11
Савва вышел из конторы Правления Никольской мануфактуры и сел в автомобиль, ожидавший у подъезда. Тяжелые тучи нависли над серыми домами, но дождя еще не было.
– Давай – ка, Ганя, к Андреевой.
– В театр? – уточнил водитель.
– Домой, Ганя, домой. Сегодня спектакля нет.
Издалека докатились раскаты грома, и первые крупные капли дождя застучали по тенту автомобиля…
В этот день у Марии Федоровны приема не было. Савва был приглашен на встречу «в узком кругу близких друзей». Переодеться после работы он не успел и потому ехал при параде – в роскошной пиджачной тройке.
Савва вошел в прихожую и поправил узел галстука. Красивые галстуки были его слабостью. Собираясь куда – либо, выводил из себя даже терпеливого камердинера Ферапонта. И то – выбери-ка один нужный галстук, когда их в гардеробе более сотни.
– Савва Тимофеевич, милый, наконец-то! – Мария Федоровна, в длинной юбке и блузе с множеством мелких пуговичек на груди, вышла навстречу.
– Жарко-то как сегодня, душно! – сказала она, обмахиваясь рукой. – Экий вы сегодня официальный! – не преминула отметить, оглядев костюм.
Морозов последовал за ней, ругая себя за то, что не заехал домой переодеться. Одежда от «Жуля Мейстера», купленная в Леонтьевском переулке, была, без сомнения, слишком официальной для встречи «в узком кругу». Они прошли сквозь анфиладу комнат в дальний конец квартиры, где Савва еще не бывал. За круглым столом под зеленым уютным абажуром сидели трое незнакомых мужчин, поднявшихся ему навстречу.
Савва остановился и слегка наклонил голову, с любопытством оглядывая присутствующих. Один из них – крепко сбитый, сутуловатый, с крупной курчавой головой и глубоко посаженными карими глазами с нескрываемым интересом смотрел на гостя.
– Знакомьтесь. Мой большой друг – Савва Тимофеевич Морозов. Я вам о нем много рассказывала. А это, – первым Андреева указала рукой на кудрявого, бросив в его сторону ласковый взгляд, – Дмитрий Иванович Лукьянов, бывший репетитор моего сына Юрия.
– Это, – Андреева улыбнулась мужчине в широкой рубахе, стоявшему так, что лицо оставалось в тени, – Михаил Александрович Михайлов, а проще – дядя Миша, его так все зовут.
Савва кивнул и перевел взгляд на третьего, расположившегося ближе всех к нему человека с прямым и открытым взглядом.
– Александр Николаевич Тихонов, – мужчина представился сам. – Студент Петербургского горного института.
«Странная, однако, публика, очень странная, – отметил Савва, усаживаясь на свободный стул. – Такие люди – и друзья светской женщины, знаменитой актрисы, желанной гостьи на приемах у Великого князя Сергея Александровича!? Той, чей портрет пишет маслом супруга Великого князя, Елизавета Федоровна, сестра царицы!» – Савва усмехнулся, неспешно достал папиросу и закурил, разглядывая присутствующих. Ему нравилось коллекционировать человеческие типы.
Окно в комнате было приоткрыто, и оттого занавеска колебалась под порывами ветра. Капли дождя колотили по подоконнику.
Мария Федоровна накинула на плечи шаль и устроилась рядом с ним на стуле с высокой резной спинкой. Савва настороженно молчал, попыхивая папироской. Не любил торопить события. Ждал.
– Вот, друзья мои, все в сборе, – прервала затянувшуюся паузу Андреева. – Сейчас чай принесут.
В комнату вошла девушка в белом фартучке. На подносе принесла изящные чашки с чаем и широкую вазу с печеньем и сушками.
Савва с удовольствием отпил глоток, только сейчас вспомнив, что, заработавшись, забыл пообедать.
– А что, Савва Тимофеевич, каково миллионером-то быть? – наконец, нарушил тишину «дядя Миша», умудрившийся сесть таким образом, что лицо его снова оказалось в тени.
Андреева улыбнулась, бросив ободряющий взгляд на Савву.
– А вы попробуйте! – усмехнулся Морозов.
– Небось, не жизнь, а игра сплошная, – хмыкнул кудрявый.
