Глава 12
Ёксель-моксель. Был медведь[1]
У нас, сыщиков, так: дела не ждут, пока ты их распутаешь (как в случае с расследованием таинственной пропажи конфет Гуннара), сверху постоянно сыплются новые. Нужно крутиться; ты просто не имеешь права забиться в угол и поднять кверху лапки.
Кстати, именно так и поступил хомяк Макса Ходжеса.
– Утром смотрю – он лежит, – рассказывает Макс, в чьей комнате мы находимся. – Вот и решил попросить тебя выяснить обстоятельства его смерти.
Мы оба взираем на хомяка, застывшего на полу клетки.
– С чего ты взял, что он умер? – спрашиваю я.
– Ну, живой обычно выглядит так. – Макс протягивает мне фото.
Да, сейчас у него несколько иной вид.
Я задаю Максу рутинные вопросы. Даже детектив-любитель знает, как снимать показания по делу мёртвого хомяка.
– У него были враги?
Макс отвечает, что нет.
– Большое состояние?
Нет.
– Переживал депрессию?
Нет.
– Связи с криминалом?
Ответ отрицательный.
Когда речь заходит о связях с криминальным миром, свидетель может испугаться и замолчать. В подобных ситуациях необходимо слегка надавить.
– Говоришь, связей не было? – Едко усмехаюсь я. – А это, по-твоему, что? – Я показываю на каракули, выцарапанные на прозрачной пластиковой трубе в хомячьей клетке.
– Это я нацарапал. Моё имя, – признаётся Макс.
– Как по мне, похоже на хомячьи граффити, – высказываюсь я.
– Ни капли не похоже, – возражает он.
Я вытаскиваю трубу из клетки и засовываю в карман, пояснив:
– Вещдок.
Я подхожу к двери и толкаю её, но дверь не поддаётся. Я ныряю вбок, ожидая нападения из засады. А, вон оно что: с той стороны разлёгся Эпик! Его мохнатая туша подпирает дверь.
Я стучу кулаком в стекло, пока медведь не освобождает проход, потом иду к обочине, где припаркован Фейломобиль.
Тот самый, который мама называет своей «палочкой-выручалочкой».
Тот, который запретила мне брать.
Тот, которого нет на месте.
Я бегло записываю в рабочий блокнот: