Глава 6
Бездна в Бомжвилле
Воспоминанье иль предначертанье?
Доставшееся даром станет данью!
А выгрызенное трудом отменным —
Чужой добычей иль пожарной пеной!
Воспоминанье – слабость перед бурей.
В горланье псов, в далёком свисте фурий,
В полёте ведьм и в круге на поляне.
В дупле древес,
Где птицы и древляне
Нас нет, пока стальные стрелки
Не сдвинут жизнь к печенью иль к пучине,
А остальные будут в клетке белки,
Раскусывать орехи и причины.
1.
Да, в старости он стал не Куманеччи!
Кому такое признавать охота?
Корсет костей обрушился на плечи,
Как шлем картонный на виски Кихота.
Усохший мозг, гораздый на ошибки,
Белка лишённый и лишённый смысла,
В размокшем ухе поселил три рыбки,
И вобла одинокая повисла.
Они впотьмах беседовали мило,
Порою жадно раскрывая пасти
Словами из асбеста и акрила,
Раскраивая черепа и кроя страсти.
Из обретений оставалась грыжа,
Два фонаря под глазом,
Чирей-ниже,
И перзиден какой-то на экране,
Толь под шафе, а то ли под тиарой,
Отчизны неземной радетель рьяный.
Что было сил, долбил на барабане!
2.
Он к старости стремился к обретеньям:
Соединился с мыслью, слился с тенью
И согласился с тем, что в прошлом было
Ему противно, как ослу кормила.
Уж в мавзолее был Великий Кормчий.
Святого на фронтоне били корчи,
Из красной пасти храма лилось пенье,
Иезуит внизу боялся порчи
И лишь грифон крутил столпотворенье.
Ослабевала воля, страх селился,
С вопросом древним «Кто ты?» и «Кому ты?»
На горизонте лёгкий дым клубился,
Сигнал о скором возвращенье смуты,
В наросшем шуме и прибывшем гаме
Детишки волокли бабло кусками,
Выкрамсывая с древним анекдотом,
Что скоплено истерикой и потом.
Исчезли смысл, намеренье и ясность,
С косой в накидке ковыляла Гласность,
Как всякий Штирлиц к Гамбургу и Берну,
Стремившаяся к хаосу столь мерно,
Спешу поверить, до того красиво!
При этом родину любя без пива.
3.
– Кому давать? – сказала грустно Рива
И вдаль ушла, влача платок в овраге.
В подъезде поселились бедолаги,
Удачно распростившиеся с ванной,
Прихожей и гостиной богоданной.
Их добрый дух попахивал «Шанелью»,
Залив кончался заводью и мелью,
А рыбы робой и рабы не мыли
Губами в синий стойкий вход в бутыли.
Он иногда спускался к их настойке
И им сулил последнее с любовью.
Жакет жены или жилет от тройки,
Оставшейся от свадьбы как наследство,
Как говорят ракиты и равины
Отсюда путь в утраченное детство.
Здесь тайные вечери – не попойки!
Чужое благо – не свинина с кровью!
Прилепился отважный взгляд к матрасу…
И участковый с нищенской заплатой.
Акулий глаз и кобура на крупе
Мечтал о супе сыну и о супе
Себе… А как же быть солдату?
4.
Так был положен тяжкий взгляд на хазу.
В боярышнике очутившись средь флаконов,
Он не сдавался, поздний пук гормонов
Отважно говорил ему: «Опасность!»
Но надо же учесть напор и страстность,
Народного артиста и актёра,
А не слепого шептуна из хора.
Уверенность бывает самомненьем.
Сирены отвлекали нежным пеньем
Упорного Улисса от Итаки,
Он стал хитом на миг в кровавой драке,
Где выбит мозг, и кто-то выпал, падок,
То в палисадник, то ли, блин, в осадок,
И вой сирен сменился соловьями.
Прекрасно жить с любимыми, друзьми,
Не зная их имён, фамилий, явок.
