Глава 10
Домик дядюшки Тыквы
– Cтроительство дома надо начинать с фундамента – сказал Ральф.
– И мы будем начинать с фундамента? – взвизгнул Фрич, – Давайте сейчас же начнём с фундамента!
– Начнём!
– Я зову богородицу! Богородица! Приди к нам!
– Вот этого не надо! – вспыхнул агностик Бак, – Только богородицы тут не хватало!
– А нас не выгонят отсюда, как выгнали отовсюду? В смысле, где мы были?
– Тут люди не живут! Тут живут мишки и шакалы, мишки и шакалы не выгонят нас! Какое им дело, мы же не едим их хлеб и не пьём их вино!
– Ну это как сказать!
– Идём к реке! Там много камней! Я знаю место, где камни плоские! Они-то и будут фундаментом нашего нового дома!
– Ты правильно сказал! – взвизгнул от восторга Фрич.
Они пошли вверх по реке и через двести метров обнаружили довольно обширное место, усеянное плоскими серыми камнями.
Сто тысяч лет тому назад принёс их ледник с гор и разбросал по замшелому берегу в страшном беспорядке. Сто тысяч лет назад природа заложила фундамент нашего грядущего благополучия.
Взяв в каждую руку по камню, весело насвистывая, они проделали путь в обратном направлении.
Я, как Плохиш, петляя, замыкал процессию. Святые входят маршем!
Ральф острой веткой сделал разметку, Бак как самый сильный тут же принялся копать грунт осколком лопаты. Фрич только помогал ему, выбрасывая камни из земли. Несмотря на всеобщий энтузиазм, дело продвигалось довольно медленно.
– Как много камней! – ворчал Ральф, – Они словно ниспосланы господом, чтобы испытать наше упорство и терпение! Вернее веру!
«Как страшно жить! Они ведь все любили Высоцкого и уголовный шансон!» – подумал я, -Они ведь любят всё вычурное, странное, даже в названиях. Они поэтому «козла» называют джипом! Какие странные люди! Машенька! Не слушай их! Беги от них в овражек!»
– Неужели же эти добрые люди называют козёл джипом? – внезапно спросил меня Фрич, подняв голову и внимательно посмотрев мне в глаза. И я заметил, что они у него разные, правый – голубой, а левый – зелёный.
Не хватало ещё красного носа!
А я ведь ничего не сказал! Как он узнал, что я думал?
Через два часа стал проявляться контур нового жилища, через четыре часа траншея углубилась в землю на двадцать сантиметров, а к концу дня тяжёлая работа подошла к концу.
Солце золотило вершины дубов прощальным светом. Оно чинно уходило на запад, и длинные тени от огромных затихших деревьев становились всё длиннее. День погас и мы очутились во мраке. Где-то в отдалении завыл шакал, призывая маму.
– Всё! Конец! – сказал Бак, вытирая первый в жизни трудовой пот.
Тоже мне ещё – целовальник императрицы!
Потом я пошёл спать в джунгли. Гамак мерно покачивался и я скоро заснул.
Когда проснулся, пошёл к ручью и раздвинул лианы около святого каменюги. Прямо передо мной оказался совершенно обгорелый типок, рыжий интеллигентик с золотыми очочками на красном носу.
– Ты кто? – говорю.
– Я академик Уклонов! —сказали испуганные очки, проездом из Петербурга!
– Чего делаешь здесь!
– На заслуженном отдыхе-с!
– Иди!
– Есть!
– Стой!
– Есть!
– Давай деньги!
– Есть, сэр!
И он ушёл, провожавемый моим поощрительным взглядом. Люблю интеллигентов. Но странною любовью!
Денег было немного, но порядочно.
Он совершенно не был похож на академика, и я подумал, что наверно мне встретился по-настоящему хороший академик. Уважаю тех, кто уверен в своей внутренней сущности, и кому не надо прикрывать собственную пустоту дорогими одеждами! Впрочем, таких сейчас мало.
Да-с!
Cмешно, но многие люди, считающие, что они хотят быть богатыми, на самом деле хотят много тратить, то есть быть бедными. поэтому они никогда не бывают богатыми. Богатые все жадные, пятак зажилят! Богатые америкосы, не нам чета, почти наверняка летом своих сынков отправляют работать официантами. И радуются, как дети, когда их незабвенное чудо принесёт в дом пятьдесят долларов.
