Глава четвертая
Сорок четыре креста
«Четыре креста, четыре креста, без вас моя жизнь легка и проста», – пелось в одной старой песне.
Что такое «четыре креста» – известно всем. Анализ крови на реакцию Вассермана выявляет наличие сифилиса. «Крестов» в этом анализе может быть от одного до четырех. Один крест – реакция сомнительная. Два – слабая положительная реакция, означающая наличие сифилиса. Три – уверенная реакция, а уж все четыре – это свидетельство того, что возбудитель сифилиса присутствует в организме длительное время. Как раз такой сифилис принято называть вторичным.
Если во многих анализах, взятых у разных людей, вдруг «вылезают» «четыре креста», то врачам-венерологам впору хвататься за голову. Это означает, что в районе обслуживания произошел резкий скачок заболеваемости сифилисом, и хлопот будет полный рот и даже сверх того. Да и за плохую профилактическую работу влетит.
Причиной «эпидемии сифилиса» стал профессор Рубанько, заведующий кафедрой кожных и венерических болезней, частично базирующейся в одиннадцатом диспансере. Не той кафедры, на которой производится усовершенствование и переобучение врачей, а университетской, занимающейся обучением студентов.
Профессор Рубанько написал очередную монографию… Нет, точнее сказать – аспиранты профессора написали своему шефу очередную монографию, умную научную книгу. Все, кто в теме, прекрасно знают, что умные научные книги чаще всего пишутся не теми, чье имя первым красуется на обложке, а теми, чьи фамилии там вообще не красуются или указаны в самом конце длинного списка соавторов. Короче говоря, пишутся эти книги ассистентами и аспирантами, иногда даже – талантливыми клиническими ординаторами. Профессорам книги писать некогда – у них других дел «по гланды», как говорил небезызвестный подполковник милиции Давид Гоцман. Лекции, конференции, симпозиумы, семинары, ученые советы, руководство аспирантами, кафедральная текучка… Всего так сразу и не перечислить. Занятый, занятый народ профессора, особенно если они еще и кафедрами заведуют.
Итак, два умных-разумных аспиранта третьего года, без пяти минут кандидаты медицинских наук, написали своему дорогому и любимому научному руководителю книгу «Особенности терапии генитального герпеса в условиях полярного климата». Остались сущие пустяки – внимательно вычитать работу и исправить возможные ошибки. Аспиранты – не профессора, им пока еще свойственно ошибаться.
Времени на исправление ошибок у профессора Рубанько не было – его ждал очередной высоконаучный симпозиум в Милане. «Сырую» монографию заведующий кафедрой передал для вычитки и правки доценту Левинской, добавив при этом:
– Поторопитесь по возможности, Анжелика Вадимовна!
«Поторопитесь по возможности» на языке заведующего кафедрой означало: «Это надо было сделать еще позавчера». Вычитка научной работы – дело серьезное и ответственное. Если пропустишь ошибку или какой-нибудь ляп, шеф этого не простит. Зачморит, загнобит, заклюет, загрызет… Замучает, короче говоря.
Вернувшись из сто четырнадцатой больницы, в которой базировалась основная часть кафедры, к себе в одиннадцатый кожвендиспансер, Левинская первым делом разыскала ассистента Фомичевскую.
– Светлана Александровна, я дня три буду очень занята, срочное поручение от шефа, так что прошу вас заняться моими гавриками.
– Побойтесь бога, Анжелика Вадимовна! – возмутилась Фомичевская. – У меня своих групп до… хватает, да еще три Регининых! Куда мне еще ваших гавриков деть?
– Светлана Александровна, я же сказала – у меня срочное дело!
– У вас срочное дело, у Регины младшая сестра замуж выходит, а я должна за всех отдуваться?!
– Светлана Александровна, я не интересуюсь вашим мнением! – Левинская набычилась и грозно сверкнула глазами. – Я даю распоряжение.
– Лучше дайте мне яду! Чтобы я умерла и больше не мучилась!