Что фараон египетский без справок?
Интеллигент без ссылки и отсидки?
Любой святой всегда висит на нитке!
5.
– Прорвёмся, братья! – он шептал бывало, —
Попытка-не быдло, рога не жвала!
Мы ж не клопы, а гомо, человеки!
Такое б говорить в иные веки!
Когда цензура и профорг с очками,
И рыбный лов сетями ночью в Каме.
Амбивалентный смысл растаял втуне,
Риэлтора на ступе звали Дуней.
Глаза – в глаза! Так говорят с врагами!
Увлёкшись вдохновенным разговором,
В котором были дали неземные,
Забытый мир, дотла набитый честью,
Пытался ртуть поймать печальным взором,
Но не поймал.
Уверенный в законе,
Как пред удавом, пребывал на месте!
Того не зная, рухнул в люк к мамоне,
В тоннель всё падал, падал, дна не чуя,
«Где ж мои ножки? Сапоги не жали!
Кругом летели крышки и пачули,
Партийные билеты и скрижали,
Чужие лица, ордена и пули
Орали, выли, бились и дрожали.
На вешалку улыбку вешал кролик,
Монах смеялся и дрожал до колик.
Из «Шмайсеров» менты стреляли.
Суки,
ОМОН и Хаммурапи рвались в Луки,
От «Мёртвой Головы» остались трое,
Кому изгои, а кому герои.
Вросли в ледник над хладным пулемётом,
Роняя кровь над охладелым взводом,
Так, полагая быть самой собою,
Пчела дрожит над опустелым сотом,
И дым кружил над обгорелым дотом.
Малыш! Не надо шуток над судьбою!
Прошенье в рай кончается отводом!
6.
Тут он икринкой вылез из белуги.
И к Троице, очнувшийся в колхозе,
В избе без света, в копоти и глине,
Он протрезвев, вскричал:
«Нет, лучше б в бозе!»
А по углам листы писанья гнили.
Замена равноценная – квартира
На развалюху из лиан Вьетнама,
Там где иконостас – большие дыры,
И вход без двери, а у входа – яма,
В которой, судя по виду, вчерась ли
Или когда, отчёт утрачен из кармана,
(Доверится такому? Вот и здрасьте!)
Здесь вверенного богом высшей касте
Гордейшего пытали партизана?
Откуда эти тряпки на заборе,
Свинья с угла и куры на насесте,
Хорошие соседи – это много!
Но и такое, говоря по чести,
Подув на пвльцы и помыслив строго —
Кусок говна на высшем Эвересте!
В трёх метрах пруд с навозом, там когда-то
То ль ферма, толь дракон с седлом и цепом,
И часть без цифры, где бичи-солдаты,
Делились анашою, точно хлебом.
7.
Россия пламенела на закате
Бутылки две на скомканной кровати
Надменно говорили об остатках
Его квартиры, и во рту так гадко,
Как будто жаба трахалась с тритоном
Во рву Кремля – паучьем гнездовище!
Вот так в России можно статься нищим!
Россия – караульщик ратных грошей,
И этих жил, намерений и почты,
Она как бы мечтает о хорошем,
Но держит в жилах кулака заточки.
Ей служат лица, впрочем чаще – рожи!
И слава богу – на замке граница!
Будь же на стрёме, гражданин хороший!
Здесь что угодно может приключиться!
Люблю ли, не люблю ли, вас поздравлю
С тем, что судьба готовит всем по блату.
Вот так метаморфозы внидут явью
Мгновенно образуя сцену в хату.
Задав вопрос, надменно и сердечно:
«Что это было Дао или Нечто?»,
Как уцелеть, не зная крыл защиты,
Не видя в горизонте дыр дороги,
Что говорить, когда все карты биты,
И лишь шуршат исчадия и боги?
Что вводит рой слепцов в картину Босха,
В шестнадцатый из камеди и воска?