Добровольцы
В жизни каждого человека может наступить момент пронзительного осознания, что все – не так. Не так в окружающих событиях, не так в собственных поступках и мыслях. Человек почувствует, что непременно надо совершить что-то очень серьезное и очень важное. По крайней мере, поучаствовать в чем-то очень серьезном и важном. Не решиться на это – значит совершить серьезную ошибку, о которой придется жалеть всю оставшуюся жизнь, какой бы длинной она ни была и как бы ни была богата яркими событиями.
Итак, завтра уезжаю.
«Страшно?» – спрашивают друзья, посвященные в мои планы. Я не лицемерю, отвечаю: «Да». Мне не семнадцать, не двадцать три. Мне тридцать семь. Есть что терять, есть кому сиротеть. Но… Решение принято. Случилось то, что должно было случиться. Пришло время, когда стало ясно: жить, как жил раньше, – все равно что дышать вполгруди. Жить – значит совершать поступки, переламывать судьбу, а не вымаливать у судьбы подачки и поблажки. Поехать в Сербию добровольцем – это поступок. Дай Бог не струсить, не поскользнуться.
Очень хочется вернуться живым. Какая же это хрупкая и ценная штука – человеческая жизнь. От подобных мыслей жмет сердце и першит в горле. Хочется запомнить, как пахнет голова трехлетнего сына, как щебечет милые глупости дочь-первоклассница, запомнить, как цветут яблони, посаженные отцом, как краснеют ягоды шиповника над могилой родителей. Хорошо бы иметь возможность спустя какое-то время перечитать эти строки и от души посмеяться над собственной сентиментальной слабостью.
Возможность перечитать то, что написал утром, и посмеяться представилась уже вечером. Стыдно: рассопливился. Действительно, ехать сегодня в Сербию – значит ехать на войну. Верно, быть добровольцем – значит подвергаться смертельной опасности. Среди русских, дерущихся на стороне сербов, уже есть потери. Безусловно, сложить свою голову за тридевять земель, лишив близких даже возможности поклониться твоей могиле (не наездишься с учетом дороговизны дороги и чехарды с визами, загранпаспортами и т. д.). Да, перспектива невеселая. Но кто сказал, что в числе погибших должен оказаться именно ты? Существует же теория вероятностей. Да и без всяких теорий ясно, что вовсе не обязательно все пули, осколки и мины считать предназначенными именно для тебя. Не стоит забывать и об особом характере войны в Югославии – чаще всего военные действия здесь носят разведывательно-диверсионный характер: походили, постреляли, посидели в засаде и… вернулись по казармам. Потерь при таком раскладе куда меньше, чем в войнах в классическом понимании этого термина. Так что лучшая формула для ума и сердца в этой ситуации: Бог не выдаст – свинья не съест.
И все-таки слаб человек. В который раз подумалось, насколько нелепо почти сознательно оставить сиротами своих детей. Конечно, высокий и чистый внутренний голос требовательно заявляет: погибнуть за правое дело братского славянского народа – высокая честь, фактически это то, что называется красивым словом «подвиг». Но другой, не менее сильный голос осаживает: разве стоят те далекие и туманные идеалы твоей близкой и конкретной жизни?
Главными судьями этого поступка будут дети. Непредсказуемо, какой приговор вынесут они. Хорошо, если будут гордиться отцом-героем и пронесут его имя через всю жизнь, как знамя. А вдруг наоборот – проклянут, рассуждая, зачем ты влез во все эти приключения, подумал ли ты при этом о нас – детях своих?
Вещи собраны. Их совсем немного – одна легкая дорожная сумка. Как-то не верится, что через несколько часов начнется отсчет, возможно, самого важного периода моей жизни. Перелистал записные книжки, привезенные осенью прошлого года из Югославии.
Так, где же я окажусь через три-четыре дня?
Босния и Герцеговина… Еще недавно так называлась одна из составных частей Социалистической Федеративной Республики Югославия. Соответственно звучало и полное ее название – Социалистическая Республика Босния и Герцеговина. В силу исторических причин население республики делилось на три группы: православные славяне-сербы, хорваты-католики, славяне-мусульмане. Было время, Босния и Герцеговина воспевалась официальной пропагандой как образец торжества новой национальной политики, когда коммунистическая идеология якобы делала людей братьями, стирая национальные и религиозные различия. Чиновники на местах, состязаясь в рвении, даже перестали указывать национальность в документах новорожденных. Принадлежность человека к корням своим стала заменяться абстрактной формулировкой «югослав». Совсем как у нас, когда выдуманный коммунистическими идеологами термин «советский народ» начал теснить и разрушать понятие «нация».
За восторгами по поводу «дружбы народов» и «торжества мудрой национальной политики» без внимания остались особенности набирающих силу демографических и политических процессов: небывалый прирост мусульманского населения, внедрение мусульман в места традиционного проживания сербов, распространение идей мусульманского фундаментализма и создания самостоятельного исламского государства на югославской земле.
К концу прошлогодней югославской командировки у меня сложилось впечатление, будто геноцид сербов в провозглашенной после распада Югославии независимой Республике Босния и Герцеговина возведен едва ли не в ранг государственной политики. Изучение документов, показаний очевидцев, материалов допросов пленных позволяло сделать вывод: весь аппарат новоявленного государства сосредоточен исключительно на решении задачи уничтожения сербов. Фактически каждому сербу здесь был предъявлен жесткий ультиматум: или ты принимаешь мусульманскую веру, отрекаясь от славянских корней и православной веры предков, и становишься полноправным гражданином новоиспеченного государства, или… ты попадаешь в безжалостные жернова геноцида.
История геноцида сербов в Боснии и Герцеговине еще ждет своих летописцев. Трудно представить, сколько страниц будет в этой книге, но в одном можно быть уверенным: каждая страница в ней будет вызывать содрогание всех последующих поколений.
Помню, как офицеры Вооруженных сил Сербской Республики показывали мне жуткий трофей – диковинной формы гигантский нож, на лезвии которого были приварены два приспособления – что-то вроде молотка и шила.
– Полевое снаряжение саперов? – предположил я по наивности.
– Нет, – помрачнели мои собеседники. – Это оружие уничтожения сербов.
Главное лезвие – для отрубания голов и вспарывания животов, тупая часть – для пробивания черепов, острая – для выкалывания глаз. Мусульмане называют это «серборез».
Тогда я взял в руки жуткое орудие. Металл на его «рабочих» местах был порядком изношен…
К месту, нет ли, вспомнились связанные с мусульманским возрождением события в Средней Азии, Казахстане, на Кавказе. В планах устроителей нового мирового порядка на этих территориях русскому православному населению уготована незавидная роль. Русские рабы в Чечено-Ингушетии, гонения на казаков в Казахстане, захват в заложники школьников русской школы в Таджикистане – только немногие, просочившиеся в насквозь лживую официальную прессу факты. Что будет дальше? Какая судьба уготована соотечественникам, оказавшимся на территориях, избранных поборниками «зеленой веры» плацдармом для испытания своих очень далеко идущих планов? Повальная насильственная мусульманизация? Концентрационные лагеря? Смерть от фанатиков, вооруженных такими вот жуткими орудиями?
Тысячу раз прав человек, сказавший: линия обороны России проходит через Сербию. Югославский сценарий повторяется на российской земле. Те же процессы, тот же расклад политических сил, аналогичная реакция мирового сообщества. Получается, отправляясь в Югославию, мы выходим на передовую русского фронта.