Ральф нашёл где-то огромную кривую раковину, из которой мы сделали пепельницу. Она всегда до краёв была полна окурками, и мы часто до хрипоты спорили, кому выносить эту дарохранильницу. Впрочем, всегда находился святой, готовый к услугам, и благо, что этим святым всегда оказывался добродетельный Фрич.
Из-за матерчатой заневески слышались отчаянные голоса, неразборчивые поначалу и хорошо слышные, когда я приблизился к окну:
– Дерьмо не моё! Это не моё дерьмо! Это твоё дерьмо! Какое у тебя дерьмо? Я знаю! Ведь, признайся, вонючее? Оно у тебя вонючее! А поскольку то дерьмо, которое перед нами – тоже вонючее, то это дерьмо – твоё!
– Это не моё дерьмо! – отрицал кто-то, – У меня не могло быть такого дерьма! Это дерьмецо Бака! Ты что, не видишь? Или Якова Самуйлыча! Ты что, не видишь?
– Логично, Фрич! Но я настаиваю, что дерьмецо всё же твоё! Ты видишь, что это не какое-то мелкотравчатое дерьмецо, какого кругом навалом, хоть ж… ешь, это настоящее говно!!! Говнище! Ты всегда на всех волком смотрел! Как будто не любишь никого и отрицаешь самую сущность Провидения! Не отпирайся! Это твоё дерьмо! Убирай его поскорее, иначе я всем обо всём расскажу! Вон бери топор и убирай своё дерьмо!
– Наружу?
Так я узнал, что мой давнишний знакомый Фрич живёт в этом доме.
Калитка была так стара, что казалось, ей в тягость даже скрипеть. За калиткой буйствовала молодая чёрная собака, такая злая, что и в аду наверно таких не было. Полукровка, нрав которой был явно скопирован с злобной хозяйки. Но не будем преувеличивать злобный нрав Марты, сделаем скидку и на годы, прожитые в странной среде, и на страшную историю её родины, и на многое другое, что не видно при поверхностном взгляде, свойственном туристу. Все имевшие дело с собакой Мартой знали, что два микроскопических кусочка сала способны сразу растопить нечеловеческое собачье сердце и даже обратить её в самого верного союзника. Съев эти два кусочка, она уже не рвалась с цепи, как бешеная, а мирно лежала около будки, довольно помахивая куцым хвостом и пропуская мимо себя всех, кто только пожелал. Марта знала о пристрастии своего охранника взяткам и часто ругала за это.
Шоссе, всё ухудшавшееся по мере отдаления от моря, шло, как мы уже знаем вдоль крутого склона горы, петляя в соответствии с ландшафтом и подходя к участку Марты, превращалось в широкую тропинку из щебня и больших камней, оставшихся видать от времён, когда тут правили свирепые горцы. Надо было пройти ещё метров двети, перейти мост над камнистой речкой, названия которой мало кто знал, и свернув у заброшенного дома, обогнуть всегда нежащихся в чёрной луже свиней.
По тому, как удобно горцы ставили свои дома, как прокладывали дороги в лесной чаще, как сажали смоковницы, фундук и каштаны, было видно, как близки они были с природой, и как трепетно любили окружавший их мир. Наверняка они были язычниками, вверяя свои судьбы и судьбы своих детей Солнцу и богам, посланным великиим светилом. Куда они потом подевались можно было только предполагать, но даже сохранившиеся сведения о прокатившихся по здешних горам войнах, дают подсказку – только люди могли быть причиной несчастий других людей!
Итак, незадолго до дома Марты, там, где был высокий подъём, скверный, изрытый временем асфальт плавно превращался в нечистый гравий, лежали и сейчас три апокрифические свиньи – серо-фиолетовый Снуп средних лет, бледно-розовый с пятнами по всему телу Слуп, да хряк с мудрым глазом и обломанным клыком в пасти, делавшем его похожим на Джорджа Бусча, изрядно покутившего в пьяной компании. Хряка звали Пэром, ион, целиком оправдывая своё имя, внимательно наблюдал за двумя весёлыми подсвинками, резвившимися в отдалении и уже устроившими глубокие уютные норки в жаркой серой придорожной пыли. У свиней было ведомое только им расписание жизни, и утром дружной компанией их можно было видеть в лесу у реки собирающими жолуди под огромными дубами, в середине дня вблизи дома Марты они принимали в пыли долгие солнечные ванны, а вечером довольно возлежали на верхотурке в луже у дома хозяина, похожего видом и манерами на Карабаса Барабаса. В эти минуты почти физически можно было ощутить, что они рады своему пребыванию в мире. Их довольное хрюканье было нежным шопотом любви и смирения перед красотой и мудростью вселенной. Как, казалось, были счастливы эти свиньи, как мало им надо было для полного счастья!
