Глава 5. 3
Проспект был совершенно пуст. Они стояли вот уже битых полчаса, а мимо не проехало ни одной машины, что для Москвы было немыслимо.
Вдруг вдалеке показались горящие фары, и скоро вскоре стало видно, что это троллейбус.
– Что будем делать? – поинтересовался Гладышев.
– А куда он едет? – спросила Вероника, поёжившись от осенней прохлады.
– Я почём знаю. Куда-нибудь доедем.
Троллейбус приближался. Они заспешили на остановку, но он, видимо, не собираясь сворачивать к ней, двигался со всей скоростью по второй полосе. В углу окна Гладышев увидел табличку «В депо».
Он замахал рукой, но водитель отрицательно покачал головой и показал жестом куда-то вперёд. Тогда Гладышев бросился ему наперерез.
Водитель нажал на тормоза, но когда заметил, что Гладышев остался сбоку, снова прибавил газа.
Воспользовавшись тем, что троллейбус довольно сильно замедлил ход, Гладышев побежал рядом и, когда тот обогнал его, сделал два больших прыжка и, ухватившись за свисающие канаты, повис на них.
Стрельнув синей искрой, дуги оторвались от проводов. Электродвигатель перестал выть и троллейбус остановился, прокатившись ещё несколько метров. Гладышев сначала бежал, а потом чуть ли не волочился, споткнувшись, за ним сзади, повиснув на поводьях.
Когда троллейбус остановился, Гладышев отпустил поводья, поднявшись на ноги. Дуги взлетели вверх, одна попала на контактный провод, другая взлетела торчком, качаясь из стороны в сторону.
Из кабины выскочил взбешённый и испуганный водитель с белым, как мел, лицом:
– Тебе чего, делать нечего, что ли?
– Я же тебя просил остановиться. Ты не захотел. Пришлось самому.
– Я тебе сейчас покажу – самому! Ты у меня запомнишь, как на троллейбусы бросаться!
В руках у водилы поблёскивал воронёный прут монтировки. Гладышев отступил назад:
– Ладно, дядя, успокойся! – приблизилась Вероника. – Ну что, может подвезёшь?!
– Разве что до ближайшей патрульно-постовой машины или пункта милиции, – ответил он, хлопая монтировкой по ладони. – А подруга твоя будет свидетем, как ты на троллейбусы бросаешься.
– Шеф! – вмешался Гладышев. – Да ты посмотри на неё, подруга вся продрогла. Я же из-за неё тебя остановил. Хоть верь, хоть не верь, полчаса стоим, ни одной машины не проехало. Ты первый.
– Ну и что теперь? Разве не видишь: в депо? Что, читать не умеешь?
– Но, пожалуйста, шеф, подвези!
– Я что тебе, такси что ли?
– Ну что делать? Ведь ни одной машины?
Вероника подошла ближе. Заметив, что она действительно озябла, водитель смягчился:
– Ладно, куда вам?
– Да нам туда, где повеселее! В ресторанчик какой-нибудь…
– Ну, вы даёте!
– А что?
– Да это ж не тачка, а троллейбус. Он по проводам ездит, а не куда захочешь!
– Ну да-к, ты нас довези поближе, а мы там сами пешком дойдём.
– С вас бутылка, полез обратно в кабину водитель.
– Я думала, что он тебя сейчас прибьёт, – призналась Вероника. – никогда не думала, что ты на такое способен!
Они ехали по Москве в пустом и холодном троллейбусе, скакавшем с линии на линию, со стрелки на стрелку, пока, наконец, не затормозили у какого-то перекрёстка.
– Сейчас немного пройдёте, свернёте направо, там увидите в подвальчике ресторанчик.
Гладышев отдал водиле деньги, и они пошли в указанном направлении и вскоре оказались перед входом в подвальчик под неоновой вывеской «Ресторан – Бар».
В гардеробе они оставили свою верхнюю одежду, и Гладышев задержался у зеркала, отряхнув испачканные штаны и поправив причёску. Вероника удалилась в дамскую комнату.
Направо была стеклянная дверь в ресторан. Налево – вход в бар.
– Сначала в ресторан, потом в бар, посмотрим, – скомандовала Вероника.
