Вы здесь

многослов.рф » Джунгли Блефуску. Том 3. Исход (Алексей Козлов) » Джунгли Блефуску. Том 3. Исход. Глава 5. Эффект «Ярсогумбы» (Алексей Козлов)

Джунгли Блефуску. Том 3. Исход. Глава 5. Эффект «Ярсогумбы» (Алексей Козлов)

Джунгли Блефуску. Том 3. Исход (Алексей Козлов)

Глава 5

Эффект «Ярсогумбы»

А между тем я его Грёбаным Флиппером прозвал, за то, что он на самом деле классно волну рассекал, когда плавал, и откуда это у него взялось, ведь пришпиленный он городской житель? Но то, что это у него классно получалось – спорить не буду! Нет, вру, был ещё один несусветный талант, выпивал он классно, выпивал, что там спорить, как бог! Выпить он мог много, разного и нельзя сказать, чтобы при этом он не пьянел! Я как выпью, так потихоньку смирным становлюсь, а этот нет, наоборот становился. Он был такой немощный, пока не накатит, а как накатит, он такие брёвна в окна забрасывал! Людей швырял от себя! Любо-дорого было смотреть!

Это здорово, когда люди и без «Ярсогумбы» с рельсов слетают!

Пьянел, пьянел, конечно, страшно пьянел, и нельзя сказать, что до конца сохранял человеческий облик, нет, не сохранял! Однако, сколько бы он не выпивал, одно в нём оставалось неизменным, одно не подводило – амбивалентность его вкупе с толерантностью!!! Я бы добавил сюда пан-амбициозность! Дух времени, как сказал бы халтурщик Тукитукич вместе со своей зообнистской кодлой, стучал в его паруса и наполнял его ворота!

И видно было, что при этом он себя эдаким несусветным героем чувствовал, Биллом из Бунгало, и хотелось ему, чтобы девушки на него смотрели с улыбкой, ох, хотелось! А какое мне, собственно говоря, дело, кто чего чувствует, ведь от этого в мире ничего не меняется! Какое мне дело, как смотрит на себя со стороны какой-нибудь психоделический козёл!? Ну, какое? А он и был козёл! Коз-зёл!

– Амбивалентный. Архивалентный. Гипервалентный. Супервалентный. Моноволентность. Микровалент. Архимутация.

– Ампутация! Это я понимаю! Тяп – и всё! А архимутация тут при чём?

– Как при чём?

– При чём?

– Не мешай творческому процессу!

Вдали послышались удары в барабан и неясное горловое пение.

Я его смешил здорово, когда пересказывал своими словами какую-нибудь чудную дэвид-копперфильдовскую… ню, какую Бусч в своих речугах наговорил! Мне это ведь страшно нравилось! А ещё был иой комментарийс сугубо научных литературоведческих позиций, тут уж ноги выноси! Узнав, что он вплотную занимается фольклором и даже интересуется народной речью, включая мат, мы так погрузили его в стихию мата, которую знали в совершенстве, так глубоко погрузили, что когда он потом весь пьяный, заросший патлами и с огромным фингалом под глазом вернулся домой, жена отогнала его от детей. Очень креативный был тип! Восприимчивый, как чистый лист бумаги! Вот такие колотушки!

Он слушал и заводился с полоборота, и хохотал этаким идиотским детским смехом, что на него страшно было смотреть с медицинских позиций! С петушком даже! Соловей или даже колокольчик! Не знаю!.. Девушки не любят мужчин, которые могут смеяться таким педерастическим смехом! Его как-то описать даже трудно! Они судят о мужчине по тембру его голоса, и если тембр какой-то не такой, никакими деньгами их после не приманишь! Девки на самом деле очень сильные существа, они только кажутся слабыми, а на самом деле это волки в овечьей шкуре! Когда он заводился, то потом не было никакой возможности его остановить-он смеялся до полного изнеможения. Ржёт и ржёт себе! Ну, худой он был, это понятно, жил где-то на улице, и мне его иногда жалко становилось, и я тогда отводил глаза от его бледного лица.

«Карабкайся, лось! Мы здесь! Ждём-с!»

– Вот смотри, – говорил я ему, – Бусч, к примеру, вырвался из Белого Дома, вышел на улицу, разделся в Центральном Парке догола, и взял в руки дубину. И стал буянить, оскорблять АфроАрмериканский флаг и герб, а потом блеванул в Пиплию прямо в месте нагорной проповеди! Как ты думаешь, что по такому поводу скажет «Ивнин Ойл» или «Стандарт Пост»?

Он только мычал в ответ, так ему нравились эти романтические названия, типа Пикадилли, бля, Нью-йорк там стрит, …..его в …, Бродвей. Он бы даже в Гарлеме согласился жить, потому что название тоже неплохое! Неважно, что там негров полно и жизнь там в принципе невозможна! Нашёл бы там в какой-нибудь лавочке Дульцинею Биробиджанскую и зажил бы с ней новой замечательной жизнью. Люди не понимают своего счастья! Не знают, куда им идти и податься!

Читатель знает, как нужно обращаться с женщиной. Галантное, вежливое обращение никто ещё не отменял! Хоть все подзабыли, что это такое!

– Видел вот ту толстушку! Закадыка и чмошанка! Я скулю и падаю в обморок! Женись на ней! Будете вместе овсянку есть! Поставишь её раком! Поймёшь, что такое твоё счастье! Смотри, какие формы! У-ух! Алюля!

Он заржал, как мустанг с Дикого Запада и бросился бороться и обнимать меня. И по плечу хлопать, как пингвин! Дружески конечно! Мы были как дети, честное слово, как дети!

А девка была в точности, как Дульцинея у Сервантеса! Хотя я его и не читал толком!

В это время я стал учиться играть на пластмассовой дудке и достиг в этом немалых успехов. Лежу на пляжу и свищю себе!

Нищие любят философов и шутов, я это знаю. Тут метрах в десяти от нас через некоторое время случилась лихая драка, и двое типов не на шутку сисястую бабу никак поделить не могли, я уливался, пока комедия не стала уж слишком напоминать трагедию и тот, который поменьше здоровяка палкой по голове что было сил треснул. А тот успокоился сразу и сел на горячие камни, закрыв голову руками. И обмяк. А потом я вижу, мать честная, что-то не так! Я подумал сначала, что его полили кетчупом, но у него была пробита голова. Его перебинтовали, пока ждали скорую помощь, какой-то тряпкой от матраса, наверное. А потом он вдруг упал и стал метаться и корчи у него пошли, как у трупа, у меня сердце от этой картины упало. Все были в шоке, как дело заканчивается, никто не ожидал такого. Все были пьяные, как черти, и вдруг стали резко трезветь! А он стал ещё больше бредить, орать про какого-то Белого ангела в Пустные Смерти и про мормонские трусы какую-то чушь лепетать. Похоже, у него последние глюки начались, какие перед смертью у людей наблюдаются. Харон наверно уже для него лодку готовил там, на Стиксе! Наверно этого парня жахнули очень сильно, и наверно он к полудню не жилец будет. В море мы уже не лазили, а только над этим бедолагой стояли, да жену его утешали, как могли! Скорая помощь, появившаяся как нельзя кстати чаов через пять после случившегося, долго не могла на камни въехать, и пока они там шлялись с носилками, да с мешками, он затих. Гляжу – баба его на корточках плачет, тот, который палкой жахнул, тоже сидит белый весь под зонтиком. Перед ним уже нарисовались перекрещивающиеся решётки! Правда, когда его на носилки два санитара бросили, стало видно, что не весь дух из него вышибли, жив курилка, шевелится кое-как! Я потом слышал, что, несмотря на мои прогнозы, врачи его спасли, но умным от этого он явно не стал.

А когда его с пляжа волокли, в моём мозгу совсем не к месту зазвучала прелестная немецкая весёлая песенка о любви, не о такой любви, как сейчас, а о настоящей – «Comme Zurukh». И дивный голос полетел вослед этому бедолаге. Только он уже ничего не соображал!

Глядя на всё это зло, всегда творившееся вокруг, я всегда ощущал глухое отчаянье. Что люди делают с собой и окружающими, что делают! Ничего после них не остаётся, ни высоких чувств, ни изумительных произведений искусства, ни заводных песен!

Вот о чём я подумал. И настроение моё испортилось. Я был зол. Нашёл способ и позвонил сыну, который огорчил меня своей индифферентностью по отношению к преступным родственникам, которые ограбили меня, а потом разговаривал с бывшей женой, которая тоже оказалась преступницей, склонной не к наказанию преступников, а к их укрыванию. А тут ещё Фрич подвернулся. Он прекратил продавать свои страусиные хвосты и притащился ко мне, видя издалека и драку и её последствия.

Я посмотрел на него мутным взором и говорю: «Глистианин, а глистианин, а ты знаешь, что у кого раздавлены яйца, по научному – янтра и отрезан детородный член, тот не войдёт в царство небесное?»

– Издеваешься?

– Не издеваюсь! Цитирую твои святые книги! Заповедь из ветхого завета тебе напомнил! Номер сказать?

Он молчал. Молчание одновременно золото и знак согласия. Я видел, что согрел очередную христову змею на своей груди! А змея всегда только в болото смотрит!

А потом он поднял голову и сказал:

– Что останется людям, если отнять у них Глиста?

Они тёмные и остаться один на один с Природой для них страшно! Им нужно триста, возможно, пятьсот лет, чтобы привыкнуть считать Природу своим главным поводырём, высшим судьёй мира! Природа аристократична, она не протягивает человеку руку, она держит его на дистанции. Она не обманывает его, но и не утешает, не гладит его по головке, когда ему плохо! А им нужно, чтобы их гладили по головке или хотя бы обещали это! Они никогда не поймут её! В этой книге, языка которой они не знают, им нужны подсказки! А Природа никогда их не будет давать! Поэтому, прошу тебя, Ади, оставь Глиста им, да и мне тоже! Пусть всё будет по-прежнему!

– Что оставить, что отнять, на самом деле это одно и то же! Ничего не меняется! – говорю.

– Нет! – сказал мне Фрич, – Нет!

– Я тебя Навуходоносору отдам! – сказал я Фричу, – Он тебе объяснит почём фунт лиха!

– Кто это такой? – спросил Фрич.

– Царь Вавилонский!

– Имя!

– Навуходоносор!

– Заикаешься, боец! Говори спорче! И что было при Навуходоносоре?

– Наконец пришла развязка самой большой части древнеанурейской истории! Кирдык! Чуешь? Это сначала разорение десяти племён царства Исрульского, а затем – пленение остальных двух племён! Десять минус два равно восемь! Три племени сами заложили себя в ломбарде, значит дебит возрос! Восемь минус тря – равно пять! А пять цифра ни туда ни сюда! Неустойчивая очень! Жрать нечего! Тоска! Остальные тут же разбежались! Ищи-свищи! Вот чем кончаются все эти великолепные чудеса, будто бы совершённые богом в пользу этого народа! Глистианские мудрецы со скорбью видят бедствия своих «отцов», расчищавших им путь к «спасению»! Скептики со скрытой радостью видят уничтожение почти целого народа, который они рассматривают как носителя ужасающе суеверных предрассудков, гнусного разврата, зверского разбоя, непроходимой тупости и благочестивой кровожадности! Навуходоносор всё это ра-зог-нал!

Фрич молчал, а потом тихо сказал:

– Я не представитель этого народа! Мне всё равно, что с ним бы ни было! По фонарю! И хилокос меня не интересует! Лучше поцитируй Бусча! Мне это больше нравится!

– И хорошо! Это извиняет тебя! А зачем тебе тогда знать о проблемах этого народа! Займись проблемами своего народа!

– Хорошо! Давай больше не будем говорить об этом!

– Сам мне не напоминай, а то я впадаю в ярость, когда ты тупишь!

– Хочешь Бусча – получай – сказал я, – «Посол и венерал проинформировали меня по вопросу – что подавляющее большинство иракцев хочет жить в спокойном, свободном мире. И мы найдем этих людей и отдадим в руки правосудия»! Кстати, нынешние иракцы – это бывшие вавилоняне! Ты в курсе?

– Да? Как круто тасуется карта!

– Дальше штудируем святые книги: «И если вас интересует качество образования, и вы обращаете внимание на то, что слышите в Лаклиде, почему бы вам не стать волонтером? Почему вы не воспитаете какого-нибудь ребенка читать?»

– Кем-кем?

– Волонтёром!

– Лучше бы сутенёром!

«Лучший способ обнаружить этих террористов, прячущихся по норам – это чтобы люди пришли к нам и описали дислокацию норы, то есть дали зацепки и информацию в отношении человека, оказывавшего иракскому народу в этом даре всемогущего Господа, было отправлено правосудие…

– Это бредит малярия?

– Нет, это вещает сама Демократия!

«Как вы знаете, это форумы для свободных дискуссий, так что вы можете прийти и слушать, что я говорю»

«Поэтому спасибо, что напомнили мне, как важно быть хорошей мамой и одновременно отличным волонтером».

«Хочу напомнить: чтобы вести войну и одержать победу, это требует финансирования денег, равномерных с выполнением обещания нашим солдатам позаботиться о том, чтобы им хорошо платили, чтобы их хорошо обучали и оснащали»

«Понимаете, без пакета мер по сокращению налогов дефицит все равно бы был, но не удалось бы симулировать – нет, не симулировать, это как-то по другому называется – в общем, дать толчок, который произошел в нашей экономике в результате сокращения налогов».

«Такова уж природа демократии. Порой в демагогию вторгается чистая политика»

«Я просматриваю заголовки, чтобы как бы оценить на вкус, что происходит. Сами статьи я читаю редко: об их содержании мне докладывают люди, которые, возможно, читали эти информационные сообщения».

«Я так рад, что могу поприветствовать Билла Скрэнтона. Он – один из великих политических семей Пенсильвании».

«Нужно еще все отмерить, чтобы начать воплощать перемены, которые просто больше – когда это больше, чем болтовня, когда это просто – смена парадигмы!»

«Я призываю лидеров в Европе и по всему миру предпринять срочные, решительные действия против террористических группировок, таких как „Хамас“, отрезать их от источников финансирования и поддержать – урезать их финансирование и поддержку, как это сделали Соединенные Штаты».

«Так вот, находятся такие, кто хочет переписать историю – историки-ревизионисты, как я это называю».

«Я полон решимости удерживать процесс на пути к миру»

«Подлинная сила Афроамерики происходит тогда, когда сосед любит соседа так же, как он хочет, чтобы любили его».

«Мы стойко движемся вперед».

«Я мастер заниженных ожиданий!»

«Я тоже не бог весть какой аналитик. Знаете, я не трачу много времени, думая о себе, о том, почему я что-то делаю»

«Недавно я встречался с министром финансов Палестинской автономии, и был приятно поражен, что он разбирается в финансах».

– Ну, как? – спросил я.

– Ничего!

– Лучше Пиплии?

Это тайный колаборционист помалкивал. Знает кошка, где чужая сметана! Его дело!

Да! Я отчаянный человек? Да! Это так! Я отчаянный! Жизнь сделала меня таким, что я пойду теперь на любого врага, не сморгнув, буду стрелять в любого, кто думает не так, как я, никого никогда не жалеть! Мне принадлежит будущее! Мне!

Один раз мы схлестнулись с голым полисментом, с которым, уж не помню, что не поделили. Мы лежали около зонтика, под которым дебелые бабы в карты играли, а с ними мужичонко хлибенький, который всё хихикал, такие на севере геройски трубы кладут до столицы нашей родины, чтоб газ да бензин не прекращаясь из сопла текли..

И слово за слово, только мой спутник сказал полисменту, спросил его, почему он настроен к нам так недружелюбно?

Полисмент услышал неизвестноое слово, разъярился, голову поднял от пылающих камней и говорит:

– Слушай, ты, тунгузское говно, падло, ты что залупаешься? Я тебя в бараний типарог сверну, и в жопу винтом засуну!! Никогда так не говори! Никогда, пока я жив! Понял? Понял?

Он явно был не в настроении, этот блюститель законов! Так и сказал, что в жопу засунет! Понял? Как отрубил! Умывальников начальник ли мочалок командир!

Это он нам говорил, культурный донельзя! В Букенгемском дворце с такой рожей его бы приняли на ура!

