Динамит для сеньориты. Динамит для сеньориты (Елизавета Паршина, 2014)

Из предисловия К. М. Симонова

В тридцать шестом году, когда происходило все то, о чем вы сейчас прочтете, не было этого дома, в одной квартире которого мы сидим сейчас втроем с Елизаветой Паршиной и Артуром Спрогисом.

Не было ни этого проспекта, ни всего этого района, застроенного новыми и новейшими домами. Другой была Москва. И мы все тоже были другими. Елизавета Паршина была совсем девчонкой, студенткой института иностранных языков; я учился на третьем курсе Литературного института. Артуру Спрогису, хотя и старшему из нас, тогда тоже было всего-навсего тридцать, а не под шестьдесят, как теперь.

Я, как и многие сверстники тогда, в тридцать шестом, мечтал поехать в Испанию. Но мне это тогда не удалось. Война пришла в мою жизнь на три года позже и совсем в другом уголке земли – в Монгольской пустыне. А у этих двоих, сидящих сейчас передо мною товарищей – у них вышло: они поехали в Испанию.

Артур, латыш по национальности, вступил в интербригаду и командовал отрядом, действовавшим в тылу фашистов, а Елизавета Александровна стала переводчицей этого отряда и не только основательно пополнила свои знания испанского языка, но и научилась владеть оружием.

А впрочем, она гораздо лучше меня расскажет обо всем этом сама в той документальной повести, которую вы прочтете.

Мне, пожалуй, надо добавить только то, о чем она не пишет. Она вернулась из Испании, награжденная двумя боевыми орденами – такими, которых не получишь просто за хорошее и даже отличное звание языка. И еще хочу сказать несколько слов о том, как родилась эта рукопись. Может быть, читателям это будет интересно.

Несколько лет назад я получил письмо. Моя корреспондентка писала о книге «Живые и мертвые» и о персонаже этой книги – летчике Козыреве. Она в чем-то соглашалась со мной, в чем-то спорила, а главное, вспоминала некоторых людей, бывших в Испании, – живых и мертвых. Она вспоминала о них в своем письме с той живостью воображения, с той цепкой памятью на подробности, которая убеждала: она может писать, хотя, кажется, сама не подозревает о такой способности.

Прочтя это письмо и ответив на него по существу, я в конце посоветовал Елизавете Паршиной непременно написать записки о том, что она видела и пережала в Испании.

Она не сразу взялась за работу, колебалась, не решалась. А потом все-таки напасала вот эти записки, часть которых вы сейчас прочтете. Не знаю, понравятся ли они вам, но я читал с волнением.

Из письма Х. Д. Мамсурова

Лиза, извини, что задержал рукопись. Каких-либо серьезных замечаний к ней нет. Написано, как было, хорошо и от души. Конечно, можно было бы многое добавить. Но ведь это область необъятная, поэтому я не стал делать замечаний и заметок. Хорошо так, как есть, а то ведь можно и испортить, даже руководствуясь благими намерениями. Крепко жму руку отважной Лизе (Хосефе), к которой отношусь всегда с большим боевым и товарищеским уважением.

Хаджи

Из предисловия А. К. Спрогиса

О войне в Испании написано немало. И все же автор предлагаемых воспоминаний, не пытаясь делать обобщений или анализировать стратегические операции или общий ход событий, рассказывает много интересного. В те далекие годы Елизавета Александровна Паршина была молоденькой девушкой, и впечатления складывались у нее соответственно ее возрасту и сравнительно небольшому жизненному опыту. Елизавета Александровна постоянно находилась при разведывательно-диверсионном отряде, состоявшем из андалузских шахтеров. Все это запечатлено в книге, большая часть ее – дневник, который Паршина вела в Испании. Автор рассказывает только о том, что видела сама. Е. А. Паршина не только наблюдала, что происходит вокруг нее. Она принимала личное участие во всех серьезных операциях отряда в тылу фашистов. В 1937 году на фронте под Малагой и Гранадой, в боях за Андалузию, а также под Толедо отряд уже имел на своем счету семнадцать уничтоженных воинских эшелонов противника. Там фашисты перебрасывали по железной дороге с юга на Мадрид войска и снаряжение, прибывающие из фашистской Италии и Германии. В тылу врага было захвачено в плен несколько фашистских офицеров. Отряд проводил операции на широком фронте от Андалузии до Арагона.

В отряде Е. А. Паршину очень уважали не только потому, что она находилась с нами в самые опасные минуты, но и за постоянную заботу о бойцах и их семьях.

Ни один боец отряда не забывал во время боя, что среди них – девушка. Е. А. Паршиной не раз приходилось участвовать в рукопашных схватках. На моих глазах храбрая переводчица в ближнем бою уничтожила двух фашистов и возвратилась, захватив оружие врага. При необходимости я поручал ей самостоятельно руководить операциями, и она всегда успешно с этим справлялась.

Спрогис А., полковник в отставке, бывший советник по войсковой разведке в республиканской армии Испании

Глава 1. «В испанию поедете?»

В Москву наша семья приехала примерно в 1929 году с Волги. Отец – Александр Николаевич, мать – Лидия Георгиевна, старшая сестра Алла и я. Отец был инженером-химиком, его пригласили в какой-то институт заведовать лабораторией. В 1935 году я окончила Институт новых языков и начала работать в «Интуристе» переводчицей французского.

Прошло несколько месяцев. Когда началась война в Испании, в Советском Союзе поднялся ураган протестов. Проходили собрания, митинги, писали на первых полосах газет, не умолкало радио, собирались деньги, писались письма… Конечно, для нашей страны такой поворот событий не предвещал ничего хорошего, поэтому аппарат пропаганды работал изо всех сил. Таким образом, испанские события стали для большинства населения личной бедой, гибель испанцев – собственным горем, борьба с фашистами – страстным желанием. Заявления сыпались тысячами, подростков с поездов снимали сотнями. Ни я, ни мои подруги и не надеялись на такое счастье, но когда однажды в кабинете начальника засела какая-то комиссия, сердце екнуло…

За столом сидело человек шесть-семь, все мужчины и все в штатском.

– Лиза Паршина, одна из лучших переводчиц, – сказал начальник.

Поглядывая на меня, полистали бумаги.

– Хороший загар. Отдыхали?

– Да.

– Далеко?

– В Дагестане. По горам ходили.

– Хорошо ходите?

– Километров по двадцать-тридцать в день, —двое с военной выправкой переглянулись.

– Международное положение знаете?

– Конечно.

– На каких языках работаете?

Я поняла, что этот вопрос решающий. Испанский мы немного «проходили», но до знания было весьма далеко.

– Французский, испанский.

– Сказать что-нибудь можете?

– Буэнос диас… камарадас…

– А почему отвечаете на испанском?

Я растерялась и промолчала. Те двое снова переглянулись.

– Вы замужем?

– Нет.

– Семья?

– Родители и сестра. Все в Москве.

– В командировку поедете?

– Поеду.

– А если далеко и надолго?

– Поеду.

– А если в Испанию?

– Поеду.

– Хорошо, можете идти. Если нужно будет, мы вас еще пригласим. О нашей беседе никому говорить не надо.

Утром следующего дня меня и одну из моих подруг предупредили, что за нами «приедут». Часов в двенадцать действительно появилась молодая приятная женщина, сотрудница Главного разведывательного управления Красной Армии, Гуковская. Трудно сейчас сказать, в каком я была состоянии, помню только, что все происходящее доходило до меня, как с киноэкрана. Может быть, от волнения я и заболела – началась двухсторонняя ангина, но я сделала все, чтобы не показать этого. Гуковская на машине отвезла нас в специальный закрытый магазин, расположенный в Центральном универмаге, и велела выбрать все, что нам нужно. Тут уж мы не растерялись и выбрали все – от чулок до шляпок с вуальками.

– Вам это доставят, – сказала Гуковская и отвезла нас обратно.

Часов в восемь она снова приехала, привезла нам вещи, вручила паспорта, деньги, билеты на поезд и сказала:

– Через три часа ваш поезд. Поедете до Парижа, явитесь в наше посольство, дальше вам скажут. Об отъезде ни с кем не говорите и ни с кем не прощайтесь. Ни с кем, – и уехала.

Мы так и остались стоять с открытыми ртами и хлопающими глазами и, похоже, с такими же лицами ехали до самого Парижа. В моих документах было сказано, что я работаю машинисткой в советском консульстве в Испании. В Париже наше появление было встречено так же буднично, как появление почтальона. Нам выдали около тысячи долларов и велели лететь из Тулузы в Барселону.

– Там вас встретят.

И мы полетели. Вышли в Барселоне на летное поле и со все возрастающим беспокойством стали наблюдать, как рассасываются прилетевшие с нами пассажиры, пока не остались совершенно одни. Посовещавшись, уселись на свои чемоданчики и стали ждать «чего-нибудь». Через минут тридцать к нам подошел элегантный служащий аэродрома и очень вежливо поинтересовался, не потерялись ли мы и не надо ли помочь. Документы мы решили не показывать, а объяснить ничего не могли, потому что языка почти не знали. Однако он ничуть не удивился и любезно отправил нас в город на служебной машине. Одетый в военную форму водитель, тоже ничего не спрашивая, привез нас в отель «Мажестик» и уехал. Только здесь, сняв номер, я поняла, что мне совсем плохо. Ангина была в разгаре. Я попросила подругу положить мне на голову мокрое полотенце.

– А полотенца нет, – ответила она без малейших эмоций. – Мы забыли чемоданы в машине.

Я моментально забыла про ангину, и мы побежали к портье поднимать тревогу. Он долго и с большим удивлением выслушивал наши сбивчивые горячие объяснения и, как только обозначилась первая пауза, спокойно сказал:

– Почему вы так беспокоитесь? Как только шофер увидит чемоданы, он сразу привезет их обратно…

Мы замолкли, переваривая услышанное. «Господи, мы ведь уже за границей…». Действительно, минут через сорок чемоданы внесли в наш номер. Мне снова стало плохо. В этот момент зазвонил телефон.

– Да? – спросила я машинально.

– Лиза?

– Да… – ангину снова как рукой сняло.

– Ты еще там?

– В каком смысле? – спросила я потрясенно.

– Ты еще не уехала?

– Я…

Кто это? Откуда он знает, в какой я гостинице и даже в каком номере? Невероятно…

– Лиза!

– Да…

– Это ты?!

– Я…

– Почему ты не выезжаешь?!

– Куда? Я только приехала…

Теперь наступила пауза на том конце провода.

– Кто это говорит? – спросил он, наконец.

Оказалось, это звонил знаменитый Михаил Кольцов. Его жену тоже звали Лиза, и жила она в этом номере до момента нашего заселения. Он объяснил нам, что делать и куда идти, и дальше все вошло в свою колею. Началась работа в Испании.

Глава 2. На Центральном фронте

В то утро заря занялась дружно. Быстро светало. Небо без единого облачка. Но это нас не обрадовало: если таким будет весь день, то фашисты успеют отбомбиться несколько раз. Весь летный состав уже на поле. В небе еще мерцают крупные южные звезды. Воздух резкий, колючий. Зима под Мадридом довольно холодная, но почти бесснежная. На командном пункте всегда холодно. Во всей Кастилии, кажется, зимой нет уголка, где можно было бы согреться.

Мое дело – сидеть у телефона и ждать, когда позвонят с наблюдательного пункта «Телефоника», самого высокого здания Мадрида. Это должно случиться с минуты на минуту, и я с самого рассвета держу телефонную трубку, а сама смотрю в окно и дую на застывшие пальцы. Первые лучи солнца медленно скользят по траве, слизывая хрупкий иней.

– Хосефа, ты слушаешь? – раздается в трубке голос наблюдателя.