Но это была только иллюзия! Люди встали на их пути к абсолютной гармонии!
Здесь был совершенно не нужен будильник, ибо ровно в шесть утра начинался великий визг в зловонном поросячьем сарае, где жестокий Карабас Барабас мучил своих бессловестных жирных клоунов, пиная их железным сапогом, или хлопая что было сил огромным чёрным хлыстом с железным набалдашником по поросячьим пятакам.
Изба Марты Кирилловны находилась в самом конце деревни и в самом конце длинного участка, огороженного дилетантской оградой из веток, скреплённых кое-где дощатыми вставками. Много раз, если приходилось идти от шоссе, Марта шла к дому по узкой извилистой тропке, переходила по настилу из брёвен узкий ручей.
По пути мы конечно разговаривали о всяких вещах, просто, чтобы голову занять! Понятно, что от таких разговоров мертвым было ни холодно, ни жарко!
– Когда таможня вскрыла контейнер, в нём оказался индеец по имени Чиочиосан Коровий След. Джо Кокер какой-то! Перлицованный!
– Хорошее начало, Фрич!
– Он жался по углам, сильно исхудал, но держался молодцом. И были ещё перья и кости двух больших попугаев, которых он поочерёдно съел в ящике. Это были последние трофеи таможни, жившей на всеобщем конфискате.
– Здравствуй, Джо Огненная Ж…! – приветствовал его одноглазый таможенник, похожий на классического пирата. Тут что ни персона, то Флинт или ещё похуже! На сундук мертвеца наследник, короче!
– Ха!
– У входа в Кунсткамеру двое младенцев плавали в формалине и стояла полуразложившаяся нянечка, охранявшая младенцев от воров. Хороший музей! Свято хранит египетские традиции мумификации!
– А знаешь, что есть ночь, когда в музеи можно ходить бесплатно?
– Вальпугиева! Если ты умеешь летать, в такую ночь можно туда попасть и без разрешения!
– Прибью!
– А гробы там бесплатно случайно не дают?
– Только избранным! Членам королевской фамилии, церковным иерархам, олигархам и столпникам! Святым короче!
– Маза ин ло?
– Да, ЭнЛэО!
– В мире таких миллионов пять душ!
– Немногие удостоились!
– В такую ночь я бы позволили не только глазеть на произведения искусства, но и брать их домой!
– На время?
– Навсегда!
– Я бы пирамиду Хеопса домой унёс!
– Не мельчи, араб! Негром будешь!
– Я тоже что-нибудь унёс бы домой!
– Да, Сикстинская мадонна украсила бы наш мирный чертог!
– А «Давид» Микеланджело у туалета?
– А я бы над кроватью Морисея Самуйлыча повесил бы «Гернику», чтобы он не зазнавался и помнил, чем всё кончается!
– Ты бы унёс памятник Петру в Москве! У тебя вкус такой, что будь я директором Эрмитажа, я бы сделал тебя экспертом, и когда ты бы говорил: «Чушь!», понимал, что передо мной шедевр, а когда ты бы хвалил, как падла, я бы сразу валил всё в мусорную корзину! Все говорят – искусства, искусства! Слушать противно! Как будто что-то понимают в этом! А я вот что скажу! Пользы от этого старья никакой! Все только вид делают, что им нравится это старьё, а на самом деле всё это сказка про голого короля! Люди от этого лучше не становятся! Вещицы дорогие им иметь нравится, а вот понимать, чем они обладают, привычки нет!
– Да! Им палец в рот не клади! Положишь – пожалеешь!
– Что ты знаешь о людях? – решил поучаствовать в разговоре Ральф, – и высунул голову в кусты, где он тужился уже часа два наверно, – Люди… Что ты знаешь о людях? Вот фараоны – люди? Скажи мне, фараоны люди или же не люди?
– Ты, Рэгндалл – энергетический вампир и вовлекаешь нас сейчас в самоистребительное самоистязание! Ты же знаешь, что тебе ответит столпник Ади, провозвестник Фрич, каноник Бак, прозелит Яков Самуйлыч, знаешь, о чём зашумят при твоих словах возмущённые джунгли! О чём тут говорить?
– Так люди или не люди? – голосом спившегося учителя словестности продолжил напирать Ральф, – А я знаю только одного человека в округе, которого можно причислить к Гомо Сапиенс!