«Ни… себе? Презент!» – подумал я. Мысли у меня мешались в голове. Я уже почти ничего не соображал! Когда конфликты начинают возникать на ровном месте, пиши пропало! Нельзя быть таким непреклонным!

Спор разрастался. Мы, конечно, стали вслух сомневаться в том, что после нашего разговора он будет жить так долго, как ему хочется. Может быть, ему-то осталось жить минуты три-четыре, кто, мол, знает!

И тут полисмент стал выкипать уже по-настоящему. Морда у него стала розовой, потом красной, потом синеть начала! На наше счастье он был без кобуры на жопе, и пришёл на пляж как рядовое гражданское лицо – развлекаться и пупок на солнце греть. Po moiemu eto bil Bastard! У него даже резиновой дубины с собой не было! Опростоволосился! Конечно, я знаю, что нельзы так обижать животных, женщин, милиционеров и умалишённых детей, да, честно говоря, в тот день у нас было хорошее настроение, да и пиво сыграло свою роль.

Мы разом кинули в него свои бутылки с пивом и убежали, а он с гиком долго гнался за нами по камням, волоча живот по пляжу и голося на всю округу, утверждая, что рано или поздно забьёт нас палкой, как свиней на бойне и всё в таком миротворческом духе. Добродушный тут, в ущелье народ живёт, врать не буду! На бегу подмётки оторвут вместе с ногами!

Но мой приятель тоже был хорош! Отличился!

С этого, честно говоря началось то, о чём мы потом вспоминали в самых кошмарных снах!

Через несколько дней произошло чп.


Глава

ЧП мирового масштаба


Пьяный пузан-мент стоял прямо посреди полянки и орал во всю глотку:

– Карлик-Нос! Карлик-нос! Карлик-нос ищет травку в дальнем углу двора! Что это за травка? Знаете ли вы? А все ли вы знаете, что это за травка? Том ищет целебной травки! Хи-хи-хи! Дайте Тому валерьянки! Уроды! …ные уроды! А ну! Где вы? Выходите! Я вас возьму! Ох, я вас возьму! Никуда не скроетесь! Хоть вденьтесь в брони паюсные! Я найду вас и повешу на самом высоком, самом разлапистом дереве! Что это за травка? Высокая-превысокая! Клюква смолистая! Развесистая! Радость моя! Под ветром не клонится! Дьявол, дьявол кругом! Травка, травка великая! Зачем ты растёшь теперь вниз головой? Сволота безлошадная! Попрятались в кустики! Идите ко мне! Ну идите же! Гномики! Маленькие и вредные! Выходи на честный бой с блюстителем порядка! Где вы! Ау!

Мы молчали, потому что это на самом деле было очень страшно – на него в упор смотреть!

Человек накурился видимо и с рельсов съехал!

Оказывается, блюстители тоже не простаки траву косить. Хотя что я говорю, мой знакомый имел знакомого, который ходил покупать наркотики у начальника службы по борьбе с наркотиками.


И я тогда стал причитать, как бабка!

«Зря он сказал полисменту слово „Недружелюбно“! Зря! Нельзя такие слова полисфараонам говорить, нельзя! Можно было без него обойтись? Можно! Надо понимать, с чем дело имеешь! Их невесть где под копирку штампуют и при штпмповке забывают даже мало-мальские сведения в их головы заложить! Изделие без знака качества – это брак! Эти козлы девственны, как Виргинский лес! А они ему „недружелюбно“! Кто ж такое монстрам говорит? Это взбесило этого чортова кабана! Калибан чортов! Убеждать такого – это всё равно, что перед быком красными трусами размахивать! Мыслимое ли дело? На полном серьёзе сказать ему слово „Недружелюбно“ или что ещё похуже! Надо быть с таким поосторожней, чёрт подери! Объяснишь что ему!»

Когда вся эта история была в самом разгаре, я сделал своему новому приятелю замечание, говорю: «Не заводи ты его, он как танк, любого жопой задавит!», и приятель так обиделся на меня, что даже заикаться стал, когда мне отвечал. Ик! Ик! Ик! Кунсткамера какая-то, а не люди! Кто их наплодил?

Понятно было, почему он таких умников, как я не жаловал!

Свинья солнца не увидит, хоть ты ей доллар дай! Не в коня корм, как говорится! Вот что я вам скажу!

Место, бывшее кем-то занятым, срвсем рядом снами внезапно освободилось, и я нашёл на камнях полиэтиленовый пакет. В пакете была газета и кассета от старого видеоиагнитофона.

На кассете было написано «Аделаида Форш»

– Фильм о совращении! – сказал осведомлённый Бак.

– Сейчас все фильмы о совращении! «Иисус» – фильм о совращении попами целых народов!

– Ты не спи, педагог, какой век на дворе!

– Невозможно одновременно заниматься педагогическим процессом и совращением несовершеннолетних! Или, точнее сказать, совмещать это очень трудно!

– Да, если заниматься обучением и всё время стоять у доски спиной к аудитории, то, несомненно в это время на задних партах происходят лишь попытки совращения, либо само совращение уже случилось, и совратившиеся отдыхают. Это очень хорошо укладывается в общую теорию педагогики. Квот было сообщение о совращении малолетней курсисткой бессильного, слабого, выжившего из ума старика-сторожа при складе. Сторож был застигнут врасплох и еле убежал через заднюю калитку склада.

– Всё в мире перемешалось!

– И Ромео больше не любит Джульетту?

– Любит, но никогда не найдёт её!

– Они не встретятся?

– В гробу! Только в гробу!

– Хоть так уж!

– Так говорил Амадеус Пуля!

Я его спрашиваю:

– Говорят, здесь есть горная речка.

– А ты что, не видишь, вот тот грязный поток – и есть твоя горная река! Ручеёк по сравнению с ней – море!

– А по ней сплавляться нельзя?

Фрич взглянул на меня, как на придурка.

– Я тебя и так сплавлю! К сожалению, здесь нет рек для сплава психбольных в психушку!

– Нет, правда?

– Ну, ты сумасшедший! Я тебе ясным ярлыком говорю – нельзя там плавать! А ты не понимаешь! Я вижу, это тебя это не остановит! По этой речке может сплавиться только стойкий оловянный солдатик в кораблике из газеты! Да и то, если он вдупель пьян!

– Да? Не верю!

– Тогда возьми лодку, если она у тебя есть и заберись с ней в горы! Потом спустишься с лодкой на спине вниз! Незабываемую прогулку с потрясающими видами, пару паховых грыж и потные жабры гарантирую! Нет, не спорь, пара грыж тебе не помешает! А ты, конечно, хочешь прыгнуть с водопада, как… Кларк Гейбл, к примеру? Ведь хочешь прыгнуть, как Кларк Гейбл, откройся, солнышко?

– Ну да!

– Сумасшедший! А ты настоящий крэзи! Уважаю!

– Я читал Торо, знаешь такого? и у него…

– Ты читал Торо? Ты?

– Не только читал! Торо для меня, что Пиплия для передовика-фарисея! Торо для меня даже почище Пиплии! «Лучшее впереди! Солнце всего лишь утренняя звезда!» Учуял? Ущучил? Лучшее – впереди! Первый гоношист в лесах Алабамы! Подводная лодка в степях Украины! Вот что такое Торо! Его Вергилий в лимбе поселил! Там, где самые сливки обретаются!

– Где?

– Это знать не обязательно, а то ты сойдёшь с ума!

– Он тоже был сумасшедший! Что он первый хипарь на АфроАрмериканской деревне – согласен!

– Твоими устами да дерьмо дегустировать!

– Ладно! Пошли!

А надо было убираться отсюда! И мы пошли с пляжа в лес, где, по словам Фрича было какое-то жильё. На первый раз я поверил ему, как родному! И мы пошли туда, куда мне указывал Фрич.

Солнце шпарило просто неимоверно!

Мы шли довольно долго, всё время прижимаясь к склону сначала по этому долбанному шоссе, которое можно было с полным основанием назвать «Дорогой Смерти». Мимо нас всё время проносились джипы местных бандитов, обгоняя друг друга. А дорога была жутко узкая. Такая узкая, что по ней двое мудаков не разойдутся!

Иногда на ветках тут висели венки и в кювете торчали кресты с пояснением, какой хороший парень или девушка разбились на этом месте. В одном месте таких объявлений было несколько. Жутковатая картина!

Не знаю, как по ней вообще машины ездили, по-моему, на ней и двум толстякам трудно было разойтись, не то, что двум машинам! Правда, в нескольких местах были погребальные камни, свидетельствовавшие, что тут развлекалась накуренная до чёртиков молодёжь.

Дивные горы голубеющей и светлеющей грядой уходили на запад, и лёгкие, подсвеченные облака медленно плыли по чистому лазурному небу. Потом мы свернули в лес.

А пока мы шли, мы трепались о чём угодно, благо тем для разговоров было предостаточно.

– Знаешь про Ирангейт?

– Когда это было?

– Приблизительно в тот год, когда очередного перзидена засекли за спасением рыбы и посещением децких садов с опробыванием манной каши и булочек!

– И в каком же году это случилось?

– В 2012!

– Да это на носу!

– Да уж!

– 2012! Страшный год! Всё тогда было на нуле – и перзиден, и календарь и даже градусник! Страшно вспоминать! Он в белой рубашонке на реке! Так на Шурика был похож, что мне всплакнуть хотелось! А зачем он спасал рыбу, ты не знаешь?

– Не знаю! Может, в семье какие проблемы в семье были! А может, что другое! Не знаю! Выделиться наверно хотел! В современном обществе есть только одна трудность, как выделиться среди себе подобных! Прозвенеть буферами! Одни голыми в телефизоре щеголяют, другие женятся на королях, третьи прыгают с водопадов в резиновых бочках, а четвёртые сиськи выращивают, каких ни у кого нет! Тонные! Каждому тут своё! Боксёров тогда навалом было, а спасателей рыбы днём с огнём не сыскать! Вот он и пошёл в рыбные спасатели! Мама сказала!

– Завидный пост, говорю!

– Да уж!

– Больше у него способностей не было, кроме как рыб спасать?

– Да нет, он толковый был! Всё за правду выступал! Хочу, говорит, порядка в армии и фараонщины, да не знаю, как делать! Скажет, отползёт метров на три, поплачет и снова за работу!

– Карандаши очинять натфилем?

– Да уж!

– Ногтем лучше!

– Значит, правду матку рубил?

– Типа того!

– Ну, дай-то бог! Дай-то бог!

– Это что, чайник?

– Чайник! Ты что, накурился травы, не идентифицируешь чайник?

– Мне показалось, что это отрезанная голова негра!

– Лучше сказать – голова отрезанного негра! Негра, которого нормальное общество отрезало от себя! Голова дяди Тома! Разве это не одно и то же – голова без негра или негр без головы?

– Представьтесь, сэр!

– Эрнест Киллерман! Убийца и маньяк второй гильдии! Шоу «Вдова-Невидимка» в сопровождении индийских стриптизёрш! Проездом из Галле!

– У Галле не очень хорошая репутация! Это старый европейский город с традициями! Там полно негров! Не вы ли это, сударь, местный Робин Гуд, который отрезает головы у негров?

– Нет, не я!

– Бак! Сколько чашек чаю ты можешь выпить за вечор?

– За вечор, не знаю, а за вечер, когда настроение приподнятое – семнадцать!

– Всего семнадцать?

– Семнадцать!

– Водохлёб! Надо быть экономнее! Я думаю – твои предки – полячки, а полячки все прижимистые! Слюнят эти медяки! Смордяки эдакие! Пан Псякревецкий и пан Ужглежбжижпиздарикимандецкий вместе с пани Зруцей! Водосёрбы! Видишь вон сумасшедший полячок бредёт в кипельной рваной шляпе? Пан Вацек Бжирба! Сейчас пожелания, чтоб вас всех выебли, начнутся! Он накликает! Несколько раз уже было, что он каркал, что, мол, вас всех всё равно выебут, а потом у хозяина дом сгорел! Это у него коронный номер! Без пожелания, чтоб всех выебли день прошёл впустую! В ущелье нет ни одного человека, не осенённого его пожеланием! Если бы он был чнловеком верующим, тут была бы процветающая церковь пана Бжирбы!

– Кстати об Индии…

– Не надо такими руками трогать святое! У нас для этого мало алкоголя!

– но кого-то надо взять за зебры!

– Кого же!

– Шравишанкар Уманиршпуна

– Этот тот, который буддийский монастырь на уши поставил?

– Он был очень развит! Огромные поистине инцеклопедические познания, почёрпнутые из бесконечных порнографических фильмов…

– Сослужили ему плохую службу!.

– Эти люди караулят скорее не твоих успехов, а твои провалы!

– Люби их за это, мальчик!

– Чего-чего!

– Гений заторможенной овуляции!

– Кто-кто?

– Шравишанкар Уманиршпуна! Это как буддийский монах! Сам по себе ничего! А видеть приятно!

– Так не гони его сразу!

Не успел он про весь этот ужас рассказать, как безумный полячок опять подлетел со своей знаменитой суковатой палицей и стал вокруг нас прохаживаться, на неё опираясь, как на трость, выразительно на свой сук поглядывая, мол, не думайте, что будет вам сегодня мармелад! Всех выебут сегодня воины пана Пилсудского!

На сей раз, слава богу, он ничего не говорил.

Я ему и говорю:

– Армерикашкин и Помазовский! Комон! Я говорю вам! Несите марку фирмы денно и нощно! И если господу будет угодно, он, великий и всемогущий, ниспошлёт нам невиданные прибыли и дивиденты! Он не пройдёт мимо страдающих странников, лишённых возможности прильнуть к горному ручью счастья, и утолить жабу! Тьфу, жажду! Господи! Не обнеси чашу сию! Аминь!

– Может, лучше, харль?

– Может и лучше!

– Насчёт чаши ты как-то странно сказал! У нормальных людей чаша сия ходит по кругу, а у тебя люди бегают вокруг сейной чаши! Они что, о….нели?

– Это ты …ел!

– Всё равно аминь!

– Согласен! Аминь!

– Вот и я говорю аминь!

– Без пердежа?

– Без!

– Аминь! Четыреста тридцать шесть раз аминь!

– Присоединяюсь в двух третях случаев!

– …буду!

– Товариши бомжи! Давайте погрузимся в декаданс!

– Что он предлагает? Этот лассалевец подведёт нас под монастырь!

Это кто такой?

И тут на бобике в очередной раз подъехали эти долбаные фараончики! Морды, как у свиней! Ненавижу!

– А я тут бумажку раскопал – обхохочешься! – сказал и из кармана долго какую-то длинную мятую бумаженцию туалетного вида вынимал, а та выходить из его рванины никак не хотела, – Страница не то из студенческого диплома, не то из курсовой работы! Делюсь! Бонус трэк намба ван! Избранные места из переписки с врагами! Абисняю! Короче, студен, как может, рассказывает древнюю историю какого-то завода, а, сахарного. Сладкой жизни вам, девчонки! Действие происходит вдали от столиц, в глубинке без названия. В общем, тут дело так было: дело было в древнем городе Мухо..ске, первоначально и земля и постройки принадлежали некоей помещице Лоховицкой и в дальнейшем стали открытым акционерным обществом. Тэк-с! В 1907 году в Мухо..ске с неясными намерениями, цитирую, да-с, с неясными намерениями-с, появились, как пишется, ага, богатые братья Фельдман… Ни имён, ни отчеств не указано! Я уже говорил!

– Братья Фельдман с неясными намерениями появляться нигде не будут! Их намеренья предельно ясны!

– И какие же, по-твоему, намеренья у честнейших людей Мухо..ска богатых братьев Фельдманов?

– Всех нае..ть, объ… ть, всё у всех отнять и всё поделить по чести в свой карман! Весь мир насильно мы разрушим!

– До основанья!

– А зачем?

– Затем!

– Но какова завязка драмы! С неясными намерениями! Марьяжит! Чуешь?

– Дальше читай! Не томи!

– Эхе, долгие проводы, короткие встречи, года идут, а жиголо всё нету! Как строили, кто строил, как звали архитектора, был ли он, тут ни словечка, эхе, в 1908 году завод работал всего два дня и в ходе отладки были налажены почти все функции! О как! Эхе!

– И что же дальше?

– Ничего!

