Дневник архимандрита Антонина (Капустина). 1850. Архимандрит Антонин (Капустин). Дневник. Год 1850 (архимандрит Антонин Капустин, 2013)

<Январь>

Воскресение, 1 янв<аря>

Служили обедню и ездили в Лавру поздравлять Владыку{1} с Новым Годом. Обедали в трапезе и выполняли все, что было пренужно. Кажется, вечерком сидели у о. типографа, пока не пришло инспекторское повеление ехать нашему бродяжничеству домой, не томя лошадей. Дома приготовлял тетрадь для переписки «Круга»{2}.

Понедельник, 2 янв<аря>

Пересматривал и докончил Мытаря и Фарисея{3}. Теперь остается только сесть да переписывать. И я точно, сел и немилосердно томил свою руку: до того, что она стала неметь и судорожничать.

Пятница, 6 января.

На празднике{4} у нас служил Преосвященный викарий{5}. После обедни было обыкновенное освящение воды на Днепре, причем я не был. Что происходило в остаток дня не могу припомнить. Вероятно, я продолжал заниматься перепискою своего изделия.

Воскресение, 8 января

После обедни получил записку от о. Ивана{6}, приглашавшую меня к нему обедать, с намеком на некую новость. Обед был, но новости никакой не оказалось. Зато мы выкинули с о. Иваном потом немаловажную штуку. Ему какое-то заделье было съездить к Николаю Пустынному{7}, и он для компанства пригласил меня с собою. В три часа мы поехали и до 8-ми часов блудили{8}, пока нашли пустынного святителя. Сначала нас направили к старому попу, т. е. о. Исакию{9}, от него мы перешли к новому – о. Димитрию{10}, его зятю, безногому, а как вскоре оказалось, и безголовому. Сначала больной благоговел пред гостями, а потом, к концу вечера, до того вознесся над ними, что имел благодушие изречь оные приснопамятные слова: «Дураки вы все – ректора и инспектора!» Меня хозяин принимал за инспектора семинарии. После такого комплимента нам осталось только пожелать ему доброй ночи и лечь спать. На дворе был сильный мороз, и в хате так холодно, что руки мерзли. Кое-как, завернувшись в рясу, я заснул на лавке.

Понедельник, 9 янв<аря>

Встали на восходе солнышка. Ходили в церковь{11}, согрелись чаем и еще кое-чем и в крепкую стужу отправились в Киев. Прибыли в оный часу в 11-м. С час или более я отогревал руки, пока оне сделались способными держать перо и писать.

Воскресение, 15 января

Всю истекшую неделю переписывал свой «Круг». Сегодня после обедни мы получили приглашение быть на пироге у именинника{12}. О. ректор{13} отказался по болезни; о. инспектор{14} – по слабости; о. Даниил{15} – по убеждению, что будущему инспектору приличнее не являться без ректора. Между тем о. Иван, по примеру прошлого воскросенья, опять приглашает меня обедать к себе. Несмотря на все сие, близость наступающего цензурного истязания моей рукописи расположила меня быть у именинника. С о. Иоанникием{16} мы упешеходствовали и явились в самое то время, как флюгер Григория Никифоровича{17} великолепно прозвучал во уши всей почтенной публики, что ректор и инспектор выдумали себе болезнь, а прочие (мы недостойные) приплясываем оным… До того я возблагоговел пред хозяином – именинником, что вечерком послал ему великолепную гравюру Drei Männer zu Rütli{18} в подарок. Подымается Антонин на штуки…

Среда, 18 января

Представил при прошении в цензурный комитет свою рукопись, присовокупив, что остающиеся непереписанными проповеди будут в скорости представлены комитету, а оне, не только не переписаны, но еще и не сочинены… Становится занимательно! Что-то будет с моим предприятием?… Ну как кончится все ничем? Стыд и жаление о пропавшем напрасно жестоком труде.

С 19<-го> числа по 25-е продолжал сочинять остальные проповеди до Пасхи. Спасибо, братец{19} посоветовал издать пока первую часть проповедей, чтобы потом посмотреть, что с ними будет, и тогда уже подумать о второй – послепасхальной. До какой степени я истомил себя, свидетельством тому может служить то, что 21 числа я уже не мог писать правою рукою и хотел заменить ее левою, но не сумел сделать этого; весь следующий день должен был отдыхать, написавши строк десяток – в начало великосубботней проповеди. Вместе с телом истомилась и мысль. Великих усилий и напряженных соображений стоила проповедь на В<великий> Четверток. Приходили минуты, в которые я писал, не сознавая, что и к чему.

Понедельник, 23 числа

Неожиданно мы (монахи) получили от о. ректора приглашение на обед. Немало составлено было нами по этому поводу умозаключений предположительных. К большему соблазну известно стало, что вчера за обедней (я не служил или служил раннюю) о. Даниил показывал о. ректору какое-то письмо с особенною пассиею{20} и после того еще ниже кланялся ему после возгласов и в друтих случаях, где было нужно. Так мы и подумали (с о. Феофаном и Иоанникием), что верно о. ректору пришла весть о назначении его викарием на третью вакансию в г. Волчек{21}. Увы! все оказалось мечтою и сошлось на пустяк. О. ректор был некогда в этот день именинник и в этот же день подал прошение о монашестве. После разочарования с одной и разблажения с другой стороны, я, по обычаю, принялся за сочинение своего неумолимо-требовательного «Круга», но, кажется, мало имел сочувствия с ним, потому что почти все сочиненные 24 строчки впоследствии времени были зачеркнуты. Что ж делать? на то праздник!..

Четверток, 26 янв<аря>

Двум любезным именинницам по 1000 лет. Ради праздника начал с благословением Божиим читать обличительное богословие. Вот и все! Может быть, сегодня кончил и великосубботнюю проповедь. Комитет{22} поручил рукопись Ивану Михайловичу Скворцову{23}, который ничего с нею до сих пор не сделал. Отговаривается контрактовым недосугом… Жаль. Время спешит и не ждет нашего брата.

Пятница, 27 янв<аря>

Послал Ивану Матвеевичу{24}, ради его именинства просфору и братцево творение о душе моей, душе моей…{25} Что следовало за сим событием, не вем. Батюшка о. инспектор решительно требует, чтоб его уволили от инспекторства. Владыка с намерением проволакивает дело, чтобы дождаться о. Антония{26} (которого он гласно и прямо называет будущим ректором академии) и у него узнать, на что решиться. Сам Владыка расположен сделать инспектором о. Даниила. Все (о. Димитрий, о. Лаврентий{27}, о. Феофан) другие на это место рекомендуют меня. Но «у него нет характера!», говорит обо мне Владыка.

Ну!.. дожил Антонин! Скоро скажут, что у тебя нет и головы.

Февраль

Первое и главнейшее, что занимает в настоящее время весь мир, это выезд из Петербурга о. Антония. Чается вместе с этим нечто особенное, чрезвычайное, непредвидимое, неразгаданное. Самое лице о. Антония превращается в какой-то лучезарный миф, к которому устремились все телескопы умов и сердец киевских. Не меньше всех прочих занята грядущим событием академия. Уже некоторые из ее старцев ежедневно и многократно наведываются: не приехал ли о. ректор?

Четверток, 2 февр<аля>

Праздник. Служили и, вероятно, у о. ректора обедали. Вечером всеобщий звон (языков) разнес по Киеву весть о прибытии Петербургского. Итак – увы! мимолетный о. ректор семинарский, наш любезнейший батюшка о. Иван должен возвратиться на прежнее место в бурсу и ссадить (тоже любезнейшего) о. Дорофея{28} с смотрительского трона на табурет учительства! Оле чудесе! Sic transit gloria mundi!{29}

Пятница, 3 февр<аля>

Вся семинария являлась к новоприбывшему своему ректору, но успел предварить всех прочих наш авва…{30}

Контракты кончились, выманив, по обычаю, у меня рублей 30 серебром на картинки и друтие пустячные мелочи. Может быть, теперь пошевелится и моя рукопись…

Суббота, 4 февр<аля>

Ходили и мы с о. Иоанникием к о. Антонию. Новое светило ко мне стало полюсом, к о. Иоанникию умеренным поясом… Радуюсь и этому. На полюсе хоть холодно, зато здорово… В сей же день известно стало, что Владыка согласился уволить о. инспектора и на его место утверждает о. Даниила. В сей же день, может быть, я узнал, что Иван Михайлович затрудняется чтением моей рукописи и полагает между прочим, что автор их крепко хитрит…

Воскресение, 5 февр<аля>

До определения о. Даниила исправляющим инспекторскую должность, о. ректор поручает мне инспекторство… Много чести и милости! Опасаюсь, как бы своею «бесхарактерностью» в один час не наделать таких глупостей, которых не исправит характерность и в целый год… О. ректор! ускользнуло от тебя и третие архиерейское место! ускользнет и четвертое! кто не думает о другом, тот напрасно думает о себе…

Понедельник, 6 февр<аля>

Ночью скончался после долговременной болезни студент Феодор Кириллович Ботвиновский{31}. Успокой, Господи, душу его! Был хорошо приготовлен к смерти. Ныне же состоялось журнальное определение Правления о том, что вследствие резолюции Владыки о. архимандрит Феофан увольняется и его должность поручается о. Даниилу; о чем предписывается старшему (?!?) помощнику инспектора о. Антонину объявить студентам. Немедленно я объявил.

