Глава 8
Приют Имени вольтера
Утром следующего дня Фрич, одетый, как погорелец гастролирующего театра «Завалдайское Варьете», шелупонь персидская, уже бесприютно бродил в городском парке около революционного фонтана, иногда с любопытством заглядывая в мусорные ящики. В такой час в парке никого не было, кроме парочки постоянно целующихся влюблённых и одинокого ментусора, невесть зачем занесённого сюда в такую рань. Фрич не знал, что ему делать, и потому просто бесцельно шлялся меж кустов, засунув руки в карманы и напевая в обвисшие усы «Рамамбахарум намбарок». Издали можно было подумать, что неутешных вдовец бродит по кладбищу, выкликая дух незабвенной супруги Елизаветы Петровны. Блюдце, предназначенное для пожертвований с приклеенными к днищу несколькими купюрами он поставил на ограждение фонтана, а сам в это время предавался негам под памятником Железного Феликса, подъявшего руку на администрацию Глыбинска.
Около чашки лежал плакат, начертанный на куске грубого картона:
«Граждане и Патриоты! Дело спасения родной природы – в ваших руках! Каждая копейка Ваших пожертвований – это капля живительной влаги в жилах растений! Это камень в фундамент Храма!»
У избранной дислокации был один существенный изъян – под окнами администрации нельзя было подрочить!
Вид у Фрича был такой жалкий, такой обтрюханый что даже городской милиционер Тишаня не стал его трогать, посчитав, что возни с таким типом будет много, а навару никакого. Сварить его и съесть, что ли?
Я Фричу говорю:
– А знаешь, что ещё Вольтер говорил о нищенстстве?
– Нет, не знаю!
– «Нет ничего, что может извинить богатство, и нет ничего, что может обвинить нищету!» Вольтер.
– Он и это говорил?
«Говорил-не говорил, главное, чтобы ты поверил! Во что человек верует, то и есть!»
Так мы стали подрабатывать творчески, сменяясь иногда на посту. То Фрич таскается по пляжу с криком «Пиво! Рыба! Раки ручной работы!», в то время как я прошу милостыню с намалёванным на ноге стигматом, то он, разрисовав ноги, вымогает милостыню, а я соблазняю отдыхающих пивом и рыбой.
Он ходил так где-то с час, я сменял его, и скоро в моих глазах замелькали зонты в шахматную клетку, голенькие детишки с петушками в руках, их оплывшие матери, стройные брюнетки в очках около самой воды, катера, носящиеся вдоль берега и зазывающие красоток, баки для мусора и поезда, поезда, поезда, проносящиеся вдоль пляжа.
Я кидал голыши в воду и смотрел, как они плясали по поверхности моря: раз, два, три, и загадывал, от проскачет голыш, пять раз, буду богатым, семь, – буду счастливым, на большее я не загадывал, да больше и не выходило!
«А что нужно человеку в краткие сгновения жизни, как не покой и чуточку радости! А многие даже этого не имеют! Живут, как цурюки и умирают, как не знаю кто!»
После тягостных раздумий о судьбах своей родины, не привёдших его к каким-либо определённым выводам, Фрич вернулся к альма-матер и принял решение сменить амплуа обедневшего защитника природы и детей на амплуа слепца-пророка.
«Образ глухой слепоты пред силами злого общества должен тронуть сердца сентиментальных женщин» – решил он, соединив глаза в одну точку и уже подвывая. Жалобные стенания слепца оказались эффективны, и уже через час в его тарелочке лежало около трёхсот рублей и кусок золотой коронки, невесть кем подброшенный наверно для ремонта детских зубов
– Чего воешь, как фалоппиева труба? – спросил его на прощание злой ментусор, покидая сквер.
Вечером, разделив по справедливости заработаное, мы расстались, и Фрич исчез в джунглях, предупреждённый о том, что язык нужно крепко держать за зубами.
Группа «Понтифик», таким было первоначальное название нашего коллектива, по моим планам должна была начать свою деятельность с разучивания широко известных номеров Чака Берри и Литл Ричарда. Я ему стал рассказывать про мировую культуру, как таковую и донёс, что из всех имён, какие есть в этой сфере самые значимые – это Дианан Таулер и Бернард Форст. С трудом вспомню, кто это, но звучит здорово!
У меня в глазах стояла незабываемая картина – я со скрипкой Страдивари, Фрич с саксофоном Моцарта, имярек с электрогитарой Баха и Ральф с треугольником Шонгауза, лабаем, лабаем, лабаем, а в конце, когда вс публика разошлась и кипятком пысает, бьём все эти инструфараоны об пол. И одни щепки и от страдивари и от Моцарта, и от Баха мало что осталось. Вот картина милая сердцу!! Клевота! Есть от чего прибалдеть! Одни щепки кругом и мы кланяемся, как настоящие короли рокн-ролла!
Я Фричу когда обрисовал грядущие перспективы, он зажёгся сразу, как газовый фитиль в Уренгое. Так ему хотелось славы и почитания, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Тут мы попрощались, и я пошёл своей дорогой, а он – своей.
Он, разумеется, тут же всё разболтал своим приятелям, которые из зависти устроили ему взбучку и потребовали законной доли в деле. Что мне и нужно было.