– Наверно снова из болота в чёрных плащах и шляпе с перьями на паровой тележке снова появляются богатые братья Фельдман, вынюхивающие и выведывающие всё вокруг бедного завода? Жаль названия не запомнил!

– Вдупель пьяные, довольные, но все пахнущие прекрасными французскими духами!

– Фельдманы не пили!

– Дух все пьют! Это не боярышник!

– Они случаем не сиамские близнецы?

– Не знаю!

– Исполняется партия мельника из оперетты Кальмана Прекрасная вдова»!

Звеня огнём, играя мышцей в жопе,

Пошла пехота тихо на врага,

И стихли все колокола в Европе,

И в ужасе Европа замерла!

Помнишь вылазки братьев Фельдман в горы и так?

– Как не помнить такое! А их дикий хохот около завода по ночам? А полёты во сне и наяву с деревенскими одалисками? А?

– А засланные казачки со взятками и откатами в заводоуправление? У?

– Повторяю! Товариши! Фельдман с неизвестными намереньями никогда нигде появиться не может! Это в принципе невозможно! Это так же невозможно, как появление Франциска Ассизского среди рыжих ёжиков! Фельдман-н! Его намеренья предельно откровенны: нае… и объе… местную братию, всего лишь! Гнусные дерьмократические эвфемизмы, сударик, здесь неуместны! Давайте говорить по существу! Товарищи! Товариш! Стойте прямо! Сегодня трудно, а завтра будет невыносимо!

– Думаю, что Фельдманов, до революции откупивших у реки большой участок земли, как тут сказано, очень интересовала возможность сбагрить втридорога эту землю злополучному заводу, и они с успехом это сделали за несколько минут до революции и даже ввинтились последними пассажирами на поезд «Нуска-Вена», увозя баулы с заветным золотишком и пряниками!

– Думаешь?

– Думаю, этим дело не кончилось! Как ни странно, думаю, чуть позднее мы обнаружим наших знакомцев богатых братьев Фельдманов не в Вене, где им делать явно нечего, где их никто как родных не ждёт, что они сами прекрасно понимают, а здесь в Мухо..ске в каком-нибудь ревтрибунале, расстрельной роте или комитете ВЧК, или в сельсовете рабочей бедноты,..

– Лучше сказать – босоты!

– …Да, что тогда было модно и актуально, в потёртой рыжей кожанке, с револьвером, в бакенах и уже научившихся выдавать себя за бедняков. Почти наверняка! Теперь они называют себя «Бедные братья Фельдманы и Калошная Артель Бидо»!

– Корпорация «Фельдманы@Бедняки»!

– Да, тут всякому место найдётся! Страна большая, перетерпет! Честному тут места нет, это да, а иному подлецу здесь места достанет! Вот в чём беда!

– Ну, я не стал бы так априори обвинять братьев Фельдманов! Может, в принципе, капитал они заработали и честно!?

– Банк взяли! Троцкий подгонял клакеров! Сталин кидал бомбы!

– К 1908 году в основном были отлажены некоторые производства…

– Да уж! Повезло! Насчёт отладки в 1908 году ещё поверю! В 1908 году ещё могли отладить! Было кому! А потом уж ни-ни! Не поверю! Некому потом было! Весь народ стух! И всё погрузилось в хаос! Кругом одни бандиты на тачанках гоняли и елозили шепелявые бутлеггеры в шинках! С гиком они лётали на фоне пожаров и эпидемий ящура…

– … и свинки!

– Во-во! Верно товарищ говорит!

– Читаю дальше! В связи с увеличивающейся конкуренцией расширялось производство! Были закуплены диффузоры…

– Что-что?

– … четыре новых паровых котла…

– Не много ли сразу?

– Многоватенько!

– И что?

– Тэк-с! В 1912 году к заводу от 16 разъезда была проведена железная дорога. Тэк-с! Ты был на шестнадцатом разъезде, дурья голова?

– Я там живу! Меня там каждая свинья знает! Скирдуй дальше!

– Я этих свиней тоже знаю не по наслышке!

– Завод использовал, бу-бу-бу, ду-ду-ду, и водную артерию р. Сегм. В общем, всё использовали, чтоб бабло валило! Он приобрёл небольшой пароход, который на боржах доставлял…

…развратных женщин и ледяной боржоми?

– Сам ты боржоми! Пароход доставлял свёклу, торф, лес, сало, лён, пеньку, лыко, воск, спички и другие ценные грузы. К 1917 году при сахзаводе был построен рабочий посёлок. К этому времени завод содержал более тысячи рабочих!

– Это ещё неизвестно, кто кого содержал, завод рабочих или они его!

– Неважняк! Вот тут-то начинается самое главное! Студиозус пропускает некую информацию, и сквозь дымное облачко эвфемизмов и лёгкого утаивания главного продолжает: «После революции 7 ноября 1917 на сахзаводе был создан рабочий комитет, директором в это время был Иммануил Венин.

– Как же тут без комитета! Без комитета тут не прожить! Без порядка можно прожить, а без комитетов – никак! И этот Веня…

– Кто таков?

– Не знаю! … какой-то!

– Вот это интересно! Хе! Оказывается, пока тут тут сухостой дрочил… В 1923 году завод был обеспечен инвентарём лишь на 15 процентов от имевшегося в 1916 – сообщает любознательный студиозус! Раскопала молодёжь!

– Это ещё что-то многоватенько! Пятнацать процентов! Ни… себе! Цельных ажник шашнадцать процентов осталось старых молотков, пил и свёрл!!! Аховская цифра! Были иные заводы, где ни одного шурупа живого не осталось! Стены унесли! Землю продали за границу! Это ещё ничего! Шишнадцать! Вот я знал паровую станцию в селе Брёхово, так от неё не осталось даже цемента в основании, обтирочной ветоши ни волосинки не осталось – всё унесли рачительные крестьяне!

– На подтирку что ли?

– Сам ты подтирка!

– На ток?

– Сам ты на ток! Унесли, говорю! Далее! Гм! Постепенно, слушай внимательно, не как-нибудь, а пос-те-пен-но положение завода стало улучшаться! Своим глазам не верю! Что это там случилось такого, интересно, что положение этого долбанного заводишки стало улучшаться! Так говорит господин студиозус! Ты веришь в это?

– Ну то ж не Заратустра пёрнул?

– Растущий Заратустра – студент! «Положение завода стало у-лу-ч-шать-ся!»

– Не пугай меня! Что случилось?

– Он спрашивает! А ты сам думаешь, что случилось?

– Сахар внезапно потёк рекой? Были выписаны иностранные специалисты маркшейдер Ганс Шмидт и доктор Пенни Гроссфалос?

– Много хуже!

– И что же случилось?

– Ба-ба-ба, би-ба-бо, завод стал приобретать оборудование…

– Опять?

– Снова!

– Как страшно жить! На какие же шиши этот долбаный завод стал покупать оборудование?

– Загадка!

– Партия и правительсво подкинуло деньжат?

– Где жы ты видел, чтобы партия и правительство что-нибудь подкинуло! Кинуло – это да! Верю!

– Бог помог! Не знаю, короче! В общем, чудеса в решете в рамках индустриализации! Были прикуплены…

– Молоток и клещи?

– Мельчишь! Выше бери!

– Что же? Гвозди и метла для нянечки Праскевы Петровны Обуховой?

– Выше!

– Выше только красные смазные сапоги для бога!

– Не кошунствуй, отрок!

– Что же?

– Немецкие стамески и Бранглийское сопло! А также…

– Что также, что?

– Как это цинично не прозвучит, у них в хозяйстве появился и первый отечественный трактор «Хольт» Ленинградского завода!

– Сопло и холт! Роскошно! Наверно им легко задышалось?

– Во всю грудину! А как к ним «Хольт» попал?

– Как бы между делом! Появился!

– Вот видишь! Появился!

– Ух, ты! Идилия спошная! У них очечественный «Мерседес» московского завода не объявлялся случайно?

– Случайно нет! В таком серьёзеном деле ничего случайного нет! Всё под колпаком у Мюллера!

– Да, дело сурьёзное донельзя! Нет, ты скажи!

– Продолжаю обзор побед и свершений! В 1928 площади посева сахарной свёклы достигли уровня 1916 года!

– Вау!

– Был получен урожай 200 центнеров с гектара!

– Целых двети центнеров? Невозможно! Они все надорвались, бедные!

– И между тем! Двести! Это в летописи у Нестора есть!

– Двети гектаров! Никогда не поверю! Может, двадцать?

– Нет, двети!

– А дальше что?

– А дальше всё!

– Прости им! Это было недолго! С началом коллективизации таиственным образом урожайность начала резко падать. Тэк-с! Прямо как во сне! Прямо в пике какое-то вошла! Так в 1930 году было получено 159 центнеров с га, да-с, то ись с гектара для тупеньких, в 1931 – 103 ц, в 1932 – 70, 1933 – аж 55! Чуишь? Потом статистику вообще засекретили срочно и никаких сведений больше не имелось. В это время, сообщает нам любознательный студиозус, были сокращены агрономы, отсутствовал контроль… Ну и всё такое! Кирдык полный короче!

– То, что отсутствовал контроль, я не сомневаюсь, не в этом дело, его там никогда и не было, но надеюсь, что в данном случае агрономы были сокращены без применения гильотины, револьверов и пулемёта!?

– Не уверен! Насчёт гильотин сомневаюсь, а вот то, что топориками чикали, как родных, не сомневаюсь!

– Что дальше?

– В 1935 году Благодарственный заводик был тайно переименован и стал носить гордое имя Васиссуалия Петровича Камушкина.

– Кто это такой?

– Не знаю!

– Камушкинский Заводик! Хорошее название!

– Да!

– Что ещё мы узнаём из этой любопытной бумажки?

– Тэк-с! «2 июня 1941 года Лемцы…

– О как страшно жить! Грозные годы настали, страшные годы пришли?

– Лемцы…

– Кому же ещё!.. Эти всегда были готовы историческое говно за всеми выносить! Мёдом их не корми! Дай повоевати! Все на Нарву! Чуть всех большевиков на погост не вынесли!

– …вторглись на нашу землю, и к концу сентября всё оборудование всё оборудование было погружено на тележки и отправлено в далёкий Красноярский край!»

– Ту-ту-у! Неблизко! А кем погружено? Лемцами?

– Думай, в какую сторону смотришь!

– Да?

– Тэ-дэ-рэ! Вместе с ними выехала и часть специалистов!

– Шилов и Мотовилов! Даю руку на отсечение, никто назад не вернулся!

– А ты откуда знаешь? Не заглядывай через плечо! Всё это важные государственные секреты!

– Тут и гадать не надо! Тут всё секрет! И то, что мы до сих пор живы – страшный секрет! Государство? Здесь нет никакого государства! И никогда не будет! Есть многорукий бандит с маленькой, мутной от пьянства и безделья головой, есть вши, питающиеся его грязным телом! Кучи месущегося насеоения с неявными взглядами, за что их постоянно хвалят! А больше ничего нет!

Что дальше!

– Ход времени остановить нельзя!

– Как нельзя купить любовь!

– Далее история повторяется… Би-ба-бо… Марс в лузере! Венера в жопе! Триангуляция и абсцесс!

– Что дальше, брат? Чревовещай верно! Дышать темно!

– Ахой, Марселлус! В 1946 году завод был обеспечен оборудованием и инструфараонов ровным счётом на три процента, от уровня 1819 года? Где в это время был завод, правда, не указывается, может быть, его дислоцировали на Северном полюсе!

– На сколько процентов ты говоришь обеспечен?

– На два!

– Может, на три?

– Замётано!

– Восстановление завода началось…

– …в 1965 году?

– Мимо лузы! Боец Метрика! Не угадал! На цугундер! Согласно метрикам… Восстановление завода началось в 1949 году… Бац-шмац-арбита!

– А три года от 1945 они, что, в балду играли? Как они использовали три года мирной жизни после войны? Пьянствовали, что ли?

– Не знаю! Веселились наверно!

– Вот и плохо, что не знаешь!

– Но…

– Опять какие-то но? Никаких но!

– Но постройки устарели, и пришлось делать всё заново!

– Заново?

– С нуля!

– Слышали! Разграбили, устарело, делаем всё сызнова! Разграбили, устарело – сызнова! И так семьсот семьдесят раз! Как в Пиплии!

– Строительство велось по графику и завод был пущен в срок в 1957 году.

– Хорошие у них графики!

– Планы партии – планы народа! Сто лет нам капля никотина!

– Оборудование на заводе было установлено фирмы «Зингерхаузен»! уже хорошо!

– Очечественной, надо говорить! Очечественной! Что может быть отечественне фирмы «Зингерхаузен»!?

– Тут всё отечественное, от войн до молотков! Форд тоже наш земляк!

– Турбины были поставлены из Швеции!

– Швеция, если мне память не изменяет, тоже часть нашей страны? Мы у Карла её отхватили! В 1954 году директором завода был Валет Е. Финита ля комедия!

– Всё?

– Всё!

– Оптимистично нах! У меня руки зачесались, на предмет, не построить ли мне тоже мыловаренный заводик в Мценской губернии? Марье Петровне на радость!

– Погодь пока! Не гомони!

– Слушай, не кажется тебе, что мы что-то поносим или критикуем?

– А почему тебя это задевает?

– Бак, – говорю, а ты блевал когда-нибудь за границей?

– А почему ты спрашиваешь?

– Да так, интересно знать! Просто так!

– А ты?

– А я блевал!

– Ну и как же это было?

– Это случилось в Исруле, государстве на Ближнем Востоке, где как ты знаешь, причудливы и законы и даже рассовый состав населения. Жаркую погоду я переношу с трудом, не то, что некоторые, и когда на улице за тридцать всегда беру два пакета холодного молока. В этом я подобен Фишеру, хоть и обделён шахматными талантами в такой степени, как он! Он, как ты знаешь, страшно любил молоко и в такой же степени терпеть не мог Исруль! А шахматы у него были где-то посередине между молоком и Исрулем! Ни то, ни сё, короче! И вот в этом самом Исруле, чтоб он сдох поскорей, в двенадцать часов дня или около того, когда солнце стоит прямо над головой, как гигантский раскалённый паяльник, изнемогая от жары, я зашёл в местный супермаркет и по сложившейся традиции купил две бутылки молока. На углу я жадно раскупорил одну из них и глотнул из неё два огромных глотка. Я ожидал испытать неземное удовольствие и не рассчитывал на адские муки! И меня сразу же вырвало на святую Исрульскую землю – никогда не думал, что молоко может иметь столь омерзительный вкус – вкус какой-то мерзкой блевотины! Вторую бутылку я разбил тут же, от злости! Оказалось, что они пьют эту мерзость, привыкли к ней и с чистой совестью называют её «молоком»! Делается это пойло наверняка по Армериканской технологии! Наверно, это порошковое молоко! Норвежское сусло! Вот так я блевал за границей! А они пьют это и наверное облизываются от удовольствия! Думаю, они бы съели и то, что я тогда наблевал! Ибо в блевне есть недолго живущее послевкусие и шарм!

– Ну ты! Жертва апокалипсиса! Я за границей, честно говоря, не был, а блевать тоже умею! У нас блевать лучше, чем за границей! Тут тоже много всяких напитков, да и еды, от которых можно сблевать. И есть много чего мерзкого, на что можно наблевать, герб, флаг, правительство! И вообще много чего есть противного! Есть блюстители, герб и флаг! Есть разные институты государства – клубок лжецов и проходимцев! На них тоже грех не наблевать! Пиявки! Сюда же присосались всякие проходимцы под именем священнослужителей! Бегают профсоюзные мокрушки! Меня от них просто выворачивает! От их вида блевануть можно точно! Много есть здесь такого, что не делает жизнь человека лучше! Сам не знаю, почему! А может быть, ты там купил кошерное молоко какое-нибудь особенное! Для голубых, например, или для наркоманов! Для голубых молоко в голубом конверте, а для наркоманов – в радужном с коровой в форме шприца! Голубой негр педофил обязан покупать молоко в особом жёлтом пакете.

– Ты имеешь в виду, что его надоили у попов?

– Ну да, типа!

– Картина! На переднем плане сочный луг с бурёнками, как на коробке с конфетами, чуть поодаль монастырь с торчащими во все стороны куполами, а на самом виду поп на карачках с голой волосатой грудью сцеживает молоко…

– Нет не надо, а то сблюю!

