Джунгли Блефуску. Том 1. Великие мормонские трусы. Глава 15. Где мои деньги? (Алексей Козлов)

Последние годы были так скучны и серы, как руководители этого типа государства – на деле – подлой джамахерии! Чтобы усидеть у власти, они стали меняться между собой местами, создавая клоунские композиции, переходившие в гомерические шоу.

Проходили года. Катастрофы и пожары стали единственным развлечением интеллектуалов. Особенно горело хорошо в провинции, само собой и подожжённое местными патриотами!

Каждый год в день рождения Гвиглера двадцатого апреля я посылал этому добаному головастику-перзидену письмо:

«Исполнилось пать лет со дня гибели сбережений моей семьи! Где мои деньги?»

Ответа не было!

«Исполнилось шесть лет со дня гибели сбережений моей семьи! Где мои деньги?»

Ответ не спешил прийти.

«Исполнилось семь лет со дня гибели сбережений моей семьи! Где мои деньги?»

Но рэплай!

Менялись там только цифры – пять лет, семь, десять! Но каждый год я его развлекал, падлу!

«Исполнилось… Где мои деньги?»

Думаю, они ох… вали от моих вопросов, ибо впервые увидели славянина, который в ярости начинает таскать за грудки государство и валтузить его по грязи, как какую-нибудь тряпичную куколь!

Они не вернули нам ничего, и я проклял их миллион раз! Если бог есть, он уничтожит их подлую, маргинальную государственность во всех её противоестественных формах!

Хотя они попытплись ответить – лишить меня даже этих мерзких подачек! Когда я пришёл, у них пропали мои бумаги из архива. Но когда я показал какую-то справку, сразу нашлись! Законники! Люди далёкого будущего!

– Представляешь, как ржали над тобой эти бесчестные выблядки, когда читали твои письма? – спросил меня приятель.

– Представляю! Пусть смеются! Придёт время, им будет не до смеха!

Он был ещё тот фрукт! Однажды мы вместе были в какой-то компании. Кажется, там были девушки. Он стал перечислять мои регалии, вот вам мол, и поэт, и велосипедист, и художник. Стыдно слушать! Что ни слово – то оскорбление! Они ждали, что он объявит содержание моего лопатника, а он поэтом стал представлять! В общем, на вашем месте я бы не стал ни в чём доверяться старым друзьям!

– Представляю! Но на самом деле это я ржал над ними! Это ведь издевательство – ставить в известность! Вроде бы это они должны меня ставить в известность! А тут я их, подлых лживых маразматиков, забывших даже, как зовут их анурейских мам, ставил в известность, что они грязные подонки! Это я ржал над их двуголовым, двуличным государством!

«Погодите! – думал я, – Придут иные времена для вас, подлые воры! Это я вас повезу ещё в ров под Семилуками! Там вам будет лучше! Я так хочу увидеть ваши бледныемерзкие морды!

Я вышел во двор.

«Слесарь-сифилитик»

– было написано очень ровным, ярким курсивом прямо на воротах.

Это был донос, совмещённый с наветом, ибо наш слесарь сифилисом никогда не страдал, а страдал от часотки, которую лечил патентованным средством «Чесучал».

Он был примерный семьянин и выпива самой высшей квалификации!

То, что он любил деньги, как все глистиане, повышало его шансы на уцелёж и приспособ. ядство.

Его приятель дворник Пантикапей уже лежал раскинув-шись, как Ковпак, у забора, накушавшись плохого алкоголю и, видимо, судя по пятну на пузе, кофию.

Не желая поддаваться подлому мелкобуржуазному положению дел, он раз за разом открыто проносил шоколадки мимо кассирш, якобы для несуществующего младенца, а когда они открывали рот с вопросом «А деньги?», он отвечал глумливо: «Деньги? Деньги??? Давеча забыл в «Метрополе!». И хохотал, как Мефистофиль.

Иногда его били.