– Слушаю.

– Сейчас на улице Алкала упал снаряд.

– Я не слышала разрыва. Наверно, далеко.

– Нет, не очень, но он не взорвался. Что-то сегодня не видно «юнкерсов»…

Я молчу, хочется спать. Может быть, они сегодня не станут бомбить Мадрид? Мысли рассеиваются, вспоминаются первые дни приезда в Испанию и разочарование, когда вместо фронта меня направили в штаб авиации. Там мне выдали красивую бумагу с огромной печатью. В бумаге значилось, что сеньорита Хосефа Перес Эррера направляется на аэродром в Альбасете. Эта бумага стала единственным документом, с которым я не раз пересекала из конца в конец всю республиканскую территорию, побывала на всех фронтах и даже переходила линию фронта; нигде ни разу мне не напомнили, что, согласно документу, я обязана пребывать на аэродроме в Альбасете. Такие здесь порядки. Законы и приказы в Испании пишут не для женщин…

– Хосефа, ты слушаешь? – снова прерывает мои размышления наблюдатель.

Начальник штаба, полковник Федосеев, заглядывает на командный пункт и на минуту задерживается в дверях.

– Связь с Мадридом есть? – спрашивает он строго.

– Наблюдатель у аппарата.

– Скажите…

В этот момент в трубке раздался взволнованный голос наблюдателя:

– Идут! Три… Пять…

– Пять в воздухе! – повторяю я громко.

– Курс? – спрашивает начальник штаба.

– Девять… Пятнадцать… На Мадрид! – продолжает наблюдатель.

– На Мадрид пятнадцать!

Начальника штаба как ветром сдуло. На поле уже рокочут моторы. Стартеры торопятся к последнему звену истребителей. Через минуту самолеты отрываются от земли, проносятся над головой, и вот уже гул замирает вдали. В ушах остается тонкий звон, как будто порвалась и тихо вздрагивает невидимая струна. На поле еще не улеглась рыжая сумятица пыли и сухих осенних травинок.

– Хосефа, ты слушаешь? – снова окликает наблюдатель.

– Слушаю…

– Двадцать семь, изменили курс, идут на вас…

Кидаю трубку и бегу докладывать. Федосеев еще на поле. Его плотная невысокая фигура виднеется вдали около дежурного звена Сережи Черных. Бегу к ним и кричу, но меня не слышат. Остаются считанные минуты, от Мадрида до нас тридцать километров; бомбардировщики будут здесь через три-пять минут.

Наконец, меня заметили, и начальник штаба, словно догадавшись, зачем я выскочила, посмотрел на горизонт в сторону фронта. Там, высоко в небе, уже показались черные точки. Опытным глазом он сразу опознал «юнкерсов». На аэродроме мигом все пришло в движение. Стартеры и грузовики, наспех подобрав в поле рабочих и механиков, направились в сторону – подальше от аэродрома. На командном пункте капитан Рамос торопливо звонит по телефону, но резерва истребителей на соседних аэродромах не оказалось: все в воздухе, на других боевых операциях. «Юнкерсы» уже близко. Дежурное звено поднялось в воздух и пошло им навстречу. В последнюю минуту мы вскочили в машину и тоже выехали за пределы аэродрома, но далеко отъехать не успели, пришлось вылезти из машины и залечь метрах в трехстах от аэродрома. Началась бомбежка. Когда взрывы сливаются в сплошной гул, я перестаю чувствовать, что земля холодная и твердая… Над аэродромом поднимается темный занавес дыма и пыли. Ветер несет на нас оттуда всякий мусор. Если бомбить будут не очень метко, то пара – другая бомб может залететь и сюда… Несколько «юнкерсов» проносятся над нами, а с аэродрома опять слышны взрывы. Прижимаюсь плотнее к земле и чувствую себя как ребенок, который впервые узнал, что «коза» – это не рогулька из двух пальцев…

Когда новизна ощущений проходит, начинаю присматриваться к тому, что происходит в воздухе. Наши истребители яростно атакуют, но их только три. Они то взмывают вверх, то пикируют в самую гущу «юнкерсов», проносятся через их строй, снова набирают высоту и опять пикируют. Постепенно бой перемещается к горизонту, становится тихо. Начальник штаба хмуро смотрит вслед удаляющимся самолетам.

– У них уже должны были кончиться патроны…

На аэродроме жарко горели оба ангара. Рабочие выкатывали из них авиетки. На летном поле десятки черных воронок и навалами развороченная земля. Помещение командного пункта сильно пострадало, всюду раскрошенный кирпич, красный, как раны. Внутри полный разгром. Осколками пробито решительно все – спинки и ножки стульев, забытый на столе портфель, а наблюдатель на вышке каким-то чудом остался невредим.

Через несколько минут над полем раздается привычный нарастающий гул наших возвращающихся истребителей.

– Куда их несет! – крикнул, выбегая на поле, начальник штаба. Я кинулась за ним, стараясь на бегу подсчитать, все ли вернулись.

– Отставить посадку! – кричит Федосеев, взмахивая коротенькими руками. – Побьются, черти!

Истребители кружат над аэродромом, выбирая место, но садиться решительно негде. Один все-таки изловчился и сел, да, наверно, и сам был не рад – начальник штаба погрозил ему кулаком, но потом махнул рукой и пошел на командный пункт. Другие самолеты, покружив немного над аэродромом, ушли приземляться на другие.

– Ступайте к телефону, Хосефа! – в сердцах прикрикнул на меня начальник штаба.

– Сначала надо бы разыскать телефонную трубку, – ответила я с досадой.

Хотелось расспросить летчика, единственного, приземлившегося среди воронок, как протекал воздушный бой и удалось ли тем, кто вылетел на Мадрид, перехватить «юнкерсов» на обратном пути. Оказалось, что удалось и двух «юнкерсов» сбили у самой линии фронта. Приземлился «дома» Алексей Минаев, ведомый дежурного звена. Он подтвердил, что патроны у них действительно кончились, но они продолжали преследовать противника до самой линии фронта. Вернувшись на командный пункт, я осмотрелась и поняла, что делать там нечего. В ближайшее время наладить телефонную связь невозможно. Все провода порваны, и телефонную трубку действительно не отыскать. Через пролом в стене было видно, как догорают ангары.

Начальник велел собираться в Алкалу. Здание, в котором временно была столовая, выходило фасадом на единственную в Алкале площадь. В середине ее, укрытый щитами и мешками с песком, был чугунный монумент Сервантесу, напротив – отель «Сервантес», где размещались наши советники и штаб истребительной авиации. Наскоро переодевшись, я пошла в столовую. Наверно, раньше здесь был монастырь. Зал выглядит величественным и немного мрачным. Своды теряются в полумраке, огромные узкие окна, глубокие ниши в каменных стенах, пол выложен каменными плитами, как и в большинстве старинных зданий. За длинным деревянным столом собрались все экипажи эскадрилий и сотрудники штаба. Обед прошел оживленно – в этот день обошлось без потерь. Все места заняты, на столе не было лишних приборов, которые обычно ставили для тех, кто не вернулся…

Конечно, обсуждали события дня.

– Почему вы кружили над полем, когда вернулись? Разве вы не поняли, что начштаба запретил посадку? – спросила я Сережу Черных.

– Поняли, – ответил он, смеясь. – Хотели сосчитать, все ли у вас целы…

Сосчитать было нетрудно. Мы все бегали по полю и махали руками, боялись, что ребятам захочется сесть поближе к столовой и они побьются на посадке. Оказалось, что соседний аэродром в Гвадалахаре тоже бомбили и жертв не было. У начальника штаба родилась хорошая мысль: сделать ложный аэродром, чтобы фашисты бомбили его вместо нашего. К осуществлению этой идеи приступили на другой же день. Подходящее место нашли километрах в двадцати от Алкалы. Через неделю аэродром был готов и полностью оборудован по типу посадочных площадок. По краям поставили фанерные самолеты, а зенитную артиллерию изображали бревна. Конечно, все это было соответствующим образом «замаскировано». Мой начальник полетел принимать работу, захватил и меня, чтобы на месте можно было внести поправки. Пока он обсуждал со строителями детали, я забралась в фанерный самолетик – укрыться от ветра. Но и там было холодно. Когда я окончательно замерзла, пришлось вылезать. Поле было пусто. Наша авиетка улетела, про меня просто забыли. До вечера я успела промерзнуть до костей. Того, что фашисты прилетят бомбить именно теперь, можно было не бояться. Сначала они обычно высылали разведчика выяснить, что за объект и чем прикрыт с земли. Но вдруг за мной не приедут и завтра? Впрочем, переводчик так или иначе утром потребуется… Начало темнеть, но никто не появлялся. Я стала не на шутку злиться. От обиды хотелось, чтобы «аэродром» бомбили, пусть бы даже меня ранили, и начальнику попало бы от командующего…

Машина пришла за мной ночью. С этого дня я твердо решила уходить из авиации на фронт. Мне казалось, что мое положение здесь унизительно. Все летчики летают в бой, а я вечно остаюсь на поле, одинокая и ненужная. Конечно, было жалко расставаться с эскадрильей и хорошими товарищами, но расстаться с начальником жалко не было.

Вскоре случилось и еще одно несчастье, которое заставило меня предпринять решительные действия. Случилось это в декабре 1936 года. Рассвет наступил в плотном тумане, на востоке ни проблеска. Едва можно было различить на поле боевые машины. В них сидели только летчики дежурного звена. На командном пункте стало тесно и теплее, чем обычно. Время приближалось к полудню, а туман не рассеивался. В одном из самолетов молодой летчик объяснял испанским паренькам, как приводят в действие пулеметы. Ребята шумели, каждому хотелось прикоснуться к пулемету рукой. На летном поле не видно ни души. Из ангара вышел рабочий с ведром и пучком концов для обтирки фюзеляжей. Он шел не спеша, закончив какую-то работу. По синему ватнику и меховой шапке я узнала нашего русского рабочего, Василия Кабанова. Поравнявшись с самолетом, в котором шумела молодежь, он повернул голову и посмотрел, что там делается. В эту минуту раздалась пулеметная очередь, и Кабанов остановился… Я смотрела, но не понимала, что произошло. Кабанов выронил из рук ведро, наклонился вперед и без звука повалился на землю.

Пока врач добежал до того места, санитарная машина уже стояла подле с открытой дверцей, но носилок не оказалось, и раненого понесли к машине на руках. Врач сказал, что оперировать надо немедленно, из командного пункта вынесли стол и положили на него Кабанова. Обязанности сестры пришлось выполнять мне. Не знаю почему, но на аэродроме сестры не оказалось, а второй врач ассистировал хирургу. Рана была выше колена, широкая, как блюдце, и с рваными краями. Для анестезии ничего под рукой не нашлось, бежать на медпункт времени не было, кровь била из раны струей. Кабанов не кричал и даже не стонал, хотя был в сознании. Когда очищали рану, все тело его было напряжено до предела и временами вздрагивало. Кабанов все порывался взглянуть на свою ногу.

– Не надо, чтобы он смотрел на рану… Держите голову, – просил врач по-испански.

– Что он делает? Что у меня с ногой? Я ее не чувствую… Боль где-то выше…

Голос его был глухим, хрипловатым, но твердым. Врач нервничал и все время с опаской посматривал на раненого. Наверно, боялся, что тот не выдержит и сделает резкое движение. Но Кабанов хорошо владел собой. Лицо его посерело, губы запали внутрь, на висках билась синяя жилка.

– Что он делает?

– Сейчас зашивает, – ответила я наобум, самой было больно смотреть на эту рану. – Потерпи еще немного.