– Ну и хорошо бы! Он ведь цедит молоко для господа! Спасает страждущих…

– От голода или от жажды?

– От всего сущего!

– Сблюю!

– Класс! Не подумал над этим! Ведь если осветить любую блевню и назвать её «Блевнёй Господа», многие сочтут это божественным нектаром!

– Ну, я не сочту, как и ты! Наблюю тебе на грудь!

– Мы исключение! Большинство – это бараны! И их будут стричь!

– Хорошо бы!

– Случай у меня был, в одной компании, где собрались разные шахматисты я так же вот как сейчас прикалывался и шутил с одним чуваком, которому потом жена рога сделала, а потом к нам подошёл третий чувак, которого я едва знал, и стал слушать. Был он седой, как лунь! Седой интеллигент, как услышал, как я родину поношу, то есть говорю правду, сразу в ступор впал от такой крамолы.

– Как же ты можешь так всё у нас поносить? – спрашивает, подъяв брови к небу, – Не всё же так плохо! Везде в мире сбережения крадут, везде дороги скверные, везде взятки и враньё!

– Неужто, везде? – говорю, – а мне казалось, только здесь! В Блефуску! Или на Соломоновых островах!

– Нет, – говорит, – И насчёт того, что наши танки некрепкие, как ты говоришь, ты тоже неправ! Очень неправ! У нас луччие танки в мире и это всё раз и навсегда признано международным судом! Тэ какой-то Бэ или Дэ он называл, уж не упомню! А о том, что наших танков одни Лемцы пятьдесят тысяч штук спалили вместе с танкистами – молчок! Танк классный! Садись – и воюй на здоровье!

Я говорю: «Не, не согласен! Не! Ты садись!»

И тут он вообще зашёлся как великий инквизитор, или великий куомпозитор, или великий комбинатор! Головой замотал, как конь, ногами затопал! Я даже испугался, не начнёт ли он биться головой в землю и слюни ядовитые испускать! У нас в крае был один святой, который почтальона цепами разможжил, а когда его спросили, зачем он это сделал, он только плечами пожал! У нас как интеллигента не удовлетворить, не по его задуме сделать, чтобы по его было было, короче, он такой припадок может устроить, что любая психушка от криков развалится!

– Что же ты и вправду так родину-то поносишь, религию нашу святую с землёй ровняешь? – наконец говорит.

Я говорю: «Не, не согласен! Нет! Так не пойдёт!»

Короче, товариш стал педалировать тему, но педалировал так, что норовил всё сам сказать, а мне ничего не дать сказать. Когда я говорил, он всё руку тянул, будто защищаясь от моих слов! Козлина! Интеллигента сразу видно по кадыку и этому блудливому говору невесть о чём! Он скакал как блоха, и тезисы все у него были незрелые, гнилые, апрельские какие-то тезисы! И по тому, как он говорил, было видно, что в детском возрасте, когда он был ещё крайне сир и незрел, ему дали читать эту гадость ленинскую – «Эмпириокритицизм и Лялечкин Синопсис», от которой у многих в округе голову посносило, такая это талмудически-сильная вещь! Там и про дядю Тома, и про лампочку, и про элекричество пишется; и манихейство там почём зря приплетено, и многое другое наверчено почём зря, в общем, у тех, кто в эту великую книгу хоть на минуту заглядывал, голова всегда ходила ходуном и мысли кругом, и девушки потом от таких всегда отворачивались и уходили к более спокойным типам. И по тому, как он затыкает чужие пасти, когда кто поперёк говорит, это видно! Ненавижу я это всё! Ненавижу! Все эти интеллигенты, только всё пошатнулось, сразу выскочили из коммунистической партии и дунули в церкву пол лбом сандалить! Это ведь нолрмально – сегодня быть коммунистом, завтра – попом, а послезавтра – вообще разбойником с большой дороги!

Честно говоря, с того мофараона, как у меня мои сбережения забрали, мне Розовая Армия стала чем-то до боли отвратительна, и я ничего не могу с этим поделать! Просто потому, что так оказалось, что она служит интересам тех, кто нас грабил! Раньше любил её до слёз, до дрожи, до прожилок в глазах, а теперь видеть не могу! Как увижу – так сразу и блевану! Увижу – и блевану! Я до сих пор на неё в уме своём экзэсовские дивизии посылаю, чтобы её где-нибудь замочили в синопских болотах!

– Чем же?

– Что чем же?

– Чем она тебе отвратительна?

– Тем, что в ней ты умираешь бесплатно! Нет, венералы, офицеры там не бесплатно умирают, за копеечку, а вот солдату почему-то нужно умирать бесплатно! Потому что те якобы специалисты великие и им нужно деньги платить, а умирать – дело дилетантов и лохов! Кто это сказал?

– Рабам нигде не платят! Раб – это собственность!

– Впервые вижу демократическую страну, в которой есть рабы!

– Не суетись! Все рано или поздно умрут! Государству важно позволить всем попасть в рай таким способом, какой ему подобает!

– Да я понимаю! Страна ещё та! Нет, конечно, так как слишком долго в ней умирали бесплатно, то теперь нет и тех, кто за хорошие деньги готов умирать! Но я настаиваю, что в ней умирают всё равно бесплатно! Всех обманут! Не было случая, чтобы не обманули!

– Родина им по фигу! Святой Бонифатий им не указ! Хорист не советчик! – после драки плевался слюнями взбешённый патриот.

Я его понимал! О, как я его понимал!

А он меня не понял! Вот какую змею я всё время грею на груди! Кобру! Я маленький Рикки-Тикки-Тави из страны Оз, Розовых Пигмеев, король скунсов!

– Не кручинься понапрасну! – сказал примирительный голос из паутины, – полезай сюда!

Это паук Менестрель, старый крестовик, решился помочь ему и протянул руку.

Подбоченился-то как! Господи! И кого только по свету не ползает! Бурдючонок cиoнский! Подонок чёртов! Научили большевики подонков грамоте! А теперь мы расхлёбывай! На нашу голову!»

– …Наверно наше будущее будет неслыханно трудным!…

«Наше! Падла! Что у нас с тобой может быть общего? Планета Земля?»

Он как будто непонимал, что надоел своей нудистикой хуже пареной редьки!

«Заткнись поскорее!» – говорю, – А то я за себя не отвечаю!

– …Но я не жалуюсь! Я намерен нести свой крест стойко!…

«И этот прононс подлючий! И откуда он у плебея? Крест понесёт? Придави вас всех перекладиной и прихлопни станиной!»

– …Сколько уходит денег на холст и краски!…

«Ты их ешь, что ли? Прибедняться у нас все горазды! Эль Греко ловит в реке рака!»

– …А доходы едва покрывают издержки!»

«Ещё словечек подкинь! Амбивалентность припомни! Гомосексуализм! Я подсвищу! Тюр-люр-лю! Фью! Фью!»

Так он меня накачивал, пока я не выдержал и стал рявкать.

– Что вы корчите из себя Винсента? – говорю, – Вы ведь не Винсент! Вы – провинциальный мазила! Упырь! И уши у вас целы!

Я не выдержал просто! Не было сил на него смотреть! При такой пьянке никаких огурцов не жаль!

Видели бы вы его в эту минуту? Он язык проглотил. Подумал наверно на меня: «Заговорила египетская мумия! Эхнатон Таврический!»

Когда я стал злить его и рассказал, что сделал с присягой и военным билетом, он вообще зашёлся в припадке патриотического пароксизма! Все кругом молятся, и бога славят, а он бьётся в конвульсиях и всем мешает толкаться! Фу-у! Так не критикуем ли мы здесь кого-либо!

– Нет! Скорее наоборот! Они на самом деле ещё хуже!

– А теперь давай Бусча вспомним!

– Гиперидея! Ты гений, старик! Давай!

«Надеюсь хорошенько выспаться на дружественной почве. Я хотел сказать, что этому парню палец в рот не клади, но это, наверно, в переводе будет выглядеть не очень. Ничего, если я скажу, что я вам палец в рот не положу? Видите ли, теракты не только способствовали ускорению спад, теракты напомнили нам, что мы ведем войну Я думаю, молодым рабочим – прежде всего молодым рабочим были обещаны пособия правительства – обещания были обещаны. А пособия мы не можем выплачивать! Такие вот дела. Понимаете, у меня работа такая, что надо повторять что-то раз за разом, раз за разом, чтобы истина усвоилась – ну вроде как катапультировать пропаганду». Грис, штат Нью-Йорк, 24 мая 2005 г. Но у Ирака есть – в Ираке есть люди, которые хотят убивать, и это упрямые убийцы. И мы будем работать с иракцами, чтобы обеспечить их будущее. Мы с удовольствием будем анализировать и работать с законодательством, которое надеется успокоить мысли свободной прессы о том, что вам не отказывают в информации, которую вам не следует видеть. Я потрачу много времени на программу соцобеспечения. Мне это дело нравится. Мне нравится этим делом заниматься. Думаю, это во мне говорит материнское чувство. Хочу поблагодарить вас за значение, которое вы проявили к образованию и грамотности».

Если они безвременно кончаются или рано умирают, у них есть базовый актив передать любимому человеку. О средствах, которые переводятся на личные счета в рамках программы соцобеспечения. Что касается сроков, то как можно скорее – сколько бы времени это ни заняло. О графике рассмотрения перзиденом программы соцобеспечения. На этой работе у вас каждый день полна коробочка; у вас нет времени сидеть сиднем или одиноко слоняться по Овальному кабинету, как бы спрашивая у разных портретов: Как там мое место в истории?

– Всё?

– Всё!

– Я, вообще, как Бусча вспомню, у меня в мозгу всё мешается, как будто там кто-то ломиком в мозгу орудует!

– Это воздействие современной цивирлизации!

– Вот-вот, и я говорю! Возмездие канализации!

– Ничего, устоим! Не такое быдло!

– Я вот только беспокоюсь, кто дверь выключил и холодильник запер!

– Пабло!

– Отлегло!

– Читай дальше!

– А я что?

– Не томи!


– Лекция Бака называлась «Визуальное разоблачение порнографии и увеселение девственниц»!

– Увеличение груди девственниц?

– Можно и так! Это будет моя следующая лекция!

А пока на повестке дня вопрос численного увеличения поголовья девственниц!

– Я не дарю названия! Придётся платить!

– Бог подаст!

– Знаешь, как в таких случаях действовала знаменитая партизанская группа».. здуевские Кукушата» под управлением импресарио Печкина?

– Достаточно того, что я знаю как действовали такие кукушкины дети под управлением импресарио Джугашвили.

– И всё-таки?

– Не знаю!

– Отвечаю! Дерзко и находчиво!

Ах, Фрич, Фрич! Ледяное сердце! Мартышкины очки! Он всё время подправлял их. Видно было, что он прикалывается. Гнусняк!

– Мы будем учиться у знаменитых …здуевских Кукушат. И у импресарио Печкина – их командира. Помнишь, бородатый какой!

– Во-во! Учиться, учиться и учиться! Как завещал великий Ленин, как учит комммуничтическая партия Советского Союза!

– Урок первый! Всегда будь бдителен, или по-научному бди! Во —первых здесь никогда не было других партий, кроме двух!

– Каких же?

– «Партия Е. ущих в Ж…» и «Партия Е. омых в Ж…»! Никаких других партий тут никогда не было! Первая их этих партий была немногочисленна, но невообразимо нагла и жестока, вторая составляла всё население страны, очень напоминала стадо баранов и жила за чертой бедности! Первая мне отвратительна! Вторую я всегда жалею! Кстати! Знаешь, как действовали..здуевкие Кукушата, когда им нужно было выполнить задание партии и народа?

– Как? Как, скажи?

– Изобретательно и смело! По-партизански находчиво! Дерзко и одновременно решительно! Напористо и продуманно! Амбиваленино и куртуазно! У врагов разбегались глаза и яйца прыгали по тротуару, когда..здуевски е Кукушата выходили на охоту с балалайкой и гармоникой! Они проносили динамит для взрыва арсенала Тода Риччи с своих утлых задницах и через два месяца у них накопилось вполне достаточное количество адской смеси для того, чтобы взорвать мост…

– Ты говорил, арсенал!

– Мало ли что я говорил! Не суть важно! Мост, арсенал, какая разница? Это мелочи всё! Сначала Кукушата решили взорвать арсенал, а потом передумали ввиду непреодолимых трудностей выполнения задачи, не получилось, стали взрывать мост, но и тут не выгорело, кинулись в разные стороны, что взрывать, мать вашу, и они в итоге взорвал парихмахерскую и железнодорожную будку, в которой сидел старый кобель по имени Умбра, а также повесили красное знамя на прачечную! Когда вокруг пса полетели щепки, он выглядел совсем обалдевшим…

– И потом что?

– Они стали наступать на врага на тачке, в которой местные алкоголики развозили уголь по домовладениям…

– Им не позавидуешь! И что дальше?

– У них подбили глаз и тачка перевернулась…

– И что?

– И они спрятались под тачкой…

– Сколько можно прятаться под тачкой?

– Скролько надобно комсомольцам!

– И что?

– И стали ждать!

– А импресарио сказал…

– Я знаю, что мог сказать этот импрессарио Печкин! «Прекратите ваши …здяйские вылазки! Они совершенно неуместны в данных условиях! Нам нужна дисциплина и собранность, а не разброд и шатания, которые вынашивает рецидивист Фрич!»

– Он не мог так говорить! Он умер давно!

– Фрич? Это я!

– Нет, Печкин!

– Ну и слава богу!


Во-первых, если уж я начал рассказывать о нашем ненаглядном ущелье, то не рассказать о нашей Марте, всё равно, что в яркий солнечный день не заметить самого Солнца.

Марта жила в самом конце ущелья в маленьком старом домике, покрашенном синей краской и странный образом повёрнутом по отношению к сторонам света. За домиком был сортир, нежно обитый дермантином. Дермантин за сорок лет неустанногой эксплуатации весь облупился и являл собой вид причудливый. Это был не туалет, простите, не сортир, а Храм Человеческих Отправлений.

«Стань моим Крэзи!» – было написано на внутренней, более сохранной стене заведения.

Свиньи и козы заполняли леса и пространство вдоль дорог.

По сложившейся традиции все аборигены называли своих питомцев приблизительно одними и теми же именами, поэтому вечером Звёздочку звало двое, Зорьку выкликало семьдесят человек, Машку – двести, а Фавна, или Фабия – целая уйма!

Растворив решётчатые ворота и уперев руки в боки, хозяйка стояла недвижно, как Бранглийская королева, ожидающая лордов из Зазеркалья.

На промедление хозяйка реагировала очень эмоционально:

– У, сyка, Зорька, шмель проклятый! Вы, бляди, бога всуе не поминайте мне! Я вас знаю, паникадила! Разгоню всех! На xyй! Звериные шкуры!

Приходило двенадцать коз, две свиньи и чёрная курица – атаман банды.

– Я просила одного турка – сказала Марта с придыханием, ибо воспоминание явно томило её, я просила одного турка, которого любила, сбрить усы, и он сказал, что, к сожалению, не может этого сделать, и даже наша святая любовь не поможет ему сбрить усы! То ли аллах не велит, то ли джихад не позволяет!

– И что же случилось дальше?

– И на следующий день повесился!

– Как на следующий день повесился? Не может быть! Вот ты мне рассказала о турке, и он тут же мне стал как родной, а теперь ты говоришь, что он повесился! Разве так можно? Больше про турков мне не рассказывай, пожалуйста!

– Можно! – сказала Марта, – Я пошутила! Он не повесился, а уехал от меня в другую страну!

– Какую?

– Угрюмую!

Вот такие они все эти турки – как кого-нибудь прикончить надо, он тут как тут, а как усы сбривать – никого не найдёшь! Скользкие люди эти турки! А потом на форточке и заслонке вешаются! Вернее – на вьюшке!

– А потом он таки обрил их! Я уж не знаю, чего ему это стоило, да только он сбрил их.

Марта была полна таких историй, у неё была непростая и бурная юность. КАкждый раз она рассказывала о каком-нибудь повесившимся любовнике или соседе, и я начал думать, что в молодости она была хоть куда, Если рядом с ней увсе вешались.

Когда то у неё был муж, но потом он объелся груш и разлюбил её!