Вторник, 7 февраля

Думал было поздравить батюшку (κατ'έξωχήν){32} с днем Ангела, но сообразил, что должен быть при погребении усопшего. Обедни не служил. После отпевания провожал усопшего на Владимирское кладбище{33}, пропешествовав верст 6 или η. Похоронив его, закусили у о. Константина Алексеевича Троицкого{34} (брата Платону Алексеевичу){35} и возвратились восвояси.

Воскресенье, 12 февр<аля>{37}

«Не помолимся фарисейски братие!»{38} Алеше миленькому{39}, имениннику нынешнему, вечный покой и царство небесное! Вечером в комнатах о. ректора была ученая Конференция, предметом коей было: х. составление руководства к чтению Св. Писания, причем на мою долю досталось написать о книгах Соломоновых. 2. Рассмотрение синодального предложения о составлении полного круга проповедей на целый год для сельских священников. 3. Рассмотрение составленной священником Алексием Петровским{40} (ай да XI курс!) греческой хрестоматии для духовных училищ. О. новый инспектор предлагал между прочим на обсуждение общее щекотливейший пункт инспекторской должности – распоряжение классом в случае болезни какого-нибудь наставника. В минувшую среду или пятницу у него было столкновение по этому поводу с Иваном Петровичем{41}, заставившее наставников наших прозреть в простачке Даниле себе на уме сущаго о. Даниила… Это начало болезнем.

Не помню в какой день я узнал, что Иван Михайлович отказался цензуровать мои проповеди и передал их о. Антонию. Это на первый раз крепко меня огорчило. О, судьба, судьба! подумал я. Ты меня хочешь сделать совершенно восковым… Гнись и мнись и извивайся, кланяйся и ласкайся – забудь и думать о ропоте и неудовольствии! – Нечего делать! пошел к о. Антонию просить милости своему исчадию. Что ж? каково было мое изумление, когда я получил сведение, что уже четыре проповеди мои прочтены и могут быть хоть зараз печатаемы… И прочие все будут прочтены также вскорости. Вот как вдруг пошло дело! От Ивана Михайловича не дождаться бы верно и в полгода того, что сделал о. Антоний в неделю. Да притом и цензура теперь такая милостивая, что лучшей и требовать грешно. Итак – нет худа без добра!

Суббота, 18 февр<аля>

Получил первые две тетради своей рукописи с позволением печатать. Стало уже не только занимательно, но и тревожно. Как! ужо и печатать можно? Да это просто: не знать что делать! Как печатать? Где печатать? Когда печатать? На какой бумаге? В каком формате? каким шрифтом? Напасть да и только! А напастнее всего: где взять денег на напечатание? Просить у родителей?{42} У дяди?..{43} Занять у «Воскресного чтения»?{44} Украсть? Наковать самому?.. Ну, просто хоть с ума сходи! – Вечером б<атюшка> получил письмо от Пр<еосвященного> Иннокентия{45}.

Воскресение, 19 февр<аля>

Сыну лукавому ничто же есть благо!{46} Служил обедню и это чуть помню. Прочее же все предано забвению. Вечером, вероятно, ездили к о. наместнику за совещанием{47}. Сперва авва говорил батюшке: куда тебе ехать? больному? пускай вот едет Антонин! Потом, разговорившись порядком, уже посылал его в Рим, а мне говорил: ступай в Морею!{48} Это шуточное слово почему-то запало глубоко мне на сердце, и я не спал потом целую ночь, думая об Афинах, Палестине и всем Востоке…{49}

Понедельник, 20 ф<евраля>

Во время обедни мне пришла великолепная мысль уладить все дело единым махом… Что тут долго думать о изыскании средств печатания? Пойду к отцу моему ректору и реку: отче! несмь достоин нарещися богатым человеком. Сотвори мя, яко единого от наемник журнала твоего; т. е. попрошу о. ректора, нельзя ли будет поместить несколько проповедей моих в «Воскресное чтение» прежде, нежели они напечатаются отдельно и таким образом пособить мне в моем предприятии?..{50} Пошел и паче чаяния встретил совершенное его на то согласие. Потом чем занимался – не вем.

Вторник, 21 февр<аля>

Имел дело с Кочубеевским коммиссионером Метелицею на счет бумаги{51}. Виделся с Вальнером{52} и чуть-чуть не заключил с ним контракта о напечатании моего «Круга». После обеда ушел к наместнику Михайловскому{53} и умолил его благословить мое дело{54}. Спасибо ему, благословил охотно. После чего мы ездили к Гликсбергу{55} и заключили с Калиновским{56} условие, вследствие которого я послал к Вальнеру извинение (все это было вчера){57}.

Март

Среда, 1 число

Блины, блины и блины! Вот все, что можно сказать о каждом из сих дней. Ученье, разумеется, сегодня кончилось, и академия погрузилась в абсолют. Мы с батюшкой{58} постоянно толкуем о Риме и об Афинах, к чему отчасти примешиваются трактаты о неприязненных прежней инспекции отзывах и действиях нового инспектора и о кое чем прочем…

Четверток и пяток

Ни тот, ни друтой день не оставили по себе замечательных следов. Известное дело: маслянка! Довольно одного этого, чтобы не желать Дневнику сему ничего более в рекомендацию тому и другому дню.

Суббота, 4 марта

О. Ф<еофан> уехал за благословением к Владыке и батюшке. Сверх чаяния последний не советует ему ехать. Долго ждал я возврата его из Лавры. Он возвратился и стал писать ответное письмо в Питер. Истребовав от меня решительное да, он стал рекомендовать в Афины… Я изнемогал от треволнения душевного. Когда письмо было кончено, б<атюшка> настоял непременно, чтобы подписался и я. Я засвидетельствовал истину своего желания и предал судьбу свою воле Божией.

Воскресение, 6 марта

Целовник{59}. Служили обедню, после чего поехали на прощание с Владыкою. Слушали у него проповедь, закусили у него и простились с ним. Обедали в трапезе и к вечерне прибыли восвояси. С 8-ми по 11-ть часов сидели по обычаю у о. ректора и простились с ним, а потом и друг с другом. Господи! прости наше лицемерие!

Великий пост

Чистый понедельник, 6 ч<исло> Начали с помощию Божиею поститься, и я принялся за сочинение следующих проповедей «Круга», и именно Пасхальной. В четверток кончил ее. В пятницу писал уже проповедь на пассию второй недели. Хотели с б<атюшкой> ехать исповедаться в Лавру, но не нашлось для нас экипажа. Нов<ый> инспектор не пожелал взять из Лавры духовника и поручил исповедывать студентов о. Арсению. И все это делается потому, чтобы решительно истребить так называемую феофановщину!.. При таком инспекторе можно ли быть усердным мне – феофановскому помощнику?.. Уже одни дела певческие оттолкнули меня совершенно от о. Даниила! – Прости, Господи! Не в такое бы время заниматься подобными пересудами. В досаду вводит и типография{60}, доселе не напечатавшая ни одного листа моих проповедей, хотя обещание дано было печатать каждую неделю полтора листа и на крайность – лист.

Суббота, 11 марта

Намеревался служить раннюю обедню, но проспал (?) утреню. Что делать? Уж как пошло неладно, так не поправишь своей оплошности. Зато целый день и ночью очень долго писал проповедь. Так много зараз, кажется, еще никогда не писал.

Воскресение, 12 марта

Видел ночью, часу во 2-м или з-м чудный сон. Куда-то ехал или шел вместе с Петром{61} за город. Там неожиданно встретил меня о. Парфений{62} и, показывая особенным образом исписанный им лист бумаги, утверждал, что по силе писанного тут меня надобно постричь в схиму. Я принял это с великою горестию и неохотою и отказывался от того. Но он, немного думая, снял с себя клобук или куколь и надел на меня, прибавив: будь ты Пимен многоболезненный! Мне жаль стало прежнего имени и прежнего положения. Я горько заплакал, но потом скрепился сердцем и сказал сам себе: разве я не человек? – Когда так или иначе стал схимником, то так тому и быть, надобно и жить по-схимнически! О. Парфений собирался потом ехать назад в город вместе со мною для моего утешения и подкрепления, но я сказал: пойдем пешие, и он был рад этому. Потом его не стало, и я остался один. Меня опять взяло горе. Иду куда-то; смотрю: Петр мой лежит и спит, раскидавшись. Я хотел прикрыть его одеялом, но совесть сказала мне: теперь тебе – схимнику – уже неприлично заниматься этим. Затем сцена переменилась. Вижу: стою во множестве народа… Из города тянется длинная процессия монахов и послушников с зажженными свечами, и все, кажется, из здешнего монастыря. Они приближаются ко мне с тем, чтобы совершить мой постриг. Я стоял перед стеною, и передо мною была икона Василия Великаго. Дошедши до меня, процессия остановилась и о. Анастасий{63} спросил: чего ради пришел еси семо?