В городском госпитале Кабанова поместили в общую палату, где лежало человек тридцать. Больные встали и, скрипя костылями, стали подходить к его койке. Кабанов лежал на спине с полузакрытыми глазами. После укола боль, наверно, унялась, но его бил озноб. Был уже поздний вечер, а я сидела у койки и не могла уйти. Ведь во всем госпитале никто не говорил по-русски. Принесли чашку горячего кофе, но уговорить Кабанова выпить не удалось. Ему становилось хуже.

Вдруг в дверях послышался какой-то шум, крики и возня. Кто-то требовал, чтобы его впустили, и санитары не смогли его удержать. В палату ворвался какой-то паренек. Он сразу нашел глазами койку Кабанова и, упав на колени, уткнулся лицом в угол матраца. Кабанов заволновался, хотел приподняться и не смог.

– Скажи, пусть встанет, – обратился он ко мне.

Мне удалось поднять только голову парнишки, с коленей он не встал. Лицо его было залито слезами, и глаза полны отчаяния. Он всхлипывал и глотал слезы, потом быстро-быстро заговорил.

– Что он говорит? – спросил Кабанов тихо. Силы его оставляли.

– Просит простить его, он нечаянно.

Это был тот паренек, который случайно нажал на спусковой крючок пулемета.

– Верю, – ответил Кабанов мягко. – Скажи, что не сержусь. Чего уж теперь… Эх, сынок! Что ты со мной сделал? Мне ведь и повоевать-то не пришлось…

Я переводила все слово в слово, понимая, как это важно сейчас для обоих. Присутствующие начали понимать, что произошло. Вся палата пришла в волнение. Один из раненых подошел ко мне и спросил:

– Это ваш муж? – голос его дрогнул, и лицо побледнело от волнения.

– Нет, просто товарищ, это наш рабочий с аэродрома…

– Рабочий?

Видимо, он был чем-то поражен.

– Смотрите! – сказал он всем. – Он даже не упрекает за то, что тот его ранил, он назвал его сыном…

Раненые стояли и растерянно смотрели на осунувшееся лицо Кабанова. Кто-то украдкой всхлипнул. Я попросила раненых разойтись:

– Не надо так… он может подумать, что его состояние безнадежно…

Люди разошлись, и в палате воцарилась тишина. Скоро наркоз перестал действовать, и Кабанов снова заметался на койке. Я попыталась отвлечь внимание раненого от боли, стала расспрашивать его о семье. Кабанов с легкой досадой отмахнулся.

– Глупенькая ты. Эта боль почти нестерпима. Я думаю, что не выживу… Но не хочу умирать, ведь я не убил еще ни одного фашиста! Я ничего не успел сделать…

Поздней ночью пришел начальник штаба. Поговорив немного с Кабановым, он обратился к врачу:

– Каков может быть исход?

– Надо немедленно делать переливание крови, у нас в госпитале это невозможно… Может начаться гангрена…

Конец фразы я не перевела на русский, раненый пытливо прислушивался к ответам врача. Наутро следующего дня к постели Кабанова пришли трое: полковник Федосеев, командующий нашей авиацией в Испании Смушкевич и командующий истребительной авиацией Пумпур. Кабанов встретил их равнодушно, но вежливо. Он еще больше осунулся, пожелтел и затих. Казалось, его перестало интересовать, что с ним будет дальше.

– Сегодня или завтра переправим тебя самолетом в Валенсию, там хорошие врачи, – сказал Смушкевич.

Кто бы мог подумать тогда, что всех троих, стоящих сейчас у постели раненого, ждет еще более трагическая судьба… Кабанов умер в тот же день вечером. Я сняла с койки его карточку болезни и отнесла в штаб. Через несколько дней мне сказали: паренек, который его ранил, ушел на фронт. Это напомнило мне, что я тоже засиделась на аэродроме.

В один из зимних вечеров, когда в большом опустевшем зале остались только дежурные, телефонист и я, ко мне подошел заместитель начальника штаба.

– Вы, кажется, хотели на фонт?

– Просилась!

– Завтра за вами приедут, можете собираться.

Я тотчас побежала в свою комнату собираться, хотя вещей никаких и не было. Просто хотелось подержать в руках дорожный плащ и поверить, что все это не сон, что я действительно еду. Мне везло, хотя в моем стремлении попасть на фронт не было логики: я должна буду признаться, что даже стрелять не умею, и моим новым товарищам, возможно, будет со мной нелегко. На другой день рано утром я поехала в город купить то, что, по моему разумению, могло пригодиться на фронте. В штаб вернулась к обеду, но пообедать удалось не сразу: за мной уже приехали. Начальник велел мне идти в гостиную и там ждать. Я очень волновалась: вдруг не возьмут? В зал вошел невысокий молодой человек в армейской форме, с большим маузером у пояса. В его внешности не было ничего примечательного, разве только большие серые глаза. Увидев меня, он помрачнел.

– Опять баба! – нисколько не стесняясь моего присутствия, проговорил он разочарованно. – Не возьму. В штабе мне сказали, что здесь дадут переводчика-мужчину, кажется, его имя Хосе.

– К сожалению, Хосефа… Поговорите со мной все же.

Несколько секунд он стоял молча, как бы обдумывая что-то, потом обратился ко мне с явной досадой:

– Поговорить можно. Без дорог ходить умеете?

– Мы в Дагестане ходили все лето и через перевал…

– А стрелять умеете?

– Да, мы в тире стреляли.

Он неожиданно рассмеялся и, словно примирившись с судьбой, заметил: – А на фронте, знаете ли, стреляют…

– Представьте себе, я так и думала.

– В обморок, случайно, не падаете?

– В обморок случайно не падают, в обморок женщины падают, когда хотят.

Я начинала злиться, но приходилось сдерживаться, ведь все зависело от этого командира: не захочет – не возьмет.

– Ладно, делать нечего, я уже две недели работаю без переводчика, а время горячее, на нашем фронте со дня на день ожидают наступление фашистов… Поедемте, а там будет видно.

– А куда?

– В Малагу.

Мы выехали в тот же вечер и ночью были уже далеко от Альбасете. Машина шла на юг в Андалузию. Хорошо ехать ночью: шоссе свободно, и шофер выжимает из мотора все, на что тот способен. Мой новый начальник, Артур Карлович Спрогис, оказался на редкость неразговорчивым спутником; он только назвал свое имя – Артур, а потом погрузился в какие-то думы, и мне ничего не оставалось, как смотреть в окно или пробовать вздремнуть сидя. О Малаге я почти ничего не знала. Помнила, что есть такое вино – малага, но я его никогда не пробовала. Мне раньше в голову не приходило, что это название связано с именем одного из самых древних городов Европы – некогда финикийской колонией.

Уже вторые сутки дорога и дорога. Начинает болеть спина, мучительно хочется вытянуть ноги, но мы почти нигде не останавливаемся: надо торопиться. К вечеру подъезжаем к небольшому городу. При въезде застава. Документов не спрашивают, но и дальше ехать не позволяют. Я не сразу понимаю, в чем дело.

– У нас есть разрешение министерства!

– Здесь требуется только одно разрешение – местного алькальда.

– Здесь признают только разрешение градоначальника, – поясняю я Артуру.

– Спроси, как к нему проехать, спорить не будем.

Выясняется, что проехать к нему тоже нельзя: алькальд почивает, и до утра нам предлагается ждать, где нам будет угодно, но только не в городе. Командир молча обдумывает положение. Машина стоит. Шофер Паскуаль начал стыдить бойцов заставы, и я уловила, что он несколько раз произнес слово «сеньорита».

Решив поддержать Паскуаля, я выглянула из машины.

– Рубия! – раздалось одобрительное восклицание.

Машина тотчас же тронулась. Оказывается, «блондинка» – это тоже пропуск. В Альмерии Артур все же решил переночевать. Шоферу нужно было дать основательный отдых, но на окраине опять пришлось задержаться: город бомбили. Когда налет кончился, мы выехали на окраину. Бензоколонка и окружающие здания горели. С площади уносили убитых и раненых. Бойцы оттаскивали в стороны изуродованные машины. На рассвете мы снова были в дороге. Теперь шоссе шло по самому берету Средиземного моря. Становилось жарко. К северу тянулись невысокие скалистые горы, покрытые скудной растительностью.

Миновав несколько узких старинных улочек, остановились у одинокого приземистого строения. В темноте не разберешь – не то жилой дом, не то казарма. Оказалось, что здесь размещается разведотряд, которым руководит мой новый начальник. Он коротко предупредил меня об этом и просил больше вопросов не задавать. В дверях часовой. Он бросается к нашей машине с бурными приветствиями, обнимает шофера и протягивает руку Артуру. Все это, конечно, не по уставу, но Артур, видимо, не придает большого значения форме.

– Это не солдаты, – говорит он, заметив мое удивление. – Это шахтеры и крестьяне, получившие оружие совсем недавно.

Из дверей дружно высыпал весь отряд. Бойцы окружили Артура и стали о чем-то его расспрашивать. На меня никто внимания не обратил, возможно, просто не заметили. Артур подтолкнул меня вперед и попросил переводить. Как только я сказала первое слово, все головы повернулись. Круг сомкнулся, всем хотелось посмотреть на новую переводчицу. Впереди оказался высокий широкоплечий молодой человек. Его окликали «Тримотором», кличка явно подразумевала трехмоторный бомбардировщик. В действительности его звали Хосе Муньос Гарсия, и он был официальным командиром отряда. Голос у него был глуховатый, но довольно сильный. Речь неторопливая, но из того, что он говорил, я ничего не поняла. Артур меня успокоил:

– Наши ребята – андалузцы, у них свое наречие, скоро ты начнешь их понимать.

На следующий день мы поехали в штаб фронта. В центре города душно. С моря наплывают волны теплого воздуха с запахом рыбы от причалов, водорослей, выброшенных на берег прибоем, и мокрого дерева. Площадь перед штабом была пуста, но в штабе шла напряженная работа.

В просторной неуютной и темноватой комнате, куда мы вошли, слышалось гудение работающего телетайпа. Около него сидел широкоплечий, немного сутулый пожилой человек с явно славянскими чертами лица, зоркими умными глазами и поредевшими светлыми волосами. Это был советник фронта полковник В. И. Киселев. Рядом с ним я увидела невысокую девушку с каштановыми кудрями, розовыми щечками и печальными карими глазами. Вглядевшись, я узнала свою подругу по институту Машу Левину, бывшую старосту группы. Благоразумную и тихую Машу я никак не ожидала увидеть во фронтовой обстановке, но и здесь она выглядела спокойной, хотя озабоченность наложила на лицо морщинки. Мы обе очень обрадовались и, пользуясь тем, что нашим начальникам для разговора переводчиков не требовалось, начали толковать о своих делах. Однако к тому, о чем говорили начальники, я тоже прислушивалась.

Киселев, наскоро обменявшись с Артуром несколькими фразами, вернулся к телетайпу. Он был на связи с Генеральным штабом. Связист передавал донесение о положении на фронте. Киселев начал диктовать шифровальщику дополнение для передачи главному советнику Яну Берзину. Заканчивалось оно весьма неутешительно: «Положение становится критическим. Противник ввел в бой итальянский экспедиционный корпус, насчитывающий более двадцати тысяч солдат; кроме того, в наступлении участвуют около пяти тысяч легионеров – отборное фашистское формирование и марокканская конница численностью до пятисот сабель. Данные разведки уточняются. Главный удар противник наносит на Малагу, наступая в направлениях: Гранада – Альгама – Велес-Малага с северо-востока; Ронда – Малага с северо-запада и вдоль побережья Средиземного моря от Марбелье. Одновременно противник перешел в наступление на всех участках фронта. Вдоль берега курсируют три крейсера противника, возможен десант морской пехоты, предположительно в районе Фуэнхирола южнее Малаги. Береговых укреплений нет. Ближайшие подступы к городу удерживают отряды численностью до пятнадцати тысяч человек. В самом городе пять тысяч бойцов без винтовок. Анархистские части не боеспособны, действия нашей авиации ограничены отсутствием аэродромов для бомбардировочной авиации и в горах малоэффективны, боеприпасы на исходе, связь затруднительна. Удержать город в этих условиях невозможно…».