– Я верен тебе саликом! – говорил он, – Ты всё равно не предашь меня из чувства долга! Любви уже не будет, но чувство долга, как скрипучую телегу, ты будешь влачить вечно! – и повторил, как гвоздь в говно вогнал, – Любви уже долго не будет, но чувство долга, как скрипучую телегу, ты будешь влачить вечно!

Этим «долго» он хотел послать бывшей любимой мессидж, но она не поняла.

– Да! – отвечала она.

Хоть в душе он не верил ни одному её слову.

Она назвали его по-своему, толерантно – «мой терпкохуий барбос». Или Толстопуз!

Этот мужик был до неё тихий игрец на гитаре! Он пел песенки про лодочки, домики, избушки, саночки, лапоточки и больше всего – припоминал в песенках своё босоногое мокроштанное, отвязно бедное детство в деревне с громким названием Голопузовка. Он с детства, когда ещё норовил ходить под стол, замечал, как пьют взрослые! Какие бутылки рюмки, как употребляется закуска!

Естественно, при таком образе жизни, он был несколько раз женат, и все разы удачно. Наверно, если бы он узнал, как я его описываю, он счёл бы меня исчадием ада.

«Странно, но эти люди с их гнилым, мутным мировоззрением, похожим на мировоззрение страуса, несмотря на то, что я выступаю в защиту их интересов, никогда не пойму этого, и почти наверняка предадут мои интересы».

Он стал каждое утро ходить с бутылкой в руке по двору, выкрикивая неясные угрозы.

Любовь ушла, и как оказалось, навеки.

Это был уже не Железный Дровосек, а обосравшийся пенcиoнер всесоюзного значения!

Она так сказалаему в лик.

– Ты – союзного —сказал он ей.

– Сам ты союзного! – сказала она ему, – Я – личность!

– Личность, у кторой отняли наличность! Играй лучше! Злоба! Где куры? Лолита!

Он кидал в неё морковью из мешка под навесом, крупными капустными кочнами, метлой или лопатой из сарая, короче, всем, что попадалось под руку, и всегда страстно пытался попасть в торс любимой женщины. Но Марта была шустра, как никто на свете, и всегда ловко уворачивалась от снайперских бросков мужа, от его камней, брошенных в неё с великой силой, множа неприязнь и непонимание в нём и умножая скрытую доброту в сочувствующих анурейских соседях.

Он стал называть её Крысобелкой.

Его звали Николай Петрович.

– Моль! Ты? – кричал он в абсолютной ночной темноте.

Она ответила ему ещё более обидным прозвищем.

Он сошёл с колёс, и гонялся за ней целыми днями по цветущим холмам.

Несколько раз она попала в него соседским горшком, одолженным с чужой изгороди.

В неё тоже кое-что попало. После этого у неё затёк глаз и слабо работала левая рука.

Любовь не знает предела! Это была великая любовь, и как всё великое, она была непонятна простолоюдинам.

Постскриптум: когда наставала пора уборки урожая – он кидался в неё огромными антоновскими яблоками, тяжкими церковными свечами и однажды бросил веером двенадцать подков и колесо от телеги. Не попал! Голубятню повалил, а в простую бабу не попал!

Его брат Мельхиседек Акуратов в годы войны тут же пропал на фронте и спустя тридцать лет приехал отдыхать в мир. На кладбище он столкнулся со своей могилой, и страшно удивлённый, неожиданно для самого себя отправился допрашивать забытых родственников, осуществлявших подобающий поиск. Там он наткнулся на новоиспечённого мужа своей жены, в ходе дискуссии сломал ему руку и пошёл по этапу, вознося хвалы Иосифу Виссарионовичу, князю Московскому и Тбилисскому во грехе!

Там его прикончили и у него образовалась ещё одна могила.

У всех участников событий было, что вспомнить.

«Коза убежала! Кефир в пакете разлился! Беда!»

Во время войны, когда отдельные соединения лемцев основательно вошли в ущелья, марте пришло с какого-то… в голову, что родная страна рано или поздно оценит патриотизм её гражданки. На пасеке была цистерна с колхозным бензинчиком, и Марта стала её спасать от подлых захватчиков – у них бензину было мало, и каждая капля немецкого бензина была на счету. Мысль о том, что к немцам попадёт ржавая цистерна до верху полная великолепным советским бензином сводила Марту с ума своей непредставимостью. Полная страстной сталинской брехни и пропаганды, Марта была нормальным продуктом времени!

Она была верным сы… тьфу, дочерью страны.

– Ну давай, колись, красноармеец! Наслушался пейсатых кодмизаров! Разнежился! – слышала она в дырку.

Подлый изменник рассказал немцам, что на пасеке была целая цистерна с бензином, но он, де, не знает, кужа она делась. А Марта знает, та, беленькая, вайсе, йя, йя! А Марта на самом деле знала это, ибо сама руководила качением цистерны в джунгли и маскировкой её под уж не знаю что. Марта не знала только, что кругом не рядовые граждане, а ешё и подлые предатели.

Шумит дождь. Между влажных стен с грохотом пробиралась шустрая крысобелка, я бы назвал её крысодьяволом, дико кричит она на непослушных коз. И шакалы выли в ущелеье особенно тоскливо.

Маркелыч донёс не Марту, или кто ещё, этого никто теперь не узнает, хотя искали, искали органы последнего героя, искали. Да только судьба канистры, а следовательно и топлива для доброй красной армии встали под вопрос.

Майор Фритль долго сидел у окна, слушая рулады природы, а потом напился так, что видел деревья и шакалов парами.

Лемцы, как полагала Марта, были очень разные. Толстые и тонкие, добрые и смешные

Один экзэсовец, худой, как Буратино и такой же в движениях, был особенно опасен, когда оказывался пред наступающими красно… пиками без оружия, отчаяние так заводило его, что он наклонившись и дробно стуча деревянными башмаками по камням, начинал стремительно разгоняться, и разогнавшись, как комета, бросался на обидчиков, толпами накатывавших на немецкие позиции и так страшно и сильно бил кодмизара в пах длинной деревянной воистину экзэсовской клешнёй, что тот умирал, даже не успев пикнуть или упасть на землю!

Ушли в туман, погромыхивая ржавыми протазанами!

Майору Фритлю не нравилась эта преступная страна. Нищие, как звери, старухи, индийской худобы дети, кривые дома, похожие на зверей бывшие военнослужащие не оставляли сомнений, куда он попал. Такое впечатление, что кодмизары ставили великий зообнистский эксперимент – заставить славян служить, и одновременно не кормить их! Достичь верха послушания!

Да, он попал он в ад, и осознавал это только потому, что был нездешним.

Государство, которое так поступало, не заслуживало названия государства. Но эти бедные звери в рванье, которые должны были бы по элефараонарной логике разорвать такое гисюдарство в клочья, меж тем беспрекословно подчинялись ему, пели какие-то несусветные песни и даже были готовы умирать за него сотнями тысяч! Это были не люди, но они представляли угрозу ему, Фритлю.

Какой-то умалишённый, обмотанный булылками с бензином вечером бросился на танк, какая-то сумасшедшая девка упорно скрывала адрес бочки с бензином! И девка по виду вовсе не глупая! Смешно, если не знать, куда ты попал, в каком отстойнике мировой цивилизации очутился. Майор нервно налил, выпил и по-здешнему не закусил.

Утром он впал в белугу и стал орать на платяной шкаф: «Сью Ворофф? Та! Сдест мнёго ворофф! И Сью в ых чьисле! Всять! Всять её!»

Они схватили Марту и стали допрашивать её.

А она запёрлась в крепости души своей и ничего не говорила. Так её учили в школе, горды выпятить грудь, придать морде гордое и брезгливое выражение и молчать, как будто у тебя вырван язык.

Двое суток она стояла в подвале, по колено в ледяной воде. Но ни сказала ни слова о цистерне.

Лемцы помиловали молодую девицу и поняв, что толку от этого упрямого дурацкого существа не будет никакого, выпустили её на белый свет.

Перед этим между кровожадным изменником родины, который знал нравы колхозников и бравым немецким офицером произошёл примечательный разговор. Немец склонялся к тому, чтобы плюнуть на всё и выпустить девицу из застенка, а полицай – к тому, что её нужно побыстрее прикончить! Зная нрав мечтного народа, полицай был ближе к истине, но немец ближе к власти.

Надо сразу сказать, что доводы полицая были очень убедительны!

– Вы что же, господин майор, будете защищать эту бледную туберкулёзную вошь? Вместо того, чтобы срочно придавить её табуреткой! – скорбно сказал полицай Митрич, следя за тем, как его начальник лезет в карман за ключами от застенка. Но ключей от застенка там не оказалось, а из кармана вылез серебряный портсигар.

Офицер отпустил Марту и устало смотрел ей в спину, но она так и не оглянулась, шевеля красными от гнева пионерскими ушами.

«Дьевушка! Просто дьевушка! – размышлял ньемец, официр, – Дьевушк – ест дьевушк! Глюпи! Не ест чьеловьек! Дьевушка – не ест чьеловьек! Она ничего не понима! Жэнщин – отбойни молотъок инстинкт! Унд Фрэш! Факин стальински зомбис пёрсон! Кьюколка нье ест бабочъек! Пожалеет и вибросит их памячт! А тьют ещё стран тот ещ! Престюпни югл! Пизды болшевицки! Это тьак страшн – эта дики бесчестни стран! Не видель такого нигде! Пипли, шмибли! Видно и тъак!

По снегу, осклизаясь в несусветную грязь, готовую поглотить любого, печатая шаг, гуськом шли попики – наверно их было очень много! Тьма!

– За святой водой! За святой водой! – раздавался голос хорунжего попа отца Лазера, – Раз! Два!

– Они пошли в психическую атаку! – сказал Бак.

– Вот тот, как Карабас Барабас!

– Смешно!

– Куда они?

– Сами не занют! В пустынь наверное!

– Туда им и!

Прислонившись к покосившемуся забору, Марта запела. Марта пела об одинокой любви, о смелости воина в бою, и предательстве врага, наказанном славным героем в котиковой шапке и потёртых чугунных калошах.

Песня, спетая Мартой, успокоила сердца и утолила печали.

А сама Марта уносилась в прошлое, туда, где бедствовала её горестная, преступная родина, где грохотали орудия и безвозвратно уходила её неповторимая юность.

…………………………………………………………………………………………………

Когда в ущелье появилась красная армия и бледная, прекрасная Марта гордо отдавала смершевцу ржавую цистерну, наполовину наполненную мутной жидкостью, красная армия столь стремительно двинулась в даль светлую, что не успела даже сказать Марте спасибо за халявное благо, которое та ей оказала.

Даже наоборот! Покарала её!

Несколько дней юыло спокойно, только шли куда-то похожие на сомнамбул невероятно усталые солдаты и Марта давала им папиросы.

Потом её вызвали в страшную организации и отбили ей почки, полагая почему-то, что цистерн было не одна, а напротив того – две!

Так Марта и прожила свой век, как верная дочь родины, знающая, что благо Родино – самое главное, что есть в жизни, а люди – это так себе, шелуха, финтипуплии некии!

Лемцы, испуганные двумя пионерами, бросавшими гранаты с гор и произведшими много шума, исчезли из ущелья стремительно и навсегда. Им не понравилось ни крайняя упёртость горянок, ни кривоногие пионэрки с урасными ушами, ни плохо-воспитанные пионэры-бомбисты. Сведения о типах, бросавшихся на амбразуры и таранивших на кофеварках немецкие самолёты, оптимизма врагу не прибавили.

– Ахтунг Панцир, камрады! Переходим к повестке дня! Как говорится, не в шутку родина мать зовёт!

Пафнутич! Портяна залётныя! Патриёта помалы нах! Готовь мат тво бо крючья! – таковыми были последние слова на неизвестном языке, какие Лемцы услышали в подлом ущелье.

В ущелье сразу же посоле освобождения прошла великая чистка, и расстреляли пятьсот человек.

Потом Марта застала постепенное умягчение времён, которое совпало с общим увеличением беспорядков.

Она держала в памяти постоянную смену денежных знаков в государстве на фоне постоянного уменьшения цен на посадские ситцевые платки и паюсную бочковую канифоль. Из радио неслись неистовые заклинания о том, как счастливо живёт совейский народ и ржали овцы, много понимавшие в счастливом будущем народа.

А потом и заклинания как-то сошли на нет вместе с её упёртым поколением.

А потом и её героическая страна сошла на нет.

Она потеряла документы и потом долго ходила по милициям и сельпо, гонимая мстительными блюстителями.

«Придётся, видать, помирать без ихнего паспорта!» – решила она.

От новой власти она так и не получила паспорт.

В последнее время её стали мучить сомнения – а правильно ли она сделала, что в своё время не отдала немцам цистерну с керосином, может, отдай она им цистерну, всё поворотилось бы иначе, и они не только не мучилась с краснозадым этим паспотром, а имела бы паспорт гражданки Великой Кармании.

Теперь у неё не было паспорта, но был домик, в котором можно было в случае чего скрыться.

Следующий муж в насмешку называл её Ксенией Ладожской, или Петрбкржской, не помню точно!

– Люминий, мать! —с ненавистью кричал он жене, и она на мгновение снова становилась испуганной робкой газелью.

Мистические откровения Ксении Ладожской, гадавшей по вульве и глазной склере самки полосатого скунса, привели к началу боевых действий между перукариями и аркадонтами:

– Я ему говорила, давай возьмём шелковицу! Колеровка! А то хорошие разберут! Он пошёл, взял колеровку, мы её и посадили в углу, а она взошла, как будто не сажали, а всегда была! Колеровочка! Все колеровкам колеровочка! Шелковицы столько было, что он из неё самогон гнал! Сyка! В бутылку двадцатилитровую! Потом бросил молоток в меня и в бутыль попал! Представляешь его горе? Я тогда сказала: «Слава Богу!» Так приятно было, что молоток бросил в меня, а попал в свою бутыль! Чпок – и всё! Е… мой лысый череп!

И рассказывая это она крестилась долгим протяжным крестом.

Сколько здесь верующих людей! Матка бозка!

Нет, красив был древний неандертальский край, населённый прекрасным правофланговым Лихтенвальдовым народом. Вечером, когда плач шакалов мешался с псиными песнями, так хотелось быть поближе к огню, летевшему из закопчёной древней печи.

– Сметлив был курилка! Сметлив, да не умён! – сказал Ральф, издали наблюдая за маневрами Марты.

– Поймаю козу, она и обоссытся! Нет, обосрётся! Поймаю козу – отъе…! – кричала теперь Марта, мешая матерный новореп и отменные научные термины, – Отъе… тебя, зорька, блядина! Будет тебе по горам бегать!

Видимо чувствую немунучесть расплаты, Зорька в это мгновение припустила по крутому каменистому склону в лес, хромая сломанной ногой. Она не реагировала ни на угрозы Марты, ни на ласковые посулы морковки, а мерно костыляла к лесу. Все остальные козы повлеклись за Зорькой и даже от испуга блеять перестали. Пуще прежнего Зорьке не хотелось возвращаться к Марте, и оттого Марта бесилась.

– Куда пошли?.. вашу мать! Куда пошли? Б…! Ноги вам поотшибать! – ревела Марта, и её крик отдавался обвальным эхом в горах, – Б.. стоеросовые! Розочка! Ну ладно эти б…., но тебя куда понесло с ними? Что ты там искала? Приключений на свою жопу? Розочка! Зачем тебе эти …..? Розочка! Я тебя не узнаю! Видела бы тебя твоя мать!

– «Марушка! Ты разбила мне сердце!» – хотела сказать хромая коза, но не смогла, совесть не позволила!

Надо сказать, что, хотя мне очень этого хотелось, мать Розочки видеть триумф своей дочери не могла, потому что была ещё в прошлом году продана по хорошей цене на праздник какой-то байрам и съедена дружной компанией горцев. И сейчас, слушая воспитательные речи Марты, обращённые к зарвавшимся, впавшим в беспредел козам, можно было подумать, что Марта готовит их не на съедение горцам, а для поступления в московский университет.

Козы были и вправду все как на подбор длинноногие, глазастые, шустрые, как сама хозяйка, голенастые и своими длинными конечностями скорее походили на бродячих собак, чем на славных представительниц козьего сообщества.

Марта быстро шествовала по улице.