Услышав это, я припал к иконе Святителя и горько зарыдал. Что было дальше, уже не помню. Некоторым объяснением этого сна может быть то, что сегодня в Петербурге получено будет письмо с изъявленным мною желанием быть в Афинской миссии. День прошел без особенных приключений. Написал в проповедь мало.

Вторник, 14 марта

На часы с батюшкой поехали в Лавру и прямо спустились к ближним пещерам. Отстояв преждеосвященную обедню, тут, в алтаре, у престола исповедались. Потом зашли к батюшке о. Парфению. Когда я рассказал ему свой сон, он сказал: верно тебе Господь пошлет какой-нибудь подвиг на спасение души! – Вечером в тот же день я ходил к о. Антонию осведомиться о судьбе стихов своих, и он при мне же пропустил их к напечатанию{64}. Что за милый цензор! Целую ночь потом я кое-что исправлял в них.

Среда, 15 марта

Занимался тем же делом, или, вернее, оканчивал проповедь на пассию. Вечером Ф.В.Ч.{65} пригласил нас на музыкальный вечер к Ник. А. Р-у.{66} Сперва мы слышали квартет Гайдена, потом Шторха, потом еще кого-то и, в заключение всего, Бетховена. Последний заставил нас совершенно растеряться. Что за пречудная композиция! Отчета о слышанном не могу дать.

Четверток, 16 марта

К удивлению моему, во сне не увидел и не услышал ничего, а думал, что услышу по крайней мере гармонию сфер. О. Ф<еофан> видел во сне, что ему подавали прекрасный, золотоукрашенный бокал, но подаваемое досталось в руки не ему, а кому-то состоявшему вблизи него. Целый день я переписывал проповедь для завтрешней пассии. Разумеется, был и в классе{67}.

Пяток 17 марта

О. ректор потерял голос, а потому просил меня прочитать Евангелие на пассии, как имеющего проповедь говорить. Я предлагал эту честь о. Феофану. Но чуть тот отказался, о. Даниил взял ее себе, и очень кстати. У меня решительно не стало бы духа проговорить и половину проповеди. И то совершенно истомил себя и публику. Убедился-таки я, что длинная проповедь есть и безумие, и преступление… Дал бы Бог после этого и покаяться! – Неприятно мне было поручение писать проповедь на пассию, когда у меня и без того сидят на шее с десяток неготовых для второй части «Круга»… Теперь вижу, что и это худо не без добра. Так как теперь уже есть готовые на две пассии, то немного остается потрудиться, дописать остальные две проповеди пассионные и усолиднить таким образом еще несколько Круг свой…. У именинника несчастие.

Суббота, 18 число

Верно истомился классом или чем-нибудь занят был особенным, что в целый день и вечер написал только 18 строк об Иудином окаянстве. Погода стоит холодная и ни на что не похожая. Печатание мое идет премедленно: доселе отпечатан один только лист. В Воскресном чтении есть уже моя проповедь о Страшном Суде{68}.

Воскресение, 19 марта

По приглашении возлюбленного батюшки о. Ивана служил обедню в Никольской (или Ильинской) церкви{69} с о. Антонием. После обедни отпевали и хоронили усопшего брата Михаила. Мир душе его и вечная память! Верно, обед был с немалым утешением, потому что в архиве моем не значится, на сей день ни единой строки написанной в честь «Круга». Ночью давече видел письмо Преосвященного Иннокентия к батюшке о. Феофану. Памятны между прочим следующие слова: «Вам (о. Феофану) путь лежит в розах. Что ж касается до о. Антонина, то его путь лежит через терния. А именно, он назначается в Алеутскую миссию». Когда я, сетуя, рассказывал кому-то об этом известии, то в утешение мне говорили, «что ведь в Америке тоже есть много монастырей и еще более, чем в России. Есть также и Лавра».

Суббота, 25 марта

Все минувшие дни шли однообразно. Ходил в класс и писал «Круг». 22-го кончил об Иуде и начал об Иоанне. Вчера удалось написать только пять строк. 21-го во сне был в Далматове{70}, видел братца, одет был в светское платье, и притом дурно. Сегодня{71} был близко к о. Парфению, даже поднес ему три чашки чаю. Кроме того, ехал во Францию и переменил себе имя на какое-то жидовское, за что, по законам, следовало меня расстрелять 60-ю выстрелами. Однако ж, по предстательству посланника, выстрелы пущены были мимо меня. Служили обедню в академической церкви{72}. У о. ректора обедали. Погода немилосердно холодная. Ради сего и Владыка не служил у нас. О. Даниил гремел словесо…

Воскресение, 26 марта

Ходил на раннюю. В обед кончил последнюю из пассионных бесед. Теперь, кажется, уже весь «Круг» мой приведен к вожделенному концу. Думаю, что от радости учинил набег на михайловского калугера{73}. Впрочем, исторических известий на то не обретается.

Понедельник, 27 ч<исло>

Весь день этот безотдышно трудился над переписыванием вновь сочиненных дополнительных проповедей и опять крепко истомил руку. Когда-то кончу я свое дело и ублажу теперешнюю муку?..

Вторник, 28 <марта>

Спал тяжело и дурно, встал еще в большем неудовольствии. Пил чай кое-как, но вдруг все переменилось. О. Феофан пришел ко мне с письмом из Петербурга. Один из родственников его, медик, лечивший Преосвященного Иннокентия, получил поручение известить о. Феофана, что он назначен Св. Синодом в Рим к миссии, с жалованьем 1500 рублей серебром и что предварительно будет вызван в Петербург. В этом же письме по секрету писано было от имени Преосвященного Иннокентия, чтобы о. Феофан еще раз и решительнее поручился за качества той особы, которая изъявила желание быть в Афинах; потому что, прибавлено, от сей рекомендации будет зависеть ее назначение на избираемое ею место… Ну! Антонин! Итак, дело может выйти очень серьезное. И ты, действительно, можешь быть в Афинах!.. Ай! ай!

Четверток, 30 ч<исла>

Полетела желанная рекомендация!.. Будем теперь сидеть, да у моря погоды ждать.

Апрель

Суббота, 1 апреля

Ночью милый мой Алеша за что-то дал мне пощечину. Потом я прятался с кузовом краденых вещей (фруктов и преимущественно яблоков) от о. Даниила и, когда не видел надежды укрыться, рассыпал их, и они покатились все под гору. Наяву вышло иное. Пришлось мне напасть на о. Даниила. Он бедный вступил в жаркое дело с секретарем по поводу перемещения сего без ведома оного в корпус и вследствие сего необходимо происшедшей передвижки из N в N студентов. Кроме секретаря досталось тут на зубы и о. ректору… Ну-ка повозись вот с таким инспектором. Прежде казалось, что нет людей хуже и неблагоразумнее Феофана с Антонином. Потрика теперь кой-чего на кулак!

Воскресение, 2 апреля

Служили обедню с о. Феофаном. За чаем в первый раз новый инспектор побеседовал по-человечески с старым, о вчерашней же материи. В остальное время дня писал проповедь на Антипасху.

Понедельник, 3 апреля.

Типография просто режет меня, да и только! С половины марта держит рукопись стихов и доселе ничего не сделала. Пошел я, и где тристаты (sic!) злобы? посулил целковый и царство покорил! К четвергу непременно обещались напечатать. Продолжал писать проповедь.

Среда, 5 апреля

Любезнейшему братцу – имениннику многолетие. Надеялся, что к такому празднику типография порадует меня моей седмицей. Ничего не бывало! В виде некоего утешения были вечером поклоны{74}. Чтение жития Преподобной Марии напомнило мне что-то святое и чудное, виденное давече во сне, но чего теперь не припомню.

Четверток, 6 апреля

Был в классе. После обеда немного писнул для проповеди. Вечером, наконец, я узрел «Седмицу Страстей Христовых» и восчувствовал себя родителем. Первородная моя{75} такая чистенькая, беленькая, легонькая (?), пустенькая, что грешно было бы не улыбнуться, глядя на нее. Немедленно я послал экземпляр цензору и долго не спал потом. Ну, Антонин, попал в стихотворы! Как бы из стихотвора не попасть в смехотвора?..

Пятница, 7 апреля

Верный идее перворождающего молодого автора, взял под мышку несколько экземпляров книжицы и пошел к книгопродавцам. Должикова{76} не застал дома. С Стефаном Литовым{77} не сошелся. У Ив<ана> Литова{78} наконец попал в сети. Увлекшись желанием разделаться книгами за книги, я уступил ему за совершенный бесценок 500 экзэмпляров, набравши у него пустых и ненужных книг. Впрочем, в тот же час раскаялся и после обеда послал приказание выдать только 400 экземпляров. Перед вечерней имел свидание с Павл<ом> Петр<овичем> Должиковым – потому же делу. В пять часов принесли икону Божией Матери в большую церковь, послужили утреню, после коей я все-таки успел чиркнуть мало-нечто для «Круга».

Суббота, 8 число

Приготовлял к отсылке книжки. Служил обедню, у о. ректора обедал. Послал Петра на почту, который мучился там до всенощной вплоть и избавлен был от напастей уже геройским поступком Ивана.

