Февраль 2015
– Какой интересный человек! – воскликнул Умник после того, как гости уехали.
– Да скучный он, Мозг, – возразил Веселый.
Довольно редкий случай, когда к Любе заглянули гости. Это была семья, состоящая из мамы, папы и дочки. Любины сыновья с удовольствием уделяли время одиннадцатилетней Саше, а взрослые с увлечением разговаривали, обсуждая весь спектр тем, которые могли у них возникнуть. Сашин папа, Виктор, был родом из Новосибирска. Долгое время вместе с семьей жил на Украине, потом, ввиду событий там, был вынужден переехать в Подмосковье. Он имел высшее образование, знал несколько иностранных языков и долгое время работал за границей. Его жена, Таня, занималась рукоделием и эти изделия, по словам самой Тани, были востребованы и неплохо продавались на выставках. Каким образом судьба свела этих двух людей неизвестно, но более неоднозначной пары Люба среди своих знакомых припомнить не смогла.
Пока подходил уголь для шашлыков, Люба с Виктором, стоя на морозе и обняв руками чашки с горячим чаем с увлечением обсуждали множество тем, близких им обоим. Начался разговор c безобразнейшего образования современных школ Москвы и Подмосковья, которые, кстати, считались лучшими и числились в ТОПе. О полном сложении школой ответственности за воспитание детей, что, по мнению Любы, и привело к разгулу преступности среди старшеклассников по отношению к учителям. Продолжили темой нравственности, обсуждением интересных книг, а закончили религией.
– Почему скучный, Весел, мы ж не смеяться собрались. Вполне себе человек. Не так уж часто встречаются интересные собеседники, – попытался возразить Умник.
– На самом деле, Ум, – вмешалась Люба в разговор, – все хорошо – мы пообщались, и он с семьей уехал. А представь этого человека в каком-то более-менее длительном контакте. На третий день ты будешь знать все, о чем он думает, как рассуждает и почему его жена называет трусом.
– Да ладно тебе, на третий! Это ж глубокий, неординарный человек!
– Ум, ну не на третий день, через неделю, через месяц. А потом что? Ты выпьешь его до дна, и что останется? Я допускаю, что он к пятидесяти годам накопил большой опыт проб и ошибок, о которых, как ты понимаешь, никто тебе не расскажет. Хотя возможно, это самое интересное в человеке – его путь преодоления. Он же слишком взрослый какой-то – серьезный такой и вместо улыбки лишь ее тень.
– Любка, это ты девица молодая, а в его возрасте может уже и не до веселья.
– Возраст – это измерение тела, Умничка. Душа не имеет этого измерения. Я встречала древнейших бабушек с чувством юмора и огнем в глазах, что многим молодым не снилось. И это при том, что их жизненные невзгоды не ограничивались переездами с места на место. Так что, при всех его достоинствах, он мне кажется слишком однообразным и скучным.
– Люб, а тебе какие люди интересны? Так, вот чтоб прямо зацепило?
– Живые люди, Умничка, во всех смыслах этого слова. Живые – это большая редкость. Вот посмотри на наших соседей в городе. Это ж ходячие трупы. Их отлаженная жизнь им же кажется высочайшим достижением. Работа, ежедневная, с утра до вечера, приносящая доход, как раз такой, что бы через десять лет твоя машина наконец-то стала твоей. Муж, ребенок, свекровь. Отпуск по расписанию, дача по выходным. Все хорошо.
– А что ж в этом плохого? Ты и сама живешь по сходному расписанию. И на дачу по выходным ездишь.
– А я и не говорила, что сильно от них отличаюсь. По большому счету мы все трупы. Но кто-то поймал в этом свой кайф, а кто-то отказывается принимать это.
– Так и чем отличаешься ты от той же соседки?
– Я как лягушка из той притчи, только тем и отличаюсь, что еще барахтаюсь, пытаясь узнать что-то новое, постичь что-то неизведанное. И интересны мне те люди, у которых я могу чему-то научиться.