В споре между вышестоящими и нижестоящими почти всегда побеждают те, кто выше. Диалектика. Через несколько минут Фомичевская стояла в коридоре и прикидывала, как бы ей половчее совместить несовместимое – и всех «подкидышей» охватить и от перегрузок не умереть. «Ничего, это всего несколько дней», – подумала она, следуя мудрому принципу «если насилие неизбежно, то надо расслабиться и постараться получить удовольствие».
Какая, по большому счету, разница – с одной группой вести занятие или с двумя? Разницы никакой, но вот с тремя группами одновременно занятие не провести. И в кабинет столько студентов элементарно не поместится, разве что стоя, и о дисциплине можно сразу позабыть. Отпустить одну из групп на все четыре стороны нельзя, а вдруг проверка из деканата нагрянет?
После недолгих размышлений Фомичевская направилась в лабораторию, к заведующей.
– Людмила Николаевна, выручайте, – взмолилась она. – Всего на три дня! Только три дня! Умоляю! Безвыходная ситуация!
Поняв, что речь идет не об одалживании денег, Людмила Николаевна пошла навстречу:
– Конечно, присылайте своих студентов, Светлана Александровна. Я проведу их по лаборатории, а потом займу делом. Пусть помогут девочкам заполнять бланки.
– Каждый день будет новая группа.
– Тем лучше – не успеет надоесть наша рутина. Не беспокойтесь, все будет в порядке.
– Ах, Людмила Николаевна, я у вас в долгу! В неоплатном.
– Не переживайте, Светлана Александровна. Как говорится, «свои люди – сочтемся».
Дочь Людмилы Николаевны училась на третьем курсе лечебного факультета и планировала пойти в клиническую ординатуру по дерматовенерологии. Клиническая ординатура по дерматовенерологии ценна тем, что через нее пролегает усыпанный золотом и бриллиантами путь в косметологи. Ах, косметология… Что такое молочные реки и кисельные берега в сравнении с этой чудесной специальностью! Красота вечна, красота преходяща, красота – великая сила. Красота требует жертв, красота их получает! Попутно получают свое косметологи, и получают, надо сказать, неплохо.
Назавтра Людмила Николаевна получила первую группу, состоявшую из четырех юношей и пяти девушек. Это была самая веселая группа потока, состоявшая из отборных весельчаков, креативных и беззаботных.
Во время получасовой экскурсии по лаборатории студенты вели себя нормально. В юных сердцах студентов теплилась надежда на то, что, закончив свой рассказ, заведующая лабораторией их отпустит.
Надежды не оправдались – Людмила Николаевна обещала Фомичевской продержать группу в лаборатории все положенное время и от обещания своего отступать не собиралась. Надежды молодости не сбылись – после знакомства с лабораторией студентов усадили за нудную рутинную писанину.
– Каждое дело нужно прочувствовать изнутри! – сказала им заведующая лабораторией. – Увидеть его изнанку, понять…
– Понюхать и облизать! – подсказал один из студентов.
– Делу время – потехе час! – насупилась Людмила Николаевна. – До двенадцати часов у вас время дел! Потеха будет потом.
Последняя фраза оказалась пророческой, только Людмила Николаевна об этом еще не знала. И даже не догадывалась.
Сидеть и заполнять бланки анализов скучно, особенно если этим бланкам, то есть этим анализам, конца-края не видать. Так и подмывает внести в это унылое занятие какое-нибудь разнообразие. Студенты и добавили, проставив во всех, без исключения, бланках анализов на реакцию Вассермана положительный, «четырехкрестовый» результат. Гулять так гулять, шутить так шутить! И сами же, доводя шутку до логического конца, разложили готовые бланки по врачебным ячейкам.
Почтальонов, разносящих результаты анализов, в медицинских учреждениях нет. При лабораториях имеются стеллажи с подписанными ячейками – секциями, своего рода «почтовыми ящиками». У каждого врача в амбулаторных учреждениях и у каждого отделения в стационарных есть своя ячейка, куда ежедневно выкладываются «свежие» результаты анализов.
Предусмотрительность была совершенно не лишней. Если бы раскладкой результатов по ячейкам занялся бы кто-то из лаборанток, то они бы случайно могли обратить внимание на нехарактерное обилие «положительного Вассермана» и испортить своей бдительностью всю шутку.
Шутка удалась – анализы беспрепятственно ушли по назначению, к врачам. Врачи конечно же слегка удивились тому, что сегодня, как гром среди ясного неба, выявилось аж два десятка больных сифилисом, но чего только не бывает в жизни. «У меня – обвал, зато у других, наверное, ни одного», – подумал каждый врач и продолжил работать.
Положительная реакция Вассермана – еще не повод для выставления диагноза «сифилис». Требуется уточнение при помощи других, более специфичных и более достоверных реакций с труднопроизносимыми названиями – реакции иммунофлюоресценции, реакции иммобилизации бледных трепонем, реакции пассивной гемагглютинации, иммуноферментного анализа…
– Что-то много сегодня сифилиса! – сказал в курилке венеролог Рогожкин.
– И не говори, – согласилась дерматолог Бычкова, – у меня все сегодняшние анализы пришли положительные.
Диспансерная курилка представляла собой подвальный тупик, в котором стояли две списанные медицинские банкетки, урна для окурков и, как дань противопожарной безопасности, ведро с песком. То, что говорилось в курилке, было слышно во всем подвале.
– Что за день такой? – удивилась старшая сестра венерологического отделения Лариса Владимировна, вышедшая из стерилизационной, тоже находившейся в подвале. – Все сестры то и дело прибегают звонить по городскому – на пересдачу приглашать.
– По поводу сифилиса? – спросил Рогожкин.
– Нет, Евгений Викторович, по поводу расходящегося косоглазия! – съязвила Лариса Владимировна и ушла, стараясь как можно соблазнительнее покачивать бедрами.
Лариса Владимировна уже второй год пыталась обаять холостого, симпатичного (ну вылитый Николас Кейдж!) и довольно обеспеченного (а разве существуют бедные венерологи?) доктора Рогожкина. Перешла на дорогую косметику, сменила парикмахера, начала регулярно ходить в фитнес-клуб и даже купила восхитительный шелковый комплект постельного белья, стоивший совершенно умопомрачительных денег – в расчете на дальнюю перспективу. Увы, Лариса Владимировна и ближней перспективы не увидела. Рогожкин мог пофлиртовать, мог рассказать анекдот, мог подбросить после работы до дома (все равно по пути, садитесь, Лариса Владимировна), но ни при каких обстоятельствах не переходил грани, знаменующей начало отношений. Лариса Владимировна проштудировала кучу пособий и руководств, посвященных животрепещущему вопросу, и все они советовали чередовать активные атаки (по существу – домогательства) с периодами показной холодности. Утверждалось, что такая практика непременно разожжет ответную страсть в мужской душе. Когда именно это случится, авторы умных книг предусмотрительно не сообщали.
Сейчас как раз был период «показной холодности», правда, Рогожкин об этом не знал. Так же, как и не знал о коварнейшем плане, в результате которого он имел шанс проснуться после грядущей новогодней вечеринки в квартире Ларисы Владимировны, на том самом шелковом, дождавшемся своего часа белье. План был продуман, просчитан, многократно прокручен в уме и сулил коварной соблазнительнице непременный успех. Она продумала все-все-все, ведь в таких делах мелочей не бывает. И даже заготовила первую фразу, которую Рогожкину предстояло услышать после пробуждения. От этой фразы Лариса Владимировна просто млела. «Милый, я готова на все, что ты захочешь…» Ну разве какой-нибудь мужчина сможет устоять перед соблазном сразу же озвучить свои желания и немедленно их осуществить? А дальше все пойдет как по маслу: в спальне – трельяж, в вазе – грильяж, а у нас – марьяж.
– Хрень какая-то, – Рогожкин погасил наполовину выкуренный «Парламент–лайт» и поднялся в лабораторию, разбираться.
Людмила Николаевна терпеть не могла, когда кто-то из других сотрудников (разумеется, кроме главного врача и его заместителей) вмешивался в лабораторные дела. К тому же после четвертой за сегодня чашки крепкого кофе у нее разболелась голова. Сама виновата – надо было в кофе коньячку капнуть или рижского бальзама.
Рогожкину даже не дали толком озвучить свои претензии.
– Людмила Николаевна, что-то подозрительно много «RW-положительных» сегодня. У вас все в порядке? – только и успел сказать он.
Заведующая лабораторией славилась на весь диспансер своим умением заводиться с пол-оборота. Хорошее качество для автомобилей, мотоциклов и танков, но не очень хорошее для руководителей. Иногда лучше выслушать претензии самой, как говорится – из первоисточника, чем чуть позже выслушивать их в пересказе главного врача. С соответствующими выводами и последствиями.
– У меня всегда все в порядке, Евгений Викторович! – рявкнула Людмила Николаевна. – Потому что я ра-бо-та-ю! А не груши околачиваю, как некоторые! Сифилиса много, потому что вы совершенно не занимаетесь профилактикой! Вам же выгодно, чтобы заболеваемость была высокой, вы же зарабатываете на больных!
– Но…
– Идите и не мешайте мне работать, Евгений Викторович!
Рогожкин выматерился про себя и отправился со второго этажа на четвертый – к заместителю главного врача по медицинской части, надеясь хотя бы там найти понимание. И нашел, да еще так удачно – в самом начале разговора в кабинет Ирины Ильиничны вошла главный врач, только что приехавшая из окружного управления здравоохранения. Заинтересовалась, попросила начать сначала и так прониклась, что скинула свою норковую шубу прямо в кабинете заместителя и, не надевая халата, спустилась в лабораторию. Рогожкина поблагодарила за «бдительность» и велела возвращаться на прием, но тот, сделав вид, что послушался, пропустил начальство на пролет вперед и тихо пошел следом, чтобы послушать у дверей лаборатории, как главный врач станет лечить Людмилу Николаевну от излишнего самомнения. Душевные раны, нанесенные грубиянкой-заведующей, нуждались в окроплении целебным бальзамом.
Подслушивать у дверей не было никакой надобности – разъяренная Марианна Филипповна вопила так, что слышно было не только на втором этаже, но и на первом, и на третьем.
Данилов в это время возвращался к себе с первого этажа, из стола больничных листов, куда ходил ставить печати на справку в бассейн для Никиты. Справку выдала добрая доктор Зарусова из детского отделения. Сделала все как полагается – попросила номер Никитиного полиса, завела на него карту, сделала запись, сказала, что потом вклеит «липовые» анализы.
– У нас проверка идет за проверкой, – пожаловалась она. – Нас трясут, конечно, поменьше, чем детские отделения, но тоже никакой жизни нету. Уже и не знаю, к чему еще могут прицепиться, поэтому все стараюсь делать как положено.
– Ну, если это так трудно, то, может, и не надо… – смутился Данилов.
– Если мы друг другу помогать не будем, то как тогда жить? – ответила Зарусова, подписывая заполненный медсестрой бланк. – Поставьте печати и счастливо плавать вашему мальчику.
Услышав вопли, доносившиеся из лаборатории, Данилов в первый момент подумал, что там что-то случилось и нужна помощь. Однак, вслушавшись, понял, что это всего лишь начальственный разнос, правда, очень громкий.
– Студенты! Да что мне эти студенты, провались они вместе со своей кафедрой! – орала Марианна Филипповна. – Вы отвечаете за лабораторию, Людмила Николаевна, и я спрашиваю вас, а не каких-то там студентов, – что творится в лаборатории?! Как могло такое случиться?! А если бы никто вовремя не спохватился, тогда что?!
– Учит уму-разуму! – прокомментировал стоящий под дверью Рогожкин.
– За что? – спросил Данилов.
– За дело!