Пишу в поезде. Наконец-то мы в движении. Поезд, похоже, по уже существующей ныне традиции, опоздал аж на четыре часа. За время ожидания была возможность немного рассмотреть тех, кто через несколько дней станет боевыми товарищами. Нас сопровождают Юра С. и Евгений Н. Они, как я понял, успели повоевать в Югославии и теперь от личного участия перешли к конкретному содействию – вербуют и отправляют туда группы добровольцев. Наша группа, по их признанию, самая большая за последнее время.
Я был далек от иллюзии, что сегодня в Югославию драться за правое дело едут лишь убежденные приверженцы русской национальной идеи, постоянные читатели «Нашего современника» и «Русского вестника», участники патриотических митингов и пикетов. Война есть война, и притягивает она в первую очередь, разумеется, людей жестких, мало склонных к говорильне и пустому теоретизированию. Тем не менее действительность превзошла все ожидания. Изрядную часть группы можно запросто назвать мало ласкающим слух термином «шпана». Характерный жаргон, зонные дерганые манеры, наколки. У двоих свежие фингалы. Постоял среди этих парней минут десять, поймал обрывки разговора – ясно, что в Югославию едут они с какими угодно, только не с политическими целями, и вряд ли их души волнуют боль и беда братского православного народа. Можно биться об заклад – об истинных причинах нынешнего кровопролития на Балканах у этих людей никакого понятия. Впрочем, не исключено, что я ошибаюсь. Первое впечатление далеко не всегда бывает истинным. Перед посадкой в изрядно опоздавший поезд подумалось о другом. Вот эти подпившие, матерящиеся, лихо сплевывающие мужчины едут на… войну. По сути, они добровольно приближают возможность собственной смерти. Значит, эти люди – незаурядные личности. Кстати, война, выбранная ими, особого рода. Совершишь ли ты на ней трижды геройский подвиг, сложишь ли в бою голову, для сегодняшнего государства, для картавоязычных газет ты – наемник, человек почти что вне закона. У нынешнего правительства курс четкий: сербы – агрессоры, югославский сепаратизм – едва ли не свидетельство демократических процессов, русские, сражающиеся на стороне сербов, – едва ли не преступники.
Безусловно, это временно. Пройдут годы, и общество воздаст всем, кто протянул сегодня руку помощи сербам. Это обязательно случится, потому что справедливость на их стороне. Впрочем, почему я говорю «они», «эти люди»? Я среди них. Я – равноправный участник истории. У меня столько же шансов на славу, смерть, увечья и т. д. и т. п.
Мы едем в поезде Москва – София. Едем до какой-то румынской станции с неприличным названием. Как будем добираться дальше – непонятно, но люди, везущие нас, веселы и спокойны, все идет так, как надо. Пассажиры вагона процентов на 70 – «челноки», едут в Турцию через Болгарию. В Болгарии продают прихваченный в нашем многострадальном Отечестве товар – электропилы, кофеварки-кофемолки и другие традиционные предметы личного экспорта. Вырученную валюту тратят в Турции – закупают кожу, трикотаж и прочее.
Купленное продают в России, снова закупают электропилы, кофеварки-кофемолки и… все по новой. Эти люди, обратив внимание на практически полное отсутствие багажа у нас (особенно в сравнении с их громадными тюками), искренне недоумевают: как же так, ехать ныне за границу с пустыми руками? Прости, Господи, их наивность и простоту – тщетно тратить время и нервы, чтобы объяснить им цели и смысл нашей «командировки». Поэтому на вопросы «куда», «зачем» мы отмалчиваемся и отшучиваемся.
Продолжаю присматриваться к своим попутчикам. Почти половина – казаки. В основном с Дона, есть и уроженцы Ставрополья, сибиряки. Они страшно горды принадлежностью к казачеству, держатся высокомерно. Обратился к ним по незнанию «мужики!» в тот же миг был жестко одернут: «Мы не мужики, а казаки». Оказывается, в их сознании уже четко отложилось: русские мужики – это, по сути, второй сорт, казаки – элита. Вспомнилась в связи с этим годичной давности встреча с представителями казачества одного из южных регионов (до этого казаки мне представлялись едва ли не самыми лучшими, самыми чистыми носителями национальной идеи). Тогда меня сильно удивило недоверчивое, граничащее с враждебным, отношение их к Москве, к русским, твердая уверенность, что казачество – самостоятельный этнос, уходящий корнями в глубь на тысячелетия (!), упрямая ориентация на близкую перспективу полного отделения от России и образование самостоятельного казачьего государства. «Это отдельные настроения некоторой части казаков», – по наивности сделал я тогда вывод.
Выходит, ошибался. Впрочем, «не судите, да не судимы будете», – подумаешь, высокомерие и сепаратизм. Главное, что сейчас на призывы поддержать сербов – казаки отозвались первыми! Пока записные патриоты говорят умные речи, наслаждаются речами Невзорова и размахивают плакатами на митингах – казаки, не щадя живота своего, вносят конкретный вклад в защиту славянства и православия. Низкий поклон им за это.
Что же касается неказачьей части нашей группы, то она представлена москвичами (в основном), питерцами и туляками. Поехавших по чисто политическим мотивам немного. Едут, чтобы проверить себя, посмотреть заграницу, заработать валюты. Лично мне последний мотив кажется странным – ведь общеизвестно, что в горячих точках Югославии нуждаются не в наемниках, а (большая разница!) в добровольцах. Однако меркантильный расчет скорее не вина, а беда этих людей. Похоже, кто-то накануне долго и старательно внушал им, что сербы всем воюющим на их стороне отваливают сполна.
В Сучаве мы сходим с поезда. Город запомнился грязным вокзалом (в зале ожидания среди белого дня внаглую разгуливали мыши), мужиками в островерхих бараньих шапках. Из Сучавы мы должны выехать до Тимишоары, оттуда до югославской границы рукой подать. Столь сложный вариант попадания в Югославию кажется нам странным, если не подозрительным. Везущие нас Юра и Женя объясняют все сложности дополнительными принятыми ими мерами предосторожности. Объяснения неубедительны. Общеизвестно, что не первый год существует прямой железнодорожный маршрут Москва – Белград (авиатранспорт, разумеется, не в счет – он баснословно дорог). Неужели нельзя было воспользоваться поездом? Похоже, наши «отправители» попросту экономят на нас. Ехать на перекладных (через Сучаву и Тимишоару) куда дешевле, чем прямым поездом. Впрочем, по этому поводу никто не сетует. Трудности дороги ничтожны в сопоставлении с масштабом задач, которые нам предстоит решать через денек-другой. Шутка ли – мы окажемся в самой горячей точке планеты. Окажемся не туристами, не посторонними наблюдателями, а участниками событий. Православным братьям-сербам сегодня приходится туго. Мировое правительство, вскормленное сионистским капиталом, делает все возможное, чтобы сербы перестали быть нацией, чтобы форпост славянства и православия на юге Европы был уничтожен. Именно с этой целью была разрушена мощная славянская держава – Югославия. Именно для этого вооружаются и науськиваются католические и мусульманские сепаратисты. Программа уничтожения очага национального сопротивления новому мировому порядку, опробованная в Ираке, «доводится» на югославской земле. Компоненты этой программы известны: расчленение страны, уничтожение армии, разрушение культуры, информационная и экономическая блокада. Есть все основания полагать, что сценарий, по которому развиваются события в Югославии, вскоре повторится и у нас, в России.