– Любань, но я же читаю книги, смотрю познавательные передачи, мы все это обсуждаем, спорим, соглашаемся друг с другом или нет, неужели рядовой человек может дать тебе больше знаний, чем Достоевский, Толстой или Гоголь?
– Да, Мозг, конечно! Любой человек может стать учителем! Случайно оброненное слово может повлиять или даже изменить твою жизнь. Главное – способность слышать. Однажды, я выходила из церкви и за воротами сидел попрошайка. Обычно я не подаю милостыню, зная, как устроено это выгодное коммерческое предприятие, и в этот раз прошла мимо. Шагов через десять развернулась, подошла, положила мелочь в его коробку. И что-то он тогда такое сказал буквально двумя-тремя словами, что все мои внутренние метания, с которыми я пришла в церковь в одно мгновение развеялись.
– Получается, что живость людей состоит в том, что бы слышать других? – Философ обдумывал полученную информацию.
– Что бы слышать, видеть, замечать. Себя, других, происходящее вокруг. Ведь даже самый маленький камень, брошенный в озеро, приводит в движение весь объем воды. Что уж говорить о сказанном человеком, или сделанном. А трупы ничего не слышат, не видят, не замечают. Они легли в могилу своего эго, их движения ограничены размером гроба, а радость бытия темнотой подземелья.
– То есть это люди, которые не могут выйти за пределы своего кокона?
– Это люди, которые не хотят оттуда выйти. Потому что так они чувствуют себя, как ни парадоксально, значимыми. Им кажется, что дожив до определенного возраста, устроившись на работу, сев за руль, родив детей, они все в жизни прошли, все видели и все знают. И ни один из них, искренне, никогда не скажет: «Какой же я придурок!». Живой человек уже годам к двадцати-двадцати пяти понимает, что он придурок, а к тридцати-тридцати пяти понимает, что навсегда им останется. Еще несколько лет уходит на осознание радости от такого положения дел и наконец-то наступает гармония.
– Но почему придурок-то?! – Мозг как всегда отказывался принимать такие условия игры.
– Умничка, ничего личного, – Люба засмеялась, – мир настолько богат и многогранен, что ни один нобелевский лауреат, известный философ или ученый, а так же все они вместе взятые не постигнут и половины вселенского знания, не поймут и малой части Божественного замысла.
– Зато какая радость идти по пути познания! – Философ уже прошел свои стадии взросления.
– Вот именно, информационное поле открыто всем. Жаль, что желающих постигать истину мало, критически мало. Даже самые близкие люди зачастую окутаны своим эго так, что родные становятся чужими.
– Любань, а как ты думаешь, люди, когда встречаются – это для чего-то, это предопределено? – Мозгу давно не давал покоя этот вопрос, но никак не получалось сформулировать на него ответ. Где-то, казалось, встреча ничего не значащая превращалась во что-то основательное, а когда-то люди, с которыми живешь долгие годы, как будто растворяются в пространстве и исчезают бесследно.
– Как объяснял Эдгар Кейси, все ближнее окружение в тех или иных жизнях люди родные. Когда-то их называют братьями и сестрами, когда-то женами и мужьями, когда-то лучшими друзьями, детьми, любимыми. Но люди эти всегда родственные, – Фил не мог упустить возможности озвучить свои познания по этому вопросу.
– То есть, ты хочешь сказать, что твой сын в прошлой жизни, возможно, был твоим отцом?
– Это не я, Это Кейси. Но я с ним согласен.
– Так и что, Фил, люди, которые не есть часть твоей семьи, но пересекают твой путь тоже не случайные?
– Думаю, не случайные.
– И все-все проходили в прошлых жизнях? – Мозг пытался разложить информацию по полочкам.
– А вот тут подробностей нет. Пойдем, пройдемся. Люб, идешь с нами?
– Да, сейчас, фотик захвачу.
Люба, Фил и Умник вышли на поселковую дорогу. Слева от них возвышался красивый зимний лес, ставший непроходимым из-за большого количества снега, выпавшего за месяц. Справа взору представали старые дачи с резными наличниками и занесенными воротами. Зимой в поселке жили всего в двух домах, поэтому прогулке не мешали ни случайные машины, ни приветственные окрики соседей. Люба с удовольствием фотографировала нависшие под тяжестью снега лапы старых елей и ветки орешника, случайно попавшую в кадр белку и вьющуюся белой лентой дорогу шириной не более двух метров и отбортованную высокими сугробами. Тишина зимнего леса была восхитительна.
– Теория такова, что мы приходим в эту жизнь с уже определенным набором близких людей для того, что бы с ними преодолеть какие-то трудности, разобраться, стать терпимее, добрее и так далее. Я вам как-нибудь расскажу, как сам Кейси описывал это. По мне, так иные встречи никакой логике и стройной теории не подчиняются.
– Почему?
– Не знаю, что я могу знать о Его замысле? Лишь только догадываться, – Люба остановилась, закрыла глаза и вдохнула полной грудью морозный воздух. – Шла я однажды из школы домой. День был солнечный и теплый. Дойдя до остановки и увидев большое количество людей на ней, решила не садиться в троллейбус, а пойти пешком. Настроение было хорошее, матушки дома не было, а значит, можно никуда не спешить. Вдруг, меня остановил мужчина. Он был довольно странной наружности, как будто не от мира сего. Заговорил со мной, что-то спросил, я пыталась объяснить, что спешу, но он, не останавливая разговор, потопал рядом. До дома было километра полтора, и он всю дорогу шел рядом, даже как-то чуть сзади и поддерживал разговор. Меня это сначала напрягло, потом стало интересно. Я подумала, что дойдя до дома, распрощаюсь с ним. Но… подойдя, он спросил: «Можно я к тебе зайду?»
– И что, ты его впустила?
– Как ни странно, да. Хотя почему странно? Я была, да и остаюсь очень открытым человеком.
– Но разве ты не знала, чем может закончиться такая открытость? Сколько тебе тогда лет было?
– Думаю, лет 13—14, может 15. Самое интересное, что знала. Но моя неистребимая вера в людей не позволяла закрыться и я его впустила.
– И что вы там делали?
– Да ничего, он зашел, немного осмотрелся и спросил где туалет. Надо сказать, дверь в наш миниатюрный туалет открывалась почему-то внутрь. Это было неудобно, поэтому ее держали всегда открытой. К тому же в квартире жили только я и мама. И тут он меня позвал.
– Куда, в туалет?
– Ага, представляешь, ужас какой! – Люба задумалась, вспоминая подробности. – Позвал, я подошла, дверь в туалет открыта, он стоит внутри этого тесного помещения, одетый как был, и говорит: «Зайди сюда». Я зашла. Он схватил меня за запястья, притянул к себе и хрипло так: «Вырывайся». Вот тут я испугалась. Дернула руки пару раз, но безуспешно. А он говорит: «Смотри, когда тебя так держат, всегда выкручивай свои руки против большого пальца, поняла? Давай». Я сделала, как он сказал и легко освободилась. Испуганная, выскочила из туалета.
Мозг смотрел на Любу с открытым ртом и не мог поверить своим ушам.
– И… что? – осторожно поинтересовался он.
– Ничего. Он вышел, сказал: «Пока». Открыл входную дверь и ушел. Больше я его не видела.
– Слушай, Люб, ты вообще нормальная? – Умник был в шоке.
– Обойдемся без диагнозов, – засмеялась Люба.
– И что бы это все значило?
– Не знаю. Я до сих пор эту историю не могу до конца осознать.
– Да, Люб…
Казалось, в этот момент, тише места на Земле не было.
