они даже внимания не обратили, что я сбежал, а если и обратили, уж точно не стали бы за мной так далеко бежать. И тут я услышал, как кто-то сзади, совсем близко, окликнул меня по имени. Меня словно током пронзило. Я мгновенно пригнулся, хотя и так был намного ниже всех снующих мимо людей, и направился в самую многолюдную часть этой узкой улочки, к шумным палаткам, выстроившимся вдоль тротуара, в которых продавали еду. Я оглянулся и заметил двух мужчин, которые, похоже, преследовали меня – мрачные, с суровыми лицами, они постоянно оглядывались и шагали очень быстро. Я узнал в одном из них железнодорожника, с которым познакомился вначале, но он уже мало походил на доброго человека, приютившего меня у себя. Я поспешил от них прочь, но на улицах скоро стало настолько многолюдно, что быстро передвигаться я не мог, и почувствовал, что преследователи меня настигают. Нужно было прятаться. Я разглядел небольшой проход между двумя зданиями и, юркнув туда, стал пробираться до тех пор, пока не наткнулся на выступающую из стены канализационную трубу, из которой капала вода. Труба была достаточно большой, чтобы я мог там спрятаться. Я на четвереньках забрался в трубу и стал пятиться, чтобы меня невозможно было разглядеть снаружи. Я не обращал внимания ни на паутину, ни на вонючую воду, текущую по рукам. Больше, чем темной трубы, я боялся того, что осталось снаружи. Если меня здесь обнаружат, бежать будет некуда.
Я слышал, как один из преследователей разговаривал с торговцем фруктами, чья палатка находилась рядом с тем местом, где я прятался. Я даже с ужасом вспоминаю, как хотел выглянуть наружу как раз в тот момент, когда железнодорожник сам заглянул в отверстие трубы, пристально всматриваясь в темноту. На мгновение мне показалось, что его взгляд остановился на мне, но после заминки он двинулся дальше. Неужели меня едва не обнаружили? Неужели я видел того, кто меня приютил? Теперь я в этом не уверен, но эта сцена крепко врезалась мне в память, наверное, из-за ужаса перед предательством – я ведь доверился этому человеку, не сомневался, что он мне поможет, а вместо этого теперь земля горела у меня под ногами. Никогда не забуду ужаса, который пережил тогда.
Я еще какое-то время посидел в трубе, пока не убедился, что оба преследователя ушли, потом незаметно выскользнул из нее и стал пробираться по самым темным улочкам и переулкам. Я был убит горем: мои надежды рухнули, но, с другой стороны, испытывал невероятное облегчение, ведь мне удалось сбежать. По крайней мере инстинкт самосохранения меня не подвел. В каком-то смысле я черпал силы в том, что смог сам о себе позаботиться.