Опять в поезде. Пункт прибытия – Тимишоара. Название этого румынского города в свое время порядком потрепали средства массовой информации. Возможно, «ненавистный» коммунистический режим заставил возмутиться местных пролетариев. Конечно, ко всем штампам и формулировкам, связанным с недавней, якобы демократической, революцией в Румынии, надо относиться сдержанно. Уже просочилась в прессу куцая информация, что румынские события – вовсе не веяния демократических ветров, а традиционные масонские козни. Разумеется, никто из нас, сидящих сейчас в поезде Сучава – Тимишоара, размышлениями на подобную тему голову не утруждает. Какое нам дело до Румынии, когда мы едем в Югославию. В самую горячую точку планеты.
Обстановка, в которой мы сейчас пребываем, меньше всего соответствует пафосу высоких идей. Вагон, как и весь поезд, грязен и тесен. Места – только сидячие. Липкая духота напополам с жестокими сквозняками. Кое-кто из моих попутчиков излишне весел. Это благодаря изрядной дозе румынской водки. Откуда у них валюта, ведь рубли в этой стране никакой ценности не имеют? Мой сосед Володя Ц. (юркий словоохотливый одинцовский парень, способный ввязаться в разговор на любую тему и по любому поводу, уже успел получить кличку Бес) доверительно сообщил, что казаки «толкнули» в Сучаве что-то из гуманитарной помощи. Позже выяснилась долгая предыстория этой фразы. Оказывается, наши (то есть входящие в состав нашей группы) казаки до того, как погрузиться в поезд, месяц жили в подвалах одного из московских монастырей. Жили – не тужили. Ждали выездных документов. Подрабатывали на хлеб и водку разгрузкой гуманитарной помощи, присланной на адрес этого монастыря аж из самих Соединенных Штатов. Ворочать тяжеленные коробки, заброшенные в Россию сердобольными американцами… и не пошарить в самих коробках – для них, видимо, неприемлемо. Что-то было истреблено под монастырскими сводами, что-то отправилось в недрах посылочных ящиков в родные станицы, а что-то, проделав длинный путь через полусерьезные (эсэнговские) и серьезные (международные) границы, перекочевало в распоряжение румынских барыг. Представляю, как цыганоподобные вороватоглазые румыны (именно такой тип людей преобладал в окрестностях вокзала города Сучава) радовались полученным едва ли не задаром консервам и концентратам, помеченным заветным знаком «Made in USA». Не меньший восторг испытывали и казаки, кому случай представил возможность без всяких протокольных формальностей отведать наверняка дрянного, но все-таки заграничного пойла. Пусть лучше казаки честно пропьют эти подачки из-за океана, чем мурлорожие кооператоры сколотят на них очередной «лимон». Я бы и сам сейчас, забыв о наложенных возрастом и обществом обязанностях, с удовольствием «накатил» стакан.
В Тимишоаре на вокзале теснота, грязь и тоска, уже знакомые нам по Сучаве. Одно существенное отличие – меньше мужиков в бараньих шапках, да и в целом общий уровень тимишоарской публики ближе к европейскому по сравнению с публикой сучавской. Наши командиры кому-то звонят, куда-то уходят, беседуют о чем-то с красавцем брюнетом в светлой дубленке. Наконец нам адресуется решительное «вперед». Оказывается, то ли пересекать, то ли вплотную подтягиваться к границе мы будем на такси. Что же, согласны. Тем более выбирать не из чего. Границ за свои тридцать с большим хвостиком я повидал немало. Приближался к ним на самолете, пароходе, на разных видах транспорта. На такси ни в одну из стран не въезжал.
Впрочем, въезжать так никуда и не пришлось. Минут через сорок вереница занятых нами такси остановилась у какого-то серого, по всем признакам казенного, здания. Вышедший навстречу немалых объемов офицер-пограничник, едва скользнув по нам цепким взглядом, сказал, как отрезал, «нет» и энергично махнул рукой в ту сторону, откуда мы приехали. Первая попытка пересечения румыно-югославской границы окончилась неудачей. Пришлось возвращаться на вокзал.
Какие действия предприняли Юра и Же-ня в дальнейшем – нам неизвестно. Возможно, все свелось к самой банальной взятке. Возможно, был включен потенциал связей красавца брюнета. Нас в эти детали никто не посвящал. Нас по большому счету это и не интересовало. Главное, что через несколько часов, подтянувшись уже известным способом к румыно-югославской границе, мы, двадцать семь российских граждан, без намека на какие-то трудности эту границу миновали.
На «той» стороне нас ждал автобус. Помимо шофера, в нем находился громадного роста чернобородый детина. Бородач, сносно владевший русским, сверил список нашей группы с какими-то своими бумагами и с места в карьер, едва поздоровавшись, стал предупреждать нас о недопустимости присвоения и утери оружия и снаряжения. Бесцветным голосом чиновника-неудачника он зачитал перечень военного имущества, пропавшего с помощью наших соотечественников, ранее побывавших на югославской земле с миссией, аналогичной нашей. Воровать, тем более у православных братьев-славян, нехорошо, но особого стыда за соотечественников я, признаюсь, не испытал. Ситуация в нашем многострадальном Отечестве ненамного мягче, чем в Югославии, – не сегодня-завтра полыхнут те же события, что и здесь.
Грядет время русского национального трибунала. У нас есть с кого и за что спрашивать. За разворованные ресурсы, за униженных соотечественников, за утраченный престиж, за урезанные границы. За хасидское свинство в Ленинской библиотеке. За русскую кровь в Приднестровье. За преданный Ирак. За обворованных стариков. За тотальную ложь в эфире. За все.
Разумеется, встречать эти события надо не с пустыми руками. Югославия же, уместно вспомнить, на сегодняшний день с лихвой наводнена оружием. Так что, видит Бог, нет греха в том, что, минуя таможенные формальности, ушел десяток-другой «стволов» из братской Сербии в не менее братскую Россию. Наверняка те, кто «приделал ноги» этому оружию, сполна отработал его стоимость на ратной ниве.
Около полуночи въехали в Белград. Внешние приметы страшной войны в городе отсутствуют. Патрулей, военной техники, людей в форме на улицах не видно. Распахнуты двери ресторанов и кафе. Маячат у входа в отели «жрицы любви». Масса целующихся парочек и праздношатающихся стильно одетых парней явно призывного возраста.
Автобус поплутал по переулкам в старой части города и остановился у дома, не имевшего в своем облике ничего примечательного. Здесь чернобородый гигант вышел. К великому нашему удивлению, за ним последовали наши «отцы-командиры». Как будто сутки тому назад кто-то специально тащил их за язык обещать, что они не просто доставят нас до места, но и воевать будут вместе с нами. Похоже, роль Юры и Жени во всей этой эпопее как раз и заканчивалась передачей нас кому-то в Белграде с рук на руки. На прощание они заверили, что дни, потраченные на дорогу, непременно войдут в контракт и будут соответственно оплачены. В сказанное верилось мало…
Утром мы в пункте назначения. Город называется Вышеград. Расположен в гористой местности. На берегу быстроводной реки. Река Дрина. Название знакомо. Когда-то курил (в начале семидесятых) сигареты с таким названием, а совсем недавно случайно услышал сербскую песню, в припеве которой несколько раз повторялось название этой реки.
Временно мы устроены на окраине города в двухэтажном коттедже. Оказывается, до войны здесь располагался интернат для слабоумных детей. «В дурдом определили», – пошутил кто-то из наших. В дурдом так в дурдом.
Днем на солнце жарко. Впору загорать. Ночью в каменном неотапливаемом корпусе чертовски холодно. Плюс масса сквозняков – в комнатах ни одного целого стекла: или выбиты, или продырявлены пулями. Впрочем, стоит ли обращать на подобные пустяки внимание. Никто нас сюда насильно не гнал и курортных условий не гарантировал.
