Глава 3
Слова на горах
В тот день Ральф прочитал нам нагорную проповедь.
Мы все стали слушать.
И он развернул бумажку и прочитал сказку. Она называлась «Пчела и Краб», если мне память не изменяет :
«Жила была хорошенькая Пчёлка. И надоел ей однажды улей и другие рабочие пчёлы, такие скучные, такие противные, что ни в сказке сказать, ни пером описать, и тогда она сказала себе твёрдо, как никогда: «Не хочу больше работать! Не хочу!!! Противен мне и ваш мёд, и воск и даже прополис!»
Все, кто были рядом, жужелицы, божья коровка, землеройка Надя и два краба всплеснули руками.
И полетела она на море. Море было большое-большое, голубое-голубое. Солнце было жёлтое-прежёлтое! А она была в новой шкурке, и очень походила на полосатый сотовый телефон. И в море можно было собирать камни и раковины, одна лучше другой! Из норки выполз Краб и, посмотрев на Пчёлку, спросил: «Ты не хочешь работать?»
– Нет! – сказала Пчёлка.
– Прямо как я! – уважительно сказал Краб, – Ну что ж, респект и уважуха!
– Вот видишь! – сказала Пчёлка.
– Так давай плавать! – сказал Краб, – вода такая чудесная. В ней столько соли! На небольшой глубине столько солнца, столько света, и его блики будут щекотать нас! Как чудесно! Смотри и всё! И работать не надо! Поплыли скорее!
– Да, наверно в воде чудесно! – сказала завороженная Пчела, – Наверно там есть подводные цветы, и они чудесно пахнут! Но солнца много и на весёлых горных лугах, где солнце расправляет свои широкие крылья! Там мне придётся немножко поработать, но совсем немножко! Капельку! Ты знаешь, какая я трудолюбивая и рачительная?! Полетели? Знаешь, как здорово, когда ты целуешь цветы! Они такие зрелые!
– Знаю! – сказал Краб, – Знаю!
Краб всплеснул клешнями так, что они даже щёлкнули от восторга. И потупился.
Ему очень хотелось летать, очень, но именно сегодня у него не было настроения. Как ни странно.
– У меня сегодня нет настроения, – сказал он честно, – вчера налетался до одури, собирая водоросли в заливе! Морские водоросли так полезны для желудка! В них есть очень ценные ингредиенты! Но и тут хорошо, и тут есть зрелые водоросли и они чудесно пахнут! И у наших рыбок хорошие звонкие голоса! Ты наверно не слышала наш рыбий хор «Харэ Крышка»? Он очень знаменит в подводном царстве!
Пчёлка захлопала глазами.
– Хорошо! – сказала она, – плавать, так плавать! Я никогда не плавала в море! Но я должна так научиться плавать, чтобы не намочить мои нежные крылышки! Чем я буду работать, если намочу их? А моя новая полосатая шкурка? Что мне с ней делать? Мне ведь нужно летать!
И они стали воображать – Пчёлка как она летает в голубой тёплой воде подземного царства, а Краб – как он плавает над чудесными горными лугами, озарёнными полуденным солнцем, лугами, полными кактусов и изумительных рододендронов.
А потом они заснули, и рачок, очень похожий теперь на прекрасный сотовый телефон, видел свою пчельню и мёд, который он охранял для своей единственной, самой красивой на свете, самой милой во вселенной, самой прекрасной пчелы в мире…»
– Всё? – спросил Бак
– Всё! – сказал Фрич.
– Не густо!
Фрич закрыл тетрадку и убрал сказку за мутную склянку, которая стояла на окне.
– Что такое паноптикум?
– Ну, это место, куда свозят всякие диковинки, каких мало в мире! Двухголовые младенцы всякие, сиамские близнецы или тройня там, пятирукие мартышки, семиногие пятихуи, двухвостые крокодилы, безголовые женщины! Их ставят в такие огромные, вытянутые кверху банки, наполненные до краёв спиртом, в которых они всё время плавают! И все ходят и глазеют, как будто нельзя найти иного способа радоваться жизни! Все счастливы и довольны только когда видят, как другому плохо!
– Не понял!
– Как тебе объяснить? Паноптикум – это место всяких редкостей! Музей! Понял? Склад редких, ценных, художественных вещей и уродов! В Фиглеленде его нельзя устроить в принципе, потому что нет места и таких людей, которых не соблазнило бы такое количество халявного спирта, и которые бы не посягнули на него! Поэтому в Фиглеленде нет Паноптикумов! Иначе все бы упились в жопеню! Одни бы трупы лежали вокруг, как на картине Айвазовского! Понятно?
– Понятно!
– Вот посмотри на нашу избушку!..
– Смотрю!
– И что видишь?
– Развалюху и трёх ебланов на лавках! У одного фингал под глазом!
– Ты слепец! Смотри лучше! Видишь? Во дворе камень, кто знает, может быть, на этом камне сам Глистос сиднем сидел, когда ему делать нечего было в Назарете, кто знает, ценная ли это вещь, если сам Глистос прикасался к этому камню задним местом? А? Вот и я так думаю! Ценная! Вот обломки машины! Может это «Порше» тринадцатиого года и на нём Глен Марч гонял на Марсовых Забегах в Мюнхене! Он там убился в конце концов насмерть, но не в этом дело! Кто знает! У нас тут тоже своего рода Паноптикум! Я думаю, нам надо устроить здесь музей «Свободных Путешественников и Естествоиспытателей»! Как тебе название, идёт?
– Не понял! По-твоему, двухголовые мартышки и четырёхголовые сиамские близнецы— это и есть самое ценное, что можно найти в мире? И ничего лучше в мире нет? Иссяк?