– Так точно-с! – Савва всегда начинал говорить словоерсами, когда злился. – Игра-с. Только я так всю жизнь играю что, либо – башка вдребезги, либо – спина пополам.
Мария Федоровна, взглянув на Савву, взяла печенье и, надкусив, положила на блюдце.
– А как вы относитесь к тому, что каждый человек должен быть свободен? – хриплым голосом поинтересовался кудрявый.
– Хорошо отношусь. Только в большинстве своем люди сейчас понимают свободу лишь как свободу от обязанностей к ближнему.
– А вы, Савва Тимофеевич, конечно, считаете, что ближних нужно любить, что, так сказать, все люди – братья? – с усмешкой спросил дядя Миша.
– Эка вы, в вопросы гуманизма залезли, – Савва поставил чашку. – Может и братья. Но как полюбить этих братьев? Как полюбить людей? Посмотрите на них. Душа-то хочет любить одно прекрасное, а люди большей частью несовершенны. Иначе говоря, – Савва провел рукой по коротко стриженому затылку, – в большинстве своем душа человеческая вовсе не способна, в нынешнем ее состоянии, к подлинно моральному действию, то есть к любви. Человек нашего века отталкивает от себя брата. Готов обнять все человечество, а брата не обнимет. Моральный идеал, – продолжил Морозов, – есть потому просто риторика. Между тем, – снова достал папиросу, отметив про себя любопытный взгляд, брошенный бывшим репетитором на серебряный портсигар, – все люди связаны между собой такой глубокой связью, что, поистине, «все виноваты за всех».
Андреева слушала с интересом, обхватив себя руками за плечи.
– Я думаю, что мы все связаны друг с другом косвенно, незаметными нитями. И все наши действия, даже мысли влияют на других людей. Простите, господа, не могу сидеть, – Савва поднялся из-за стола и принялся ходить по комнате маленькими шажками, продолжая курить, – весь день сегодня за столом провел. А я – движение люблю. Порча крови россейская отчего? – осмотрел он присутствующих. – От медлительности движения.
– Еще чаю? – вмешалась Мария Федоровна, оглядев гостей.
– Спасибо. Напились уж, – ответил молчавший все это время студент. – А как вы, Савва Тимофеевич, думаете, что же делать, чтобы эту кровь заставить по всему организму россейскому быстрее циркулировать?
– Для того в старину цирюльники были, которые людям кровь пускали! – хихикнул кудрявый репетитор.
– Что делать? – Савва нахмурился. – Понять сначала причину. Отчего? А уж потом – как с этим бороться. То ли кровь пускать, то ли какими другими средствами лечить. Без кровопускания, – бросил он неодобрительный взгляд в сторону кудрявого. – По мне, все проблемы из-за отсутствия в стране прочного закона и опеки бюрократии, распространенной на все области русской жизни, да еще невежества народа… Впрочем, – махнул он рукой, – это долгий разговор.
– Вот давайте в следующий раз и поговорим. – Кудрявый достал из сумки пачку гектографированных бумаг и положил их на стол перед Морозовым. – А мы вам тут кое-что почитать дадим, если хотите. Прочтите, как соберетесь. Тем более, – усмехнулся он, заметив настороженный взгляд Саввы, – вам интересно будет. Ведь эти главы Мария Федоровна перевела. Она у нас с детства немецкий знает.
Андреева смущенно кивнула.
– У кого это «у нас»? – нахмурился Морозов.
Мария Федоровна поднялась и, подойдя, легонько прикоснулась пальцами к плечу Саввы.
– У нас, Савва Тимофеевич. У марксистов, – низким грудным голосом пояснила она. – И это – уже три года как моя главная и основная жизнь.
Савва поморщился.
– Видите, как я вам доверяю, – продолжила Андреева, ласково заглядывая ему в глаза. – Потому как вы – близкий и родной мне человек, – сказала она многозначительно и, взяв со стола бумаги, протянула их Савве.
«Близкий и родной мне человек, – эхом отозвалось в его сердце.
«Карл Маркс. Капитал», – прочитал он название, молча взял стопку и, кивнув гостям, вышел из комнаты.
Мария Федоровна, бросив на гостей встревоженный взгляд, поспешила следом за ним.
Конец ознакомительного фрагмента.