Пришел сербский офицер. На ломаном русском объяснил, что о нашем приезде начальство уже знает, и завтра кто-то из его представителей непременно нас посетит. Оказывается, «завтра» по-сербски «сутра». Что ж, «сутра», так «сутра»…
В свободное время мы бродили по городу. Он невелик, но сильно разбросан. Многие дома, особенно на окраине, разорены. Из путаных объяснений местных жителей поняли, что здесь жили мусульмане. Похоже, хозяев этих ныне пустующих жилищ в свое время отсюда не очень вежливо «попросили». Война есть война. После того как мусульмане и хорваты явили миру столько примеров зверофашизма по отношению к сербам, иным отношение к ним последних быть не могло. Странно другое. Те, кто отправлял нас сюда, заверяли, что ничего не стоит получить здесь в личную собственность дом с участком. Шикарный жест? Но не эти ли брошенные дома имелись в виду? Тогда ценность предложения весьма сомнительна.
Главная достопримечательность города – мост через Дрину. На мемориальной доске дата: тысяча пятьсот какой-то год. В середине моста стела с плитой, испещренной арабской вязью. Плита основательно заляпана краской из аэрозольного баллончика. Видимо, здорово насолили здесь мусульмане сербам, если все, что с ними связано, вызывает жестко негативное отношение.
Неподалеку от моста – православный храм. Скромный, белый. Совсем как в российской глубинке. Где-нибудь на Тульщине или Тамбовщине. В храм, конечно, зашли. Шла утренняя служба. Удивил голос священника – чистый, густой, сильный. Непривычно было видеть в храме женщин в джинсах, с непокрытыми головами. Оказывается, здесь так принято. Запомнилась и трехцветная – под сербский флаг – закладка в священной книге у батюшки. Выходит, здесь церковь куда ближе к насущным национальным проблемам, чем у нас.
При храме – небольшое кладбище. Бросается в глаза обилие свежих могил. Еще одна примета близкой войны. На крестах, еще пахнущих смолой, – даты рождения и смерти. Возраст погибших колеблется от двадцати до пятидесяти с хвостиком. Сербам есть что защищать, и эта война для них – народная, отечественная.
На трех крестах русские фамилии. Я переписал их в блокнот: Неменко Андрей, Ганиевский Василий, Котов Геннадий.
Свежие могилы соотечественников настроения, разумеется, не прибавили. Судьба. Молодые люди уехали от семей, от близких, от любимых. За тысячу километров, чтобы помочь людям и стране, об истории и проблемах которых наверняка имели весьма смутное представление. Вышло, что поехали сюда, чтобы остаться здесь навсегда. Родственники и друзья сюда не придут, не покрошат крашеных яиц в Пасху, не положат яблок на Яблочный Спас, не сметут снег в канун Нового года. Кто даст гарантию, что нас не ждет такая же судьба? Мрачно…
Вечером выяснилось, что в соседних корпусах «дурдома» живут еще несколько русских. Питерский парень Игорь Т. С месяц назад его ранило в ногу. Ранение сложное. Что-то с коленной чашечкой. Нога не сгибается. Парень едва передвигается. Игорь не сетует, не жалуется, но из его рассказа ясно, что в госпитале ему было оказано только что-то вроде первой, самой примитивной, помощи. Лечить ногу придется на Родине. Но как туда попасть? В одиночку дорога ему не по силам. Игорь ждет попутчика, с чьей помощью можно добраться до Белграда, а оттуда – до Москвы. Другой русский, Евгений С., тоже из Питера. Тоже после ранения. Возможно, история мировой полевой хирургии уже знает подобные случаи, но нам, в большинстве своем гражданским людям, обстоятельства этого ранения показались почти фантастическими. Пуля мусульманского снайпера, войдя в щеку, выбила несколько зубов и вышла наружу через другую щеку. Сейчас следы от пули на щеках уже едва заметны.
Довелось познакомиться с третьим соотечественником, обитающим в «дурдоме». Это – Саша Щ. И сербам, и нашему брату-добровольцу он известен под колоритной кличкой Граф. Родом откуда-то из Сибири. Гражданская специальность – повар. К военному делу отродясь никакого отношения не имел. Даже не служил в армии. Зато здесь, в Югославии, быстро выделился среди русских добровольцев организационными способностями, сколотил мобильный отряд из нескольких десятков сорвиголов, на счету которого немало смелых, грамотно спланированных операций. Видно, природа щедро наделила Сашку полководческим талантом, и дремал тот талант в человеке, пока обстоятельства его не разбудили. Для сербов Граф – едва ли не национальный герой. «О, Граф», – восклицают они и, восхищенно округляя глаза, цокают языками. Воевать Сашке определенно нравится. Но воюет он не ради войны, а ради правого дела. Граф прекрасно ориентируется в нынешнем хитросплетении политических интриг на Балканах, знает истинную цену «нового мирового порядка», осведомлен о роли международного масоно-сионского капитала. Однако от ура-патриотических, шапкозакидательских настроений Граф далек. В самом конце разговора, гася сигарету о край приспособленного под пепельницу осколка мины, он чертыхнулся и неожиданно заключил:
– А вообще-то, эта война никому не нужна.
Встретив наши недоуменные взгляды, повторил:
– Никому! Ни сербам, ни хорватам, ни мусульманам. Да и нам…
Что же, Графу виднее, он здесь давно, имеет право на личное, даже нетрадиционное, мнение. Нам же, невоевавшим, рассуждать на эту тему пока бессмысленно. Во все времена, во всех войнах всегда существовали две правды – правда верхняя, правда политиков и больших полководцев, и правда низовая – окопная, правда солдатская. Сталкивать «лоб в лоб» две такие точки зрения попросту неразумно. По сути, это даже не два мнения, а два измерения, которым никогда не дано пересечься.
Пока количество дней, проведенных на югославской земле, можно подсчитать по пальцам. Еще не получено оружие, не определено место дислокации. У нас весьма туманные представления о том, чем нам предстоит здесь заниматься. Зато нарастает беспокойство вокруг больных вопросов: зачем мы здесь, в каком качестве, в чьих интересах. «Сербы подставляют под пули, сербы на русском горбу выезжают, сербы нас за людей не считают» – вот главные темы многих боевых эпизодов, которые пересказывают нам наши соотечественники, оказавшиеся здесь на месяц-другой раньше. Эпизоды не выдуманы. Не раз группы, выходившие на задание в сцепке с сербами, оказывались в самый ответственный момент перед лицом смертельной опасности в одиночку. Бывало, что не выполнялись обещания о выделении проводников, прикрытии огнем, своевременном предоставлении боеприпасов. Честно сказать, роль русских в этой «каше» до конца не ясна. «Ветераны» вспоминают, что первых русских здесь встречали чуть ли не с цветами. Нашу, замечу, немалочисленную группу встретили на румыно-югославской границе только для того, чтобы предупредить о хорошем поведении (не пить, не воровать и т. д.).
Странно, но до сего дня никто из военного руководства с нами так и не встретился. Отсюда и получившие хождение внутри нашей группы недобрые слухи: мы здесь по большому счету никому не нужны, наша участь – участь пушечного мяса, хотя… В недавней перестрелке, на участке фронта неподалеку от здешних мест, сербы, когда им пришлось особенно туго, стали выкрикивать в сторону позиций мусульман в придачу к ядреным проклятиям что-то вроде: «Эй, мусульмане, с нами русские!» Если это все действительно так – выходит, что наш брат русский здесь – фактор вдохновляющий и мобилизующий. Здорово! Есть чем гордиться.