– Есть, конечно, но не в паноптикуме!
– А где? И зачем он тогда нужен?
– Думаю, что его выдумали Афроамериканские банкиры, все эти коцаные Ротшильды, долбаные Морганы, Вандербилды и ё… ные Рокфеллеры, чтобы потешаться и арестованного Зигнера по миру повозить, прежде чем по-тихому потом прикончить!
– Ну, уж, по-моему, лучше бы Зигнер над ними потешался, чем они над ним! Зачем Зигнеру Паноптикум? Он и без Паноптикума в искусстве шурупил, как немногие в мире! Знаешь, какая Европа сейчас была бы, если бы он победил? Рим времён расцвета! Мрамор, бронза и золото на улицах! Берлин был бы мраморным! А на Марсе была бы сейчас межпланетная станция «Адольф Зигнер»! Так зачем Зигнеру Паноптикум, если он сам – Пантеон?
– Ему он был ни к чему! Он больше любил заниматься опереттой, чем Паноптикумами! – Поясняю! Паноптикум – место, куда, к примеру, боялся попасть Зигнер после поражения Германии. Его хотели туда поместить его враги! Он боялся, что если он попадёт в руки врагов, его будут возить в клетке типа римские триумвираторы возили пленных индейцев в перьях и смоле, и показывать за деньги зевакам на ярмарках! А потом скальп снимут на Пикадилли Сёркус и повесят на придорожной английской сосне! И поэтому, когда не было выбора, сидеть ли ему в клетке и развлекать зевак и косноязычных английских шахтёров, всех этих долбаных кокни, которые едва языком вращают и только в пабе сиднем сидят, матерясь и посасывая тёмное Йоркширское пивко, так вот, когда у Зигнера был выбор, сесть ли ему в клетку, как предписали долбаные Черчилль и Рузвельт, или добровольно уйти из жизни, как герою, выбрал последнее, чем вызвал ужасный гнев зловонной Афроамериканской администрации и всех этих всуедолбаных, присноё… ных гунявых банкиров этой чёртоголовой ПсевдоАфроамерики, чёртовых чопорных чорных чертей, включая второго Тукитукича, Афроамериканского братца бездарного Ворославского писуна-халявщика. Понятно?
– Нет, не понятно!
– Пиясняю неясности!
– И зачем было всё-таки его показывать в клетке? Не пойму! Это всё равно, что Зевса в клетку посадить! Или Геракла! Посади в клетку Зевса – это уже не Зевс! Не на что глядеть! Представить Зигнера в клетке я не могу при напряжении всёй своей фантазии! А представить там же его победителей, видит бог, могу! Они на самом деле только в клетке хорошо смотрелись! Это были ничтожные личности, поэтому защищались от народа всякими аксессуарами: котелком, бутылкой, сигарой, поддёвкой, дурацким акцентом, фраком, цилиндром, очочками этими пидерастическими! Тли! А сами по себе они ничего не представляли! Тли! Червяки! Им-то и место было на самом деле в клетке! Черчилля могу в клетке с мелкой ячейкой представить, хрюшка такая хитрая, хрю-хрю, носик-курносик, глазки розовые, подленькие, маленькие, умненькие, очень он импозантен был бы без штанов, видит бог! Сталина даже очень могу представить в раколовке из лески, такая опустившаяся пьяная горилла с растерянными, трусливыми глазками, в мятых сапогах и ночной рубашке, чудесно бы в клетку вписался! Рузвельта вижу воочию, как родного, умпцаца-умпцаца, хавка, его тележка очень подошла бы к этой крупноячеистой клетке из сетки Рабица, умудрись обабиться, выкрашенной в ярко-жёлтый цвет! Рузвельт… он словно рождён был для жёлтой клетки! Сидел бы в тележке и чирикал как канарейка! И как крыса, шустро перемещался бы в тележке по клетке, ища себе поживы, а князю славы!! Всех их легко и непринуждённо могу представить сидящими в клетках!..
Ральф сделал глубокую прочувственную паузу и продолжил:
…А вот Зигнера представить себе в клетке не могу! Хоть убей, не могу! Пытался раз сто представить Зигнера сидящим в клетке, не получается, не сходится что-то, бздын какой-то! Наверно Зигнер не был создан для клетки, как некоторые! Такое бывает! Наверно он был по духу свободным человеком! Я бы вместо него много кого бы возил на ярмарках в клетке! Есть люди, (это моё личное мнение) честно говоря, и похуже Зигнера, хотя они о себе ох какого высокого мнения! И злодеи почище, чем он! Его просто пугалом сделали все эти Ротшильды и Рокфеллеры, а мы как попугаи за ними повторяли всю эту чушь, какую они для нас, дураков, выдумали! А в моей стране их даже не подумает никто в клетках возить, хотя следовало бы, все они своей смертью умирают на своих роскошных виллах, ограбив часто всю страну, лишив людей собственности и сбережений, а порой и жизни. И никаких им Нюрнбергских показух не устраивают и хилокостом по отношению к своему народу не пеняют! И лжи в них побольше, чем в дьяволе, и зависти, и подлости вот так, по сюю пору, и желания пустить пыль в глаза немерено! Тут расцветают все ядовитые цветы! И никто их не судит за это! Таков этот мир! И только мы ведём битву за справедливость! Грегорианскую битву! Победа или смерть!
Так закончилась очередная Нагорная проповедь Ральфа.
– А теперь восвояси! Ту-ту-уууу!
Сказав всё, он соскочил с обугленного остова автомобиля и, запахнув фалды распашонки, удалился в дремлющие полуденные джунгли.