И одним святым днём, дайкость-ка вспомню, какого нах святого это был денёк, кажется святого Ефима Колобродского, уф, видит бог, зазубрю эти долбанные празднества, лысые крепыши-охранники бросились на него и стали доколе сил пинать, кто чем мог, а он как мог сопротивлялся кривде и поношению, снося витрины с шоколадками и печеньем, разбивая ряды банок с вареньем и повергая в прах бутылки с импортным вином, а также все словарём понося бесчестие властей и развратные нравы элитыРеспублики Блефуску. Всё это продолжалось, пока тихая торговая зала не превратилась в поле битвы, а потом и в отхожее место! Сорок минут шло неравное сражение, в ходе которого они плавно переместились сначала в один отсек магазина, разбив там всё сущее, а потом в другой, потом снова в первый, потом на склад, и все сорок минут за ним с восторгом наблюдали две вредные старушки – Галина Маркеевна Осипова, бывшая народная учительница Блефуску и Василиса Осиповна Маркелова, тоже ветран труда исамая заядлая кляузница, какую когда-либо видели в городской управе, из рабочих и надо признать – обе неисправимых партизанских кровей. Одна из них числила Александра Васильевича Суворова своим пра-прадедушкой и «Науку побеждать» знала наизусть, как оперу. Двум старушкам очень нравилось, как гибнет ненавистная государственная собственность и занавески, нравилось потому, что они от такого государства давно уж ничего хорошего не чаяли и желали ему поношения.

Итак, дворника Пантикапея страшно били, всегда и на сей раз тоже!

После каждого избиения Пантикапей через какое-то время плавно очухивался, поднимал голову и говорил таким изысканным академическим голосом, который и сложно было от него ожидать: «Господа тунеядцы! Я добьюсь от вас ответа за содеяное!»

Но не добивался, потому что добиться сего либо в Блефуску было совершенно невозможно!

Вот и сейчас шоколадный король выключился, чтобы подключиться к жизни с одним выглядывающим из бинтов глазом, воспрял уже в городской больнице имениАкадемика Кащеева. У него была сломана ключица и вывихнуты два ребра, что вообще-то в принципе невозможно.

Выздоровев, он только набрался наглости и его набеги на кисельные реки и шоколадные брега стали всё отважнее и наглее. Теперь он ходил в опасные гипермаркеты с бейсбольной битой и огромным газовым ключом наготове, ибо полагал их лучшими инструфараонами для защиты от тамошнего персонала и особенно торговой охраны, столь люто ненавидевших клиентов, сколь сатана не любит бога и мать. И кликушески наводил такую правду-мать, что криминальная хроника после долго пестрила цветными разнузданными фотографиями.

Участь многоженца!

Когда мы спускаемся вниз, на лестницы слышится голос забредней сюда Зины Бержерак, Зиночки:

– Товариш Наверхуев! Где товариш Наверхуев?

Не видно, к кому она обращается и, судя по нежному голосу, это наверно ангел, залетевший сюда со случайной бандой диких гусей.

Я вдохнул воздух полной грудью. Лестница вся пропахла таким густым духом борща, что сразу хотелось заснуть вечным летаргическим сном.

Почему-то, и это я замечал, во всех подъездах не очень свежих панельных домов всегда есть свои тайные помещения около шахтных лифтов, на которые кто-то разевает роток с тем, чтобы со временем прибрать эти помещения к рукам. И даже классифицировал всю эту рачительную сволочь! Обычно это седовласые персонажи лет пятидесяти двух, уже пузатенькие, подслеповатые, как кроты, со слегка остекленевшим от пьянства взором и длинными руками, торчащими из коротких рубашонок. Такой человек всегда влеком к накопительству и лифтовой экспансии. И он долго и продуманно готовит план операции по захвату домовой собственности. А потом, прибрав, сначала волочёт туда всякий старый инструмент, молотки всякие, плоскогубцы, ящики с гвоздями, и только потом начинает приспосабливать это дело под склад продовольствия. Ставит туда мешки картошки, кульки с крупой, банки с жёлтыми гигантскими огурцами, какие, кажется, и в природе невозможны. И когда из этих кильдимов начинает широко разноситься сытный запах старого борща с перцем, настаёт момент истины и соседи такого новатораначинают сдруг злобно бунтовать и огрызаться. Никто в тридцатилетнем панельном доме не способен выдержать запах борща из кильдима около лифта, никто!