Она прошла мимо соседского дома, в котором все окна были занавешены. Там жили недавние переселенцы, кулаки и пройдохи.

И увидела своего любимого пса, который приканчивал яйца из гнездовья её кур.

Скорлупки жалобно лепились к ногам собаки.

Брови Марты поднялись вслед за седой причёской. До неё стало доходить, что происходит в её владениях.

– Ты? Я поставила тебя охранять моих кур! А ты жрёшь их яйца? Я то думаю, почему куры не несутся, всю голову пробила размышлениями, а тут вот оно что!

Марта уткнула руки в боки и пёс почуяв неладное, заскулил и прижался к ограде. Далее последовало неистовое движение, и если бы пёс вовремя не бросился вдоль покосившегося забора и не юркнул в дырку, булыжник точно раскроил бы ему череп.

– Где ещё насцал, бля? Будешь мне постель пересцыкать? Сyка, шмель! Только пусти в огород! Они тут как тут! Яйца жрать! Марту обманывать? Она ему и так и сяк и чашку в горошек поставила, и говно выношу, а они вот что! Задумали комбинацию! Рихард Зорге! Натворил! Убью, сyка! Шмель сраный! Я скажу! Домой не возвращайся! Фукусима …ная! Убью, шваль! Мразь поганая! Разорву! Добрались! Жрут и срут! Козы кофту сожрали, этот яйца жрёт! На моих глазах грешат! Убью, падлы! Шмель, касторка! Живого места на тебе не будет! На мою голову! Господи, за что? Шкуру сдеру заживо! Распну! Кастрат долбанный! Научился! Кто тебе позволил воровать куриные яйца, а? Кто? Я? Папа Римский? А? Может, Иисус? Нет, Иисус сказал тебе другое, свинья морская! Он сказал тебе беречь яйца! Холить их! А ты что, подонок, сделал? Что? Иди в монастырь, падла! Разобрались! Хруп-хруп! Скорлупки один разбросал по всей округе? И это всё, что я заслужила? Приспособились тут у Марты! Приживалки! Молодца! Тетрапентакль …ный! Умеют пожить на халяву! Никакого сочувствия! Одно говно во дворе! Ничего кроме говна от них нет! Гниды зелёные! Я вам дам кофту! Я вам дам яйца! Козы проклятые! Я сама вам оторву яйца! Оторву! Шмелина …ная! Пердеть вам – не перепердеться!

Огромными скачками она носилась по узкому двору, не зная, чем ещё выразить своё возмущение, и увидев наконец покосившийся глиняный горшок, в сердцах, как заправский кунфуист, ударила его ногой.

Горшой разлетелся на куски.

Козы почуяли изменение настроения Марты и тоже не решались зайти в загородку.

Из мглы ещё долго раздавались возмущённые тирады Марты. Угомонилась она только к утру, когда и шакалы под воздействием её криков убрались в чащу и смолкли.

Яйца кур были такие мелкие, что стоило только представить себе их петушка, чтобы засмеяться.

Яйца навели бы любого философа на мысль, что вторая сторона глистианского существования – так называемая благотворительность – есть ханжество, прикрывающее разворовывание честного труда. Они благотворительствуют за счёт кого-то, и этот кто-то вовсе не всегда добровольно расстаётся со своим имуществом и деньгами, чтобы сделать благо каким-то инвалидам. Это благо до этого было отнято, или открыто, или уговорами – всё равно. И самое главное, это то, на что направляется благо, на природное ли, естетственное, или на противоестественное и извращённое. Тут оно направляется на извращённое. Значит ли это, что не нужно кормить больных и сирых? Не значит! Возьмите сокровищницы церквей и отдайте их больным!

А они что, обкрадывают рачительных и отдают украденное подлым!

Марта была бы удивлена, узнав, сколь далеко может увести философа логическая цепь рассуждений! От вполне обычных вещей – в космос и далее в ад чёрных дыр! Её счастье было именно в этом – мало знать! Её неосознанное счастье!

Руслан был бандит и жил через дорогу. Был ещё и ё… джазист, который смущал душу Новой Элоизы своими голубыми глазами и напором телодвижений. Эти джазисты все такие – играть на иструфараонах ни… не умеют, а вот потрахаться горазды! Это и есть настоящий джаз!

Он был маленький, психбольной бандит, не выдержанный в манерах и потому душевно уязвимый. Его боялся даже родной отец, не говоря уже о жене отца, которая запиралась от Руслана на засов, когда отца не было в доме.

Кто первый подал совет грабануть Марту, я уже не помню!

Мы шли довольно долго, всё время прижимаясь к склону сначала по этому долбанному шоссе, которое можно было с полным основанием назвать «Дорогой Смерти». Мимо нас всё время проносились джипы местных бандитов, обгоняя друг друга. А дорога была жутко узкая. Не знаю, как по ней вообще машины ездиди, по-моему, на ней и двум толстякам трудно было разойтись, не то, что дыум машинам!

Потом, когда шоссе перешло в грунтовку, а потом и вовсе исчезло, мы долго шли по лесу.

Горная речушка, вся усыпанная гирляндами валунов, прихотливо петляла в джунглях ползущих растений. Огромные корявые дубы выбрасывали могучие ветви к солнцу, одаривая свиней и кабанов градом сладких желудей.

Вход во владение не выделялся ничем примечательным, кроме разве что толстого, дерева, с обломанными со всех сторон ветвями и буйно проросшей на изломах весёлой лиственной шелупонью.

Калитка была так стара, что казалось, ей в тягость даже скрипеть. За калиткой буйствовала молодая чёрная собака, такая злая, что и в аду наверно таких не было. Полукровка, нрав которой был явно скопирован с злобной хозяйки. Но не будем преувеличивать злобный нрав Марты, сделаем скидку и на годы, прожитые в странной среде, и на страшную историю её родины, и на многое другое, что не видно при поверхностном взгляде, свойственном туристу. Все имевшие дело с собакой Мартой знали, что два микроскопических кусочка сала способны сразу растопить нечеловеческое собачье сердце и даже обратить её в самого верного союзника. Съев эти два кусочка, она уже не рвалась с цепи, как бешеная, а мирно лежала около будки, довольно помахивая куцым хвостом и пропуская мимо себя всех, кто только пожелал. Марта знала о пристрастии своего охранника взяткам и часто ругала за это.

Шоссе, всё ухудшавшееся по мере отдаления от моря, шло, как мы уже знаем вдоль крутого склона горы, петляя в соответствии с ландшафтом и подходя к участку Марты, превращалось в широкую тропинку из щебня и больших камней, оставшихся видать от времён, когда тут правили свирепые горцы. Надо было пройти ещё метров двети, перейти мост над камнистой речкой, названия которой мало кто знал, и свернув у заброшенного дома, обогнуть всегда нежащихся в чёрной луже свиней.

По тому, как удобно горцы ставили свои дома, как прокладывали дороги в лесной чаще, как сажали смоковницы, фундук и каштаны, было видно, как близки они были с природой, и как трепетно любили окружавший их мир. Наверняка они были язычниками, вверяя свои судьбы и судьбы своих детей Солнцу и богам, посланным великиим светилом. Куда они потом подевались можно было только предполагать, но даже сохранившиеся сведения о прокатившихся по здешних горам войнах, дают подсказку – только люди могли быть причиной несчастий других людей!

Итак, незадолго до дома Марты, там, где был высокий подъём, скверный, изрытый временем асфальт плавно превращался в нечистый гравий, лежали и сейчас три апокрифические свиньи – серо-фиолетовый Снуп средних лет, бледно-розовый с пятнами по всему телу Слуп, да хряк с мудрым глазом и обломанным клыком в пасти, делавшем его похожим на Джорджа Бусча, изрядно покутившего в пьяной компании. Хряка звали Пэром, ион, целиком оправдывая своё имя, внимательно наблюдал за двумя весёлыми подсвинками, резвившимися в отдалении и уже устроившими глубокие уютные норки в жаркой серой придорожной пыли. У свиней было ведомое только им расписание жизни, и утром дружной компанией их можно было видеть в лесу у реки собирающими жолуди под огромными дубами, в середине дня вблизи дома Марты они принимали в пыли долгие солнечные ванны, а вечером довольно возлежали на верхотурке в луже у дома хозяина, похожего видом и манерами на Карабаса Барабаса. В эти минуты почти физически можно было ощутить, что они рады своему пребыванию в мире. Их довольное хрюканье было нежным шопотом любви и смирения перед красотой и мудростью вселенной. Как, казалось, были счастливы эти свиньи, как мало им надо было для полного счастья!

Кажется, они были много счастливее нас!

Но это была только иллюзия! Люди встали на их пути к абсолютной гармонии!

Здесь был совершенно не нужен будильник, ибо ровно в шесть утра начинался великий визг в зловонном поросячьем сарае, где жестокий Карабас Барабас мучил своих бессловестных жирных клоунов, пиная их железным сапогом, или хлопая что было сил огромным чёрным хлыстом с железным набалдашником.

Таких криков я в своей жизни не слыхал, не могу поверить, что животное может кричать отчаяннее, чем кричали те свиньи из загона соседа. На меня это плохо действовало, я иногда даже руками уши затыкал, чтобы не слышать этих криков!

Изба Марты Кирилловны находилась в самом конце деревни и в самом конце длинного участка, огороженного дилетантской оградой из веток, скреплённых кое-где дощатыми вставками. Много раз, если приходилось идти от шоссе, Марта шла к дому по узкой извилистой тропке, переходила по настилу из брёвен узкий ручей.

– Нам надо замаскироваться! Я буду маскироваться под девушку. Как будто я девушка, которая обнимает берёзку! Я ты будешь мусорным баком!

– Не надо! – брезгливо сказал Ральф.

– Давай! Бегом!

– Ты глуп, как Фирдоуси!

– С чего ты взял, что Фирдоуси был глуп?

– По его виду!

– Но у него нет никакого вида! Его портретов не существует!

– Всё равно, глуп, как Фирдоуси!

Бак замер во тьме. Марта замерла тоже и стала прислушиваться к грому и шуму капель. Но в огород не пошла, а вернулась в дом.

И по пути разговаривала сама с собой:

– Этот куст называется тис! Это самое древнее растение в мире!

– Ну, уж? А эта жестяная колючка, которой можно перерезать человека пополам, не древняя случайно? Я думаю, колючка гораздо древнее. Вид у неё такой, что она видела динозавров, и наверно и стала колючкой, чтобы зубы-мельницы древних монстров не прогрызли её! Всё в мире приспосабливается!

– Ты тоже приспособился, вон как воняешь! Это называется мимикрия!

– Что такое мимикрия?

– Это когда ты специально мерзко воняешь, чтобы всем было противно! Или похож на что-то противное и ядовитое, змею там, сколопендру! Тут главное не переборщить и самому не умереть от собственного запаха! Так Бранглийская королева поступает, когда не хочет разговаривать с премьер-министром, намажется загадочным составом, который воняет, как сто тысяч азиатских помоек, и ходит с веером по паркету в Букенгемпском дворце, от мух обмахивается!

– Она наверно не по годам очень умна и по-видимому хорошо знает разницу между опоссумом и енотом!?

– А ещё на всякий случай за поясом длинную колючку держит! Так! На всякий случай!

– Страшная жизнь!

– Да, не без того!

– Хроники Шизленда короче!

– А! Тихо!

– А почему Бранглийская королева так не любит своих премьер-министров?

– Они всё время ей гадости говорят, и всё в том смысле, что вот, мол, так мол и так, Ваше Величество, Парламент до того, мол, обнаглел, что отказывается давать королеве деньги на новые наряды и отказывается, к примеру, закупить мраморные статуи Вакха и Прозерпины для её новых загородных имений Ёокершип и Викерсболт! Там у королевы хранятся её любимые пяльцы, на которых она любит разные виды битв вышивать крестом! Вышила последний раз битву при Абукире так, что все фрейлины на жопу от умиления упали! Лошадь там была нарисована и раскоряченный конник с копьём! А она привыкла, что премьер-министр плохой кавалер и даме только гадости говорить умеет, и как настоящая женщина, видеть его уже без содрогания просто не может! От такой наглости у неё сжимались даже кулаки на ногах!

– Флиппер не виноват! Это всё шобла наделала!

– Так вот! Вот сидит она грустная, как невеста в Ёокершипе или Викерсболте около окна и вышивает на пяльцах крестом, и смотрит одновременно в окно, а там шаром покати, во дворе пусто, ничего кроме грязной крестьянки-заики и одноглазого капеллана ничего нет, в углу гора навоза, кругом ящики из-под «Пепси-Колы», вдали копна сена с заплаканным мальчонкой бесштанным поверху, он вилами там шурует, и чёрные облака до горизонта. Не соскучишься, короче! А где античные типа скульптуры, на которые можно полюбоваться взыскательному королевскому взору, где радость жизни, где неземная красота бытия? А? Где, я вас спрашиваю? Нетути? Вот так!

А это очень печалит Бранглийскую королеву, которая не привыкла к такого рода прискорбной бедности! В шестнадцатом веке Кромвель однажды строго-настрого приказал королеве не покупать новых фантазийных бриллиантов, потому что, мол, у нас в казне шаром покати и революция уж близка, так та от такого произвола на год впала в депрессию и на улицу носа не показывала. Головой все зеркала в замке побила! Только когда Кромвель исчез, соизволила сойти на землю. Королева, конечно никогда не плачет, потому что все говорят, что бог сотворил её из самой прочной крупповской стали, что на самом деле верно на все сто, но настроение у неё при виде своего окружения всё равно иногда портится, и в наказание за свои беды она начинает матом ругаться на премьер-министра, и даже видеть его не желает!

– Чем гуще дерьмо, тем шире улыбка!

– А!

– Надо иногда в другое место переезжать! Говорят, помогает!

– У королевы с этим делом всё нормально, на каждом углу приют и резиденция!

– Ну, с этим тоже переборщить не следует! Надо ей было с Папы Римского пример брать!

– Почему это?

– А надо сказать, что в то время у Папы Римского в то время было ровным счётом двенадцать резиденций. Это величайший в мире секрет и тайна, почему это так, было ли это изначально сделано с учётом того, что у Христа было на круг двенадцать апострофов, или совсем наоборот, потому, что Папа возжелал жить в каждом имении по месяцу! Он мог себе это позволить! Или он в духовном смысле объединил эти два мотива и желал жить в каждом имении с каждым апострофом строго говоря по месяцу!

– А потом выгонять их?

– Кого выгонять?

– Ну апострофов этих!

– Ну, типа того!

– тогда наш Патримон прав, когда рычит на Папу по поводу нравов в консистории?

– В чём-чём?

– Неважно!

– А потом Папа умер?

– Да! Покойнику очень нравился гроб в стиле Мондриана, и он даже как будто улыбался по этому поводу.

– А!

– Где ты видел у меня в руках колючки?

– Я знаю эти колючки! Колючки тебе не нужны! Все и так бы убежали, но если человек воняет, как скунс, да ещё и вдобавок весь в колючках, как ёжь, тут уж всех святых выноси! Эти колючки растут у каменного мостика через Ворток – нашу милую речку! Там их целые заросли. Наверняка они есть в красной книге! Но колючка здесь ни при чём. Я говорю о тисе! Тис – это очень древнее растение.

На том и порешили.

«Сколько он будет повторять, что тис – древнее и очень красивое растение!»

Я уже забыть успел об этом, а Фрич стал ходить из угла в угол, и на разные лады об одном и том же рассуждал с умным видом. И так он бубнил об этом чёртовом тисе до самого заката. Фрич ведь жуткий зануда, и если заведётся, его ничего кроме фаустпатрона не остановит, да и то нужно ему прямо в лоб попасть, а то не сработает!

Трава не расти, он как «Тигр» на ледокол «Ленин» всё равно пойдёт. Хоть по льду, хоть по чему! Ему по фигу! Главное то, что он думает, а что думают другие – для него чепуха!