И он поднял палец к небу!
– Кто же это? – спросил его господь.
И не услышал ответа, потому что мы, как гномы рядком уже пробирались к шоссе, дабы шествовать на пляж, где нас ждало солнце и юные прекрасные девушки.
– Марта!
– Яков Самуйлыч! Ты можешь быть мне верным другом? Вот скажи, как живая древность этого мира, как последний аксакал, тебе нравится наш президент?
– Мне грудь у него вставная нравится! С ней он как драгун!
– А мне больше нравится его челюсть!
– Яков Самуйлыч! Наши вкусы никогда не совпадут! Свинья и лебедь раз впряглись в телегу…
– Я так счастлив!
– Ах, живая измена! Выпивоха вы Троцкий! Что вы как ртуть? Всё мечтаете о мировой еволюции? А нас вокруг пальца водите! Как маленьких!
– Ваня Запечкин!
– Мы друг друга поняли вполне!
– Так, товарищи! Внимание! – голосом пирата заговорил Ральф, – Время-деньги! Горлопанам покинуть ареопаг! Главному – слово! Христианство, искусственно навязанное европейским народам, поставило эти трудолюбивые и чересчур талантливые народы в невыгодные и противоестественные условия! Христианство заставило европейцев отказаться от занятий ростовщичеством и банковским делом, чем всегда занимались иудеи. Яков Самуйлыч, не хватайтесь за горло! Я не вам! Я знаю, как искренне, как свято вы ненавидите своих соплеменников! Я – вашим врагам! У них была отнята самая выгодная деятельность. У них были отняты их деньги! Это был их крах! В глубине души европейцы были не так глупы, чтобы не чувствовать противоестественность и преступность ситуации, представлявшей реальную угрозу для их существования!
– Какой ситуации? – прохрипел храбрый Яков.
– Вот ещё один пример смуты, несомой нам демонизмом! Продолжаю! Как могли, сообщества противодействовали этому! То, что зообнисты называют «антисемитизмом» было вполне законной борьбой европейцев с чужеродными им силами и влияниями.
– Чем? Чем? – не сдавался местный святой, изобретая на лице брезгливость.
– Ответы на вопросы будут после! В крайне жостской форме! А теперь – краткое резюме! При этом поразительно тупое упорство ростовщиков, уверенных в том, что зайдя гостем в чужой дом, можно не только чувствовать себя в этом доме хозяином, но и грабить его! У меня нет слов! Плачу! Кровь преданных, ограбленных, отброшенных детей стучит в моё сердце!
– У нас оказывается есть не только алкоголики, но и свой Клаас! Как страшно жить!
– Точнее – свой класс и своё классовое самосознание!
– Что же делать? – спросил Бак и забегал глазами.
– Не знаю! – задумался вместе с ним Ральф, подперев голову руками, – Возможны варианты! Да, возможны варианты, товарищи! Сжечь Пиплии, отбросить от себя кочевников, сдать в мукулатуру капитал Маркса и наконец сжечь небоскрёбы Бродвея вместе со всеми долговыми расписками!
– Я! – показал сатирическую готовность к борьбе неумолимый Яков Самуйлыч и выкатил державшийся невесть на чём животик, – Я готов! Вот зажигалка!
– Вы, Яков Самуйлыч, пока не готовы морально, но учитывая ваш энтузиазм и рвение, а также ваш степенный нрав и преклонный возраст, направляетесь на уборку нашего общего полкового сортира! Джунгли должны быть чистыми! Не правда ли, товарищи?
Его замечание было встречено одобрительным смехом.
– Но как? – крикнул Бак.
– Что как?
– Как побыстрее сжечь Пиплии, отбросить от себя кочевников, сжечь капитал Маркса и спалить небоскрёбы Бродвея? Ведь этому же могут помешать? Тут столько сволочи кругом!
– При помощи Провидения! Оно сделает это, как бы злые не вихлялись! Каковы бы ни были видимые обретения и победа кочевников, они будут повержены. И это случится очень скоро! Провидение долго запрягает, но быстро везёт! Будут у нас ещё амеиканские горки! Так, товарищи?
– Так! Так!
– Ты – гений! Харль! – крикнул Бак, – но скажи, что, после жизнь будет без денег?
– Нет, деньги, разумеется, будут, но механизм выравнивания будет таким, чтобы и предприниматель не утратил интереса к делу, и исполнители довольны, и уборщица чувствовала себя человеком. Миллиардеров, короче, не будет!
– Ну-ну!