Наше пребывание в «дурдоме» затягивается. По-прежнему мы не экипированы, не вооружены. Заняты бездельем. Благо кормят. Сегодня прибыл кто-то в полувоенной форме, составил список нашей группы, на плохом русском пообещал, что «завтра все будет». Позднее выяснилось – это Ивица, представитель сербской общины города Г. Оказывается, принцип документального оформления добровольцев, подобных нам, прост. Договор заключается не с армейским подразделением, а с сербской общиной того или иного города. Община платит нам какие-то, похоже, более чем скромные, деньги, а также переводит деньги в армейское подразделение за наше содержание и обмундирование. Впрочем, для нас все эти нюансы принципиального значения не имеют. Главное, скорее бы на позиции, скорее бы в дело.
Похоже, «дурдом», приютивший нас, уже давно приспособлен под казарму. Во всех его помещениях масса предметов напоминает о близости линии фронта. Особенно много патронов: на подоконниках, в шкафах, в ящиках, в цинках, в коробках, просто собранные в кучки по углам комнат. Немало и гранат. Многие из наших уже понацепляли их на свои пояса. Особую тягу ко всему военному проявляют казаки. Оружие, боеприпасы, ремни и прочие фронтовые причиндалы для них предмет своего рода поклонения. Равно как и лампасы, гимнастерки, погоны, фуражки, сапоги и т. д. и т. п. Их походный атаман Леха Б. – смуглый, шепелявый, как-то по-особенному изящный парень – раздобыл неведомыми путями старенькую винтовку. Моментально забросил ее за плечо и, не расставаясь с нею, посматривал на всех остальных безоружных уже свысока. Почти религиозное преклонение Лехи и его товарищей перед военно-казачьей атрибутикой меня, признаться, поначалу здорово смешило. Забавно было видеть, как здоровенные детины с чувством величайшего благоговения нашивают на штанины лампасы, мастерят нагайки, подгоняют портупеи и т. д. Но это только поначалу. Пусть на здоровье гордятся казаки лампасами и околышами, пуговицами и ремнями… Лучше лампасы и погоны, чем партбилет с сатанинским профилем.
Предварительное обсуждение черновика договора о найме на службу вылилось в довольно унизительную процедуру. Похоже, все, что было в нас нездорового, полезло в этот момент наружу. Одни предлагали просить у принимающей стороны «по машине каждому», другие вспомнили о древнем принципе «если берем город – то на пару дней он наш». Самые неожиданные суммы назывались при обсуждении размеров месячного оклада, компенсаций за ранение, пособия в случае гибели.
Говорили, спорили, мечтали. На говорильню ушло более четырех часов. Результат весьма относителен, ибо, если задуматься, цена подобного договора – ломаный грош. С юридической точки зрения он абсурден. По одну сторону этого документа стоит «доброволец», то есть любой из нас. Однако мы находимся на этой земле, в этой стране почти на нелегальном положении. Наши права, наш статус гражданина государства с нелепой аббревиатурой СНГ здесь никем не подтвержден и не защищен. Если в придачу ко всему у нас после подписания договора еще и отберут паспорта (как это было с нашими предшественниками), мы попросту превратимся в неких бесправных и безымянных подобий граждан некогда великого государства.
По другую сторону рождающегося в муках документа стоит община города Г. Самое время вспомнить, что сегодня этот город находится на территории независимого государства Босния и Герцеговина. Законно ли его правительство, насколько обоснованны претензии этого государства на город Г. – это уже другие вопросы. Вспомним, что факт существования государства Сербская Республика тоже оспаривается самым серьезным образом. Выходит, всякий из нас заключает договор с администрацией города, за который спорят два почти не существующих государства.
Но стоит ли сейчас задумываться над подобными пустяками? Выбирать не из чего. Назвался груздем…
Все, что я здесь вижу и узнаю, накладывается на югославские впечатления, полученные за время прошлогодней командировки. Картина сегодняшней ситуации в землях южных славян мрачна и трагична.
По всем признакам программа геноцида сербов на земле Боснии и Герцеговины четко продумана и тщательно организована. Выселение сербов с насиженных мест и заключение в концентрационные лагеря – самые «человечные» ее пункты. Мужчин, захваченных в плен в ходе боевых действий или в результате налетов на населенные пункты, нередко подвергают унизительной процедуре осмотра «на предмет обнаружения признаков приверженности мусульманской вере». Если таковых нет – у них вырезаются половые органы. Когда сербские соединения стремительным ударом выбили мусульманских вояк из Биелины, ее улицы были усеяны трупами сербов. У всех, включая мальчиков и стариков, были спущены штаны…
Не менее мучительна и смерть посаженных на кол, зажаренных заживо, сброшенных в стволы шахт. Традиции кровожадных усташей, истреблявших сербское население в годы Второй мировой войны, оказались в надежных руках.
Показательно, что зачастую убийства носят дьявольский ритуальный характер. Сербов распинают на крестах. Палачи пьют кровь и едят мозг своих жертв. Нередко эти оргии сопровождаются музыкальным оформлением, для чего к месту казней пригоняются цыганские ансамбли. Многие в Сербии утверждают, что нынешние убийства близки к обрядовым жертвоприношениям ортодоксальных иудеев. Не знаю, какая связь может быть между фанатиками-мусульманами и фанатиками-иудеями, но характерные порезы для выпускания крови на фотографиях мертвых сербов в Белградском музее геноцида видны отчетливо.
Под стать казням и пытки. Сербов по несколько дней держат по горло в воде в соляных шахтах, после чего у них разрушается кожа. Пытки электрическим током и раскаленным железом, перебивание конечностей, выкалывание глаз – вот далеко не полный ассортимент мучений, уготованных для наших братьев.
Черная доля выпала и сербским женщинам. Сотни из них под страхом смерти определены в публичные дома для ублажения мусульманской солдатни. Известно, что один из них содержит Мирза Делибашич, былая звезда югославского баскетбола, быстро смекнувший, что война – дело куда более прибыльное, чем спорт.
Тысячи сербок в возрасте от 17 до 40 лет уже стали жертвами исполнения «спущенной сверху» директивы по тотальному изнасилованию. Расчет прост: сербки должны рожать мусульман. Это якобы ускорит темпы всеобщей мусульманизации населения.
Свой параграф в программе геноцида сербов посвящен детям. Оторванные от родителей, они передаются в специальные интернаты. Жесткий режим, религиозное мусульманское воспитание и опытные учителя в считаные годы призваны превратить их в своего рода манкуртов, родства и корней своих не помнящих, слепо преданных новым хозяевам, рьяно следующих всем заповедям Корана. «Оянычаренным» сербам уготована роль пушечного мяса в грядущих войнах.
Сегодня нас привезли на место постоянной дислокации. На первый взгляд – райское место. Горы, сосны, ели, искристые сугробы, хрустальный воздух. Разместились в помещении небольшой турбазы. Комната на пятьдесят коек. Половина мест занята сербами, половина – нами. Единственный источник тепла – «буржуйка» в углу. Однорамные огромные окна. Хлипкая дверь. К утру в помещении температура почти такая же, как на улице. Благо одеял у каждого по три-четыре. Разумеется, спим не раздеваясь. Первое впечатление от ночевки в подобных условиях: не заболеть бы, ибо, по всем признакам, лечить здесь нас некому, некогда и нечем. Да и попросту обидно – вот так, в самом начале, схватить какое-нибудь совершенно «гражданское» воспаление легких и надолго выпасть из течения событий, стать обузой для товарищей.