– Что, Фил, тебе думалось, что знаешь ответы на все вопросы? – через несколько минут нарушила молчание Люба. – А вот и нет.
– Да уж, с тобой, сестрица, не соскучишься.
– Была и другая история, не менее странная.
– Есть ли, дорогой мой брат, – Мозг положил руку на плечо Философу и исподволь взглянул на Любу, – в тебе силы услышать это?
– Даже не знаю, еще чуть-чуть и я сниму с себя все звания и лавры и уйду в монастырь постигать высшую мудрость. А вы уж тут сами как-нибудь, – Философ хоть и удивлялся иногда Любиным поступкам, но, в общем, хорошо понимал их природу, от того не сильно переживал, скорее делал вид.
– Не дрейфь, Фил, все истории с добрым финалом.
– Ну, давай, выкладывай.
– Хорошо. Примерно тогда же, может даже в тот же год, летом, я гуляла где-то в центре. Подходит ко мне мужчина. Если учесть, что мой возраст около 14 лет, то ему было уж точно за тридцатку, думается, что ближе к сорока. Познакомиться. Познакомились. Он из Николаева, приехал по делам. Живет в гостинице. Почему по центру областного города гуляет в домашних тапочках? Так удобнее, ноги устали.
– Люб, ты прям лакомый кусок для маньяков, – у Мозга уже начинали шевелиться волосы на голове.
– Может быть, Ум, а может лакмусовая бумажка.
– Что дальше?
– Для меня он интереса не представлял, так, прошлись сотню метров. Тип этот был вполне приличным, страха не вызывал, не приставал…
– Давай уже, к сути.
– Он попросил меня взять на хранение на три дня деньги.
– Деньги? Лю-ба! Ты в своем уме?!
– Мозг, ну хватит. Дело прошлое. Деньги. Принес на следующий день хорошую такую пачку денег, завернутую во что-то. Я их взяла, спрятала у себя в письменном столе, а через три дня вернула. Все.
– И сколько там было?
– Без понятия. Я обертку не вскрывала. Взяла, сохранила, отдала. Кстати, он был крайне благодарен, оставил телефон в Николаеве на случай, если буду проездом. До сих пор не удосужилась, телефон потеряла.
– Как ты думаешь, по твоей теории, тебе эта история какую-то пользу принесла?
– Нет. Думаю, нет. Что к людям, что к деньгам у меня, какое было отношение, такое и осталось – ровное, знакомилась я в том возрасте направо и налево, как и все в ранней юности. Возможно, тому человеку что-то эта встреча дала. Как ему вообще пришло в голову доверить столько денег первому встреченному?
– Как любой может стать для нас учителем, так и мы не замечая этого, можем чему-то научить другого, – Фил повернулся к Любе и, подняв вверх указательный палец, продекламировал: «Поэтому важно сохранять внутреннюю целостность, дабы не стыдно потом было».
– А целостность тут при чем? – потерял нить разговора Умник.
– Это простая теория того самого брошенного камня. Каждое слово имеет смысл, каждое действие приводит в движение весь мир, каждая мысль, намерение – все имеет значение, а главное, непосредственно и довольно сильно влияет на твою жизнь и жизнь тебя окружающих. Поэтому так важно думать, говорить и делать, всегда помня о последствиях. Вспомни ту историю, когда меня побили. Ведь я вычислила зачинщицу только по тому, как изменились потоки воздуха. В буквальном смысле. Как преступник возвращается на место преступления, так и в той ситуации осознанно или нет, но ее поведение изменилось. Она стала ближе ко мне подходить, пристальней смотреть, в чем-то провоцировать. Глобально ничего не изменилось, но интенсивность движения воздуха и его наэлектризованность возросла.
– Пошли домой, что-то я замерз, – Мозг выглядел озадаченным. Теория, которую сейчас озвучила его сестра, не была новостью для него самого. Но вот способы ее применения на практике казались очень уж неоднозначными. Не было точности, на которой он строил свои вычисления. Как-то все слишком эфемерно. И никак не подтвердить правоту выводов, которые делала сестра.