Воскресение, 9 апр<еля>

Всю эту неделю главным образом занят был раздачею и рассылкою «Седмицы». Писал отчасти и проповеди для «Круга». Так, 11-го и 13-го числа значится, что писал слово на неделю расслабленного. В четверток и пятницу вечерами мы с б<атюшкой> и о. Нектарием слушали чтение любезнейшего графа Павла Евграфовича Комаровского из записок отца его о былом времени.

Суббота, 15 апр<еля>

Несколько лет сряду я служил в этот день в академической церкви по заведенному издревле обычаю. Новое начальство нынешнее не уважило древнего обычая, и обедню служили в большой церкви. Я было и готовился служить, да не нашлось места. В три часа, по обычаю, зазвонили на вербную церемонию. А между тем ко мне пришел гость решительно нечаянный, о. Пимен Троепольский{79}, переезжающий на смотрительство в Севск. В церемонии я не участвовал, и дома говорил проповедь одну из сущих в «Круге». Чай с о. Нектарием там у о. Даниила. Чему приписать это счастие – не знаю.

Воскресение, 16 апр<еля>

Служил утреню в большой церкви. Для освящения вербы по прошлогоднему примеру ходили кругом церкви. После обедни обедали у о. ректора. Петро мой собрался на праздник и никак не выедет ни вчера, ни сегодня. Напасть парню! Ходил в гости к михайловскому притворнику{80}. Погода стала тепла. Кое-где показалась зелень. Но судя по времен и, теперь надлежало бы уже быть весне в полном блеске. В Киеве теперь живет знаменитый А. Н. Муравьев{81}. Вчера он был на перенесении вербы и слушал мое словесо. Слышно, что он привез частицу мощей апостола Андрея для Андреевской церкви{82}.

Страждет, яко смертен и страстию смертное в нетление облачит благолепие. Един благословен отцев Бог и препрославлен{83}

Великий Понедельник, 17 <апреля>

А во сне душу занимает все та же суета. Вижу, приходит о. Нектарий{84} и приносит жалобу на Петра, что он ведет себя гордо и заносчиво. После служб писал для «Круга». В 6 часов вечера засели с батюшкой к грешному самовару и занимаемся себе тем да сем. В половине 8-го неожиданно является о. Нектарий и поздравляет меня с настоятельством при Афинской миссии. Какой-то секретарь синодский писал о. Антонию, что меня Св. Синод определяет на это место, причем, по заведенному правилу для всех отправляющихся в миссию иеромонахов, полагает дать мне кабинетный крест, а между тем спрашивает нашего Владыку, неблагоугодно ли будет ему представить меня в сан архимандрита… Ну… У меня не стало головы! Итак, я решительно буду на Востоке!! в Иерусалиме!! в Египте!! Ай! ай! Как бы не сойти с ума. Проводивши вестника, вел беседу с аввою Иоанникием и, как ни был встревожен, возвратившись восвояси, писнул строк 15 в свой бесконечный «Круг».

Вел<икий> Вторник, 18 апр<еля>

Хотел служить по сделанному вчера условию, но авва Даниил заставил меня снять епитрахиль, изрекши, что сегодня он служит. На часах я сообщил о. ректору весть о своем назначении. Он потрепал бороду и сказал: ну! а я хотел рекомендовать вас ректором куда-нибудь… Ха! ха! хотел?!

Вел<икая> Среда, 19 апр<еля>

Кажется, служил с о. ректором, либо с о. Феофаном. Потом ушел в Лавру на пещеры. Отстоял у батюшки всенощную, после которой и исповедался. Радуюсь, что выбросил из души два тяжелые греха… О, если бы к ним никогда более не простирать руки! Условился завтра служить обедню с батюшкой и о. Пименом. Но захотелось дать батюшке в подарок своих седмиц и сегодня я ночевать отправился домой.

Вел<икий> Четверток, 20 <апреля>

Встал в 4 часа. Как ни спешил на служение, но опоздал. Слушал в горе обедню и приобщился, не служа, с терзанием совести. У о. наместника хорошо соснул. Стоял на поздней обедне и смотрел на умовение ног{85}. Вечером дома был на «Стоянии» и читал одно из Евангелий{86}.

Вел<икий> Пяток, 21 ч<исла>

Был за часами. В 2 часа служил с братиями вечерню. Против обычая, проповедь говорил студент, и притом до выноса плащаницы, тотчас после Евангелия. Прочее все происходило, как обыкновенно бывало.

Вел<икая> Суббота 22 ч<исло>

Служили утреню. При обношении плащаницы чувствовался холод с ветром и дождем. Жаль, если и на завтра протянется такая же погода! Отдохнувши, суетился и пекся о мнозе ради завтрашнего праздника; после того была обедня глубоко умилительная. По окончанием ее с о. Иоанникием погрелись у самовара. Потом намеревались заснуть, но сего не случилось.

Пошел дождь, и погода стала необыкновенно тяжела и неприятна. Пообедавши мало мало, я кидался на различные предметы, чтоб чем-нибудь занять душу. Наконец, утомившись и отяжелевши, прилег на диван и встал, когда уже колокол возвестил христианскому люду о наступающем торжестве.

Снизшел еси в преисподняя земли и сокрушил еси вереи вечныя, содержащия связанныя, Христе, и тридневен яко от кита Иона, воскресл еси от гроба{87}

Воскресение 23 апр<еля>

Нанесло снегу на четверть… Так ознаменовала себя, одна из самых поздних, Пасха. Давай радоваться и той, какую Бог послал. Утреню служили с о. ректором, обедню с о. Даниилом. Евангелие читали только на еврейском, греческом и римском с присовокуплением, разумеется, и славянскаго. Я не читал. Таково было желание нового о. инспектора. Обедню кончили в 8 часов. Первостоятель пригласил нас и на чашку чаю. Мы нашли ее у о. Иоанникия. Ездили обычным образом в Лавру, где я пробыл и вечерню, слушания ради словес о. Нектария. Кончив все, на досуге спешу похристосоваться со всеми любимыми и знаемыми.

Светлый понед<ельник>, 24 апреля

Перед обедней хотели ехать к викарию, но возвратились, узнавши, что он уже служит. После обедни обедали у о. ректора, где немало внимание наше привлекал к себе сахарный бараник, великолепно приготовленный. Уединившись, я писал слово на день преподобнаго Феодосия. Вечером на всенощной вдруг явился у нас Владыка с визитом. Еще идя в комнаты о. ректора, он заговорил со мною (слышно было, что он очень осердился на мое самоволие). Сидя у о. ректора, он все занят был моим делом и называя желание мое искушением, желал, чтобы я согласился с ним в этом. Я сказал: будущее скажет, что оно такое. По отбытии Владыки, мы с Иваном Михайловичем{88} пили у о. ректора чай. Дома я продолжал писать свое дело.

Светл<ый> вторник, 25 <апреля>

После ранней обедни пошли с аввою Оникою{89} визитствовать всю нашу знать и знаемь. Были прежде всего у о. Антония, потом, прошедши через Генварь, добрались до о. Нектария. Отсюда, укравшись, явились кийждо во своей хате. Обедали с гостем о. Пименом, с которым и еще потом посидели трохи немало. Вечером вечерня с утренею и затем самовар, якоже обычно есть быти.

Светл<ая> среда, 26 ч<исла>

Ходили с визитами по наставникам. В сем прошла половина дня. Что происходило в другую половину, о том не легко припомнить, спустивши столько дней (а сколько?) Ну! положивши, что сегодня сидели в гостях у Егора Семеновича{90}, да тем и покончим дело.

Светл<ый>четверток, 27 <апреля>

Кажется, сегодня ездили с о. Нектарием к графу с визитом, оттуда заехали к михайловскому ущельнику, а отсюда, кто куда попал. Впрочем, я отстоял здесь и вечерню с всенощной. Дома докончил слово на 3-е мая.

Светл<ый> пяток, 28 <апреля>

Ходил к ранней обедне; потом ревностно переписывал проповедь до самой вечерни вплоть. Вечерню со всенощною служили с нарочитым торжеством. После службы сидели у о. Иоанникия. Там я получил и проповедь, прошедшую невредимо сквозе цензурное горнило. Завтра чуть свет иду с оною в Лавру и служу раннюю обедню с батюшкой на пещерах, потому что, может быть, мы скоро с ним уже и выедем на тот свет.

Св<етлая> суббота, 29 апр<еля>

Спешил, как бы не опоздать, и рад был немало, встретившись с батюшкой как раз при выходе его от о. наместника. Но, увы! он шел совсем не служить, а прогуливаться в саду митрополичьем. Неудачны все мои попытки служить на пещерах{91}. Верно грехов у меня более, нежели сколько могут стерпеть преподобные отцы. Были на средне-ранней обедне. Потом пили чай и отдыхали. В конце ранней обедни беседовали с графом, его женою и ее материю, по фамилии Галаган, а по имени Екатериною Васильевною{92}, женщиною примерного ума и благочестия. Всем им подарил я по небольшой финифтяной иконочке. Ловил Владыку, чтобы протерзать слух его проповедью, но удалось это уже только после всенощной. Старец начинает принимать меня холодно, говорит ко мне: вы. Однако ж, после чтения проповеди, заговорил опять: ты. Кстати на стене кабинета я увидел картинку Голосиева{93} моей работы. Мне стало жаль, что я расстаюсь с Владыкою, столько, бывало, милостивым и внимательным ко мне. Что ж? я не виноват в том. Возвратившись домой, сидел около самовара с б<атюшкой>.