Оказывается, в этом же здании, в одной из комнат на втором этаже, квартирует еще одна группа русских – человек десять: казаки, питерцы, москвичи, один белорус, двое невесть какими ветрами сюда занесенных уроженцев Северного Казахстана. Кое-кто из них здесь уже третий месяц. На наши лобовые бестактные вопросы: «Ну как тут?» – они отвечают стандартно-уклончиво: «Нормально». После более обстоятельных вопросов выясняется, что служба здесь вроде и не очень пыльная. Ребята ходят в разведку, сидят в засадах в ожидании караванов, изредка отправляются в рейды. Разумеется, опасность нарваться на мину или схватить пулю в перестрелке присутствует, но она не велика. Характер военных действий на сегодня на этом участке фронта – рейдово-диверсионный. Понятие «фронт» здесь очень специфично. По сути, его и не существует. Есть довольно рыхлая линия сербских позиций. Есть не менее рыхлая линия обороны мусульман. Между ними нейтральная, ничейная полоса, на которой периодически появляются как те, так и другие. Всякое столкновение мусульман и сербов, естественно, сопровождается перестрелкой. Группа, чей огонь оказывается менее плотным, как правило, отходит. Такая вот здесь война. Но и на ней гибнут наши русские люди. Не уходят из памяти свежие кресты с русскими фамилиями на кладбище в Вышеграде.
С сегодняшнего дня для нас начался иной отсчет времени. Подписан контракт. Каждому по новенькому, в масле, автомату Калашникова. Оружие знакомое, но не совсем родное. Автоматы югославского лицензионного производства. Это может заметить и не специалист. Фрезеровка деталей – грубая, шероховатая. Те, кто был с этим оружием в деле, сетуют на его ненадежность: автоматы, бывает, «клинит», после дождя и снега железные части густо ржавеют в течение нескольких часов. К каждому автомату пять магазинов. С патронами, похоже, проблем здесь нет. В казарме целый штабель цинковых коробок – бери сколько влезет. Любопытно: у многих на магазинах выгравировано «число зверя» – 666. Сатанинский знак? Совпадение? Шутка? Над этими вопросами головы ломать некогда.
Весь день ушел на подготовку оружия к эксплуатации (очистка его от масла, набивка магазинов патронами, подгонка ремней и т. д.). Надо было видеть, как преобразились ребята, получившие «стволы». Вот она, наглядная иллюстрация старой истины: война – тысячелетняя суть настоящего мужчины. Выходит, сегодня здесь мы занимаемся тем, чем мужчина занимался сотни тысяч лет, – отстаиваем с оружием в руках правое дело. Образ жизни, который мужчина ведет несколько последних столетий, не соответствует его определенному свыше назначению. Бой, поход, засада, трофеи – это естественно, это зов генов, это возвращение к началу, это умножение энергии. Копание в бумажках, маета в городском транспорте, хождение с авоськой по магазинам, говорильня о футболе и политике – это для мужчины неестественно, это потеря энергии.
Да здравствует здоровое мужское начало!
Со вчерашнего дня, со дня подписания контракта, начался наш срок пребывания на югославской земле. Обещания отправлявших нас шустрых пареньков о том, что в контракт войдут дни, затраченные на дорогу, оказались болтовней. Много чего обещалось, да мало что выполнено. Впрочем, сетования здесь неуместны. Жизнь всегда и во все вносит свои жесткие коррективы.
Сегодня получено обмундирование – в основном это амуниция югославской народной армии. Китель, брюки, плащ на подстежке из искусственного меха, белье и масса всяких пустяков, призванных облегчить нелегкую солдатскую жизнь. Переодевались, мерили, подгоняли, часто цокали языками – хвалили югославские вещи, отдавали должное заботе о солдате в государстве южных славян. Чего стоят, например, удобные резиновые сапоги на шнурках, на теплой подкладке, вязаный облегающий шлем-маска, теплый пуловер. Вспоминали родные «кирзачи», вечно сырые портянки, зябкое «хэбэ», костерили отечественный генералитет, интендантов и т. п. Вывод грустен: государство настолько достойно уважения, насколько оно заботится о своем солдате.
Однако восторги по поводу экипировки оказались преждевременны. Местность, куда мы прибыли и где проведем, по-видимому, большую часть определенного контрактом времени, имеет специфические климатические условия. «Это наша Сибирь», – объясняют местные сербы. В последнем сомневаться не приходится. Сейчас середина марта. Внизу, на равнине, не исключено, люди уже загорают. Здесь же до восьми ниже нуля, и снег по пояс. В резиновых сапогах, которые поначалу показались столь симпатичными, по снегу много не находишь. Тем более что шерстяных (впрочем, вообще никаких) носков (да и портянок тоже) нам не выдали. Слишком легкомысленным оказалось для этих условий и выделенное каждому из нас пальтишко на подстежке. Что ж, будем утепляться домашним гардеробом, нанизывать на себя все, что возможно.
И все-таки странно – почему нам не досталось ни теплых комбинезонов, ни утепленных курток, ни кожаных высоких ботинок? Русские, которые прибыли за месяц до нас, все это получали. Но… Не в тряпках счастье.
Наш отряд – превосходное поле деятельности для психологов, социологов и т. п. Сколько характеров! Какие нравы! Что за личности! Еще в поезде я обратил внимание, что «просвещенных патриотов» (регулярных читателей «Русского вестника», «Дня», «Нашего современника» и т. п.) среди нас нет. Добрая половина моих «однополчан» попросту не знает, что такие издания существуют. Наверное, в этом нет ничего удивительного, ибо в нашем обществе давно определилась тенденция – основная масса «записных», «крутых» патриотов – представители «доблестной» интеллигенции. Этих людей хлебом не корми – дай вволю порассуждать о судьбах России, о паутине масонского заговора, о гнусной сущности «временного оккупационного режима». Что же касается конкретизации любви к Отечеству, предел их возможностей – статейка в патриотической прессе. Они – вечные, бесплодные теоретики. Здесь же, в Сербии, люди другого плана. Их патриотизм – национальный инстинкт, заставивший, рискуя жизнью, отправиться за тридевять земель на помощь православным братьям. Они не сильны в теории, но надежны в бою. Глядя сейчас на них, вспоминаешь патриотические тусовки Москвы и Петербурга. Грустные воспоминания. Похоже, на сегодняшний день в национальном русском движении две тенденции: теоретическая (за ней стоят «записные» патриоты из «интелей») и инстинктивная (люди, ее олицетворяющие, держали фронт в Приднестровье, сражаются в Абхазии, воюют в Сербии). Первая тенденция – тупиковая, больная, бесплодная. Вторая – здоровая, перспективная, но пока, увы, мало просветленная знаниями. По сути, эти тенденции – две параллельные, которым очень не скоро суждено пересечься.