И я почувствовал, что здесь будет та же история, и тот же кильдим, и банки сии разобьются! Ибо нет исключений там, где царство правил!

Во дворе ползали покрытые геркулановой пылью отпавшие кошатницы, уставшие от придорожных сервировок. Кошечки чинно сидели на сервировочном столе мадам Куку и кокетливо отставив коготки, ели черничный мусс с зефиром фамильными серебряными ложечками из Севрского мрамора. Иногда они обсуждали новости мира и клеймили развратные нынешние нравы. Я любил приводить в наш двор моего приятеля, у которого был милый пёс. Этот пёс проходил мимо сервировочного кошачьего центра и завидев большую чашку с молоком, жирным боком отодвигал обалдевших от увиденного котят, глаза которых от изумления становились идеально круглыми и начинал длинным языком остервенело лакать кошачье молоко. Маленькие кошечки только глазами хлопали, наблюдая, как довольно вращается собачий хвост и как из их тарелки исчезает чудесная белая жидкость!

В мире побеждает умнейший! Конечно, на самом деле в мире хороводит абы кто, это я так сказал, для форсмажора. А так я не дурак, всё понимаю!

Только бы кошки поняли! Мне больше ничего не надо!

Кошачья ферма «Мурзик и Глистос», просуществовав пару лет и достигнув зенита летом прошлого года, начинала двигаться к застою. Новое увлечение женщин-активисток – спасением псов, овладело и другими психически больными женщинами. Наблюдать за ними было в высшей степени прикольно. За женщинами вообще прикольно наблюдать! А за кошатницами – вдвойне!

Они постоянно сталкивались в арке, шушукались по углам двора, и было видно, что разговоры у них вертятся только около любимых тварей и их «спасения». Две матери Терезы на нашу голову! …дец! Это были праматери – спасительницы рода человеческого, а не какие-то грязные безх..и двуногие!

Обстановка спалённой Маосквы мягко окутывала увиденную картину.

Смотреть на это не было сил.

А потом затрещал телефон. Это кто, слон?

Но это был не слон!

Телефонный разговор был краток и насыщен злобою дня.

– Это вы дали объявление «Продам старое, раздолбаное пианино в хорошие руки»!

– Я?

– Барахла что ли до..я? Протазан с люлей!

– Ты мне ответишь, падла, за оскорбление! – говорю, я в последнее время зажигаюсь от одной искры, как бензин в кулькуляторе, – Я продаю вещь! Пианино «Мюльбах»! Вы слышите? «Мюльбах»! Немецкая работа! Идеальное состояние! Девочка! Педаль! Раз! Раз! Оно даже на запах ароматное! Нюхни! Нет, правда, нюхни! Титаническая вещь! Резьба в две вилюшки мастера Мартина-Бочара Первого! Великолепный европейский звук! Та-та-ти-то! Вау! Компактные размеры! Железная педаль! Говорил? Ладно, тогда к конкретике! Хорошее состояние! Не вдохновил? Так вы прямо скажите! Находилось с семнадцатого века в семье немецкого посланника в Того и Лисоте!

– Какого?

– Что какого?

– Какого советника?

– Его звали Гуго Гофштангль!

– Шваль?

– Гофштангль говорю! Гуго! Шваль – это ваша фамилиё!

– Цена?

– Двести тысяч!

– Чего?

– Долларов!!!!!

– Доралов??? Двести доралов?

– Долларов! Двести тысяч!

– Да! Друг мой! Вы шутите! Двести тысяч доралов за груду металла и гнилых гоношистких деревяшек? Гражданин! Вы бредите наяву! Тогда я за такие деньги и вас впридачу куплю!

– Не хотите, не берите! У меня есть соседка, которой нужно вывести хлам бесплатно! Возьмите её инструмент!

– Другие навязчивые состояния есть?

– Двести тысяч! Я говорю! И ни на йоту меньше!

– Чего?

– Я же сказал! Отнюдь не рватых калош!

– П..дюлина!

– Плохо слышно!

– Я понимаю! А сколько?

– Двести ты! Я же скаал!

– Оно скаало! Вы говорите «Мюльбах»? Говорите ясно! А то вы темните всё!