Антипасха, 30 апр<еля>

Был на ранней обедне ради имеющих быть проводин графа. Однако ж проводимый не скоро явился. Я уже успел и пообедать. На память маленькому графу Евграфу{94} я подарил чернильного амура. С сожалением немалым расстался с любезнейшим Павлом Евграфовичем и, расставшись, еще ходил в бурсу и трубою провожал его по разливам Днепра, пока не потерял из глаз. Если б таких людей побольше было на свете!.. Отправил слово на 3-е мая к о. ректору с просьбою поместить его в «Воскресном чтении». Задумав дополнить «Круг» еще проповедию на Лазареву субботу, начал писать ее после всенощной.

Май

Понедельник, 1 мая

По приглашению именинника, мы с о. Иоанникием в 5 часов взяли костыли в руки и в 8-м пришли в Феофанию, где, сверх чаяния, не нашли еще никого, исключая ребят, Константина и Осипа{95}, из коих первый, от нечего делать посвятил себя в стихарь. Через полчаса послышался стук экипажа, и я ударил в колокол чести ради велепреподобного именинника. За обеднею я пел, а о. Иоанникий дополнял мое пение воображением. После молебна и панихиды по братии, пили чай и обедали. С нами был и Николай Константинович{96}. Потом прохаживались по горам и удольям. За сим следовали чай с быком и т<ому> под. Выехали восвояси уже по закате солнца, и дорогою еще не раз покланялись Апису{97}. День очень приятный. А Петро таки не явился к сроку.

Вторник, 2 мая

Бык мычал в голове целую ночь и целое утро. От ранней до всенощной и от всонощной до 12-ти часов ночи писал проповедь на Лазаря.

Среда, 3 мая

Служил раннюю обедню. Тщетно прождав инспекторского экипажа, на биржевом уехали с о. Аникою{98} в Лавру. По пути я взял из типографии проповедь{99}. Поспели еще вовремя. Пели Херувимскую. В свое время проголосил проповедь, выходил на молебен, у Владыки закусывал и в трапезе обедал. Назад с тем же аввою возвратились пешие. Напрасно еще целый день ждал негодного парня. Уж начал думать: не случилось ли чего?

Четверток, 4 м<ая>

Кончил к совершенному удовольствию последнюю проповедь первой части «Круга». Кстати, приехал и Петро с своей матерью. Давай же мы совещаться о том, как поступить. От П<етра>, как от рыбы ничего не допытаешься, а матушка только охает да плачет. Ну, так Бог с вами! Что мне вас насильно брать на шею себе. Хоть и тяжеловато ехать одному, зато для души легче.

Пятница, 5 ч<исла> м<ая>

Полагаю, что занят был перепискою Душеполезной Четыредесятницы. Петро с материю продолжают вздыхать… Бедное положение матери! Одна дочь убежала и живет теперь на Кавказе. Другой сын вздумал ехать за границу. Третье дитя не подает особенной надежды… Жаль, а потому предоставляю действовать по совершенной свободе. Неприятно только то, что питомец мой, на которого столько расточено сил моих, душевных и телесных, не высказывает при этом ни малейшей черты привязанности ко мне…

Суббота, 6 мая

Класс препятствует поздравить именинника. Пусть он живет, пока вырастут новые зубы!.. После обеда мать Петрова собралась домой, и, когда я просил дать решительный ответ, молчание сына и холодность сына показали мне, что между ими и мною дело кончено. На этом я и простился со старушкою, пожелав ей много лет жить и радоваться о своих детях. Сам лег спать. Перед всенощною они опять явились, и Петр желал докончить дело, хотя я уже кончил прежде. Тут я уже сказал ему, что после того, как он не высказал передо мною желания быть при мне, то теперь, хотя бы и просил о том, я не возьму его с собою. Это его опечалило, и он стал просить. Мне, разумеется, жаль было расстаться с ним, и я рад был его просьбе, хотя уже и не совершенно свободной и вседушевной. Я еще раз выставил ему на вид все, что связывается предвидимого и непредвиденного с его решимостью ехать со мною, и сказал решительно, что не иначе возьму с собою его, как если он признает себя моим сыном и отдастся в совершенную мою волю. Все это он повторил слово в слово и со слезами поклонился мне в ноги. Я его благословил, обнял и поцеловал как сына. Мать смотрела на все это и плакала. Так, к общему всех нас успокоению, кончилось это немалотревожное дело! Я, признаюсь, не ожидал встретить тут даже и самого малого затруднения. Издавна знал, что Петр готов был ехать куда бы то ни было при первом случае, и, сколько раз я ни вызывал стороною на новую поверку его образ мыслей об этом, всегда он был себе верен. Даже еще не так давно, когда он узнал, что о. Феофану вышло утверждение ехать в Рим, то говорил: «если б мне пришлось куда-нибудь (хотелось сказать: туда же) поехать?..» Что ж? сказал я. Вот просись и поезжай с батюшкой! – «Э?.. если б вы поехали… Попроситесь, чтоб и вас туда же назначили». – А ты поехал бы со мною? – «Хоть сей час!» – А учиться? – «Учиться везде можно!» Надобно было мне тогда прибавить: а матушка? Но знаю, что бы он сказал на это. – Ну, как бы то ни было, теперь он мой и мой совершенно! И как мы жили вместе и служили один другому, так (если Бог благословит) и в Греции будем жить друг для друга. Отрадное и утешительное представление для меня, странника! Простившись с матушкою до времени, ушел на всенощную. Вечером еще много много говорил с Петром. Но негодный в результат всего сказал мне: «какие вы чудные!» – Ну!?!?!

Воскресение, 7 мая

Служил, вероятно, раннюю обедню. Прочих обстоятельств дня не могу припомнить. Вечером, конечно, была всенощная и правилась в академической церкви. Предполагали, что Владыка будет завтра служить, но оказалось, что обойдемся и без него. Только бедного Василия Ив<ановича> Трейерова{100} о. ректор истревожил напрасно проповедию.

Понедельник, 8 ч<исло>

Служили обедню с своим настоятелем, у которого потом закусывали, а кой кто и обедал. Вечером опять всенощная.

Вторник, 9 мая

Перед обедней получили известие о том, что Владыка получил Владимира 1-ю степень и желает принять поздравление от академии в Никольском монастыре. Мы и без того приглашены туда на обед. К концу тамошней обедни мы действительно собрались по назначению и поздравили старца Божия с радостью, которой ему еще недоставало. Он был весел и за столом изъявил некое удивление, что получить награду и отпраздновать ему пришлось в монастыре о. Антония{101}. Услужливый Петр Павлович{102} досказал пророчество… Пошлая комедия! – Жаль Преосвященного викария! Заметно, он был не весел.

15-го числа ездил с о. Нектарием в Феофанию.

Среда, 17 мая

Преполовение Пятидесятницы. У нас, не весть чего ради, сегодня не учатся. Ходил на позднюю обедню. У Льва святил воду Преосвященный викарий. Больше не знаю, что записать.

Пятница 19 ч<исло>

После обеда явился с палицею чернец михайловский и стащил меня с постели. Разбой, да и только. Только что мы кончил и с ним по чаю, неожидан но позвали ко всенощной. Долго искали мы, что за праздник завтра и недоискавшись, пошли в Михайловский. Там узнали, что завтра тезоименитство в<еликого> князя Алексия Александровича{103}. Немедля я возвратился восвояси.

Суббота, 20 мая

Был в классе. На всенощную ходил в семинарскую церковь слушать пасхальный канон, особенного напева. Напев этот – тот самый, который я слышал назад тому 19 лет в Перми{104}. Необыкновенно нежный и гармонический, он мне невольно напомнил старое время молодости, и я умилился. После службы заходил к о. Нектарию на чай.

Воскресение, 21 мая

Был на поздней обедне. Выходил на молебен. Вот и все мои нынешние дела. С Данилою{105} передал о. Феодору Борщаговскому{106} желание служить в его церкви во вторник. На Софийский собор{107} сегодня поднимали, вновь через огонь вызолоченные, кресты.

Понедельник, 22 <мая>

Непосредственно после заутрени пошел в Лавру. Погода была великолепная. Утро превосходное. В саду несказанно любовался красотами расцветающей природы и положил твердую мысль при досуге афинском писать: разговоры о жизни человеческой. В Лавре отстоял беззвонную, у о. Поликарпа{108} пил чай и поучался многому кое-чему об Афинах. На обратном пути, вероятно, заходил в Михайловский и советовался на счет завтрешней поездки.