Продолжается взаимное узнавание друг друга. Каждая личность – неповторима и уникальна. Мой сосед по койке – Серега Л. – полный, флегматичный мужчина без малого сорока лет. Бывший техник-пожарный. Он случайно узнал от знакомого о канале оформления документов на выезд в Сербию. Не задумываясь согласился. Какие бы то ни было политические ориентации у Сереги отсутствуют. В поезде, по дороге сюда, он неоднократно уточнял, нисколько не рисуясь: «За кого мы будем воевать? За сербов или за хорватов?» Серега дважды женат, дважды разведен. Живет в коммуналке, недалеко от Курского вокзала. Пару месяцев назад его дочиста обокрали. В ситуации до смеха банальной. В легком подпитии Серега познакомился с двумя веселыми кавказцами. Выпили. Добавили. Новые знакомые предложили «продолжить». Серега – добрая душа – пригласил их к себе. Очнувшись лишь к полудню следующего дня от жуткой головной боли (видно, в водку, выставленную кавказцами, была намешана какая-то дрянь), он обнаружил в своем доме голые стены в прямом смысле этого слова. «Гости» унесли все, включая макароны, сахар, стиральный порошок и домашние тапочки, не говоря о носильных вещах, обуви, бытовой технике. Потрясение от результатов набега «кавказских человеков» было настолько велико, что Серега всерьез подумывал о самоубийстве. Благо здоровое начало в его натуре взяло верх.
Серега Л. – предельно искренний человек. Вспоминая о былой пожарно-технической службе, на наши хамские вопросы типа: «А взятки-то брал?», «А на лапу-то давали?» – он добродушно щурится и кивает: «Брал», «Давали». Своей прямотой Серега мне симпатичен. В отношении причин, заставивших его отправиться в Сербию, он также откровенен: «Поехал денег подзаработать да заграницу посмотреть». Совсем недавно Сергей посвятил меня еще в один фактор, что привел его в наши ряды: «Понимаешь, обстановку надо было поменять. Я же недавно лечился от этого дела (здесь он лихо щелкнул себя по кадыку). Врачиха, что уколы колола, и порекомендовала от дружков куда-нибудь подальше умотать. Я и умотал».
Сегодня была первая вылазка. Пришел в казарму серб из комсостава, попросил десять человек. Пошли только добровольцы. Никто никого не назначал, никто ни на кого пальцем не указывал. Собственно, и указывать некому. Жесткой командно-подчиненной структуры в нашем отряде нет. У казаков, что стараются держаться особняком, верховодит походный атаман Леха. Общее командование чисто условно осуществляет приехавший сюда месяца за два до нас Мишка Ц. Здоровущий парень, родом откуда-то из-под Саратова, тоже считающий себя казаком.
А вся наша вылазка легко вписалась в рамки четырех часов. На машине нас подвезли до линии сербских постов. Потом шли пешком по тропинке, след в след. То подъем едва ли не под 45 градусов, то аналогично крутой спуск. Через час выбрались на какую-то высоту. Серб, что нас вел, объяснил, путая русские и сербские слова.
– Там две высоты, – он махнул рукой в сторону двух близлежащих, поросших лесом холмов – там мусульмане с пулеметами, скоро будем эти высоты брать. Без них дороги вперед нет. Впереди Джанкичи, за ними Г…
Посмотрели по очереди в бинокль. Ничего особенного не увидели. Заснеженные склоны. Ели, сосны, еще какие-то могучие деревья. У подножия одного из холмов аккуратный, с лета заготовленный умелыми крестьянскими руками стожок сена. Вокруг пунктирные линии следов человека. Кажется, никакого намека на войну, но нам настоятельно не рекомендовано подниматься в рост – местность отлично простреливается мусульманскими снайперами.
Первая вылазка прошла без единого выстрела. Слава Богу! Большое счастье, что на нашем пути не попалось ни одной мины (и та и другая сторона имеют их в избытке и расставляют всюду, где только можно). Мины здесь за их внешнее сходство с баночками мясных консервов ласково называют «паштетами». Соприкосновение с «паштетом» ничего хорошего не сулит – ступню или отрывает, или дробит взрывом. И в том и в другом случае инвалидность гарантирована.
Первая вылазка напомнила о нашей поспешной и некачественной экипировке. Нет, резиновая обувь не для гор. Ноги в резиновых сапогах, как бы привлекательно они ни выглядели, разъезжаются, скользят, а главное, жутко стынут. «Замерзнуть до костей» – не столь натянутая в подобных условиях аллегория. Ноги уже через полчаса перестаешь чувствовать. Еще через полчаса начинает казаться, что твои ноги – это нечто голое, лишенное даже кожи, живьем чувствующее каждый шаг, каждый уступ тропы, каждый порыв ветра.
Снова обращались к завскладу, к интенданту, к другим большим и малым сербским командирам с просьбой выдать нормальные солдатские ботинки. Бесполезно. В ответ слышали уже до тошноты знакомое «нема» (в переводе не нуждающееся) и «сутра» (что на братском сербском означает «завтра»). Совсем как в кабинетах «совковых» учреждений.
Вспоминая во всех подробностях вчерашний день, с удовлетворением отметил, что первый выход в горы перенес отлично (тьфу, чтоб не сглазить!). Не отстал, не упал, даже не сбил дыхания. Отрадно, ибо я в группе оказался одним из самых «пожилых». Средний возраст «охотников» колебался от 22 до 26 лет. А мне 37! В придачу порок сердца (гнусно звучит диагноз – «недостаточность митрального клапана»). Значит, еще что-то могу.
Впрочем, восторги преждевременны. Разные люди по-разному переносят нагрузки. И «второе дыхание» – явление специфическое. У одних оно появляется в середине пути, у других – в конце, у третьих – непредсказуемо когда. Так что неизвестно, что было бы и со мной, получи мы приказ отмахать еще километр-другой по горным тропам.
Двоим из нас этот марш оказался явно не по силам. Удивительно, но оба «сдохших» бойца – из казаков. Первый, Миша Т. – омский богатырь, имеющий более центнера веса. С такой массой в горах тяжело. Да и возраст Капельки, как в шутку окрестили его товарищи, близок к моему «тиражному». Уже через полчаса движения у Мишки сдала «дыхалка», лицо покрылось красно-фиолетовыми пятнами, ноги стали заплетаться и не попадать «след в след». Последнее особенно досадно, ибо подобный способ передвижения в горах – лучшее профилактическое средство от мусульманских «паштетов».
Кстати, Капелька из всей казачьей половины нашего отряда наиболее симпатичный. Образован, начитан, с чувством собственного достоинства, чуждый хамскому выпендрежу. Выпускник университета. Гуманитарий. Что толкнуло его, человека здравого и зрелого, на югославские «приключения», однозначно не ответить. Похоже, как и многие из нас, захотел проверить себя. Если выходы в горы станут регулярными и к той поклаже, что тащили мы вчера на себе (гранаты, запасные магазины), будет прибавляться еще немалый груз (продовольствие, палатки, патроны и т. д.), парню придется нелегко. Дай Бог ему втянуться, скинуть лишний жирок.
Другой, «сдохший» на марше, – ставропольский казачок Володька Ш., невесть кем и неведомо при каких обстоятельствах награжденный мало ласкающей слух кличкой Кишечник. Совсем недавно отслужил действительную. Охранял зэков. Носил краповые погоны внутренних войск. Здоровье у Кишечника, похоже, неважное. Еще в «дурдоме» он обращал на себя внимание жутким гулким «лагерным» кашлем. Вчера же на тропе уже через полчаса ходьбы он схватился за бок, отстал. Видели, как его рвало желчью. Этому парню придется туговато.
Однако в первой горной вылазке Володька-Кишечник проявил себя не только как обладатель хлипкого здоровья. У парня – характер! Задыхался, спотыкался, блевал на тропе, но никому не позволил тащить свой подсумок, автомат, сумку с гранатами. В ответ на все предложения о помощи посылал добродетелей на известные буквы. Личность!