Зал ресторана был небольшой и уютный. Народу почти не было, видно, не многим по карману были здешние цены.
Вероника и Гладышев остановились в дверях ресторана в растерянности, с любопытством оглядывая зал.
Небольшие кругленькие столики, покрытые красно-белыми, вышитыми скатертями. В центре на каждом низкая настольная лампа под розово-жёлтым шёлковым колпаком-абажуром. По четыре деревянных стула с резными спинками.
К вновь появившейся парочке подошёл официант неправдоподобно широко улыбающийся. Чувствовалось, что клиенты не балуют это заведение.
Рассыпаясь в любезностях, официант проводил их до понравившегося Веронике столика, любезно отодвинул стулья, сначала ей, а затем ему, и словно фокусник, извлёк неизвестно откуда меню на тиснёной, с золотистой каймой по краю листа бумаге.
Когда он удалился, оставив их за изучением блюд и закусок, Вероника вздохнула, оглянувшись вокруг, потом с улыбкой произнесла:
– Мне здесь нравится.
На её лице светилось удовольствие.
– Да, – согласился Дима, – редко можно попасть в столь приятное местечко. Только вот, сколько будет стоить это удовольствие.
– Не порть мне настроение, – слегка наклонилась к нему Вероника. – Я хочу отдохнуть и развеяться, а не деньги считать. Они у меня пока есть!
– Хорошо, не буду, – однако его продолжало глодать беспокойство, что здесь всё очень дорого стоит, и потому он никак не мог расслабиться, чтобы почувствовать себя окончательно комфортно и хорошо.
– Что ты ёрзаешь, как иголках? – снова зашептала Вероника. – Ты своим видом портишь мне всё настроение! Последний раз говорю тебе: выбрось из головы мысли о деньгах. Я знаю, что они копошатся у тебя в ней, как черви! Посмотри лучше, как здесь мило, как здесь хорошо! Неужели ты не можешь радоваться этому?
– Не могу, – признался он честно.
– Почему?
– Потому что это всё не моё. Это как красивая, яркая ловушка для таких мотыльков, как ты.
– Тьфу ты, дурак! – возмутилась Вероника. – Слушай, ты мне уже почти испортил настроение! Зачем мы пришли сюда? Чтобы ты теперь гундел себе под нос? Ты же сам хотел пойти и посидеть в каком-нибудь уютном ресторане! Чтобы ты здесь делал один?
– Один бы я сюда не пошёл, – Гладышев потупил взгляд.
– А куда бы ты пошёл?
– Никуда.
– Зачем же ты тогда говорил мне, что хочешь пойти в ресторан?
– Я же предупредил тебя, что только мечтаю об этом.
– Ну, вот, теперь твоя мечта сбылась! Зачем же теперь портить кровь себе и другим?
К их столику подошёл официант, всем своим видом выражающий готовность обслужить своих новых клиентов. В руках у него был пустой серебряный поднос и большая белая салфетка.
– Что будете заказывать? – спросил он, выдержав паузу.
– На, кавалер, заказывай даме ужин, – передала Вероника меню через столик Гладышеву.
Он уставился в него, и от упорной работы мозга, зациклившейся и зашедшей в тупик, на его лбу выступила испарина. Он читал названия блюд, но не мог сообразить, что это такое. Слова не ассоциировались с образами сколько не напрягал он свою память.
Пауза неловко затягивалась, и потому Вероника забрала у него меню:
– Для начала два зимних салата, картофелль фри, бефстроганоф, солёных огурчиков, красного сухого бутылку и по кружке хорошего, свежего пива.
Официант записал заказ и удалился.
Вероник снова наклонилась к Гладышеву, потушила настольную лампу и зашипела:
– Гладышев, если ты сейчас же не перестанешь тормозить и портить мне настроение, то я не знаю, что тебе сделаю. Ты меня понял?
– Понял, – согласился он.
– Ну вот, а теперь улыбнись!
Он улыбнулся. Вероника вновь зажгла настольную лампу:
– Вот так! Можно ещё шире! Молодец, – она довольно улыбнулась. – Теперь я тебя почти люблю! Если ты будешь умницей.