Глава
Ковчег и его содержимое.
В небе как в егда парил рекоамный гандон с очередным откровением:
«Промошен Шарпеев!
Купи и Отлей!»
И была нарисована большая пегая собака в цилиндре с поджатым хвостом.
Надувная штуковина иногда пролетала прямо над нами, едва не касаясь верхушек деревьев. Мне так и хотелось запустить в неё чем-нибудь острым, я был уверен, что почти наверняка собью бациллу! Один меткий выстрел – и ты в раю!
Но в этом никакго смысла не было, хозяева бациллы ничего не сулили за её сбитие, и я не спешил с этим!
Итак, вам уже ясно! Посреди этого первозданного рая, у самой поляны, где часто веселились и отдыхали приезжие, стояла ветхая избушка, если выхваченное нашим взором строение может быть названо этим гордым словом. Я готов это тысячу раз повторить! Ну, стояла и стояла, мне-то что? Сколочена она была из найденных абы где досок, найденных судя по их виду на жестоком пожаре, старых тарных ящиков и кое-как обработанных веток из леса. Наблюдатель фиксировал одно кривоватое окно размером с футбольный мяч со стеклом и другое – такого же размера – без стекла, зато с настоящей занавеской из тюля.
Настоящее Армериканское буги, буги, заплетающее ноги неслось из избушки. Буги, окрыляющее душу и возбуждающее жажду! А эти ребята неплохо жили, у них был даже свой бумбокс и свои батарейки!
И порой сидя на пне и слушая глухие мелодии, вырывавшиеся из бумбокса, они препирались между собой о сравнительных достоинствах и недостатках разных музыкальных групп. Когда не было Ральфа, все поносили Элвиса, но зато когда Ральф появлялся, Элвис снова возносился на Олимп. Фрич любил Леннона, но Бак никакого Леннона не признавал, предпочитая ему до безумия мутного Урия Гипа.
А я со своей преданностью к немецкому маршу, был у них парией из парий! Немцам и их талантам все всегда завидовали, и всегда стрались сделать им подножку, когда те начинали подниматься с колен. И поэтому не любили ни их самих, ни их мистические марши.
– Это Боб Марли?
– Нет, Пит Жопсон!
– Заводной!
– Не то слово!
– А где вы батарейки берёте!
– На свалке нашли вместе с этой штукой! Всё совершенно исправное! Часа на два ещё батареек хватит!
– А потом?
– А потом будем наслаждаться тишиной и пением птиц!
Вход в изБусчку обозначали два чёрные валуна, приваленные слева и справа от брусов, а сама дверь, хриплая и трескучая, как столетний ворон, держалась только благодаря красногвардейской присяге и честному слову в изрядно проржавевших от дождей петлях.
Солнце, прятавшееся в густых ветвях достигало изБусчки строго к закату, когда ровный, словно отработанный на станке, солнечный луч пронзал стекло и прочерчивал прямую линию по противоположной стене. Оно золотило и не то соломенную, не то непонятно из чего сделанную крышу. Несомненным достоинством изБусчки было то, что она нимало не портила лица окружающей природы, а наоборот, подобно случайной пьяной женщине в сточной канаве, украшала поляну. Хижина явно была рождена руками мастера, то ли не всегда трезвого, то ли укоренившегося романтика, или художника-мечтателя. Не будем предаваться бесплодным рассуждениям, была ли эта изБусчка крепкой, или представляла постоянную угрозу для обитателей, эти рассуждения не имеют никакого смысла, ибо здесь она стояла уже два с чем-то года, и при нашем приближении к ней имела вид точно такой же, как при рождении.
Здесь жили трое друзей, коих свели вместе перипетии и сплетения судеб или проще говоря, их собрало вместе Божественное Провидение. К ним я и попал в конце лета …. Года.
Одного из них я уже видел при входе на пляж, где он собирал бутылки, и он одарил меня тяжёлым взглядом из-под густых бровей. Он там собирал бутылки и всякий хлам! Это был высокий неимоверно худой, почти целиком седой человек с большим правильным носом, с явно никогда не знавшими физического труда руками. Его звали Ральф. Именно так его называли приятели, когда он был в ненавидимом им и абсолютно несвойственном ему состоянии абсолютной трезвости. Он презирал трезвых людей всеми фибрами души. Остальные, кого он почитал собственно людьми, должны были находиться либо в состоянии лёгкого философского опьянения, либо в изрядном подпитии, либо в умате (нирване).