Вторник, 23 <мая>

После заутрени собирался с припасами и часов в 7-м явился к о. Макарию{109}. С ним уехали в Борщаговку{110}. На сей раз я нашел все приготовленным по своему желанию. Отслужил обедню и панихиду о миленьком дружке{111}. К сожалению, обедню служил нехорошо, по непривычке, без диакона не раз ошибался, не умея поставить дискоса на голову перед великим выходом, оплошал и уронил пол-агнца на пол и т<ак> далее… Кончив служение, с аввою и о. Феодором{112} пили чай и обедали. Потом до самого вечера катались с чернецом на лодке по пруду. Пили чай и веселехонько отправились восвояси, по закате солнца. Возвратившись домой, я узнал, что без меня приезжали ко мне в гости отцы миссионеры лаврские, Амвросий и Поликарп. Жаль!

Среда, 24 мая

О. Симеону{113} приснопамятному на именины великое многолетие! Собрал все отпечатанные листы своего «Круга» и отправил их к цензору вместе с рукописью. Набирается уже последняя проповедь. Скоро наступит торжество, паче всякаго доселе бывшего.

Четверток, 25 м<ая>

Ради близящегося экзамена, в классе стал продолжать чтение герменевтики по старым лекциям, кое-как, с грехом пополам. Признаюсь, так наскучила герменевтика, что я невольно радуюсь за свое афинство, избавляющее меня от подобных химер…

Суббота, 27 мая

Ждут вел<икого> князя Костантина Николаевича{114}. Некоторые говорят даже, что он уже приехал. На всенощную ходил в крестовую церковь Михайловскую{115} слушать канон того же вышесказанного напева. Прелесть, да и только. Приглашал с собою идти Петра, но он сказал, что придет после, а теперь ему нужно еще идти купаться… А??! примем к сведению…

Воскресение, 28 мая

И сегодня «сын» мой выкинул такую же штуку. Под различными предлогами отговорился идти со мною в Лавру, чтобы идти немного спустя с тем, с кем нужно… Нехай и так! Что сеешь, то и пожнешь!.. В Лавре я нашел, что Владыка с шести часов в церкви сидит совсем одетый и ждет великого князя, чтоб начать обедню. Но князь не явился ни в 7, ни в 8, ни в 9, ни в 10 часов. В 11, не дождавшись его, начали служить. По окончании службы Владыка еще остался ждать в церкви. Я от утомления пошел до хаты, но чуть лишь сел на стул, раздался звон во вся, и народ зашумел. Все двинулось к Св<ятым> вратам. Долго там стояли, наконец хоругви двинулись назад, и мы увидели в<еликого> князя. Сверх чаяния он явился пред нами тощим и худым, а вдобавок всего с черкесскою шапкою. После литии он поклонился святыне большой церкви, потом заходил к Преосвященному митрополиту и минут через 5 вышел от него и, сопровождаемый духовенством (без митрополита, однако ж) и бесчисленным народом, обратно вышел из Лавры и поехал в Софийский и Михайловский. После обеда в трапезе, с о. ректором выехал домой. Что было за сим, не вем.

Понедельник, 29 мая

Сегодня великий князь делает смотр и закладывает новый бастион крепости{116}. Мой Петро, разумеется, находится при нем. В семинарии ради гостя закрыто учение. Мы учимся, несмотря ни на что. Макар суетится, не зная, как выполнить поручение своего настоятеля, – отыскать чичероне для одного из адъютантов в<еликого> князя. Старцы Иоанникий и Иануарий{117} пешеходствовали до внутрь самых пещер видети царственного гостя. Один Семен{118} устоял против общего влечения.

Вторник, 30 мая

Занимался некиими делами, а какими, примерно сказать – не знаю. Бросив их, ушел в Михайловский монастырь на акафист.

После оного и обедни пил еще раз чай у наместника, где при этом были еще две дамы, и из них одна – названная Преосвященным Иеремиею{119} Благочинною Михайловского монастыря, ради жительства ее, прямо монастыря, – сказалась довольно сведущею даже и о моей недостойности. Приходил также один иеромонах смоленский, проживший 6 лет на Афоне. Кажется, к обеду я возвратился восвояси… Неправда. Остался тут и простоял всенощную ради Пасхальнаго канона.

Среда, 31 мая

Отдание ПАСХИ. У нас опять нет учения. Авва Иоанникий служил раннюю обедню, на коей и я был и в коей в последний раз слышал в России Святую песнь Воскресения Христова. Вечером был на всенощной. Сегодня последовало вожделенное окончание печатания 1-й части моего «Круга», как значится о том на заглавном листе оного.

Июнь

Четверток, 1 ч<исло>

О. ректор служил где-то на празднике, вероятно во Флоровском{120}. Вследствие сего я служил раннюю обедню, в начале которой зело посрамился, позабыв сделать предначертательное молитвословие, хотя всего более думал о нем. Горе моей рассеянности! – Вот и лето настало, а дела моего все нет! А я было думал прежде, что уеду от экзамена… О. Иоанникий прорицает даже, что я выеду не ранее, как в сентябре или, по крайней мере, уже в августе. Ну! уж на это я не согласен! Вообще будущность рисуется великолепно. Москва… Питер… Одесса…

Пятница, 2 июня

Полагаю, что существовал и в эту пятницу, как было в предшествовавшие ей. Равно не припомню ничего из целого дня.

Суббота, 3 июня

Утром стало известно, что о. Даниил утвержден инспектором академии. Вчера получено об этом по бумаге в Правлении нашем и у Владыки. После класса и обеда мало-несколько чем-то занялся. Потом – часа в три, пошел с Петром в Феофанию, которой и достигли благополучно часов в 6-ть. Сверх чаяния, пустынника тамошнего{121} не застали дома. Едва так захватили деда{122}. За батюшкой нарочно приезжали из Голосиева, чтоб он служил там завтра. Вот мы и остались вдвоем домовничать, на память былым временам. После чаю скоро и заснули.

Воскресение, 4 июня

Во сне меня куда-то позвали в чужой дом. Дом превратился в баню. Я разделся в передней комнате. Прошедши в другую, я узнал, что меня будут бить палками по распоряжению, как будто чьему-то, незаконному и тайному. Экзекутором – наш банщик Семен. Я с горем и отчаянием приготовился терпеть и думал: столько раз Бог миловал меня, ужели теперь он не избавит меня от напасти?… Между тем вместо того, чтоб бить, Семен стал мазать мне спину смолою – то, что должно следовать за биением уже. Засим я вышел в переднюю и нашел, что там уже лежат действительно избитые какие-то два профессора семинарские, из коих один как будто Оглоблин{123}. Они горько жалуются на своевольное беззаконное дело с ними. Я спрашивал Семена: как и кто и по чьему приказанию привел меня сюда? Он долго отнекивался, наконец сказал: это велел сделать профессор, кажется, Соловьев{124} (забыл уже теперь фамилию), но не столько он, сколько жена его. Я крепко озлобился и непременно хотел жаловаться митрополиту. Вместе с избитыми начал писать жалобу, но только что начал, как и позабыл, о чем и что писать. Идучи домой мимо дома о. Антония я подумал: зайду и обругаю его на чем свет стоит. Как он смеет так самовольничать? Поравнявшись с книжною лавкою Лаврскою, я нашел себя перед отпертыми дверями церкви. Служилась обедня. Диакон Антоний{125} на амвоне читает Евангелие. Подумал я: долго ждать, пока кончится обедня… да притом же о. Антоний может сказать, что он не причиною случившемуся со мною… Наконец что ж? ведь случившагося не переменишь уже, а вдобавок всего меня и не били… Ну его! Так подумал я и пошел себе в Братство…{126}

Вставши, напились с парнем чаю и занялись он – уроком, я – чтением истории Русской Церкви. Вскоре приехал батюшка о. Феофан и поразил меня следующею новостию: Владыка получил уже и обо мне указ, такой же, какой некогда об о. Феофане, с тем только различием, что меня не вызовут в Петербург. Сразу и неприятность! Но это еще ничто. Владыка чрезвычайно сердит теперь на обоих нас и вместе с батюшкою о. Парфением бранят нас всячески. Долго вчера объявлял о. Феофан Владыке дела наши и кое-как развел гнев его. Чего он бежит, – говорил старец обо мне, – он обиделся, что я не сделал его инспектором, но какже мне было обойти Даниила? Ведь это нельзя! Я его хотел рекомендовать в ректора куда-нибудь в семинарию. Уж в ректора академии я его не мог прочить. Я не отнимаю у него достоинств, но…» и т. далее. Спасибо за это, старцу Божию, но… После обеда прибыл Данило{127} и привез батюшке письмо из Питера, коим извещалось, что в Риме есть уже диакон с полным клиром и певчими, и что следовательно остается батюшке только, не заботясь ни о чем, собираться в дорогу и ехать. Отправив Петра с Данилою, я остался ночевать и нескоро заснул, тревожимый миллионом мыслей.