Когда под утро они последними вышли из ресторана, то были до такой степени пьяны, что едва держались на ногах. Шатаясь и поддерживая друг друга они побрели вдоль по улице, признаваясь друг другу в самых нелепых вещах. Если бы Гладышев был трезвый, то заметил бы, что Вероника всё время называла его Димой. А если бы она понимала, что происходит, то наверняка запомнила бы, что Гладышев умеет быть галантным кавалером, особенно, когда просит её ручку, чтобы помочь подняться ей после очередного падения.
На следующий день они нашли себя совершенно грязными, разбитыми, с пустыми карманами. Как они добрались до гостиницы не помнили ни он, ни она.
Вероника была расстроена, она взяла в Москву небольшой гардероб, и теперь испортила самые любимые вещи, и теперь ей нечем было даже заплатить за химчистку.
У Гладышева голова раскалывалась полдня так, что он не мог разговаривать.
– Ничего себе, мы вчера повеселились! – то и дело возмущалась Вероника.
– Да, – соглашался Дима, – смешивать пиво, водку, вино и шампанское очень опасно.
– Мне даже не в чем спуститься в ресторан пообедать! И денег ни копейки!
– Можно просто так пойти куда-нибудь погулять! – возразил Гладышев.
– Я без денег гулять не умею. Это очень скучно. Для меня это ещё хуже, чем сидеть в номере.
– Хорошо, – согласился Гладышев. – Будем сидеть в гостинице, а потом.
– Что потом? Придёт Бегемот и даст нам денег, да? – вспылила Вероника.
– Да! Ты ведь сказала вчера: «Не думай о деньгах!», я и не думаю. А как только я перестал о них думать, то они странным образом куда-то исчезли. И теперь вдруг надо думать, где их раздобыть! Я в Москве по прихоти Бегемота, вот пусть он и обеспечивает меня средствами к существованию. Сейчас бы я отлично проводил бы время и дома, если бы твоему мужу не вздумалось зачем-то тащить меня в Москву.
– Я тебе сколько раз буду говорить, чтобы ты не называл Бегемота моим мужем? Делаю тебе последнее китайское предупреждение!
– Почему именно китайское?
– Потому!
– А что потом?
– Потом? Потом увидишь! Но только это тебе не понравится, обещаю!
Подошло время обеда, и Веронике всё же пришлось одеть своё неброское платье, которое она взяла просто так, на всякий случай, твёрдо про себя зная, что носить его ей не придётся. Однако платье пригодилось. Оно было тёплое, шерстяное, уютное, но уже вышедшее из моды, угловатое и неброское, поэтому, надев его Вероника испытывала двоякое чувство: с одной стороны, ей было хорошо в нём, но с другой она чувствовала психологический дискомфорт от немодного, неуклюжего, угловатого и неброского его вида.
Она пожаловалась на это Гладышеву, но Дима только плечами пожал. Он был уже вполне трезв и не помнил той галантности, с которой вчера за ручку вытаскивал её из грязи, равно ка и того, что она вчера называла его Димой.
Обедать в ресторан они всё же спустились.
Его костюм был тоже сильно испачкан, но он, как мог, почистил его щёткой, и теперь то и дело осматривал себя и ловил каждый косой взгляд в свою сторону. Ему казалось, что все видят, в каком помятом и затрапезном виде находится его одежда.
– Да, – Вероника тоже уловила его беспокойный взгляд и, видимо, истолковала его правильно, – теперь нам здорово придётся потрудиться, прежде чем мы сможем куда-нибудь выйти и показаться на людях.
– Давай я постираю твои вещи, предложил ей Дима без всякого энтузиазма, на самом деле, стирать ему вовсе не хотелось.
– Ну нет уж, дудки! – запротестовала Вероника. – Там везде нужна только сухая чистка, а ты их своими руками только испаскудишь. Их даже мочить лишний раз нельзя. А я их в грязь.
Гостиничный ресторан не обладал тем уютом, которым они наслаждались прошедшей ночью. Несмотря на бледно-розовые занавески на огромных, слишком светлых окнах, он был каким-то выхолощенным, отдавал казёнщиной, и, если бы не глубокие кресла у низких полированных столиков, то вообще ничем не отличался бы от столовой или кафе.
Они пообедали – хорошо, что Бегемот догадался оплатить их столик на месяц вперёд, – снова поднялись в номер.