– О да!

– Что такое о да? Мюльбах»?

– Да!

– Сколько!

– Двести штук баксов! Кэш!

– Скажите, вы часто бредите? Я – врач! Я мог бы быть вам полезен!

– Я сказал – двести тыщ!

– Шура, меня волнует ваш пионэрский оптимизм! Может, вы и продать хотите? Такое впечатление, что этот конёк-горбунок живёт в бутылке и вправду думает продать груду гнилых щепок за мешок зелёные доралов! Шура! Моя бабушка говорила мне: «Изя, сколько бы не давал этот прохвост, всё равно держи карман под надзором! Шура! Жизнь длинна, как свиток торы! В ней всегда есть место подвигам! Не теряте надежды! У вас купят! Лет через сто!

– С кем вы там разговариваете? С собой! Я сейчас раздолбаю телефонную трубку о вашу голову!

– Вы думаете? – деликатно сказали на другом конце трубки. Кисло-сладким таким голоском. Вроде и результата нетути, и ссориться не хочется!

– Думаю!

– А? Шеф! Не гневите господа! Право! Нельзя ли дешевле? Неужели вы бука?

– Что?

– Шеф! Каменные скулы вам явно не к лицу! Я думаю, вам следует исчислять цену в рублях! И тогда есть возможность удачно сочетать интересы сторон ко всеобщему благу! Вам, я знаю, неравнодушен народ наш крепышанский?

– Так вы берёте?

– Невинное дитя Арины Родионны! Капитан, не надо скорби! Скорей улыбнитесь маленькому горбатому гному, истосковавшемуся по вашей светлой любви! А серьёзно… Нельзя ли обойтись двумя?

– Чем двумя?

– Рублями!

– Дитя таблоидов! Ваши шутки неуместны! Я кладу трубку на рычаг!

– Нельзя?

– Прочему?

– Потому что как только вы положите трубку, за вами придут наши славные чекисты и увезут вас в фараоновском бобике за полярный круг!

– Куда?

– Куда глаза глядят! Шеф, скинуть можно!

– Нет! К сожалению!

– Что, крафт нынче дорог? Или бонусы кончились?

– Да! У нас только для гениев скидка! Вы не гений!

– Почём знаешь? Дельфийская брехалка? Я в детском саду из рогатки в глаз воспитательницы мог попасть с первого захода!

– Видно по лицу и обуви, товариш! Вы не наш покупатель! Друг мой, идите в «Эльдорадо»!

– Я? Друг? Не ваш?

– Зачем вам «Мюльбах», товариш? – внезапно съязвила трубка, – Вы что, на нём играть будете? «Пупсик»?

– Паяц-падла, я у телефона! Человек! – я снова не выдержал муки преследования, – На мне стодолларовые ботинки и шляпа, какой у тебя никогда не будет! Я тебя достану, и ты будешь языком полировать мои ботинки!

– Вот как? – сказала трубка и обиделась.

– Опусти трубу, Гомер ё…! – уже в мировое пространство кликнул гордый я, – Торгаш!

– Вот как? – в предпоследний раз отозвалась трубка.

– Мюльбах! Мюльбах! Будь ты трижды проклят! – крикнул в трубу.

О, это был он!

– О, как! – в заключение сказала трубка.

На этом разговор завершился! Потом кто-то позвонил ещё раз, надеясь втайне на смягчение нравов.

Привет! Это я! Если бы ненужные людям слова выбрасывались на свалку, она была бы единственным местом, где бы я появлялся вместе со своим золотым протазаном и тучной гладиаторской сетью! Харль, братья мои! Харль! Я прохожу пред вами мощным австрийским маршем, печатая гусиный шаг и выбрасывая руки одну за другой!! Преторианцы мои любимые! Братья и сестры! Приветствую вас! Дойчлэнд, Дойчленд, юбер алес, как утверждал мой приятель перзиден САШ Джордж Бусч! Давно не виделись, стрючки! И стали забывать друг друга! А что если бы тут случилось землетрясение, что бы было? Совсем бы забыли друг друга? Работа у меня такая – думать дальше своего носа! Заглядывать в будущее, как сказал бы один козёл с радио! Вы обо мне уж наверно стали забывать?