Впрочем… По большому счету, по таким эпизодам о характере человека можно судить в турпоходе. Война выдвигает другие критерии. Что за человек ставропольский казак Володька Ш., заслуживший столь нелицеприятную кличку, покажет время, покажет бой.
Перебирая в памяти детали вчерашнего дня, подумал и о другом: конспирация конспирацией, патриотизм патриотизмом, доверие доверием, но было бы очень правильно каждого, кто изъявил желание помочь братьям-сербам, пропустить через руки медиков-специалистов. Чуть побольше хлопот сначала, гораздо меньше проблем потом.
Принято решение выставлять ночные караулы. Решение, безусловно, верное, ибо по прямой до мусульманских позиций от нашей казармы-турбазы – всего ничего. Сербам же заниматься такими пустяками, как ночная охрана базы, похоже, просто несвойственно. Подход совершенно российский: авось не подберутся, небось не вырежут. Стоим по два часа. Совсем как некогда в советской армии, на срочной службе. Выпал жребий стоять с двух до четырех. Вспоминал Житомир, Львов и Ужгород, где выполнял «почетную конституционную обязанность по защите социалистического Отечества». Да, было время. И Отечество было, и законы действовали, и обязанности выполнялись.
Еще раз убедился, что резиновые сапоги – обувь не по сезону. Вот бы раздобыть шерстяные носки! Знали бы, где придется находиться и какой будет уровень экипировки, запасли бы все из дома, но… Люди, нас отправлявшие, клятвенно заверяли: с экипировкой никаких проблем, шмотки американские и фээргэвские, «все по люксу», все чуть ли не с натовских складов.
Вышагивая положенные два часа под ясными боснийскими звездами, подумал и о другом. Слаб и несовершенен духом человек, если такая мелочь, как обувь, может его всерьез волновать. Задуматься: ведь мы здесь – не «перекати-поле», не ханыги на шабашке. По большому счету, мы солдаты Державы, отстаивающие интересы великой нации. Точнее, даже братства (славянского) наций. Верно, Держава разрушена, на ее обломках правят бал картавые упыри, но это временно. Все возродится. Во всей красе, могуществе и величии.
Мы же – русские, оказавшиеся на югославской земле, – предвестники этого возрождения. Мы – прелюдия и начало великого возрождения Отечества. А тут какие-то ботинки, носки и прочая дребедень. Мелко! Стыдно!
Присматриваюсь к казакам, что составляют добрую половину нашего отряда. Сколько противоречивого, неожиданного, взаимоисключающего в их характерах и нравах. Дикость и бесстрашие, врожденные военные таланты и невежество, наивная доверчивость и высокомерное пренебрежение ко всем и вся, что не имеет отношения к казачеству. Все до единого, они твердо уверены, что казаки – это самостоятельная нация, чьи корни уходят на десятки, если не на сотни веков в историю. Прислушаться к обрывкам разговоров, что доносятся из угла, где у них образовалась своя станица, – можно почерпнуть много интересного. Оказывается, существовали казаки еще до того, как русские вообще появились, что Рим и многие другие европейские города основали именно казаки, что Трою осаждали опять-таки те же казаки. Разумеется, и перспектива казачьего возрождения этим горячим парням видится не иначе, как в создании своего казачьего независимого государства.
Подобные тезисы сидят в казачьих умах сверхпрочно. Никаких аргументов против они и слушать не хотят. Им и невдомек, что подобные теории очень на руку их закоренелым врагам – тем, кто мечом и огнем выполнял партийные директивы о «расказачивании», кто душил их дедов удавкой коллективизации, кто десятилетиями изощренно разрушал их культуру и жизненный уклад. Когда прояснятся головы этих ловких и смелых парней?
Группа «охотников» ходила в засаду. Ждали, по словам сербов, караван с оружием и снаряжением для мусульман. Просидели часа три в снегу, вернулись, так никого и не дождавшись. Если бы не мины, не вероятность напороться на снайпера или встречную засаду – это не боевая операция, а «мероприятие» в рамках военно-патриотической пионерско-показушной игры «Зарница». Кто-то из нас уже предположил, что подобным образом и пройдет весь срок нашего контракта («походили, посидели, вернулись»). С предположением можно бы было и согласиться, если бы не стояли перед глазами свежие сосновые кресты с русскими фамилиями на кладбище в Вышеграде.
В последнее время очень сблизился с Владимиром Р. Владимир – рослый сорокалетний здоровяк. Выпускник общевойскового училища. Служил в горно-егерских частях. Специализация в наше время очень редкая. Дослужился всего лишь до старшего лейтенанта. Из армии был уволен.
– За что? – не удержался я от лобового вопроса.
– Был у меня в роте фрукт один. Азербайджанец. Большая сволочь. Лень и подлость в нем превосходно уживались. Движок у новой бээмпэшки посадил. Нервы сдали, я ему в морду заехал. Не рассчитал, нос сломал. Тот заложил. Комиссия приехала. Меня и выперли…
Последние годы Владимир прожил в одной из донских станиц. Со второй женой (первая семья не сложилась). Занимался хозяйством. Выращивал скотину, птицу, разводил огород. Что привело его в добровольцы? Владимир искренен:
– Заработать хочу. По-человечески жить хочу. Хочу машину, шмотки хорошие хочу, обстановку. Я по гарнизонам десять лет на ящиках жил. Потому и с семьей ничего не вышло…
За внешней колючей жесткостью скрыта добрая душа. Видел, как с трогательной нежностью Владимир помогает не служившим в армии добровольцам управляться с амуницией и оружием. Запомнил, как тепло рассказывал он о том, как возился с новорожденной скотиной в своем хозяйстве.
Навыки и знания Владимира могли бы обеспечить ему в здешних условиях карьеру полевого командира. Но он вовсе не стремится в начальники, предпочитает оставаться в тени. Похоже, командирством еще со времен армейской службы он сыт по горло.
У Владимира поразительная способность, скорее даже талант – в любых условиях обеспечивать порядок и спокойствие. С ним, как ни с кем, уверенно чувствуешь себя в разведке и в рейдах.
Не писал больше недели. Не было возможности.
В среду к вечеру в казарму пришли сербские командиры. Объяснили: ночью – операция, штурм двух высот, без которых развитие наступления на Г. невозможно. Подчеркнули: операция займет максимум день, поэтому выход налегке – без палаток, без котелков, без продовольствия, без одеял, брать только оружие, патроны, гранаты.
Подобное предложение отряд принял без энтузиазма. Сербам напомнили о данных ими обещаниях обеспечить всех теплой одеждой и нормальной обувью. На стихийно возникшем вечеобразном митинге было решено единогласно: ни на какую операцию никому не идти до тех пор, пока должным образом не экипируют. На этом и порешили. Сербы ушли недовольными. Через час в казарму вошел наш командир Мишка Ц. Где он был, сказать трудно, но стоявшие с ним рядом чуяли запах ракии[1]. В путаной и сбивчивой речи он призвал всех пойти сербам навстречу и принять участие в операции.
Поворот «на сто восемьдесят» в поведении Мишки был расценен однозначно: налили ему сербы пару стаканов – вот он и запел по-другому. Впрочем, вслух подобных упреков Мишке никто не высказал. Каждый задумался. Каждый рассудил про себя приблизительно одинаково: первая серьезная операция, ответить сербам отказом – значит зарекомендовать себя в их глазах хлюпиками, попробуй потом отмойся, черт с ними, с этими резиновыми сапогами, с легкими летними куртками. Разумеется, когда сербские командиры зашли к нам в казарму во второй раз, убеждать и уговаривать им никого не пришлось.
Конец ознакомительного фрагмента.