– Можно было бы и не так громко, – заметил Данилов.
Подробности у скрытного Рогожкина он выспрашивать не стал. Неинтересно, да и все равно на ближайшем собрании, то есть завтра, все станет известно в мельчайших подробностях. Все узнают, что и как накосячила с анализами лаборатория и каким образом к этому делу оказались причастными студенты.
Отведя душу в лаборатории, Марианна Филипповна поднялась к себе в кабинет, надела халат, удовлетворенно хмыкнула, увидев, что ее шуба висит в шкафу на своем «законном» месте, и попросила Майю Борисовну разыскать доцента Левинскую, или если та уже ушла, то пригласить ассистента Фомичевскую.
Фомичевской пришлось выслушать гневную речь главного врача, содержащую угрозы вроде: «если вы будете трепать мне нервы, то не ждите спокойной жизни» или «еще один подобный случай, и я подниму такой шум на всех уровнях, что мало не покажется». В общем – стандартный набор угроз, сделанных от бессилия.
Кафедры главному врачу не подчиняются, выжить их по своему почину из диспансера, отобрав занимаемые помещения, невозможно. Да, конечно, можно попытаться своей немалой властью создать сотрудникам кафедры «невыносимые жизненные условия», но не надо забывать о том, что любая палка имеет два конца. Если «прессуешь» кафедру, то не жди от нее поддержки в сложных, а также в кляузных случаях. Сотрудники кафедры могут поддержать, дав положительную оценку качеству диагностики и лечения, проведенных в диспансере, а могут и, образно говоря, «смешать с грязью», раскритиковав все в пух и прах. Никогда не стоит портить отношения с людьми, которые по долгу службы могут заниматься оценкой твоей деятельности. И вообще, лучше жить мирно и дружно, выполняя заветы кота Леопольда.
На еженедельном собрании главврач ограничилась напоминанием:
– Уважаемые заведующие! Помните, что за поступки студентов, находящихся в вашем отделении, вы несете ответственность вместе с сотрудниками кафедры. Даже больше – потому что вы отвечаете за все, что в ваших отделениях происходит! Поэтому будьте любезны обращать внимание на то, что делают студенты. Да и на тех докторов, которые квалификацию повышают, тоже стоит обращать внимание, там ведь иногда такие кадры попадаются, как доктор Поздецкий из Петрозаводска.
Сотрудники оживились, большинство заулыбалось, послышались смешки.
– Что за доктор такой? – спросил Данилов у сидящей рядом с ним врача ультразвуковой диагностики Мамаевой.
– О! – Мамаева закатила глаза и покачала головой. – Это был такой перец, такой аферист! Приехал на курсы и с ходу наладил у нас подпольную продажу всякой лабуды – бобровой струи, медвежьей желчи, барсучьего жира. Перезнакомился с больными, у него хорошо получалось сходиться с людьми, разрекламировал свой товар и так развернулся… Сумками таскал каждый день. Вот такими!
Мамаева показала руками размер сумок.
– И прямо так ходил по диспансеру?
– Нет, в открытую не торговал. Торговлю он вел в мужском туалете на втором этаже. Не знаю только, когда – во время перерывов или уже после занятий. А перед отъездом буквально замучил нас всех, предлагая сделать выгодный заказ по схеме: «вы мне сейчас деньги, а я вам потом, как вернусь домой, снадобий своих вышлю». Ко всем, кроме верховной администрации, заходил, и к заведующим отделениями в том числе.
– Нашлись желающие? – Данилов допускал, что таковые вполне могли найтись – легковерных людей хватает.
– Насколько мне известно, нет, – покачала головой Мамаева. – У нас народ на другом деньги делать привык, да и сразу видно было, по физиономии Поздецкого, что никому он ничего высылать не собирается, просто облапошить пытается напоследок. На память, так сказать. Уникум, человек штучной выделки. У него еще и имя было очень редкое – Герберт. Сам он рассказывал, что отец его очень любил фантастику, вот и назвал сына в честь писателя Герберта Уэллса.