Понедельник, 5 июня

В 5 часов уже шумел самовар. В 6-ть мы с батюшкой и дедом пошли по направлению к Киеву. В Голосиевском лесу{128} расстались, и я полетел, сколько позволяло бескрылие, восвояси. Зашел по дороге к авве михайловскому и известил его о своем деле. В 9-ть часов был уже дома и еще раз засел к самовару о. Иоанникия. Потом писал в Петербург к Димитрию Васильевичу Поленову{129}, причем препроводил и рекомендательную обо мне к нему цидулку добрейшего Феодора Васильевича{130}. Вечером немножко проехались с о. Нектарием и заехали купаться. Встретили шестиконного архимандрита{131} на крыльце, сидящим с Иваном Андреевичем{132} и утешающим сего последнего в его напастях. Искупавшись, засели за стол и давай желать екатеринославскому ректору{133} безмерное число всевозможных благ. Так как было уже поздно, когда мы перестали желать, и монастырь Братский обретен был нами на запоре, то мы и пустились искать ночлега в семинарии, врата которой, для всех других запертые, пред инспектором оной всегда долгом и честью и удовольствием считают явиться нараспашку.

Вторник, 6 июня

Вставши, напились чаю, хотя это составляло для меня немаловажную задачу. Всегда, когда мне случится поужинать, я мучусь на следующее утро от тяжести в желудке. Когда семинария уселась за парту, я отправился домой, где все нашел благополучно. Вечером ходил в Лавру и упросил о. типографа переплесть экземпляров 20 книги моей в сафьян. Не обретши в доме о. наместника, у шадринскаго экс-протопопа{134} пил чай и, покончив сие, отправился восвояси.

Среда, 7 июня

Отправил с Семеном кипу тетрадей к о. типографу для переплета.

Четверток, 8 июня

В классе читал о пантеизме. Увы! скоро кончится мое любезное профессорство. Вот этого одного только заставит пожалеть меня мое великолепное афинство. К обеду пришел стародавний Иов{135} с своими тремя зубами. Он думал, что я уже скоро выезжаю и принес мне на прощанье сердоликовую печатку. О, Сибирь любезная! Вижу тебя всегда верною себе! Без гостинца и без подарка мы шагу не ступим. Сидели со старцем почти весь день и проводил его на Александровский взвоз{136}. Получил от цензора книгу с апробацией.

Пятница, 9 июня

Помню только одно: после вечерни панихиду по всех, сущих в монастырском синодике. Кажется, нынешним вечером я узрел произшедшим на сей свет и второе мое чадо{137}. Впрочем, на это нет прямых и точных свидетельств в истории.

Суббота, 10 июня

Был в последний раз в классе. Кончил лекции о безверии разбором пантеизма. Господи! поддержи в питомцах мудрости дух ведения и благочестия! Дай им наставление высшее, которое бы довершило и облагоплодило мое скудное начинание! Не без чувства скорби расстался я со студентами. Что делать! пора начать самому учиться!

Вечером была всенощная, во время которой мы условились было с батюшкой о. Ф<еофаном> купаться, но потом он струсил, и я ходил один. Сегодня получил письмо из Батурины{138}.

Воскресение, 11 июня

СОШЕСТВИЕ СВ<ЯТОГО> ДУХА. Обедня началась в половине 10-го, а я расчитывал, что начнется, как бывало, в 10-ть, а потому не успел даже молитв вычитать порядком. В половине первого кончилось служение и мы пошли к настоятелю на закуску и обед. За всем сим я лег спать и спал вплоть до всенощной, которую правили также в большой церкви, по причине перестройки теплой церкви{139}.

Понедельник, 12 июня

Служили обедню и потом по-вчерашнему закусывали и обедали. Думаю, что <по> примеру вчерашнему же, я спал до вечерни. Сегодня можно с несомненною уверенностью сказать, что я держал в своих объятиях мое новое детище, нареченное Кругом подвижных праздников Церкви. Оно так полновесно и благообразно, что не стыдно родительскими очесами воззреть на него. Дай Бог ему расти и укрепляться. Не знаю, скоро ли на него наденет цензор – крест с белою рубашкою. Сидел мало-немного с батюшкой о. Феофаном, который завтра опять уезжает в свою любезную Феофанию. Сегодня меня спрашивали два священника, один из Херсонской епархии, по фамилии Зёров, – товарищ мне по Екатеринославской семинарии{140}, другой – какой-то московский с письмом от Матфия Ивановича{141}. Петру досталась alapa{142}.

Вторник, 13 июня

Отправил братцу три экземпляра «Круга». После обеда рисовал вид своей хаты. Когда я спал (?), приходил опять Зёров. Послал о. Нектарию книжку и приглашал его в баню. Но оный в таковую не явился, а потому я пошел один. Пришед домой, нашел московского гостя у себя, о. диакона Сергия Михайловича Ефимовского{143}, человека очень образованного и еще очень молодого, но, к сожалению, уже вдовца. Путешествует по России для обозрения монастырей и изучения жизни монашеской. Мы с ним проговорили за полночь.

Среда, 14 июня

После заутрени гость отправился в дальнейший путь. Я дал ему свой «Круг». Сколько оставалось праздного времени до вечера, все я употребил на рисование. Вечерком поехали с о. Нектарием прокатиться и заехали прямо в Лавру к о. типографу. Не нашед его, перебрались к о. Амвросию и сидели здесь часу до 12-го!! Тут был и типограф. Смотрели в телескоп на небеса, а также и в другия места лупили очеса. Принесены книги, следующие в Цензурный комитет{144}, и выдан билет на выпуск их.

Четверток, 15 ч<исло>

Дядюшке имениннику εις πολλά έτη!{145} После обеда, как с неба пал, явился Макар. Проводивши его в баню, я продолжал рисовать хату. Потом с оным пили чай, после чего я проводил его на полгоры Вздыхальницы{146}. Пришед домой, нашел другого гостя, о. Нектария, который с первым словом и давай превозносить мое творение. Ходили потом купаться. Назад шли и все он бил в одно да в одно! Ну вот, Антонин, имей теперь мужество не прилагать сердца ни к доброму, ни к худому отзыву о твоей голове!

Пятница, 16 ч<исло>

По заключенному вчера условию, поехали с наместником золотоверхим{147} в Феофанию. Чуть прибыли туда, за нами следом пожаловал о. ректор Димитрий{148}. Итак, гостей собралось довольно. После кофе мы с о. ректором и о. Макарием{149} пошли обходом по лесам. Возвратившись, пообедали, и вслед затем большой Димитрий с маленьким (Вас<илиевичем> Поспеховым){150} уехали. Остались мы, трое лысых. Немножко вздремнули, кой-какими пустяками позанялись. Между прочим вздумали поворожить псалтирью. И вот первому Макару выпали из молитвы по 10-й кафизме слова: «в тимении сластей валяяйся, омрачився бо помышлением от младенчества…» Потом батюшке вот сей стих, кажется, из 93 псалма «и бысть мне Господь в прибежище, и Бог мой в помощь упования моего». Или другой, такого же содержания. Наконец, мне выпало следующее из псалма 86: «преславная глаголашася о тебе, граде Божий».{151} Пили, между разговорами, пиво и чай с уксусом… Часов в 6-ть пошли пешие по Голосиевской дороге. Там простились с батюшкой и покатились себе веселехонько. Заезжали в Лавру, к о. типографу, за книжками, но ни книжек, ни типографа, не нашли дома. Достигши своей хаты, я 1. нашел прибывшими из переплета от Черненки{152} 20 книжек своего мастерства, но важнее и преважнее всего 2. что от г. губернатора приходил с пакетом на мое имя солдат, но, не застав меня, обещался прийти завтра утром. Ну! у меня решительно не стало головы! Спал ли я ночью или нет – при таком состоянии шеи (потому что головы, как выше сказано, не стало) определить нельзя. Зато уж, конечно, не проспал заутрени.

Суббота, 17 июня

Часов в 6 явился действительно солдат и принес мне пакет из канцелярии г. губернатора. Распечатав его, я нашел другой пакет, адресованный на имя «Настоятеля церкви Российско-Императорской Миссии в Греции» иеромонаха Антонина. В сем пакете было письмо ко мне, извещавшее меня о моем назначении на новое место служения и о том, что я от г. губернатора здешнего получу паспорт, прогоны на три лошади до Одессы и, сверх того 400 червонцев на обзаведение. В пакете еще было два меньших пакета, из коих один я должен отдать Одесскому Градоначальнику, другой Константинопольскому Посланнику. Под письмом подписался Дашков{153}. Ну! поедем, Антонин, куда тебя Бог зовет! Ходил с подарком к о. Антонию, моему милостивому цензору. Он говорил, что цену книге можно назначить 1 рубль и теперь же послать петербургским книгопродавцам несколько экземпляров на комиссию, с уступкою 20 процентов с рубля. Я полагал назначить цену в 125 копеек. Условились пустить по 120 коп. Что ж касается до книгопродавцев, то я на этот счет обещался подумать. Подумать же нужно потому, что братец уже говорил прислать к нему для продажи 300 экземпляров. Ходил к нашему о. ректору с подобным же подарком, но он ездил к Преосвященному викарию, а потом готовился к служению. А потому, не замедляя долго, мы с о. Иоанникием взяли да и пошли в Лавру. Я думал, что успею поднесть Владыке книжку, но о. типограф сказал: разве к вечеру будут готовы книги, и только не больше 3-х или 4-х. Вот тебе раз! Спасибо о. Нектарию, взялся подвезть нас на своем экипаже. Заехали в лавку Ивана Ивановича Литова. По прежнему примеру, я решился поменяться книгою своею, на его книги, вследствие чего взял у него 8 превосходных книг, ценою в 40 рублей; возвратил себе Седмицы на 5 рублей, да вписал тут же долговых 5 рублей, и за все 50 рублей отдал 63 экземпляра «Круга». Дешево, да так уже и быть! Около театра семинария выбросила академию из экипажа. Достигши дома, я почувствовал в себе потяготу и сухой жар, а в пахах еще ночью отметались железы. Тотчас же я слег и часа два усиливался спотеть. Едва-едва достиг этого благополучия. Голова сильно разболелась. Промучился целую всенощную и кое-как смог потом сесть и пить малину, нудимый к тому неумолимым медиком о. Иоанникием. Тут подошел и батюшка, с которым мы и положили завет: завтрашний вечер сделать общим. Засим последовал сон.