Донесение было похоже, скорее, на оправдание предстоящей сдачи города. Вообще, вся территория, на которой еще держались в Андалузии республиканцы, представляла собой узкую полосу побережья километров двести протяженностью, не защищенную ни береговой артиллерией, ни флотом, ни авиацией. Может быть, советник сгустил краски, чтобы выхлопотать в Генштабе подкрепление? Предположение звучало заманчиво, но надежды на это практически не было. Вернее всего, так все и было. Мне рассказывали, что когда генералу Клеберу предложили возглавить оборону Малаги, он ответил: «Я не хочу быть генералом поражения». Киселев закончил свой рапорт, подождал, пока он будет зашифрован и передан, потом молча взял свою фуражку, кивнул головой Маше и направился к дверям. Мы с Артуром последовали за ним. Видно, мне придется приобретать боевой опыт в отступлении…

Была ночь. Веяло спустившейся с гор прохладой. Шуршали тяжелые пальмовые листья, да изредка раздавались шаги патруля. Дом, в котором жили советники, стоял особняком в глубине сада, окруженного высокой чугунной решеткой. Широкая мраморная лестница вела прямо в столовую, временно расположенную в вестибюле. К ужину подали на плоских тарелках горстку каких-то ракушек. Внутри – маленький сморщенный кусочек моллюска, по вкусу напоминающий мясо. Я погремела этими ракушечками и осталась голодной. Пришлось просить добавки. Маша начала смеяться. Она уже привыкла к испанской кухне, а я в авиации была избалована русскими борщами. Сразу после ужина пошли спать.

Утро наступило солнечное. Начальник попросил меня пройти с ним в город, купить некоторые дорожные вещи. Мы шли по глухим каменным плитам, поглядывая на простиравшееся спокойное нежно-голубое море. Ни на одном море ранее я не видела таких нежных мягких голубых тонов. А где-то поблизости затаились вражеские крейсеры, готовые обрушить на город огонь… Однако они еще не появились. Яркое теплое утро не располагало к грустным размышлениям, и вскоре я загляделась на богатые витрины магазинов. Там целые россыпи всяких безделушек и мишуры. Никогда не видела такого количества совершенно ненужных, но неотразимо привлекательных вещей. Закупив все необходимое, Артур предложил мне выбрать что-нибудь и для себя. В небольшом, пропахшем духами и кожей магазинчике я купила нелепые розовые перчатки. Зачем они мне? До обеда занимались картами. Я надписывала по-русски названия населенных пунктов в районах, которые Артур отмечал карандашом, и старалась запомнить их. Потом мы с Машей пошли побродить по приморскому бульвару. Время приближалось к полудню, было довольно жарко, и мы шагали по улице, не встречая прохожих. Было время сиесты – обязательного дневного отдыха южан. Когда-то вдоль Аламеды, приморской пальмовой аллеи, стояли мраморные статуи, найденные при археологических раскопках. Теперь их нет.

– Ты помнишь Казимира? – спросила я.

Маша ответила не сразу.

– Разве ты не знаешь, что он погиб?

Я знала, но хотела узнать, как это произошло.

– Вон там… – Маша показала рукой на север, где на небе сейчас не было ничего, кроме одиноко плавающего белого облачка. – Там, за аэродромом, однажды утром показался итальянский «капрони». Наверно, разведчик, он шел низко и не спеша. В ту же минуту с аэродрома поднялся Казимир и, набрав высоту, спикировал на фашиста. Бой был коротким. «Капрони» резко снизился и, охваченный клубами дама, пошел в сторону линии фронта. Казимир продолжал его преследовать, сделал облет и вдруг резко пошел в штопор. Через несколько минут мы с Киселевым подъехали к месту падения. На поле мы увидели только обломки самолета, а Казимир… Я не могла смотреть, мне потом рассказали…

Маша замолчала. Несколько секунд она пыталась подавить слезы, но не смогла. Когда мы – русские девушки – поехали в Испанию, мы как-то внутренне подготовились встретить лишения, опасности и даже те страшные минуты, которые все же не хочется называть смертью. Но мы оказались совершенно неподготовленными видеть гибель товарищей. Думаю, что на войне это и есть самое тяжелое… Я знала Машу много лет. Мы вместе учились, потом работали, но я первый раз видела, как она плачет. Невольно подумалось, что если город придется оставить, то могила Казимира окажется у фашистов. От этой мысли стало еще тяжелее.

Вечером в штабе стало известно, что атаки противника прекратились почти повсеместно, наступило временное затишье. Во всех донесениях с фронта одни и те же просьбы: оружия и патронов. Оружия не было, патронов тоже. В штабе решили немедленно подорвать все мосты на горных дорогах, ведущих к Малаге. Эта операция была поручена нашему разведотряду. В трудных случаях Артуру приходилось самому становиться во главе отряда. Хосе был всего лишь прошедшим действительную службу сержантом, имевшим очень небольшой боевой опыт. В горах севернее Малаги имелось всего три-четыре удобных для наступления ущелья, но самым опасным командование считало направление Гранада – Альгама – Велес-Малага: если противнику удастся перерезать его, то группа войск, защищающих город, окажется в мешке. На этот участок фронта мы и отбыли в первую очередь.

Мы выехали всем отрядом с запасом динамита, не дожидаясь утра. Дорога на Велес-Малагу шла по берегу моря. Самое благоразумное – ехать ночью. В предрассветном воздухе еще держится ночная прохлада. Начинают светлеть дальние вершины Сьерра-Невады, но отроги Альпухары еще покрыты зловещей мрачной чернотой. Маленький городок Велес-Малага примостился на территории, замкнутой скалистыми склонами гор. На небольшой возвышенности – развалины мавританской крепости, но их можно заметить, если знать заранее. В окрестностях городка мавры жили с давних времен, но после восстания в конце пятнадцатого века большая их часть была уничтожена. Сколько же войн перевидала испанская земля, и сколько крови пришлось ей принять…

Вскоре дорога отступила от моря и втянулась в ущелье. Машина пошла медленнее. Артур спит, а я не могу, мне все это еще очень непривычно. Фары не зажигали, шофер едва различал перед собой дорогу, и где-то на повороте мы наткнулись на колонну стрелков. К счастью, никто не пострадал, но фары пришлось зажечь, иначе дальше ехать было опасно. Когда начало светать, стали различимы медленно идущие навстречу группы бойцов. Некоторые с винтовками, но большинство без оружия. Я уже знала, что на фронте не все вооружены, и все же не предполагала, что их так много. Неудивительно, что они, безоружные, отступали. Артур велел остановиться и разыскать кого-нибудь из офицеров. Наши бойцы выпрыгнули из грузовика и закурили. Я впервые увидела их при дневном свете. С виду это были обыкновенные рабочие ребята, одетые в спецовки и обутые в веревочные альпаргаты – матерчатую обувь с веревочными подметками. На головах – самые различные шляпы, береты, андалузские сомбреро и горро, похожие на наши пилотки. Среди бойцов несколько человек довольно пожилых и один седой старик: малорослый, щуплый, но очень подвижный и энергичный. К моему удивлению, большинство бойцов оказалось белокурыми и голубоглазыми. Может быть, это потомки готов или англосаксов. Другие были черноволосыми и кареглазыми, какими я и представляла себе раньше всех андалузцев. Тримотор, то есть Хосе, был коренастым, но довольно высоким мужчиной; приземистым он казался из-за массивных плеч и привычки сутулиться. Лицо немного монгольского типа и карие чуть узковатые глаза. В прошлом крестьянин, он последние годы работал на рудниках, как и большинство бойцов отряда. Они очень дружелюбно поглядывали на меня, улыбались, но не заговаривали, очевидно, помнили неудачный опыт при первой встрече и не хотели меня конфузить.

– Если ты будешь сегодня плохо переводить, то мы все взлетим на воздух, – предупредил Артур, заметив, что я робею вступать в разговор с испанцами.

– А разве твои ребята не умеют обращаться с динамитом? – спросила я, не на шутку перепугавшись.

– Не все. Есть и хорошие шахтеры-подрывники, но нам еще не приходилось подрывать мосты. Привыкай к андалузскому наречию.

Я подошла поближе и попробовала завязать беседу. Оказалось, что андалузское наречие отличается от кастильского незначительно. Андалузцы избегают произносить на конце слов твердые гласные и часто пропускают букву «д» в последнем слоге, а в общем, понять их не трудно. Бойцы охотно вступили в беседу, только очень громко кричали, надеясь, что так я лучше пойму, и внимательно следили за моей жестикуляцией. Наверно, она им казалась необычной. Я уже заметила, что некоторые жесты испанцы воспринимают как нечто противоположное, они вкладывают в них другой смысл. Когда русские хотят придать больше убедительности своим словам, они ударяют себя в грудь. Испанец при аналогичных обстоятельствах ударяет в грудь собеседника, а когда хочет подозвать его к себе, машет рукой точно так же, как делаем мы, когда хотим его прогнать. Лучше всех меня понимал шофер грузовика Клаудио. Он старший брат Хосе и в отряде пользуется особым уважением. Клаудио от рождения хромой, но шофер он прекрасный. Мне очень нравится его лицо: доброе, открытое, с чуть грустной улыбкой. У него большие серые глаза, внимательный взгляд и манера слушать, слегка наклонив голову. В отличие от других андалузцев, он при разговоре почти не пользуется жестикуляцией, только иногда приподнимает руку ладонью вверх, как будто ему хочется немного подержать слово, прежде чем отдать его слушателю.

Самый шумный и веселый – Ретамеро, молодой шахтер с быстрыми светлыми глазами и плутоватой улыбкой. Он больше любит слушать, чем говорить. Уклончиво отмалчивается, когда обращаются к нему лично, в основном по вопросам дисциплины, и любит выступать, когда с вопросами обращаются ко всем. Амарильо, человек уже немолодой, немного хмурый и быстрый в работе, наоборот, отвечает только на вопросы, заданные ему лично. В других же случаях равнодушно отводит глаза или просто поворачивается спиной: меня, мол, это не касается. Оказалось, что наши бойцы обладают большим чувством такта, они меня ни о чем не спрашивали, больше рассказывали о себе.

– В общем, дело пойдет, – сказала я, вернувшись к Артуру. Он посмотрел на меня с недоверием и промолчал.

Между тем время шло, а нам не встретился еще ни один офицер. Навстречу шли только бойцы. Наконец, показался один немолодой человек в военной форме с офицерскими знаками различия. Какими точно, я еще не разбирала. Поздоровавшись, он назвался командиром части, занимавшей оборону около мостов, к которым мы и направлялись.

– Там уже никого нет, – ответил он на мои вопросы. – Начали отступать, как только стемнело.

– Почему оставили позиции?

– Противник обходит нас по дну ущелья, мои разведчики донесли, что движется колонна численностью до полка, а у меня неполный батальон.

– Приказ имеете?

– Со штабом связь потеряна, но оставаться и быть отрезанными бессмысленно.

– Я только что из штаба. Приказа об отступлении не было.

– Вы можете дать мне об этом письменное подтверждение? – спросил офицер, настороженно прищурив глаза.

– О чем? Что не было приказа? Вы, простите, военный или гражданский человек?

– Я полковник.