Что остаётся верующим в Христа людям, если отнять у них Христа? Ничего! Они тусуются в пыли прошедших веков и остаться один на один с природой для них страшно. Им нужно триста лет, чтобы привыкнуть считать Природу высшей сферой в мире. Законы Вселенной аристократичны, природа аристократична, она не протягивает руку человеку, она держит его на расстоянии. Она не обманывает, но и не гладит никого по головке. А они хотят обмана, они мечтают об обманщике, готовом уверить их в том, что Природа считает их своими лучшими детьми! Они никогда не поймут её холодное, спокойное величие, величие замысла всегда будет страшить их. Отстранённость Природы ужасает их! Поэтому, Ральф, пожалуйста, оставь им Христа! Пусть они манипулируют с ним до умопомрачения! Эта игрушка – мёртвый толмач, который был готов перевести тенксты Космоса, но был якобы убит, очень нравится им, ибо связывает клопов с высшими силами Вселенной!

– И мне тоже?

– Тебе по блату – Мамону!

– Им нужно, чтобы их гладили по головке! Но самое смешное – они не понимают, что когда они открыто заявляют о своей приверженности христианству, они показывают, что они люди низшего порядка! Они не могут понять, что верить в Христа уже не модно! Страшно не модно! Всё равно, что появиться в бабушкином чепце на великосветском бомонде в Голливуде! Если бы они поняли это, это бы убило их!

– Они мечтают, чтобы им всегда обещали вознаграждение за покорность. Они подобны псам, сидящим у собачьей будке в ожидании кости.

– Что оставить им, что отнять, – одно и то же! Ничего не меняется!

Само ограбление домохозяйства Марты прошло удивительно легко. Все постройки были открыты настежь, и наш посланец бббеееззз ооосссоообого труда обчистил холодильник под навесом, дачную пристройку и сарай.

В сарае стояли мешки с мешками фундука. Они все были прогрызаны крысобелками и шкурки скрипели под ногами.

Новости мира! Коробка конфет с тремя тысячами рублей!

Старушка схоронила дорогое от любимых родственников!

Но выходя из сарая, груженный мешком со снедью и вещами, Саблик столкнулся с Мартой нос к носу, отчего её перекосило и изо рта у не1 вырвался вопль! Саблик от неожиданности подался обратно в сарай, захлопнул дверь, и Марта снаружи закрыла её палкой, а потом, как нам сказал Саблик, стала стучать костяжками пальцев по сотовому телефону, вызывая фараонов.

Через десять минут послышался фырк фараоновского бобика и в сарай сначала просунулась чёрная резиновая палка, а потом пропитой голос приказал Саблику сдаваться.

Увидев набегающего явно не с хорошими намерениями Фараона, Саблик бросился в сарай и думал поначалу забаррикадироваться. Но Фараон намётанным глазом просёк маневр и сорвал все планы Саблика. Он рвался к Саблику, как взбешённый вепрь.

Пока Фараон сражался с утлым замком, Саблик отчаянно искал спасения. Он бросился вдоль дощатого стелажа, на котором кроме пыли, мух и грязи было множестно удивительных вещей: старый драный носок, отвёртка без ручки, стопка бумаги с отгрызанным и загаженным мышами углом, огарок свечи размером с младенческую пиписку, кучка щелухи от довольно крупных семечек, несколько презервативов по углам, смятая тревожной рукой копия протокола профсоюзного собрания овсянников «По вопросу о Прелюбодеянии» с уничтожительной для некоего Василия Петровича резолюцией, орех растения неизвестного вида, полный комплект щучьих зубов гигантской щуки, каких уже не должно быть в природе, пыльная швейная машинка без педали, в общем, великое множество музейных редкостей, которые издали можно было бы принять за инструмент маньяка. Но это было просто имущество рядового советского человека.

Пока Саблик бежал вдоль стелажа, проклятый Фараон сильно продвинулся в попытке раскупорить дверь. Радом с дырявыми калошами, которые наверно в хорошие годы носил Микула Селянинович или Алёша Попович, Саблик обнаружил электрические кошки. На стелаже рядом с дырявыми полярными валенками и пустыми бутылками из-под водки лежали электрические кошки. Савлик не долго думая, схватил их и через люк вылез на крышу. Даже оглядеться не было времени. Тут он быстро надел на ноги огромные неудобные гамаши с ржавыми клешнями и в тот момент, когда Фараон ворвался в сарай, прыгнул на электрический столб. Хотя опыта лазанья по столбам у него не было, спасла вера и здравый смысл и сноровка. Клешни завизжали по дереву, унося одинокого героя ввысь. Через несколько секунд он был наверху и даже приветливо помахивал рукой Фараону, который в неописуемой ярости бегал вокруг столба и посылал ему проклятия.

Потом мент убежал внутрь.

Саблик схватил кошки и по приставной лестнице выбрался на крышу сарая, а приставную лестницу сбросил прямо на ворвавшегося в сарай Фараона. Ну и грохот был! Лестница ударила фараона по балде и тот упал прямо в лужу какого-то вонючего машинного масла. Тут почему-то и мешки, стоявшие у стены, разом рухнули. Когда всё рушится, то рушится всё! И мешки, и одежда и мысли и чувства! Пока Фараон сражался с лестницей и мешками, Саблик снова цеплял на ноги сатанинские кошки. Клешни у них оказались дореволюционными, в форме рогов жука-рогача, и такого размера, что ими можно было убить вампира. И Саблик, взглянув на себя сверху, зауважал. Он быстро одел кошки и когда метерящийся, ушибленный Фараон карабкался по приставной лестнице, с криком «Йе-эх!» прыгнул на электрический столб в метре от круши сарая. Хотя опыты лазанья по столбам недоставало, помогла комсомольская закалка, вера и здравый крестьянский смысл. В три мгновения Саблик был на вершине столба и прижавший к нему впалой грудью, замер, как мишка Коала. Тоже запвыхался, потому что уже два раза пришлось взбираться. То, что орал бегавший по крыше сарая Фараон я не буду рассказывать, ибо не буду, но Саблику так понравилось, что потихоньку, чувствуя свою недосягаемость, он стал даже подхамливать Фараону, и тоже несколько раз назвал его словами. Ярость Фараона была столь всеобъемлющей, что он, бегая огромными шажищами по крыше, два раза проваливался в лаз, а тупость столь непрошибаемой, что он не додумался сбить Саблика камнями. Минут через тридцать, удостоверивший, что рация и сотовый телефон благополучно разбиты вдребезги, и подмогу вызвать не удастся, Фараон буйно удалился, лупя ногами в бадьи и вёдра, постоянно оглядываяь и угрожая Саблику всеми муками преисподней, которые его ждут, когда он, Фараон, его поймает.

Саблик улыбнулся. Ведь должно быть что-то извлекающее нас из этой тяжёлой жизни к солнцу и свету, ради которых мы и живём на этом свете. Есть что-то, ради чего стоит преодолевать всё!

Это он когда-то прочитал не то у Фадеева, не то у Чехова! И теперь вместе с наказом мамы быть крайне внимательным, всплыло из глубин памяти.

Мы бежали по лесной тропинке быстро, как лани, шмётки родины на пятках унося!

Три раза пожалев о содеянном!


Тут Бак быстро собрал свою добычу и вернулся в лес, к своим добрым друзьям. Озябший, уже не имея сил вести разговоры, он обнаружил три сигареты и спичку в подмоченном коробке. Когда молнии били рядом с домиком, вспышки выхватывали из аспидной тьмы три склонившиеся фигуры. Фантастические тени плясали по стенам, и постороннему наблюдателю это могло показаться заседанием волхвов, обсуждающим очередное появление Христа на планете Земля.

– Эти сигареты и эта спичка посланы нам богом в награду за стойкость! – уморительно изрёк Фрич, вытянув морду и почти ткнув пальцем в низкий потолок, – И нам нужно торжественно выкурить их в его честь! Нам надо решить, кому принадлежит первая затяжка!

– Ну как?

– Я никогда в жизни не видал такой безвкусицы! Как будто банда цыган собралась и сделала себе интерьер!

– Я думал, ты скажешь, сделала чёрное дело! И как ты тут умудрился что-то разглядеть, не знаю. Тут может видеть только слепой!

– Чёрное дело? Считайте, что и это было бы правдой!

Все были шокированы. Развратный сектант-неофит второй гильдии Яков Шамуйлыч Чуклик, ярый и донельзя непримиримый враг фасизма, коммунизма и иной реакции, швырял теперь фундафараональные свинцовые камни в святое – в их новое жилище! И слова подбирал сложные и обидные! Его сложно было видеть за его разрушительными речами, а слушать – совершенно невыносимо! Особенно когда он начинал похваляться своими высоченными маральными качествами!

– Ты нравственный? Яков Петрович! Что с вами? Бак, перед нами пример невиданной в мире высочайшей нравственной культуры – Яков Михайлыч Соломонский своей собственной пресоною! Блефуску должна в лицо знать героя, который изнасиловал всех коз Марты и пока были силы, гонялся за единственным в ущелье породистым козлом!

– Он сутенёр! —грозно сказал Бак, – Я знаю!

– Как Кардинал Финичитаки?

– Как кардинал Бельдини! Кардинал Больдини прославлен своими мирскими делами! Бедняки в Сорбонне носили его на руках! Финичитаки ему в подмётки не годён! Яков! Сутенёра Финичитаки простил сам Пап Римский! Поэтому он продолжил грешить! Основал новые бордели в Перудже, Генуе, Палермо, а также варьете в Ватикане! А Яков даже не помышлял каяться за изнасилованных коз! Хотя мог бы! Мог! Обязан!

– Не довод! Вот если бы бог рассудил!

– Такие заслуги да без наград? Он трудился всю жизнь! В послужном списке бордель в Перудже, публичный дом в Генуе, массажные кабинеты в Милане и Ассизи, булочная в Ватикане!

– У Якова Саломоныча?

– Нет, у кардинала Финечи!

– А булочная ему зачем?

– Он любит булочки!

– Я тоже булочки люблю! Господи! Почему я не кардинал!

– Если бы все, кто любит сладкие булочки, дорвались до кардинальского сана, мир бы был иным! Нездешним!

– Хорошо сказал, падла! Как будто говно кайлом копнул!

– Значит ты сутенёр!

– А козы людоеды? А кот-ананист?

– Я о другом хочу сказать! Товарищи! Произошло событие межгалактического масщтаба! Утром Фрич нашёл забытую на пне тетрадку и с удивлением прочитал на её мятой обложке «Оригинальные воззрения Якова Соломоновича Пшипердецкого или Дикая Жизнь в Лесу»!

– Ну и что? Все пишут дневникик в детстве!

– Но в маразме – не все!

– Разъясняю! Дневник был начат в ночи и состоял из одной единственной фразы: «Базон Хикса открыл я! Я сам – Базон Хикса!»

– Батон Сфинкса, может!

– Нет, там сказано Базон Хикса!

– Но у Хикса, если он человек, было два батона!

– Может, всё-таки батон?

– Нет, Базон! Но Базон именно называется базоном Хикса потому, что его отыскал Хикс.

– А может именем здесь является Базон! Почему бы какому-нибудь французу именем Базон не быть открывателем Хикса!

– Слишком плоское решение! Слишком плоское! Я не могу в это поверить!

– Придётся! Всё-таки перед нами базон и его зовут Хикс!

– А Яков, что, борется за приоритет открытия?

– Не борется, выкипает!

– В монастыре Шаолинь, я сужу по сообщениям мудрого Оргии Машона, средневекового мыслителя из Гамбурга, так вот, у монахов онастыря Шаолинь были специальные чашки, в которые кто-то любящий бога понавтыкал крючья и гвозди, наверно, для лучшего покаяния и молитвы, чтобы алчным монахам невдомёк было добраться до еды и питья,..

– ..и они побыстрее умирали от голода и жажды!

– И как же они питались? Как пили?

– Бегали к ручью!

– И всё?

– Всё!

– Все бегают к ручью!

– И всё-таки они, я надеюсь, умерли от жажды?

– Само сабой!

– Все умрут! И желательно бы умереть от жажды! Как Франсуа Виньон! Как Английская королева и Томас Элиот! Как Далай Лама… Но видеть смерть Якова Самулыча мне предпочтительнее! Мне кажется, он будет умирать изумительно!

– Не без того!

– Я видел Английскую королеву по телевизору! Очень пикантная старушка! Неужели она умерла от жажды?

– Про королеву и Далая не знаю, а вот Яков Самулыч у меня от жажды умрёт!

– Он настоящий художник!

– Почему ты так думаешь?

– Это видно, по тому, как он смотрит на мусорные кучи, когда проходит мимо них!

– Ну и как же от смотрит на мусорные кучи!

– С вожделением!

– Вы так жестоки! Ослы! – снова, чудом расслышав грязными ушами сказанное, заорал бунтовщик, обращаясь к соли земли – нам.

Многие услышали крик уст святого, и сообразуясь со своим любопытством, приковыляли к сикаморе.

Около дерева стали собираться невесть откуда вынырнувшие прозелиты и тайные столпники.

– Это кто? – спросил зверовидный человек в рясе, тыкая пальцем в густую крону.

– Яков!

– Кто?

– Человек, добровольно проглотивший Орден Трудового Красного Знамени! Лучший сын отчизны! Герой нашей колонии! Лауреат Мойшевской Премии! Друг Моше Кацава! Деверь Эйзенштейна и внук Элвиса Пресли! Надежда фатерлянда! Загулял только очень!

– Загулил?

– Дай-кость я его…

– Ты я помню, Лжедмитрия канал!

– И эхтого приканаю!

– Подожди маненько!

– Капитан! Не надо ёрзать по корыту!

– Вы подлые ослы и каптернармусы! – неслось из глухихи ветвей, – Масада не сдаётся!

– Что он говорит?

– Моему заду это не известно!

– Я задушу его нитью Ариадны!

– Что он несёт?

– Он говорит, что неописуемая гордыня вскипает в его душе, как лава в вулкане, и он не хочет видеть ваших ланит! «Он проклял Чука и Гека и не читает падчерице «Повесть о настоящем человеке»! Он больше не любит «Паломы» и не готов к консенсусу с великим Дуче! В его душе буйствует джаз, и в гордыне, рвущей ему селезёнку он возжелал моего зада!

– Глуши его! Мочи!

– Может, не здесь!

– Почему?

– Я не могу видеть струю гвардию плачущей!

– Она у меня будет рыдать!

– А я могу! И хочу! Эй, тля! Снимите его пожалуйста с дерева и убейте, как можно скорее!

– Если позволите, я его растлю!

– Только не на моих глазах! А то сблюю!

– Чуть позже!

– Нам надо решить, что важнее – сначала растлить его и потом только убить, или наоборот!

– Он сам додумался глотать ордена?

– Сам!

– Он уцелел?

– Как видите! Ус в табаке и пьян, как казак! Ты жолт, как жолудь, а он розов, как пасхальный поросёнок!

– Сейчас пост! Впрочем, и всегда! Не напоминайте мне о еде! А то я становлюсь злее и беспощаднее что ли!

– Я не знал нашего народа! Он круче, чем я думал! Думал – все инженеры человеческих душонок и всё на звёзды смотрят! Смотрит – и смотрит! А тут такие перлы! И всё разом! Но мой орден встанет ему поперёк! Ему придётся съесть Орден Когтистой Кошки! Я ему расцарапаю кишки!

– Прекратите претикословить! Сударь! Так магнолии не цветут! Вы умаляете истину! Не все звуки должны жить! Удите, падлы!

– как подобает святому откуда-то с неба сказал божественный Яков, и сразу стало ясно, с каким народом он заодно.

– Яков! Ты – тот звук, который у меня умрёт первым! И главное – навсегда! – сказал Бак и так просто сказал, так убедительно, что все уважительно смолкли, – Я вытерплю либого прозелита, но не такого!

– Падлы! Бараньи головы! Ананисты! – вдруг снова подал голос заразный святой, и вся толпа потихоньку стала приходить в неистовство и искать в траве подобающих камней. Камней было много и с края поляны они полетели в крону, после чего послышался шелест – святой перебирался с матючками на более безопасные ветки.

– Это что? Факнутое торнадо? Отъявленный Вельзевул? Вообще… Что это за старец?

– Фламенко без подштаников!

– Он слишком вонюч для фламенко! Слишком стар!

– Как вы жестоки к подступающей старости! Зачинщики свары! – ломался, как гитана, Яков, уже не соображая, какие сложные сложноподчинённые конструкции он выдумывает. Они бы всё равно не поняли.

– Я не жесток! Я – строг! Но к твоему языку я буду жесток!

– Как вы жестоки! Вы никого не любите! Вы-жестокий человек! – продолжал милый лепет Яков, – Женстокий! Очень жестокий!