– Как скучно, – сказала Вероника. – Поскорее бы приехал он.
– Лучше скажи: поскорее бы у нас появились деньги.
– Не у нас, а у меня, – поправила его Вероника, – и вообще, ты себя, Гладышев, слишком фамильярно ведёшь. Если я позволяю тебе кое-что, то это вовсе не значит, что я позволяю тебе всё. И потому я запрещаю тебе язвить по какому бы то ни было поводу. Не забывай, пожалуйста. Что Бегемот платит тебе жалование. Это мне он даёт столько, сколько считает нужным, сколько я считаю нужным. А ты свои деньги должен отрабатывать, понял?
– Каким же образом?
– Можешь не корчить рожу, Гладышев. Ты должен отрабатывать эти деньги так, чтобы исполнять мои прихоти и желания, во-первых, а во-вторых, не совать свой нос не в свои дел. А теперь убирайся.
Она выпроводила его из своего номера, и Дима поднялся к себе на девятый этаж.
Зайдя в номер, он плюхнулся на софу и протянул ноги, разбросал руки, пытаясь теперь сообразить, как распорядиться полученной вот так, нежданно-негаданно свободой. Ничего не придумав, он перевернулся на бок, подкатившись к краю дивана, достал из-под него дипломат, открыл его и начал рассматривать его содержимое, потешаясь тому, как он готовился к отъезду в Москву, что приготовил себе в дорогу. Среди прочих ненужных вещей в дипломате лежал кипятильник, пачка чая и банка с кусковым сахаром, половина сухой колбасы, вспотевшая в кульке, начавшая подсыхать четверть буханки хлеба.
Ему захотелось выкинуть всё это разом, но он пожалел, не решился и ещё долго лежал так у края дивана, перебирая бесполезные вещи и продукты.
«Ты, наверное, ехал в Москву, точно готовился к подполью, – с издёвкой подумал про себя Дима, а затем произнёс вслух, чтобы казалось обиднее. – Ну и дурак же ты!» «И вообще, какой болван! – думал он про себя. – Болван, каких мало. Если бы не был болваном, то не позволил бы распоряжаться собой, как пешкой, не дал везти себя в Москву. Да кто тебя вообще трогал? Кто тебя заставлял ехать? Ну и что, что позвонил Бегемот? Мало ли что он сказал! А если бы ему захотелось, чтобы ты сиганул с обрыва или прыгнул в костёр – тогда что? Ты бы сделал и это?! Болван, нет, ты настоящий болван. Ну сказал бы ты этому Бегемоту, что не можешь поехать или просто взял бы, да и не пришёл на вокзал. Так ведь нет же, ты пришёл, как послушная овечка, как тупая овца, которая послушно идёт даже на бойню, не смея перечить хозяину!»
Он вынул из дипломата все вещи. На дне лежала папка с его незаконченной рукописью, над которой он собирался работать в Москве, – теперь он мог только посмеяться над теми дурацкими планами, которые он строил себе на ближайшее будущее, надеясь, что в Москве у него будет столько же свободного времени, сколько и дома.
Дима взял папку в руки. Из неё выпорхнуло что-то белое, закружилось, словно падающий лист растения и опустилось на пол, залетев под софу.
Дима дотянулся до белоснежного лепестка пальцами, ухватил его и поднёс к глазам. Это была визитная карточка издательства.
Как он мог забыть?! У него же в Москве такое важное дело, которое, быть может, перевернёт всю его судьбу.
Димак стремительно вскочил и радостном возбуждении запрыгал по комнате. Потом бросился, схватив в охапку одежду, к зеркалу и спешно принялся одеваться.
«Как хорошо, что я с ней так вовремя поссорился, – радостно думал он про себя. – Нет, кончено же, я не хотел, быть может, только подсознательно, чтобы мы поссорились. Но это, всё же, как нельзя кстати! Мне так нужна теперь свобода!»
Он принарядился как на свидание, ещё раз почистил свой костюм, самые грязные места даже замочил, потерев мокрой щёткой, и, не дожидаясь, пока одежда высохнет, накинул сверху свою болоньевую курточку и выскочил из номера, стремительно помчавшись к лифту.
Лицо его сияло, окрылённое надеждой.