«На мой взгляд, если Соединенные Штаты говорят, что будут серьезные последствия, и если эти серьезные последствия не появляются, то это вызывает негативныепоследствия».

Я вам напомню! Запомните! Зовут меня Алекс! Алекс Лихтенвальд! Я вам не дойная корова! Харль вам всем!

В городе я встретил пьяного провидца, который мог про стихи и про стихотворцев рассказать!

Отдельный человек земли Фиглеморской писатель Иван Фанфуриков своё выступление на каком-то замшелом окололитературном вечере начал со слов: «Я никогда не был награждён никакими наградами, орденами, медалями, граммофоном от профсоюза, и ничего, не умер!» А потом безнадёжно шмякнув рукеой о графин, ляпнул, добавил: «И не хочу этого! Не хочу!»

Ему попытались поверить, потому что автору романов «Земля» и «Хлеб», с их сермяжными коловращениями, приходится верить на голое слово!

Он был автором нескольких мутных фельетонов про уборщиц и домоуправов! А также кучи омерзительных анекдотов и афоризмов, которые правили ему все встретившиеся. Наверно так писали Пиплии левиты две с половиной тыщи лет назад!.

Я сегодня снова увидел Тукитукича, упорно разглядывав-шего богатые витрины со знатными девичьими колготками. Сбышек Магоручо!

С детства Тукитукич считался позором семьи, и мать часто закрывала подолом лицо, узнавая о проделках сына.

Бедность была такой, что в дом не нуждался во входной двери. Хотя стол был под стать двери, с раннего детства Туки был со снобцой. Однажды он отодвинул миску с едой, поданной его матерью и прорыготал:

– Мать! Убери! Маца стухла!

После чего отец высек его до крови бахромой со своего камзола. Камзол был непременным атрибутом семьи и дед Тукитукича утверждал, что в шестнадцатом веке камзол носил знаменитый Шотландский колдун по кличке Чарли Большой Палец, а потом его падчерица и служанка. Так это было или не так, теперь сказать сложно, но пена на губах, с какой отец Тукитукича отстаивал эту версию, убеждала порой даже мёртвых.

Потом пришло вдруг почти фантастическое благосостояние.

До войны папа-юрист и мама-врач гинеколог волокли в дом столько еды, что хватало даже кошке.

Началась война и всё вокруг прекратилось – всё! Сильнее всего сократилось производство еды. Если не сказать сильнее! Отсутствие еды потрясало Тукитукичей гораздо сильнее огромных потерь на фронтах и на флоте. Еда исчезла вовсе! Икра там, сало. Единственное, что тогда процветало в мире – так это вопли и проповеди сионистских проповедников, на всех углах призывавших дураков отдавать деньги на новый проект в Палестине! Наблюдать со стороны это было очень интересно, ибо с самого начала было ясно, что сколько ни дай на эту проклятую Палестрину, сколько волка не корми, зубы у этого зверя в овечьей шкуре никогда не затупятся! Если у нас в Блефуску призывы подобного рода были подпольные и о них знала только дюжина активистов и полдюжины оборотней с термометрами, в Америке оболвание глупцов проводилось с небывалым размахом. Дети с шапками шныряли в толпе, умоляя помочь Палестине. А на не желавших помочь Палестине смотрели с подозрением и отвращением. Визг у синагог стоял такой, что негры впадали в ступор и прекращали размножаться.

Пройдёт всего пара десятков лет и негры, стоявшие 99-ми в очереди обездоленных американских париев, потеснят сионистов в борьбе за кошельки избирателей и визг будет стоять теперь не только у синагог, но и у методистских церквей с раздолбанным пианино внутри, и двумя чёрными хористками со ртами от уха до уха и у комитета возрождение афроамериканского духа, который теперь назывался «Одинокое Сердце Мартина Лютера Кинга». Голливуд целиком принадлежал произраильской партии и на обиженных негров смотрел с неприязненным подозрением.

Было провокационное сообщение об одном чёрном активисте, якобы он прекратил работать пропагандистом и стал сутенёром.