– Странно…

Я поняла, что последнюю реплику переводить не следует, и молча кивнула головой. Как бы угадав наши сомнения, полковник горячо заговорил:

– Солдаты начали отступать без всякого приказа, многие офицеры уже оставили свои подразделения и ушли в город спасать семьи. Из тех, кого я послал в штаб для связи, никто не вернулся… Я не могу удержать фронт, а ведь главные силы противника еще в бой не введены.

Артур заметил, что в таком ущелье можно сдерживать наступление и превосходящих сил противника.

– Однако для этого надо иметь как минимум оружие, – раздраженно парировал офицер.

Это было правдой.

Итак, территория, на которой нам предстоит подрывать мосты, нашими войсками уже оставлена. Надо торопиться. Бойцы быстро заняли свои места в кузове машины, и мы поехали дальше. Ущелье все суживалось. Зеленые склоны сменились каменными отрогами. Наконец, впереди показались мосты. Один шоссейный, другой железнодорожный. Оба были перекинуты в самой узкой части ущелья, где не имелось объездов. Машины остановились за выступом скалы, и бойцы начали разгружать инструмент и динамит. В это время на противоположном берегу среди загромождавших русло камней петлистого ручья показалось несколько бойцов. Некоторое время они с любопытством наблюдали за нами, потом начали окликать. Узнав, что мы собираемся взрывать мосты, солдаты попросили подождать, пока они переберутся на нашу сторону. Через несколько минут на шоссе на противоположном склоне вытянулась колонна человек в сто. Двигались они быстро, и уже через пятнадцать минут все были здесь. Это был какой-то отставший отряд без командира. По их словам, противник был километрах в десяти за их спиной.

– А может быть, меньше, – поколебавшись, сказал один из солдат.

– По всей вероятности, меньше, – улыбнувшись, заметил Артур.

Им, видимо, очень хочется, чтобы мы подорвали мосты. Отдыхать они не стали и дружно устремились за поворот, правда, перед этим предложили свою помощь, но уже на ходу. Задерживать мы их не стали, тем более что в помощи наши подрывники не нуждались.

Осмотрели первый мост. Это было грандиозное каменное сооружение, возможно, еще времен Римской империи. Пролет под ним напоминал большую трубу, наполовину заваленную камнями и песком. Ребята сняли рубашки и взялись за кирки. Через несколько минут они уже обливались потом. Мост решено было взрывать в узкой точке пролета. Один из бойцов, высокий, с грубоватыми чертами лица и длинными руками, отбросил кирку и взял в руки большой лом. Под его мощными ударами камни кололись, как лед, в воздух поднимались струйки пыли, и каменная крошка летела во все стороны. Это Амарильо, забойщик с серебряных рудников. В паре с ним яростно долбит камень стройный черноголовый рабочий с пробкового завода. Его зовут Сальвадор, что в переводе на русский означает «спасатель». Только это имя меньше всего подходит пареньку с такими озорными глазами. Сальвадору лет семнадцать. Видно, управляться с камнями ему нелегко, но мальчик старается. Думаю, что никому из нас здесь задерживаться не хочется. Хосе расставил дозоры, двоих бойцов послал на разведку вперед. Артур и старый подрывник Молина пошли осматривать второй мост.

Я села на камень рядом с Клаудио и молча наблюдала за работой. Теперь у мостов остались только мы, и у нас на весь отряд всего пять старых винтовок, несколько гранат и три, кроме моего, пистолета. Свой пистолет я еще не пристреляла, негде было…

Долбильщики сменились и отошли в тень, тяжело дыша и стряхивая с одежды пыль. Теперь камень долбят Ретамеро и рыжий вихрастый Энрике. Глядя на него, трудно поверять, что это андалузец, а не курносый рязанский или тульский паренек. Его маленький нос густо посыпан веснушками, а голубые глаза окаймлены совершенно выгоревшими ресницами. С тяжелым ломом он явно не справляется. Хосе некоторое время смотрит на него не то с состраданием, не то с осуждением, потом подходит, отстраняет своим могучим, как рычаг, локтем и берется долбить сам. Мне кажется, что работают очень медленно, ведь никто не знает, где противник и когда он появится. Наконец, в перекрытии моста образовалась яма глубиной около метра. В нее налили ведра три воды и высыпали несколько больших кульков динамита. Это меня поразило. Казалось невероятным, что загорится или взорвется что-либо мокрое. Оказывается, так и должно быть: воду наливают, чтобы при утрамбовке динамит не взорвался от удара самопроизвольно. Гореть мокрое не будет, а взрываться – пожалуйста. Мне пришлось стоять около этой ямы и переводить технологию приготовления адской каши на испанский язык. Слово «осторожно» я переводила очень быстро и вставляла чаще, чем требовалось, причем уже совсем по-андалузски выбрасывала из последнего слога звук «д».

– Ты довольно успешно осваиваешься с языком, – подтрунил Артур.

Все бойцы укрылись за поворотом, и около ямы остались только Артур, Молина и я. Яма была заполнена. Молина присыпал ее сверху и еще немного утрамбовал. Снаружи остался только конец бикфордова шнура. Артур сказал, что он будет гореть две минуты, за это время надо успеть укрыться.

– Переведи это Молине.

Я глотнула набежавшую от волнения слюну и смерила глазами расстояние до поворота, а перевести забыла. По моим представлениям, самым коротким отрезком времени было пять минут, а две… Я умоляюще посмотрела на Артура: неужели нельзя немного больше двух минут? Он понял мое смятение и ободряюще улыбнулся. Это привело меня в чувство.

– Две минуты! – крикнула я Молине, когда Артур подвес спичку к бикфордову шнуру, и махнула рукой в сторону поворота.

Услышав слабое потрескивание загоревшегося шнура, я сорвалась с места и первой бросилась к повороту. Забежав за скалу, где уже укрылись другие бойцы, я присела на корточки и зажала уши. Взрыв раздался, когда мне уже надоело ждать. Все побежали обратно к мосту. Нас постигло разочарование: яма увеличилась, но мост не дал даже трещины. Пришлось повторять все сначала. После второго взрыва образовалась огромная дыра, но мост не рухнул и никогда не рухнет. Наверно, он выдержит еще не одно столетие и не одну войну. Вкладывать туда остатки динамита не имело смысла, а для техники мост стал непроходим. Конечно, ненадолго, но в данной обстановке было важно выиграть хотя бы несколько часов.

Железнодорожный мост оказался более податливым: после взрыва несущая балка сдвинулась с опоры и осела. Все – поезд не пройдет, а для восстановления потребуется специальная техника…

Со всей работой мы справились часа за три-четыре. Противник не показывался, разведка тревожных вестей не приносила. Бойцы побежали к ручью мыться, командир разрешил позавтракать. Вскоре все расположились на траве, разостлали большие цветные платки и начали делить что-то похожее на омлет. Я ничего поесть не захватала и отошла в сторонку. Артур стоял над дырой, что-то прикидывая в уме, потом спустился вниз, осмотрел основание поста и, поднявшись, подошел ко мне.

– В следующий раз ты должна позаботиться о продовольствии, – сказал он строго.

«Мог бы и сам позаботиться», – подумала я, но промолчала. В это время меня окликнул Клаудио. Второго приглашения я ждать не стала. Мне дали большой кусок омлета с картошкой и луком, пахнущий оливковым маслом, но это аппетита не испортило. Я быстро расправилась с куском и потом с удовольствием наблюдала, как ребята пили воду из кожаных мешочков, которые носили на поясах. Они поднимали их высоко над головой, открывали рот, и тонкая струя воды попадала удивительно точно между двумя рядами зубов. Мне тоже захотелось попробовать, но оказалось, что с открытым ртом глотать совершенно невозможно даже в том случае, когда в рот что-нибудь попадало. Большая часть воды вылилась мне за пазуху. Никто не смеялся, мои новые товарищи были очень деликатными.

Неожиданно где-то неподалеку раздался отчаянный поросячий визг. Обернувшись, я увидела у плетня группу наших бойцов. Кроме визга, доносился топот и смех. Когда я подошла, Ретамеро держал одной рукой за ногу небольшого поросенка, пытаясь другой подхватить его под брюхо.

– Зачем ты взял поросенка?

– Так он ничей, люди из этого дома ушли.

– А вдруг хозяин вернется?

Ретамеро смутился, но продолжал крепко держать поросенка. Остальные стояли молча, но в их глазах ясно читалось: поросенок к обеду совсем не будет лишним.

– Видишь ли… – начал Ретамеро, осторожно подбирая слова, – я встретил хозяина на дороге, он сказал: «Если увидишь черного поросенка – бери, я все равно не вернусь…». Сразу не подберешь ответа. Видали вралей, сама совру не моргнув, но такого! Тем временем поросенком завладел Энрике.

– Я отнесу его в хлев, – торжественно заявил он и скрылся за изгородью.

На обратном пути, преодолевая сон, я осматривала окрестности. Перед глазами проходили печальные картины: по-зимнему темные склоны гор, потемневшая трава на обочинах дороги, над ними сухое белесое небо. Все идут и идут отступающие в тыл бойцы. Иногда на дороге стихийно собираются митинги и так же внезапно кончаются. Заметно, что солдаты отступают неохотно. Они продвигаются медленно, с большими остановками, и мы часто останавливаемся, говорим с бойцами, разыскиваем офицеров. Отступающие не имеют представления о том, что делается на оставленных позициях. Некоторые считают, что их позиции уже заняты противником. Когда мы говорим, что были у мостов час тому назад и фашистов не видели, нас слушают с недоверием. Большинство убеждено в том, что им предстоит оборонять город на ближних подступах. Другие думают, что город давно сдали и надо двигаться в Мотриль, что километрах в ста от Малаги по дороге на Альмерию.

Ближе к Малаге шоссе свободно, даже пустынно. Начинает темнеть. В городе заметны новые разрушения. Очевидно, днем бомбили. Поехали прямо в штаб. Там нам рассказали, что днем противник предпринял наступление в районе Ардалеса Эль Бурго, но успеха не имел. Спать нам пришлось не больше часа. Пришлось немедленно выезжать на другой участок фронта, на север от Малаги. Бойцы немного отдохнули. Надо было и мне не ходить в штаб, а лечь спать. Любопытство помешало.

Погрузили на машину новую партию динамита, Артур проверил оружие, мое и свое. С участка, где нам поручили взорвать еще один мост, уже более суток не поступало никаких донесений. Оказалось, что фронт там все еще держали бойцы под командованием молоденького рабочего в комбинезоне. Это была застава прямо на дороге, расположенная в тесном и неглубоком ущелье. Противника перед ними не было. Прежние позиции они оставили только утром. Пришлось отойти, потому что ушли соседи – анархисты, занимавшие две высоты на флангах. В расположении этой заставы был небольшой мост, который удалось разрушить довольно быстро. В ту же ночь мы вернулись обратно. На другие участки фронта можно было теперь проехать только через Малагу, обходных дорог не было. Один участок от другого отделен горами.

На окраинах города мы увидели пока еще немноголюдные группы беженцев, направлявшихся на шоссе к Мотрилю. Люди шли молча и быстро, вряд ли они тогда предполагали, что им предстоит тяжелый и многодневный путь, что все заботливо перевозимые вещи они оставят на дороге, что на этой дороге они оставят многих своих близких, что многие не дойдут… Город за одну ночь сильно изменился. Окна закрыты, магазины не торгуют. На площадях и на главных улицах митингуют бежавшие с фронта анархисты, и это еще больше возбуждает население. Говорят, что гражданский губернатор Малаги перебежал к фашистам, и, кажется, не он один. В штабе сказали, что связь потеряна почти со всеми участками фронта. Ругали генерала Монха, командующего Южным фронтом. Некоторые считали, что генерал, хотя ничего и не предпринимал, но и никому не мешал, что он был только лишней инстанцией между Малагой и Валенсией, где находился Генеральный штаб республиканской армии, Министерство обороны и правительство. Так или иначе, но помощи Малага пока не получала никакой, ни оружием, ни людьми. Мало того, даже те военные корабли, которые стояли в Малагском порту, были отозваны и переброшены в Альмерию. С моря город оказался совершенно незащищенным.