– Ты чего, Умник, расстроился?
– Да не, Любань, просто как-то странно все это: движение воздуха, наэлектризованность… Пахнет легким бредом.
– Я с тобой согласна, непривычно и нелогично. Но иногда происходят такие вещи, которые трудно объяснить. Их даже рассказывать бывает неловко. Что душой кривить, некоторые рассказы других людей мне тоже кажутся неправдоподобными. Но я всегда оглядываюсь на свой опыт, и это многое ставит на свои места. Кстати, была еще одна необычная встреча, – Люба рассмеялась. – хотите расскажу?
– Я уже не знаю, Люб, хочу ли…
– Она ничего не объясняет, а только подтверждает мои странные теории. Тебе, Фил, понравится.
– Давай уж, добивай! – Философ с блаженной улыбкой на лице приготовился выслушать еще одно сумасшествие сестрицы.
– Так вот, было это на первом курсе института, стало быть, в Москве. Приехала я в район аэровокзала, там работал мой отец. Надо сказать, что здание находилось, да и сейчас находится в глубине, а между ним и Ленинградским проспектом огромная площадь – то ли стоянка, то ли сквер с большими аллеями. В то время людей в городе было не так много, как сейчас. В-общем, шла я одна. По близости никого не было. Вижу, на моем пути стоит группа цыганок.
– Дай угадаю, ты пошла прямо к ним!
– Ну да, мой нрав смел и ленив.
– Конечно, зачем обходить неприятности. Прём напролом!
– Ум, неприятностей на тот момент не было, а что будет впереди, никто не знает. Вот я и пошла. Подобралась так внутри, все же их человек восемь-десять было. Понятно, для чего они там стояли, но я по наивности лет считала, что гипнозу не поддаюсь, и вообще меня обвести вокруг пальца в принципе невозможно.
– Фил, заметь, девице семнадцать лет было, – усмехнулся Умник.
– Тем и замечательна юность.
– Ну и что, развели они тебя?
– Подхожу ближе, приготовилась отнекиваться и уходить, как вдруг они все расступаются, как будто ворота открылись и я спокойно, без единого слова прохожу между ними.
– Почему они тебя не остановили?
– А кто его знает… Тоже, видимо, почувствовали что-то. Движение воздуха, наэлектризованность, – усмехнулась Люба.
– Ну, с такими встречами все понятно, что ничего не понятно, – ребята подходили к дому, – а остальные, ты все-таки считаешь, предопределены?
– Уверена! Я никогда не поверю, что близкий человек мог мне не встретиться. Потому что тогда я была бы совершенно другой. Мы делаем друг друга. Сам по себе человек практически никто. Кто-то он только в окружении соплеменников. Каждым словом и действием мы ткем полотно характера, нрава, привычек, страхов друг друга. Именно поэтому я очень ревностно отношусь к тем, с кем общаюсь. Знаешь, бывает человек, который может одним своим существованием сделать твою жизнь значимой. И тогда хочется жить, творить, любить, создавать. Не для него, не из-за него, не ради него. А потому что он есть. Он живет и дышит. Тем же воздухом, что и ты. А бывает человек, который разрушает твою жизнь день за днем и ты готов отдать все, что имеешь, лишь бы закрыть отношения и забыть его как страшный сон. В первом случае – это живая вода для тебя, во втором – яд.
– Ну слава Богу! Вы где были? – Люба с братьями вернулись домой.
– Веселый, братец! Дай я тебя обниму! – Умник жеманно, как юная кокетка, бросился на шею к брату.
– Мозг, спокойно, ты чего? – Весел не понял мизансцену и попытался его отстранить.
– Эта женщина сведет меня с ума! – продолжал актерствовать Мозг.
– Любка, что ли? – засмеялся Веселый. – Не, не сведет, ей это не выгодно!