Философическое опьянение, Сильный Чардаш, или как он это называл – «Отпадный Угар». Ниходится в трезвом состоянии Ральф мог в силу абсолютной невозможности добыть спиртное, (например в окружённом городе Ленинграде, куда он, впрочем, и не особенно стремился), либо в результате огромного природного катаклизма – наводнения, извержения вулкана, шторма силой в тридцать баллов, нападения огромного стада свиней.
Мы уже знаем, что до бедной хижины Ральфа довела любовь к женщине. Легкомыслие и желание нравится у женщин находится на недосягаемой высоте и дай им выбирать, что им важнее – сохранить здоровье или носить тюремные колодки, в которых они будут нравится, ещё неизвестно, что они выберут!
«После того, как я вижу порнографию, я становлюсь более снисходительным к женщинам и смотрю на них с нескрываемой симпатией! Они любят такое добродушие и понимают единственную его причину».
Кто это сказал? Какой-то великий человек!
Да, я отвлёкся из-за вас! Ральф приехал на отдых вместе с женой. И тут произошло такое, что трудно себе представить! Бывший главный инженер одной из главных мануфактур города Серомышина увидел на пляже местную красотку и влюбился в неё не то что по самые уши, нет – по самые помидоры!
Шансы его были не очень велики, они были равны приблизительно нулю или даже меньше, однако Ральфуй презрел как моломальские резоны здравого смысла так и дикие крики жены, пытавшейся наставить его на путь истинный, и стал оказывать девице знаки внимания. Хотя его невинные намёки не могли привести ни к каким результатам, (ибо пред ним было очень молодое и поэтому очень амбициозное в сексуальном смысле существо) он настойчиво продолжал попытки. Удои были невелики. Помимо всего остального он сразу же наделал ошибок, какие совершают малоопытные ухажёры, и своим напором скорее отвращал чернокудрую дуру от себя, чем привлекал её маленькое пустое сердце.
Выходки Ральфуя скоро надоели его жене, попытавшейся пресечь, как она говорила, «это безобразие» и призвать зарвавшегося мужа в лоно семьи. В своих уговорах она прибегла как к мирным призывам, так и к угрозам уйти из семьи. Ссора оказалась неминуемой. Она разорвала крепкое семейное счастье инженера, продолжавшееся без малого пятнадцать лет и придала событиям космическую остроту.
Не получая отзывов от совершенно ослепшего от любви Ральфуя, жена в конце концов уехала, заявив, что будучи хозяйкой их совместной квартиры, (которую она предусмотрительно переписала на себя) она не позволит жить там изменнику и проходимцу. Это было только началом несчастий юного повесы. Деньги, рачительно отложенные Ральфом в заднем кармане брюк для текущих расходов, были украдены мальчишками. На второй день томительных блужданий, Ральфа, потрясённый любовью и неприязненностью судьбы, переселился на пляж, решив, что дикая жизнь в лесу более подобает одинокому романтику, охотящемуся на сердце избранницы, чем комфорт и пенки цивилизации. Он не понимал, что не только родители давно уже вразумили избранницу, но и она сама, как оказалось, не имела на него, Фрича, никаких серьёзных намерений, а только водила за нос и насмехалась. Он искал её, ему препятствовали, и на вторую неделю ухаживания окончательно прекратились, когда двое дюжих братьев девицы напали на Ральфа и отмудохали его до потери сознания.
Как он после очутился на родном пляже, он не помнил. Последнее средство связи с миром – сотовый телефон, на который возлагались некоторые надеждына вовращение в дом разбился во время драки. Тогда же погибли его единственные приличные штучные брюки. После его горе было столь безграничным, этого исчезновение чемодана и всех других вещей он вовсе не заметил.
Вселение в царство дикой природы давалось бывшему инженеру с фабрики с большим трудом. И дело было вовсе не в том, что его терзали стихии, мучили насекомые, разъедала морская соль, которую не всегда можно было смыть. Самое страшное заключалось в том, что его терзали воспоминания о мягком диване посреди ореховой гостиной, и холодными ночами ощущая каждую каплю росы или дождя, упавшую на покрытое солью тело, он видел пред собой прекрасную шведскую ванну, налитую до краёв горячей хвойной водой. И иногда начинал сомневаться в принятом решении, чего за ним раньше не наблюдалось.
В общем, пройдя все круги ада, познав воду, огонь и приснопамятные медные трубы, инженер поселился в обломке газовой трубы, утвердился на лоне природы и даже стал потихоньку забывать о своей прошлой жизни.