Наступило пятое февраля. У малагских берегов показались два фашистских крейсера: «Канариас» и «Балеарис». Начался методический обстрел города и побережья из орудий тяжелого калибра. Мы зашли в городской комитет компартии, надеясь получить информацию о положении на фронте, но там никого не было. Почти все коммунисты ушли на передовые позиции, благодаря этому некоторым подразделениям удалось восстановить связь со штабом через комиссаров. Телефонная связь сохранилась только с войсками, которые занимали оборону на побережье севернее Марбельи. Со дня на день ждали десанта с моря.

Нам предстояло подорвать еще один мост. Последний. Погрузив остатки динамита, мы снова поехали в горы в направлении Антекеры. В этих краях когда-то более тысячи лет тому назад мавры уничтожили испанское войско, что позволило им захватить затем и всю Андалузию, а позднее и Кастилию. Снова ночная дорога. Едем с потушенными фарами и очень медленно. Навстречу небольшими группами движутся отступающие войска народной милиции, как здесь называют добровольцев, вооруженных комитетами различных партий, главным образом коммунистической, социалистической и анархистской. В невидимых кюветах, на обочинах шоссе и проселков люди расположились на отдых. Слышится негромкий разговор, огоньки тлеющих цигарок очень редки, наверно, солдатам давно не выдавали довольствие. Грузовик с нашими бойцами продвигается почти вплотную за нашей машиной: так меньше риска кого-нибудь задавить, машины здесь тоже редкость, транспорта не хватает даже для эвакуации раненых. Дремлется, а не спится. Артур пристроил свою голову на мягкой обивке машины и мирно посапывает. Паскуаль сосредоточенно крутит баранку, объезжая бредущих в тыл солдат. Одолевают тяжелые мысли. Сейчас просто невозможно надеяться, что Малагу удастся удержать. То, что делает наш отряд, может задержать продвижение противника, но ненадолго. Хорошо, если удастся не потерять связь со штабом, организовать оборону на ближних подступах или хотя бы вести арьергардные бои, но и это вряд ли окажется возможным.

Последняя застава в ущелье была у небольшого, но на редкость массивного каменного моста обычной для юга Испании кладки из огромных камней. На такой мост надо израсходовать полтонны динамита, а у нас осталось не более трехсот килограммов. Осмотрев мост, Артур погрустнел. Посоветовавшись со взрывниками, он решил подорвать часть моста с края, обращенного к пропасти; другой край почти упирался в сплошную скалу. Командир заставы, очень деятельный и очень молодой, настроен оптимистично. Он считает, что если мост будет подорван, то на этих позициях можно принять бой и с превосходящими силами противника. Пока перед ним всего небольшой заслон фашистов, который разместился за мостом в каменной часовне.

– Они приходят туда вечером, а на рассвете снова уходят.

Артур спросил, думает ли командир удержать позиции силами одного своего отряда. У того на этот счет не оказалось никаких сомнений. В его распоряжении около двадцати бойцов, и все с винтовками, добавил он гордо.

– Хорошо, если бы и вы остались с нами, – попросил он улыбаясь…

– Кто у вас справа и слева?

– Наверху в горах есть еще бойцы, но это уже не мои.

– Вы уверены, что они и сейчас там?

– Днем были… – ответил командир, но уже с меньшей уверенностью.

Неожиданно он предложил нам «послушать» противника. Артур равнодушно отказался, а я, конечно, согласилась, было любопытно. Офицер пошел со мной сам. Он осторожно разобрал каменный барьерчик высотой в полметра, разграничивающий расположение воюющих сторон, и галантно пропустил меня вперед. Дорога за перегородкой была очень узкой и заваленной камнями.

Кажется, здесь ее уже кто-то пробовал ковырять. Приходилось жаться к скале, чтобы не угодить в пропасть. Через несколько шагов я нащупала вторую каменную перемычку, за ней, вглядевшись, можно было различить и часовню. Офицер сел на корточки за камнями и шепотом сказал:

– Я останусь здесь, вы не бойтесь, в случае чего я буду бросать гранаты.

– Куда?

Офицер махнул рукой в сторону часовни.

– Лучше не надо…

Подкравшись к часовне, я приложила ухо к стене. Внутри был слышен неясный ленивый разговор, какие ведутся за последней перед сном сигаретой. Окон в нашу сторону не было, и мне скоро наскучило слушать, тем более что слов я не разбирала. Офицер все еще сидел на корточках за камнями.

– Ну, как? – спросил он с видом хозяина, доставившего гостье интересное развлечение.

– Ничего не поняла. Давайте захватим их в плен или убьем!

– Что вы! – замахал он руками. – Это можно только в бою.

– Вот и будет бой.

Офицер недовольно пожал плечами.

– Вы уйдете, а я здесь останусь расхлебывать…

Когда мы вернулись, мост уже был подготовлен к взрыву. Все отошли за ближайший поворот дороги и укрылись. Молина поджег шнур. Через минуту раздался взрыв. Хорошо, что в горах много поворотов и ниш. На ровном месте, пожалуй, укрыться от камней было бы трудно. На рассвете вернулись в Малагу, но поспать и даже поесть на этот раз не удалось. В штабе неожиданно решили оборонять город во что бы то ни стало. Это было тем более неожиданно, что связь к утру бала потеряна почти со всеми участками. Связные штаба не возвращались, связные из частей приходили редко, и, пока добирались до города, не было никакой гарантии, что они найдут свои части там, где их оставили.

Телефонная связь была только со штабом полка в окрестностях Фуэнхиролы – самом отдаленном участке фронта в направлении Марбельи, португальской границы. Там только что сменился командир, точнее сказать, прежний штаб рассеялся целиком, начальника штаба еще не назначили, а моего командира Артура Спрогиса назначили туда советником и велели немедленно выезжать в войска.

На этот раз отряд остался в казармах. Хосе сказал, что они будут в полной готовности и выедут к нам на позиции по телефонному вызову. Артур каким-то способом достал бочонок бензина и велел держать его в грузовике. Нашу машину заправили бензином полностью, да еще в багажник поставили бидон. Вопросов я задавать не стала, но быстро сообразила, чем в таких случаях надо запасаться. Мы ехали с Артуром вдвоем на легковой машине. Карманы раздулись от обойм к пистолетам, пачек печенья и бинтов. Я заметила, что в машину Артур никаких запасов не берет.

– Нет смысла, – сказал он. – Если машина не будет потеряна, мы всегда доберемся до какой-нибудь каптерки, а если ее придется бросить, то нести припасы будет некому…

Наелись мы перед отъездом до отвала: кто знает, когда еще доведется пообедать?

Глава 3. Катастрофа

Дорога вьется по низкому берегу Средиземного моря. Горизонт чистый и пустынный. Радуемся, что не видно фашистских крейсеров. С другой стороны горы, которые отступают все дальше и дальше за море, оставляя место для обширной долины с невысокими холмами. Кругом тихо и совершенно безлюдно. Одинокие венты, мимо которых нам доводилось проезжать, были пусты.

Но вот из-за поворота вынырнули два небольших броневика. Проехали быстро. Шофер одного из них что-то крикнул нам, но не остановился. Внутри мелькнули офицерские фуражки. И снова дорога пустынна. Вскоре подъехали к маленькому поселку, расположенному на самом берегу. Затормозили у первого попавшегося на окраине дома, где и оказался штаб войск, оборонявших Фуэнхиролу. Часового в дверях не было. В темноватом длинном зале с гулким каменным полом только один человек. В ярких лучах солнца четко вырисовывались на фоне окна острые плечи с погонами и гордо приподнятая голова. Услышав наши шаги, он резко обернулся. Не молод, но красив и строен. Тонкий крупный нос, глубокие серые глаза и очень темный цвет лица. Мне показалось, что он хотел опустить руку на кобуру пистолета. Возможно, что он этого не сделал из-за появления женщины. Я поторопилась представить Артура, опасаясь, что полковник примет его за немца. Вообще говоря, мы и сами не были защищены от встречи с неприятелем, слишком необычной была обстановка. Командиры обменялись осторожными вопросами, а я пыталась сделать непринужденный вид, каждую минуту готовая внести в план поправки в случае непредвиденных осложнений. Оказалось, это был командующий данным участком фронта, прибывший сюда всего за полчаса до нас; о назначении советником Артура ему в штабе ничего не сказали. Штаб полка действительно исчез, от него остались на месте только вестовой и телефонист. Двоих офицеров полковник тотчас же по прибытии послал на позиции выяснить обстановку и установить связь.

– Я так задумался, что не слышал сначала шума ваших шагов, – оправдывался он.

Задуматься полковнику было о чем. Людей нет, на столе груда бумаг и карт. Принимать «дела» решительно не у кого. Командиры начали рассматривать карту расположения войск на участке. На ней была масса отметок, из которых можно было заключить, что на позициях, выдвинутых на пятьдесят километров западнее по берегу моря и на десять-пятнадцать километров в сторону гор, занимают оборону два батальона, численность которых приближается к составу рот. Одна рота расположена в горном проходе на дороге к Мундо. Резерва никакого. Машин в распоряжении как штаба, так и войск нет, средств связи тоже нет. Однако надо было что-то предпринимать. Командиры разложили карты и начали прикидывать план обороны участка, предполагая, что занимаемые утром позиции еще удерживаются. Если солдаты отступили, они должны были пройти мимо Фуэнхиролы. Но это весьма предположительно. Они могли отойти горами, как только стало известно, что штаба нет. Полковник предложил нам выйти посмотреть на позиции издали. Перешагнув порог, я невольно вздрогнула и остановилась: с открытого моря, густо дымя, приближались два фашистских крейсера. Первый подошел так близко, что можно было рассмотреть людей, суетившихся на палубе. Даже не искушенному в военном деле человеку было ясно, что на борту десантные войска. В полукилометре от берега крейсер развернулся и направил стволы бортовых орудий на поселок. Чтобы не обнаружить себя, мы по одному перебежали до ближайших кустарников и оттуда стали наблюдать за этими маневрами. Поселок, видимо, был покинут жителями, и там никакого движения не наблюдалось.

Второй крейсер остановился и тоже развернулся. На «Канариасе» восемь восьмидюймовых орудий главного калибра.

– Ближе они не подойдут, – сказал полковник, – здесь мелко. Очевидно, будут высаживать десант на катерах.

Прикинув расстояние, я сообразила, что в этом случае мы успеем добежать до нашей машины… Это меня успокоило. Стало ясно, что мы, по всей вероятности, останемся здесь до окончательной развязки втроем, имея в резерве двух бойцов и шофера… Оставалось надеяться, что десант почему-либо не высадится или высадится в другом месте, отчего, наверно, легче не будет, но все-таки…

– Если бы наше положение было безнадежным, поступил бы приказ об отступлении, – вяло утешал Артур.

Эти слова адресовались, по-видимому, мне для успокоения. Все понимали, что положение безнадежно, но приказа об отступлении не было. Мы еще не знали, что в это время штаб Малагского фронта выехал из города, никого не предупредив. Был час дня.

Насмотревшись на далекие горы, где еще могли быть бойцы республиканской армии, и на четкие силуэты крейсеров, мы вернулись в штаб. На пороге нас встретил вестовой.

