Глава 7
Дикая жизнь в лесу
К вечеру туча, комфортно распластавшая над морем своё чёрное брюхо, стекла на посёлок и слилась с мглой, окутавшей горы. Хлынул ливень. Крупные капли били в низкую крышу дома, на душе у всех было печально и одиноко, как и должно быть на душе у человека в минуты раздумья. Дождь шёл до утра, а утром выглянуло солнце, прогнало край тучи за лес, и новый день-деньской пляжный-вальяжный воцарился в Сонной Лощине. А туча, полетал над посёлком Бекаевым, видя, что никому не нужна, испарилась без остатка.
Полагая, что камни пляжа ещё не нагрелись и у моря делать пока нечего, я пошёл в лес. Каменная дорога петляла средь низких сопок, поросших огромными дубами, тянувшими ко мне свои отцовские ветви. Путь вёл в гору, где была калитка и стояла свинья со свинёнком. Вид у свиньи был грозный, поэтому пришлось невесть почему обойти её по лесной тропинке. Тропинка привела к большой, широкой дороге, по бокам поросшей разными вьющимися растениями и в центре разбитой пьяным трактористом. Пройдя по дороге метров триста, и удивляясь красоте леса, спокойно расположившегося вокруг, я свернул в боковую отвилку, где на возвышениии рос огромный, изуродованный у корня каштан. Земля молодилась свежей травой. Довольно глубокий ручей отделял меня от поляны. Несколько холмов, полностью увитых вьюнками, возбудили у меня странные чувства, сходные с печалью. Казалось, что эти холмы насыпаны людьми, да так оно и было, они были насыпаны людьми. В расположении холмов присутствовал некий порядок, и в центре каждого холма рос один и тот же куст. Мне стало понятно, что это древнее захоронение, и эти холмы – курганы с лежащими под ними людьми. Несмотря на необычно зелёную травку, место было тёмное, и его хотелось сразу же покинуть. Я прошёл по краю ручья и встал ногой на небольшой валун. Тот зашатался и покатился вниз, увлекая другие камни. Там он несколько раз перевернулся и в самом низу ударился об огромный валун. И с сухим треском раскололся.
Говорили, что кладбище появилось здесь во время большой междуусобной войны, но были и те, кто утверждал, что захоронены здесь жертвы обвала вершины Медвежьей горы. Весёлые солнечные зайцы мелькали в тёмных зарослях и отблески заводей горной реки дарили глазу покой и утешение. Я шёл по лесу, и воображение рисовало мне весёлых кентавров, робин Гудов, Царевен Леса, бегущих счастливой дорогой Солнца и радости.
Нет, нас не испугают могилы, мы ещё поживём, мы ещё вдохнём запах хвои и весенней травы, мы ещё будем любить и будем любимы! Наша заслуженная свершениями слава пройдёт сквозь века, согревая иные поколения!
………………………………………………………………………………
На секунду я заснул, всего на секунду, а когда снова поднял голову, Фрич продолжал опутывать всех липкой глистианской паутиной:
– …И вот когда подлые римляне затеяли судилище над Христом судилище над Христом, – голос Фрича комически возвысился и перешёл почти на шопот, – на небе было знамение было знамение почище многого, всех знамений, то есть того, что важно, я путаюсь, – особая туча в виде лебедя с длинной шеей и намордником прошла над иерусалимом над Иерусалимом, темня кварталы бедноты и задевая виллы богатеев. В это время небо всегда ясно, на нём никогда не бывает ничего, кроме расплавленного светильника солнца. И тут такое! И была звезда и была звезда одна единственная, почти невидная с земли!..
Я поднял руки, и он увидел в моих глазах человека, готового на любое ради своих идеалов. И струхнул. Все Глистиане в массе трусы!
Что он спорил со мной! О чём был наш спор? О сущей чепухе, не стоящей выеденного ица! Когда-то белые Армериканцы спорили, стоит ли убивать индейцев и негров, и долго не могли прийти к согласию, прошло двести колов надёжного времени. Мы спорили, можно ли убивать фараонов, которые нарушили все мыслимые и немыслимые законы? Бак считал, что убивать фараонов, нарушивших все мыслимые и немыслимые законы в таком случае не только нужно, но и обязательно! Он был очень категоричен в оценке моральных качеств фараонов! Что считал я, не буду рассказывать, пусть читатель сам угадает, зная мой нрав и направление мыслей. А Фрич сыпал цитатами из Пиплии и слезно призывал нас к проявлению небесного гуманизма по отношению к единственно заблудшей душе. Мол, вы не знаете, как неприятно выглядят внутренности негодяя, когда их вываливают наружу! Поэтому-де его не нужно вскрывать. Где он хотел разметить гуманизм в этом Фиглеленде -царстве мерзкой показухи, тайной лжи и жестокости, я не знаю! Может быть, а Антарктиде?
– Фрич! Где живёт твоя доброта? В Антарктиде?
– У меня был период, когда в одно и то же время я …бабу-судью, бабу – генерального прокурора и губернаторшу!
– Вечер воспоминаний!
– Ночь врунов!
– При чём тут доброта?
– При том!
– Три в одном! Многие мечтают о таком раскладе!
– Какая страшная жизнь!
– Я и сам не рассчитывал!
– То-то ты такой теперь законник! То нельзя, к этому не подходи! Весь пропитался ихними законами! Как золотарь дерьмом! Уди отсюда, архаровец! Весь мир провонял!
– Нет, законником я от этого не стал, но тридцать килограмм веса потерял и с женой развёлся! Эти суки ведь всё чувствуют! Твоя жена за тридевять земель, а всё равно чувствует, как ты её конкурентку ….!
– Говорят, на Мадагаскаре есть такое место, где они ни… не чувствуют!
– На Мадагаскаре всё есть!
– Всё-всё?
– Всё!
– Даже слоны и черепахи?
– Даже слоны и черепахи! Дронт Додо там жил!
– И вот скажи, скажи на милость, какая же ветвь власти была для тебя более желанна – исполнительная, законодательная или судебная! Какая была более сисястой?
– Все они одним миром мазаны! Еле убежал потом!
– А мне законодательная нравится! Есть в ней что-то такое! Визуальное!
– Ну я не спорю! С законом шутки плохи!
– С нами шутки плохи! Закон что дышло, куда повернёшь, туда – вышло!
Потом я узнал, что Бак, обозвав всех козлятушками, пришил ещё семерых фараонов и одного полуковика даже насадил на шпиль башни! Потом он надолго исчез и все считали его погибшим в одной из разборок. А он в это время в Турции грелся на солнышке неподалёку от Храма Артемиды Эфесской. Козлина ненаглядная!
Так началась история фирмы «Парни Шекспира», я так это про себя обзывал.