Воскресение, 18 июня

Был у ранней обедни совсем уже здоровый. Благодарение Господу! День провел кое в чем. Часу в 6-м стали собираться гости – все безбородые{154} сошлись у меня пока. Между тем я сходил к о. ректору с подарком и с приглашением его купно и на свой вечер. Потом был сей самый вечер, длился до полночи. Тут же последовало и заговенье. Радушие наше поняла и природа. Пошел дождь после долговременной засухи, да еще какой! просто как из решета. Между тем – чудное дело! среди самого угощения главный угоститель получает письмо из Петербурга (от Д. В. Поленова){155}, которое гласит, что министерство сделало уже другое распоряжение насчет отправки о. Феофана. Он поедет прямо в Рим и на путевые издержки дадут ему 200 червонцев и что обо всем этом уже сделано предписание г. губернатору здешнему. Если бы не другая цифра в счете червонцев и не подробности некоторые, то можно б было подумать, что г. Устинов{156} (от которого получил сведение обо всем о том писавший письмо) смешал мое дело с делом о. Феофана. Во всяком случае батюшке поставлена теперь запятая, а может быть еще и с точкой. Ехать или нет в Петербург??? Кажется, дело должно стать более на последнем. Как же некстати вышел этот вечер! Может быть, еще и не мало времени придется пожить о. Феофану в Киеве…

Понедельник, 19 июня

Утром ушел в Лавру. Получил от о. типографа 4 экземпляра «Круга», переплетенного в сафьян, и немедленно один из них поднес Владыке{157}. Владыка мало занялся этим. Он только что получил от генерал-губернатора{158} отношение, в коем значилось, что я должен явиться в губернаторскую канцелярию за прогонами и паспортом, и спешил дать мне приказание явиться куда следует. Я спросил: нужно ли мне ждать из Правления или Консистории объявления об этом. Какое объявление? – возразил Владыка. Я объявляю – вот и все! Я заговорил о своем келейнике и вдруг встретился лицом к лицу с затруднением, коего не ожидал и о коем прежде должен был подумать. «Я не могу уволить за границу никого, да и никто не уволит без согласия Синода и разрешения Государя». Ну! вот куда заходит дело! По крайней мере, я успел выхлопотать у него согласие на увольнение со мною одного из учеников здешней семинарии и следовательно, на исключение его из ведомства Училищного и Епархиального. С тяжелою головою шел я домой, не зная, на что решиться и что предпринять. Зашел в типографию и исправил корректуру объявления о продаже книги. Потом, недолго думая, пошел к г. губернатору, чтобы сразу рассечь гордиев узел. Денщик сказал в сенях, что генерал не принимает, что я пришел поздно (был уже 1-й час). Я спросил дежурного и пошел кверху. Там меня встретил бледный, ижицевидный чиновник. Я спросил: можно ли быть мне у г. губернатора и прибавил для весу, что являюсь по приказанию Преосвященного митрополита. Чиновник ушел докладывать. Я остался один в передней. Из аванзалы вышел ко мне мундир с красным воротником и гоголем посмотрел на меня. Я немедленно сделал ему учтивый поклон, и вдруг гоголизм пропал, он пригласил меня войти в следующую комнату. Вскоре докладчик вышел и сказал: пожалуйте в кабинет. Я поспешил войти. Губернатор при входе моем встал. На лице его играла улыбка, готовая сейчас разлиться смехом. Мало нужды. «Что Вам угодно?» – По приказанию В<ысоко>преосвященнейшего митрополита я честь имею представиться к Вашему Высокопревосходительству и рекомендовать себя: я бакалавр здешней академии иеромонах Антонин, назначенный в Афинскую миссию. Во все это время губернатор курил сигару. При слове «бакалавр», улыбка его пропала, и он очень важно стал говорить: «А!.. о вас тут есть дело из министерства. Жаль! Если бы вы поранее пришли, можно бы сегодня же выдать вам, что нужно. Нельзя ли придти завтра к 10-ти часам в канцелярию?». – «Когда прикажите!..» – «А впрочем, можно и сегодня. Эй! Шостак!» – явился тот самый воротник, с которым я уже имел дело. «Отведи его к Ригельману{159} и скажи, чтобы завтра, в 10-ть часов выданы были ему деньги и паспорт!» Я поклонился. Губернатор по движению глаз моих заметил, что я еще нечто имел говорить ему и сказал: «Если что имеете сказать мне, скажите Ригельману! Прощайте!» Во все это время он курил сигару по-прежнему. Отчего-то мне стало горько и стыдно, когда я вышел от губернатора. Я чувствозал себя опошленным и горько улыбнулся, когда тут же мужик отвесил мне поклон, вовсе не предполагая, что его ведут к Ригельману. К счастию, Николай Аркадьевич Ригельман был один из прекрасных людей и со мною отчасти знаком. Я охрабрился. Меня привели к нему и, объяснив, в чем дело, проводник мой ушел. Положено было завтра, часу в первом явиться мне сюда же и получить все, что нужно. Засим я просил г. Ригельмана передать генералу мою нижайшую просьбу о выдаче паспорта моему келейнику. Оказалось, что этого губернатор сам не может сделать, а что нужно будет заводить особенное дело и сноситься с Синодом и министерством… Длинная песня! Впрочем Николай Аркадьевич обещался сегодня же переговорить об этом с своим генералом. Когда я шел домой, на меня напало такое горе, что и сказать нельзя!.. Как! Завтра же и паспорт получу и должен буду тотчас же ехать? Жаль стало Петра… Не хотелось бы его покинуть, но как же быть? Что ж? поеду один. Пора жить и одному. Так подумаю, но сердце говорит другое. Эх! горе мое! – Переговорил о деле своем с батюшкой Ф<еофаном> дома. Его оно заинтересовало немало, потому что подобное же затруднение ждет и его с Даниилом{160}. Вечером он отправился к Ригельману. Ко мне пришел в гости Макар Сампсонович Пешехонов{161}. А вскоре еще явился неожиданный гость, Степан Иванович Литов. С последним мы скоро и условие заключили. 500 экземпляров он покупает по 80 коп. каждый. Денег дал 100 рублей теперь же. Остальные будет выдавать в течение будущего года и по мере выдачи денег будет получать книги. Сегодня же был у меня и Павел Петрович Должиков по тому же обстоятельству. Он предлагал брать книги на комиссию, но когда это оказалось невозможным, то согласился взять десяток экземпляров в цену, условленную мною с Иваном Ивановичем Литовым. Я просил прислать мне вместо денег книгу «Описание Киева».

Вторник, 20 июня

С батюшкой о. Феофаном отправились в Лавру. Владыка уже совсем собрался к нам на экзамен, а потому принял нас мимоходом. Я сказал ему, что губернатор не может сам дать паспорта келейникам нашим, но что может писать о том в министерство, если Владыка не найдет, со своей стороны, препятствия к увольнению их заграницу. «Я не могу сделать этого без Синода – вот и препятствие!» – На обратном пути мы заехали к Ригельману, который и сказал, что, по его мнению, лучше всего поступить тут так: подать митрополиту прошение о том, чтобы он уволил келейников наших из своей епархии и ходатайствовал о выдачи им заграничнаго паспорта для выезда вместе с нами. Митрополит сообщит губернатору о нашем желании и будет просить его отнестись в министерство о разрешении паспортном… Все так, но слишком многосложно и утомительно. Возвратившись домой, я поспешил на экзамен, чтобы разуверить Владыку в той мысли, что я лытать{162} захотел, а потому выдумал надобность быть непременно сегодня в канцелярии г. губернатора. Владыка крепко напал на мои лекции, но я отстоял честь их со славою. На счастие студент попался завзятый рубака… Слава Господу Богу! Последний экзамен не уронил меня! На закуске Владыка занят был все моим делом и говорил, чтоб я вошел к нему с прошением, как и было советовано давече в канцелярии. Ригельман обещался известить вечером, что скажет ему губернатор, потому что вчера ему не удалось обговорить дела с губернатором. До позднего вечера ждал я сего известия. Поговорил с Петром, на всякий случай, о жизни его без меня.

Конец ознакомительного фрагмента.