– Вам велено немедленно возвратиться в Малагу, – обратился он к Артуру.

Артур пожал плечами. Ехать, конечно, придется, приказ есть приказ, но прежде он решил связаться со штабом и выяснить, в чем дело. Телефонист приник к аппарату, а командиры начали договариваться о дальнейших действиях. Малага не отвечала. Несколько минут телефонист пытался установить связь, потом безнадежно опустил трубку.

– Малага не отвечает.

Вот как, даже городская станция не отвечает…

– Должен был остаться хотя бы дежурный, – робко заметила я. Артур посмотрел на меня, как на последнюю тупицу, и отвернулся к окну. В комнате воцарилось долгое молчание.

– Давайте поедем в штаб вместе. Там все и выясним, – предложил Артур.

– На мое имя никакого приказа не поступало, – твердо заявил полковник. – Кроме того, там мои люди. Если вы не возражаете, я поеду вслед за вами, скажем, через час.

Артур сделал еще одну безуспешную попытку уговорить полковника, но он остался непреклонен. Проводив нас до машины, он пожал нам руки. Отъехав немного от штаба, мы встретили два грузовика с морской пехотой. Артур с облегчением вздохнул. Но потом оказалось, что они подъехали как раз в тот момент, когда к поселку прорвались фашистские танки. Одновременно начался десант с крейсеров. Бой длился всего несколько минут. Одного из этих матросов мы увидели уже в Велес-Малаге. Это был единственный, уцелевший в том бою. Полковник погиб вместе с ними.

В то время как мы въезжали в Малагу, фронт, на который мы предполагали вернуться, перестал существовать. Малага встретила нас молчанием, необычным в этот предвечерний час. Двери и окна домов плотно закрыты, на улицах никого. Сначала мы направились в дом советника Киселева. Около решетчатых ворот особняка стояли часовые, но дом оказался пуст. Пришлось вернуться к воротам и расспросить часовых. Определенного мы от них ничего не узнали.

– Из дома все выехали, никаких распоряжений мы не получали.

– Наверно, вернутся, – предположила я.

– Наверно, нет… – хмуро ответил часовой.

Снова вошли в дом. Видимо, отъезд был неожиданным и поспешным. В Машиной комнате я увидела ее платья и другие вещи, но никаких признаков сборов в дорогу. Побросав Машины вещи в чемодан, я захлопнула крышку. Артур сказал, что, вероятно, фашисты начали наступление на Велес-Малагу с целью отрезать от республиканской территории весь малагский участок фронта. В этом случае не оставалось ничего другого, как немедленно оставить город и попытаться наладить связь с войсками из Мотриля.

– Если дорога у Велес-Малаги перерезана, нам уже торопиться некуда, – сказал Артур. – Дождемся темноты и выйдем из окружения горами.

Решили прежде всего поесть и собрать, что можно, про запас. На кухне отыскали две булки и кусок колбасы. Пока я заглядывала в кастрюли, Артур погрузил в машину оставшееся оружие и боеприпасы. Паскуаль взял запас бензина. Теперь можно было заглянуть в штаб и попытаться установить, что там произошло. Мы ведь даже не знали, куда штаб девался. Около штаба часовых не было. Двери и окна распахнуты настежь. Ветер шуршит по полу разбросанными бумагами и выносит их в окна… Видимо, здесь ничего не жгли… Больше в городе делать было нечего. Поехали в казарму. Был пятый час. В казарме все уже было готово к отъезду. Ждали нас. Хосе рассказал, что с фронта нас вызвала Маша. Это было уже в последнюю минуту, когда командующий войсками Малагского фронта садился в машину. Артур договорился с Хосе, что отряд немедленно выедет на Велес-Малагу, а мы заедем в госпиталь за нашими ранеными и за семьей шофера Паскуаля. Через минуту мы мчались по горной дороге в военный госпиталь. Там осталось двое наших бойцов. Кое-где слышалась перестрелка, но фашисты, видимо, еще не вошли в город. Наверно, там начали хозяйничать местные реакционеры. Потом мы узнали, что танки фашистов в это время были в пяти километрах от окраины Малаги, но на ночь глядя командование не рискнуло вводить в город войска.

Госпиталь находился высоко в горах, километрах в пяти, во всяком случае, фашисты добрались бы туда в первый же день. Там еще никто ничего не знал. В последние три дня раненых не привозили. Врач сбежал. Осталась только сестра. Бедная женщина металась по палатам, не зная, что предпринять, и не смея отлучиться. Продуктов утром не привезли, и все чувствовали, что положение резко ухудшилось. Теперь события развертывались по минутам. Было около семи часов вечера. Малейшее промедление могло поставить нас в безвыходное положение. Артур быстро прошел в палату и бегло оглядел ряды тесно стоявших коек, отыскивая наших бойцов. Они сразу заметили нас и поднялись навстречу. Сначала бойцы очень обрадовались, но тут же почувствовали, что произошло что-то неладное. Ничего не спрашивая, они начали собирать свои вещи. К нам подошла сестра. Она растерянно смотрела на больных, уходящих без спроса, но промолчала.

– Скажи всем, – обратился ко мне Артур, – что город оставлен. Раненым надо уходить, кто куда может… Пусть тем, кто не может ходить, помогут товарищи…

Я начала переводить. Вокруг нас сразу собрались все, кто мог стоять на ногах. Остальные повернули головы и внимательно слушали, пытаясь постичь, что произошло. Казалось невероятным, что за ними никто не приедет, но это было так. Вся палата пришла в движение. Больные вскакивали с коек и срывали бинты: попасть к противнику с огнестрельным ранением означало верную смерть. Некоторые молча и угрюмо собирали вещи. Отовсюду сыпались проклятья и возгласы отчаяния. Лежачие беспомощно озирались на товарищей, не смея просить о помощи: большая часть раненых сами еле держались на ногах. Сестра в отчаянии выбежала из палаты и вернулась с одеждой и пачкой бинтов. Некоторые бойцы пошли с ней, чтобы принести одежду другим.

Волнение вскоре улеглось, хотя вспышка и была бурной. Раненые были настоящими бойцами и умели держать себя с достоинством. Потом сестра начала раздавать лекарства и хлеб. Пока они одевались, она подошла ко мне. Никогда не забуду ее глаз, скорбных и возмущенных одновременно.

– Вы понимаете, остаются самые тяжелые. Они не могут обойтись без помощи, без ухода, без врача… Они погибнут…

Сестра прижала руки к груди и замолчала. Я тоже молчала. Ответить было нечего.

– Пора ехать, – напомнил мне Артур.

Услышав, что Артур заговорил, раненые замолчали и повернулись к нам. В их глазах засветилась надежда: может быть, командир предложит выход из положения. Я не могла им сказать, что речь шла всего-навсего о прощании, и не могла повернуться к ним спиной и уйти. Нельзя уходить, когда на тебя так смотрят десятки горящих глаз. Никто ни о чем не просил, они только смотрели, а я не находила в себе сил повернуться и выйти. Так мы и стояли, пока Артур не приказал отправляться к машине.

Стало темнеть. На восточной окраине большое скопление беженцев. Нам едва удалось проехать по запруженным улицам. На шоссе в Мотриль, казалось, устремился весь город. У небольшого, запертого на все запоры дома машина остановилась. Паскуаль выскочил и принялся колотить кулаками в двери. Ему долго не открывали, наверно, боялись. А время шло, перестрелка начиналась то в одном, то в другом конце улицы. Наконец, дверь открылась, и Паскуаль вошел в дом. Через несколько минут он вышел и молча сел за руль.

– А жена? – спросила я.

– Она не поедет, у нее больна мать, а младший сын еще грудной…

– Постой, – сказал Артур и, вынув из кармана, протянул Паскуалю пачку денег. – Это твоя получка, немного вперед. Ей на первое время хватит.

Паскуаль обрадовался, взял деньги и опять кинулся в дом. В это время перестрелка началась и на соседних улицах. Мы не стали выяснять обстановку, и, как только Паскуаль сел за руль, машина тронулась. В нескольких километрах от города мы нагнали отступающие войска. Комиссар Боливар с группой коммунистов из горкома и небольшим отрядом пытался восстановить порядок в рядах отступающих и сформировать отряды для арьергардных боев. Но прежде им пришлось вести настоящий бой с анархистами, хотевшими захватить транспорт и улизнуть в тыл вместе с оружием. Повернуть их лицом к фронту никто не смог бы, но транспорт и оружие отбирали, тем более что многие солдаты готовы были укрепить заставу, если дадут оружие. Боливар сказал, что в городе республиканских войск уже не осталось.

Обычно до Велес-Малаги не больше часа пути, но мы добрались до этого городка только поздно ночью. Как и можно было ожидать, весь штаб вместе с командующим, полковником Вилльяльбой, оказался там. Предполагалось, что именно в этом месте противник попытается отрезать Малагу от остальной территории республиканцев. Штаб расположился в большом каменном доме на берегу моря. В темном зале с каменным полом и низкими потолками оказалось много народа. Здесь были также и представители гражданских властей и различных партийных организаций. На деревянном табурете, низко опустив голову, сидел Вилльяльба. Он был еще сравнительно молод, с мрачными черными глазами, в которых угадывалось, скорее, не утомление, а отчаяние от сознания безнадежности положения. При нашем появлении Вилльяльба немного оживился и внимательно посмотрел на Артура, но не задал ни одного вопроса. В комнату непрерывно входили самые различные люди: офицеры и бойцы, потерявшие свои подразделения, связные, приносившие известия из частей, которые уже рассеялись, и те, которые должны были доставить приказ командирам и не могли их разыскать… Прибывали и связные от подразделений, ведущих арьергардные бои. В эту ночь отступления из Малаги штаб еще не наладил связь с войсками и фактически потерял управление. Некоторые офицеры остались при войсках, другие выбрались с фронта и из города в разное время и разными способами. В помещении становилось душно. Свет не зажигали. Только в глубине зала слабо мерцала масляная коптилка, освещая часть деревянного стола и темные человеческие фигуры. Я присела на табурет и, кажется, заснула, но вздремнуть так и не удалось. Артур просто стряхнул меня с табурета:

– Быстро в машину! Едем дальше.

В помещении почти никого уже не было, штаб выехал, и мы остались одни. В открытые двери ветер заметал соломенную труху и обрывки каких-то бумаг. Я оглянулась на больного Люиса. Он все еще спал, и лицо его казалось почти неживым.

– Люис, вставай! Надо ехать дальше.

Он уставил на меня сонные глаза, потом тяжело поднялся и оглядел комнату, будто вспоминая, как сюда попал. Ночь была на исходе, солнце еще не взошло. С гор тянуло холодком. Заметно посветлел восток. Дорога казалась пустынной. Откуда-то доносились тихие голоса. Это были беженцы, они провели ночь на берегу и теперь начали подаваться на шоссе. Вскоре мы смогли их разглядеть. Детей и больных они несли на руках. Вещей почти ни у кого не было. Только женщины были с небольшими узелками с едой. Они вышли из деревень в окрестностях Малаги, наверно, несколько дней назад. Городские беженцы вряд ли прошли за эту ночь с десяток километров. Светало. Дорога стада быстро наполняться толпой уставших голодных людей. Все направлялись на восток. Кто-то сказал, что фашисты уже вступили в город. Было восемь часов утра, по шоссе двигалась плотная колонна безоружных солдат. Впрочем, кое-кто был и с оружием. Многие бойцы шли со своими семьями, несли на руках детей. А может быть, они несли и не своих детей… Это была не регулярная армия, а вооруженные крестьяне, защищавшие свои села и теперь вынужденные уходить. Они оставили все свое имущество, спасая только родных.