Он просто смаковал слово «Жестокий».

Я увидел, что старик с головой ушёл в свой внутренний Бульонский лес и достать его оттуда просто невозможно. Это не мешало ему порой со свитом запускать в нас очередной булыжник. Иногда они достигали цели и в воплях раздавался очаянный вопль.

– Твой голожопый экзэсовец…

Значит это был не экзэсовец! Экзэсовец так о экзэсовце не скажет!

– Что, что мой голожопый экзэсовец?

– Твой голожопый экзэсовец меня достал!

– Куйбиг! Зло проснулось! Абсолютное зло мира распластало крылья над головами мирных граждан! Надо изгонять дьявола! Наша помощь нужна родине! Готов ли ты, святой Яков? У-уууууу! Вот рассуди нас, рассуди, Яков Упрямочич, Яков Отморозович, рассуди! Нынешней, пока что господствующей цивилизации не нужны сильные люди, не нужны сильные духом, крепыши! Её вполне устраивают земляные черви и мокрицы! Идёт противоестественный отбор людей! Мы должны подняться на войну с этим порадком вещей и смести его прочь! А ты встаёшь на пути мирового прогресса, палки в колёса нафиональному возрождению вставляешь! Прислуживаешь шпионнскому ведомству «Бадзелз» и «Хейбит». Что это такое? Пророк! Ты в своём уме? Луковица ты проклятая! Абздись!

– Дай-кость я ему сызнова по хребту накостыляю? – необычайно просто и дохлдчиво сказал Бак, ласково улыбаясь чёрным полузубым ртом, – А то он что-то не к добру распелся! Пылит, канава! Видать забыл, как вчера от попа по лесу без штанов бегал! Уползал от архиеписколпа! Тут петь без разрешения нельзя! Иначе крышка! Пасть кукишем разорву! Его кривой нос ещё покривлю! Пригну к земле костыль! А то он ниначе икогда ничего не поймёт! Где тут банда цыган? За кого он нас принимает?

– Джимми! Забей ему в анус корабельное ядро! Это древнеБранглийский пиратский обычай!

– Есть, сэр! Не получается! Он вёрткий!

– Нет! Забей тогда якорь!

– Есть, сэр! Но я его боюсь!

– Я-за! Ванюта Пистуновский отдыхает! Матрёна Шарошка! Ко мне!

Все молчали. Хоть остра демократическое критиканство товариша анурея никому не нравилось, голос правды-матки никто не собирался затыкать, не в наших это было правилах! Не в наших силах! А один раз в жизни даже этот правду скажет! Вот Самуйлыч и вякнул!

Лебединая песнь конкурента продолжалась недолго! Не всё кому масленица! Скарамуш! Скарамуш!

Кто знает, как человек веселится в отчаяньи? Кто знает, на что способен зажатый в угол дикий кот? Я знаю!

Ружьё на стене кажется готово было раздухариться и выпалить!

Футбольные обозреватели «Спортивной Карусели» Полушаров и Бадмингтонов ещё не знали в тот момент, что мировой рекорд по прыжкам в высоту побит неизвестным маленьким и пузатеньким провинциалом-зообнистом, а сам рекордсмен-многостаночник уже сидит на развесистом дереве под названием клюква и громко плачет, призывая маму и всех.

– Цепь короткая была.

Маша Мише не дала! – сказал насмешливо бывший святой.

– Фрич! Видишь? Фрич! А ты видишь, как, встречая народное сопротивление, анурейские пропагандисты подзаткнулись? Жонглёры эти мелкоимпериалистические! Как я вижу, а? Глубина! А? То ли ещё будет?

– Убежал! – горько сказал Фрич, – Убежал! Всегда так! Которого гоняли повсюду, как собаку, потом уважают и приветствуют! И даже дают переписать конституцию!

– Но не таких!

– Винни Длинный Удод! Ваши версии!

– Огромный чёрный пёс гнал его через плёсы и лужайки, пока не загнал на высокое дерево! Девушка в киоске отдала ему овсянку в кульке, назвав её «собачьей овсянкой» и посоветовала не есть такую овсянку совсем! Позор негодяю

– О чём в там болтаете, падлы? Я не понимаю!

– Франшиза проклятая! Молчи!

– Тихо! Товарищи! Утром мне был плохой знак!

– Тебе приснилось, что ты меришь трусы в военкомате?

– Не совсем! Мне перебежал дорогу человек без штанов!

– Тот знак не плохой! Вот если бы тебе приснился заяц с Пиплией в руках, тогда да! Плохой! А это не плохой! Так, середнячок! В детстве мне такие сны каждую ночь снились!

– Но всё-таки знак был плохой!

– Фрич! Твои сны становятся всё лучше! Если бы ты имел деньги на психиатра, то у него было бы широчайшее поле деятельности для применения талантов!

– Я не вру! Мне перебежал дорогу человек без штанов – упорствовал печальный Фрич.

– А рядом была верная донья Кончитта с голыми сиськами и копьём для кроликов.

В джунглях раздался рёв.

Это к вечору проснулся наш новцый жилец по имени Вдупель. Он протирал глаза и тряс нечистой головой.

– А подслушивать нехорошо! – говорил ему Фрич, да тот только от него отмахивался, уди, уди, нечистая сила! К сердцу прижала, а потом к чёрту послала! Сyка дырявая!

– Первая затяжка принадлежит по праву тому человеку, который нашёл сигареты во тьме мира! Ибо благодарность потомства ему – безмерна!

– Это я! – сказал Ральф! – Отдай!

В ходе краткой, но свирепой войны победила сноровка.

– Этот куст называется тис! Это самое древнее растение в мире!

– Ну, уж? А эта жестяная колючка, которой можно перерезать человека пополам, не древняя случайно? Я думаю, колючка гораздо древнее. Вид у неё такой, что она видела динозавров, и наверно и стала колючкой, чтобы зубы-мельницы древних монстров не погрызли её!

– Где ты видел у меня в руках колючки?

– Я знаю эти колючки! Они растут у каменного мостика через Ворток – нашу милую речку! Там её целые заросли. Но колючка здесь ни при чём. Я говорю о тисе! Тис – это очень древнее растение. Оно растёт вдоль дорог и листья у тиса словно сделаны из жести. Его не едят даже свиньи, тако он жёсткий!

На том и порешили.

«Сколько он будет повторять, что тис – древнее и очень красивое растение!»

Я уже забыть успел об этом, а Фрич стал ходить из угла в угол, и на разные лады об одном и том же рассуждал с умным видом. И так он бубнил об этом чёртовом тисе до самого заката. Фрич ведь жуткий зануда, и если заведётся, его ничего кроме фаустпатрона не остановит, да и то нужно ему прямо в лоб попасть, а то не сработает!

Трава не расти, он как «Тигр» на ледокол «Ленин» всё равно пойдёт. Хоть по льду, хоть по чему! Ему по фигу! Главное то, что он думает, а что думают другие – для него чепуха!

Как известно, тайная вечеря не привела её устроителей к хорошим результатам, у нас всё вышло совсем по-другому! Если бы я рассказал всё, что было говорено в ходе нашей сходки, вечеря не могла бы называться тайной. Поэтому о некоторых вещах я не буду говорить ничего, и пусть лёгкий туман тайны и дальше окутывает наше существование на лоне природы.


Руслан был настоящий бандит – и жил через дорогу. Был ещё и жазист, который смущал душу Элоизы своими голубыми глазками и напором телодвижений. Он был маленький и психически больной бандит. Его боялся даже родной отец, не говоря о жене отца, которая запиралась от Руслана на засов, когда отца не было.


Какое киви? Твои предки ели только репу, и их хватил бы кондратий, увидь они киви!


Она так заботилась о своём здоровье, что ела одну освсянку и четыре вышеуказанные киви в день. Это не мешало в минуты сомнений рваться к холодильнику с салом и резко открывать его.


Посреди этого первозданного рая, у самой поляны, где часто веселились и отдыхали приезжие, стояла ветхая изБусчка, если выхваченное нашим взором строение может быть назавано этим гордым словом. Сколочена она была из найденных абы где досок, найденных судя по их виду на жестоком пожаре, старых тарных ящиков и кое-как обработанных веток из леса. Наблюдатель фиксировал одно кривоватое окно размером с футбольный мяч со стеклом и другое – такого же размера – без стекла, зато с настоящей занавеской из тюля.

Вход в изБусчку обозначали два чёрные валуна, приваленные слева и справа от брусов, а сама дверь, хриплая и трескучая, как столетний ворон, держалась только благодаря красногвардейской присяге и честному слову в изрядно проржавевших от дождей петлях.

Солнце, прятавшееся в густых ветвях достигало изБусчки строго к закату, когда ровный, словно отработанный на станке, солнечный луч пронзал стекло и прочерчивал прямую линию по противоположной стене. Оно золотило и не то соломенную, не то непонятно из чего сделанную крышу. Несомненным достоинством изБусчки было то, что она нимало не портила лица окружающей природы, а наоборот, подобно случайной пьяной женщине в сточной канаве, украшала поляну. Хижина явно была рождена руками мастера, то ли не всегда трезвого, то ли укоренившегося романтика, или художника-мечтателя. Не будем предаваться бесплодным рассуждениям, была ли эта изБусчка крепкой, или представляла постоянную угрозу для обитателей, эти рассуждения не имеют никакого смысла, ибо здесь она стояла уже два с чем-то года, и при нашем приближении к ней имела вид точно такой же, как при рождении.

Большая аллюминиевая кастрюля, такая закопчённая, будто на ней много веков приготовляли католических святых, была украшением всего домохозяйства.


Здесь жили трое друзей, коих свели вместе перипетии и сплетения судеб или проще говоря, их собрало вместе Божественное Провидение. К ним я и попал в конце лета …. Года.

Одного из них я уже видел при входе на пляж, где он собирал бутылки, и он одарил меня тяжёлым взглядом из-под густых бровей. Он там собирал бутылки и всякий хлам! Это был высокий неимоверно худой, почти целиком седой человек с большим правильным носом, с явно никогда не знавшими физического труда руками. Его звали Ральф. Именно так его называли приятели, когда он был в ненавидимом им и абсолютно несвойственном ему состоянии абсолютной трезвости. Он презирал трезвых людей всеми фибрами души. Остальные, кого он почитал собственно людьми, должны были находиться либо в состоянии лёгкого философского опьянения, либо в изрядном подпитии, либо в умате (нирване).

Философическое опьянение, Сильный Чардаш, или как он это называл – «Отпадный Угар». Ниходится в трезвом состоянии Ральф мог в силу абсолютной невозможности добыть спиртное, (например в окружённом городе Ленинграде, куда он, впрочем, и не особенно стремился), либо в результате огромного природного катаклизма – наводнения, извержения вулкана, шторма силой в тридцать баллов, нападения огромного стада свиней.

Мы уже знаем, что до бедной хижины Ральфуя довела любовь к женщине. Легкомыслие и желание нравится у женщин находится на недосягаемой высоте и дай им выбирать, что им важнее – сохранить здоровье или носить тюремные колодки, в которых они будут нравится, ещё неизвестно, что они выберут!

«После того, как я вижу порнографию, я становлюсь более снисходительным к женщинам и смотрю на них с нескрываемой симпатией! Они любят такое добродушие и понимают единственную его причину».

Кто это сказал? Какой-то великий человек!

Да, я отвлёкся из-за вас! Ральфуй приехал на отдых вместе с женой. И тут произошло такое, что трудно себе представить! Бывший главный инженер одной из главных мануфактур города Серомышина увидел на пляже местную красотку и влюбился в неё не то что по самые уши, нет – по самые помидоры!

Шансы его были не очень велики, они были равны приблизительно нулю или даже меньше, однако Ральфуй презрел как моломальские резоны здравого смысла так и дикие крики жены, пытавшейся наставить его на путь истинный, и стал оказывать девице знаки внимания. Хотя его невинные намёки не могли привести ни к каким результатам, (ибо пред ним было очень молодое и поэтому очень амбициозное в сексуальном смысле существо) он настойчиво продолжал попытки. Удои были невелики. Помимо всего остального он сразу же наделал ошибок, какие совершают малоопытные ухажёры, и своим напором скорее отвращал чернокудрую дуру от себя, чем привлекал её маленькое пустое сердце.

Выходки Ральфуя скоро надоели его жене, попытавшейся пресечь, как она говорила, «это безобразие» и призвать зарвавшегося мужа в лоно семьи. В своих уговорах она прибегла как к мирным призывам, так и к угрозам уйти из семьи. Ссора оказалась неминуемой. Она разорвала крепкое семейное счастье инженера, продолжавшееся без малого пятнадцать лет и придала событиям космическую остроту.

Не получая отзывов от совершенно ослепшего от любви Ральфуя, жена в конце концов уехала, заявив, что будучи хозяйкой их совместной квартиры, (которую она предусмотрительно переписала на себя) она не позволит жить там изменнику и проходимцу. Это было только началом несчастий юного повесы. Деньги, рачительно ротложенные Ральфом в заднем кармане брюк для текущих расходов, были украдены мальчишками, когда он заснул на берегу реки. На второй день томительных блужданий, Ральфа, потрясённый любовью и неприязненностью судьбы, переселился на пляж, решив, что дикая жизнь в лесу более подобает одинокому романтику, охотящемуся на сердце избранницы, чем комфорт и пенки цивилизации. Он не понимал, что не только родители давно уже вразумили избранницу, но и она сама, как оказалось, не имела на него, Фрича, никаких серьёзных намерений, а только водила за нос и насмехалась. Он искал её, ему препятствовали, и на вторую неделю ухаживания окончательно прекратились, когда двое дюжих братьев девицы напали на Ральфа и отмудохали его до потери сознания.

Как он после очутился на родном пляже, он не помнил. Последнее средство связи с миром – сотовый телефон, на который возлагались некоторые надежды на вовращение в дом разбился во время драки. Тогда же погибли его единственные приличные штучные брюки. После его горе было столь безграничным, этого исчезновение чемодана и всех других вещей он вовсе не заметил.

Вселение в царство дикой природы давалось бывшему инженеру с фабрики с большим трудом. И дело было вовсе не в том, что его терзали стихии, мучили насекомые, разъедала морская соль, которую не всегда можно было смыть. Самое страшное заключалось в том, что его терзали воспоминания о мягком диване посреди ореховой гостиной, и холодными ночами ощущая каждую каплю росы или дождя, упавшую на покрытое солью тело, он видел пред собой прекрасную шведскую ванну, налитую до краёв горячей хвойной водой. И иногда начинал сомневаться в принятом решении, что за ним раньше вовсе не наблюдалось.

В общем, пройдя все круги ада, познав воду, огонь и приснопамятные медные трубы, инженер поселился в обломке газовой трубы, утвердился на лоне природы и даже стал потихоньку забывать о своей прошлой жизни.

Среди обитателей леса был ещё один. Звали его Василий Васильевич Васильев. И по виду он был такой, что не нужно описывать, а нужно просто назвать Васей. И всё станет понятно! Год назад, когда он мирно работал и жил в городе вместе со своей женой, у него возникла проблема. Никто не знал, когда она возникла, в чём её суть, но все знали, что Василия Васильевича круто кинули.

Вендетта Василия Васильевича была быстрой и жестокой. Он прекрасно обошёлся без Уголовного Кодекса, хищных фараонов, суда присяжных и всей этой продажной крючколапой дэвидкопперфильдовской камарильи, какая называется тут юриспруденцией, просто пришёл среди белого дня в офис подонков, не спеша расчехлил хорошо смазанный инструмент, и походя расстрелял всех из укороченного автомата. На всё про всё у него ушло четыре с половиной минуты мирового времени. Потом он устало удалился, так ничего и не сказав на прощанье горе ещё дымившихся трупов. Жизнь его и так была закончена, и без любимой дочери он теперь ничего не боялся и ничего в жизни не ценил. Его автомат стал теперь его единственным богом, ибо мог всё.

В прошлом отзвучала его «Полли» и отгорело солнце его честной семьи в глупой и ничтожной его стране. Ничего уже не нужно было!

А утром, зная, что его уже ищут, переночевав у знакомого, он тайными тропами отправился в южные края, где мы его и встретили в лесу.

Юриспруденция! Слово-то какое! У меня колики от всего этого!