– Я думаю, что фашисты сегодня не будут продолжать наступление, – сказал Артур, подойдя к нам.

– Шоссе так забито, что продвигаться по нему с техникой, да и без нее просто невозможно, – ответила я и подумала, что Артур выразил скорее надежду, чем убеждение: фашисты могли пойти и по беженцам.

Вскоре стало ясно, что они так и сделали. С утра начались налеты авиации и расстрел людей из орудий крейсеров, продвигавшихся вдоль берега. Со стороны моря дорога была открыта почти на всем протяжении до Мотриля – километров сто. Мы немного отъехали до того места, где машину можно было поставить на обочину. Паскуалю пришлось менять колесо. Артур все смотрел на дорогу, ожидая наших. Время шло, а их все не было. Теперь беженцы шли сплошным потоком. С глубокой печалью мы смотрели на этих растерянных и утомленных до предела людей, но помочь ничем не могли.

Наконец, мы заметили Хосе. Он протискивался к нам через толпу и махал над головой своей черной шляпой с широкими помятыми краями. Рядом с ним замелькали поднятые над головами пилотки и береты. Здесь оказалась почти половина нашего отряда. Артур на радостях обнял Хосе. На душе стало немного легче. Я боялась, что в этом хаосе ребята потеряют машину и будут вынуждены идти всю дорогу пешком. И действительно, анархисты пытались отнять у них грузовик, но наши бойцы отстояли его и уже успели дважды съездить в Мотриль с больными и ранеными. Сейчас грузовик пошел туда в третий раз с многодетными семьями.

– Это хорошо. Только смотри, чтобы хватило бензина.

Хосе успокоил Артура. В машине, как всегда, имелся бочонок горючего. Разведчики – народ предусмотрительный.

– Кстати, мы одну машину прихватили по дороге. Их там, немного подальше, без горючего довольно много.

Хосе указал на стоящую у обочины восьмиместную «Испано-суизу». Артура это очень обрадовало. В двух машинах можно было разместить вместе с нами всех оставшихся на шоссе бойцов нашего отряда. Кое-как разместившись, мы тронулись в путь. Время шло томительно медленно. Дорога то уходила в горы, то снова лепилась к самому берегу моря. Над головой нависали серые скалы, покрытые зарослями кактусов. Пресной воды нигде не встречалось. Около полудня мы увидели на обочине Вилльяльбу с двумя адъютантами. Он стоял у края проезжей части и хмуро смотрел на протекающий мимо людской поток. Позади стояла шикарная штабная машина. Шофер безнадежно копался в моторе. Артур тронул Паскуаля за плечо и показал на полковника. Машина стала выруливать, пробираясь к командующему, но путь преградил какой-то конный отряд. Коней бойцы вели под уздцы, а в седлах сидели дети. Наконец, мы приблизились к обочине, и Артур предложил командующему место в нашей машине. Впервые за эти дни я увидела на лице Вилльяльбы слабую улыбку. Артур предложил также в распоряжение полковника наш отряд, но тот только махнул рукой и весь оставшейся до Мотриля путь не проронил ни одного слова. Правда, он заметно забеспокоился, когда через несколько километров мы встретили на пути и нашего советника, полковника Киселева. Похоже, что такое совпадение не было случайным. Киселев стоял около заглохшей машины и тоже с надеждой смотрел на шоссе. Мотор они уже и не пытались заводить. Рядом стояли Маша, радист Лева Хургес и шифровальщик Василий Бабенко. Положение у них сложилось не из легких. Пришлось и их взять с собой. Я уже сидела у Артура на коленях, а оба адъютанта Вилльяльбы стояли на подножках машины. Пришлось оставить на дороге наших бойцов, которые ехали на второй машине. Договорились, что они будут дожидаться грузовика. Маша от радости теребила меня и что-то рассказывала, морща свой маленький носик. Они уже потеряли всякую надежду на машину и собирались двинуться пешком. Оказалось к тому же, что все они голодные и не захватили в дорогу провизии. Я вспомнила накрытый стол на их вилле в Малаге и поняла, что не ели они более суток. Пришлось делить две булки на всех, те две булки, которые я, уезжая, прихватила с собой и берегла на крайний случай. Большую долю надо было отдать шоферам: они работали, и еще неизвестно, сколько времени нам выбираться. Кусок булки дала командующему. Он поблагодарил кивком головы. Остальное разделила между всеми. Каждому досталось по крошечке. Колбасу оставила в резерве.

Дорога постепенно становилась свободнее. Основная масса беженцев еще не дошла до этих мест. Теперь встречались только те, кто вышел из Малаги заблаговременно. Однако здесь шоссе было значительно уже, и горы притиснули его к самому морю. Небо и море ослепительно блестели бледной голубизной. Несмотря на то что был еще февраль, жара давала о себе знать, и без воды стало мучительно тяжело. В это время фашистский крейсер подошел близко к берегу и начал обстрел. Снаряды врезались в скалы, и шоссе стало засыпать крупными обломками камней. Люди бросились бежать, подхватывая на руки детей, теряя последние пожитки. Слышался плач и стоны раненых. Все торопились добежать до поворота, где дорога удалялась от моря. Старики со слезами умоляли родных бросить их и спасать только детей. Наши машины остановились. Мы вылезли и легли на землю, чтобы переждать. Один снаряд упал прямо на шоссе, метрах в ста от нас. Когда крейсер удалился, мы встали и некоторое время шли пешком. На пути лежала опрокинутая деревенская тележка. Из кучи тряпья свисала детская ручка. Я бросилась к этой тележке, но, взглянув на ребенка, поняла, что помощь уже не нужна… Вот с этого момента я почувствовала, что уже не смогу оставить оружие. Для меня началась новая жизнь – жизнь солдата.

Мы переночевали в каком-то пустом доме, а утром пошли разыскивать наших бойцов. Проколесив по улицам до полудня, вернулись обратно. Пора было подумать об обеде. Оказывается, мы потратили зря столько времени и просто недооценили наших товарищей – все они вместе со своим грузовиком уже ждали нас около подъезда. Они даже приготовили обед – котелок вареного гороха и несколько ломтей ячменного хлеба.

– Это мы получили в интендантстве, – пояснил Ретамеро, косясь на меня. Но на этот раз я не стала допытываться, где это «интендантство» находится.

– Я не думаю, что наши ребята получили это незаконно, – обратилась я к Артуру.

Артур ничего не ответил, склонив голову на стол. Он крепко спал. Пришлось разбудить его, чтобы поел. Молина принес большой таз воды, положил рядом кусочек зеркальца и выгнал из комнаты всех ребят. Пока я мылась, бойцы за дверями обменивались впечатлениями о дороге. Оказывается, на шоссе у них далеко не все проходило гладко. Дважды им пришлось отбивать свой грузовик от анархистов. За Мотрилем из-за этого произошел настоящий бой. На память остались синяки и царапины. Героем событий стал старик Молина, он участвовал во всех схватках. Несколько человек отстали в пути и добрались до города под утро, двоих не хватало.

Хосе ушел в горком партии, и мне пришлось пока взять бытовые вопросы на себя. Артур, отоспавшись, направился в комендатуру, да там и остался. Оказывается, его назначили помощником коменданта города, а обязанности переводчика взял на себя Люис, который немного знал русский язык. Я послала Сальвадора разыскивать штаб и велела оставаться потом в комендатуре для связи, а Ретамеро пошел в интендантство получать на отряд продукты. Остальных бойцов надо было отпустить в город разыскивать семьи и земляков. Клаудио занялся основательным осмотром и ремонтом наших машин, надо было также запастись бензином. Так, в хлопотах мы постепенно отходили от дорожных впечатлений. Сведения о положении на фронте поступали скудные. Стало известно, что Малагу фашисты заняли утром восьмого февраля и что на улицах и площадях города началась настоящая бойня. Расстреливали всех, кого подозревали в принадлежности к партиям Народного фронта или в причастности к сопротивлению фашистам, хотя бы и невооруженному. Позднее стадо известно, что таких оказалось восемнадцать тысяч.

Артур вернулся поздно и, наскоро поделившись новостями, пошел обратно. На следующий день штабу удалось установить связь почти со всеми крупными подразделениями, ведущими арьергардные бои. К ним присоединились два батальона пехоты из резерва Южного фронта. Судьба оставшихся в тылу мелких отрядов была неизвестна. К северу от Мотриля обстановка была неясной. К концу десятого февраля противник начал подходить к стенам Мотриля. Штаб фронта выехал в Альмерию, но Артур остался и отряд не отпускал. Только когда к фронту подошел батальон имени Чапаева и 13-я Интернациональная бригада, фронт начал стабилизироваться.

Глава 4. Что такое «активная разведка»

Одиннадцатого февраля мы рассчитывали уже находиться в Альмерии. Необходимо было пополнить боеприпасы, отоспаться и, конечно, помыться. Но все планы неожиданно были спутаны. Время перевалило за полдень, и мы почти собрались в дорогу, когда Артура вызвал в свой штаб советник Киселев. На всякий случай и я пошла с ним. Ведь могло случиться, что он получит срочное задание и потеряет время, чтобы зайти за мной. Так и оказалось. В помещении, занимаемом Киселевым, оказались два летчика. Молодые люди выглядели довольно сконфуженными, очевидно, полковник только что закончил с ними не совсем приятный разговор.

Киселев кратко объяснил Артуру обстановку: экипаж скоростного бомбардировщика СБ совершил вынужденную посадку на территории, где шел бой; летчикам удалось отступить с республиканцами, и их доставил сюда встретившийся на пути штабной майор. Спасти или хотя бы разоружить самолет не удалось, потому что он был посажен горящим в сахарные тростники, и на борту был еще один член экипажа, тяжело раненный. Этот тип самолета противнику был малоизвестен, нельзя было ни в коем случае допустить, чтобы он попал в руки фашистов. Тем более это относилось к секретному пулемету Шкас, находящемуся на его борту. Артуру полковник поручил немедленно отправиться в тыл противника, найти самолет и, сняв пулемет, уничтожать машину. Как далеко противник продвинулся по шоссе от того места, где произошло приземление, известно не было. Следовало готовиться к худшему – к тому, что поиски продлятся всю ночь.

– Когда вы приземлились? – спросил Артур у летчиков.

– В первой половине дня, около двенадцати… Мы вышли на шоссе, и нас подобрал майор, который проезжал мимо на легковой машине.

– Долго вы шли до шоссе?

Было ясно, что Артур прикидывал, где следовало искать самолет и как далеко мог продвинуться противник по шоссе после отхода арьергарда. Он решил выехать немедленно. Зимой темнеет рано, и до цели добираться, по его приблизительным расчетам, придется только по шоссе более часа. Полковник дал нам в помощь одного пулеметчика с оружием. Пришлось просить майора, подобравшего летчиков, показать место, где он нашел их. Сборы заняли всего несколько минут. Из отряда вызвались идти Мануэль, Сальвадор, Леон и Ретамеро. Тут я впервые обратила внимание на Леона и Мануэля. Первый был парнишкой совсем маленького роста, черноволосый, с девичьими чертами лица и небольшими, но удивительно круглыми глазами, которые всегда казались испуганными. Мануэль имел столь же невнушительную наружность; повыше ростом, но тоненький и хрупкий. Он отличался застенчивостью и очень серьезным выражением лица в сочетании с легкомысленно вздернутым носиком.

Около пяти часов вечера мы уже преодолели половину того пути, который с таким трудом проделали в течение двух суток от Малаги. Дорога теперь была почти пустынна, и все ранее пережитое здесь казалось нереальным, точно приснилось. Время от времени навстречу попадались запоздавшие грузовики, собиравшие на шоссе отставших беженцев и раненых.

Конец ознакомительного фрагмента.