Меж те в самой Палестине отчаянные просьбы арабов о скорейшем выселении их из городов и весей в тар-тары и пустыни, стали столь частыми, что оперившееся к тому времени правительство Израиля не могло не отреагировать на них лояльно. И оно стало высылать арабов из страны сначала поодиночке, потом семьями, и наконец целыми городами.

Процедура называлась «Демократической Толерантной Фильтрацией» и была обставлена томами новых вполне демократически сформулированных законов. Родители Тукитукича, хоть и были примерными гражданами Блефуску, на Палестину смотрели с причмокиванием и одобряжем. И новые законы Израиля втайне находили удивительно правильными. Короче говоря, сионистская пропаганда находила живой отклик в сердце Абрама Иосифовича и Эльзы Максимовны, любивших в равной степени свою революциооную родину и «Голос Америки»

Маленький пушистый птенец Израиля, которого поначалу хотелось прижать к груди и защитить большой женской материнской грудью, постепенно превращался в гадкого, коварного и чрезвычайно злобного кукушонка, готового выкинуть из гнезда любого соседа и кого угодно. Но они не замечали этого.

Тукитукич в то время к политическим партиям не принадлежал ввиду того, что был увлечён гормонами в бурный поток половой жизни.

Плохое воспитание и неважные манеры мало кому сослужили хорошую службу. В случае нашего героя неважные манеры и плохое воспитание чуть его не угробили совсем. Когда выяснилось, что Тукитукич не годен ни продолжать гнинекологические опыты матери, ни юридические экзерсисы – отца, отчаяние, охватившее родственников по поводу, куда приткнуть талантливое чадо, было столь велико, что после семейного совета в Филях, продолжавшегося без малого два часа, Тукитукича по великому блатупришлось срочно втыкать на подшипниковый завод, с которого каждое утро раздавался громкий тоскливый вой и колонна людей, издали напоминающих узников, стуча каблуками, устремлялась за ворота.. Всплакнув, мать Туки даже завернула ему спасительную ладанку с изображением не то семисвечника, не то многорукого галилейскогосвятого. Никогда никто из Тукитукичей не опускался столь низко! Никогда и никто из Тукитукичей не манкировал своими древними обязанностями столь легкомысленно, как Татоша. Никогда никто не зарывал свои таланты в землю с таким прискорбным энтузиазмом! Семь дней в семье Тукитукичей был глубокий траур: истошно качался на стуле приглашённый из Мазейки сумасшедший зубодёр Тиша, пиликала расстроенная скрипка, и по древней еврейской традиции отец не выходил из туалета.

Морда у Тукитукича меж тем была глумливой.

Попав на завод, Тукитукич продолжил пинать ногами мусор и не избегал мочиться во все попадавшиеся на его пути отверстия. На второй день ему попалась дырка, в которой был конец высоковольтного кабеля.

Крик Тукитукича был слышен в соседнем городе и его видели пролетающим над электрической подстанцией.

Как ни странно, на заводе его больше никто не видел.

Издавна Тукитукич считал себя гением, но я не уверен, считал ли он себя абсолютным гением, то есть гением в мировом масштабе, или ограничивался родным Ворвиллем. Думаю, у него хватило бы наглежа почитать себя гением всемирного масштаба, хоть и не тянул он. Он хорошо сказал: «Все женщины мужского пола»! Забавно! Но «все мужчины женского пола было бы острее!» Пикантнее! Жостче! Амбивалентнее что ли, нах! Чтолинах!

Я мысленно вскрыл Тукитукичеву голову и внезапно увидел мысль, трусливо проползавшую, как ящерица, мимо мозжечка, мысль, рассмешившую меня своей абсурдностью: «Они украли у меня самое святое – деньги! Но я – за них! За них!!! Поневоле за них! Кто же кроме них будет бороться с наступлением террористов и экстремистов? Кто остановит Усамо Бен Ладена? Кто кроме этих козлов? Некому! Где заслон «Библия! Мать Ваша!» Хорошая тема для растяжки на главной улице Ворвилля —

«Любите Библию Мать Вашу!»

Светлые цвета – лёгкое колыханье! Вот бы сочинить вещь с названием «Тетрапентакль»! Роман-Стихотворение! Роман-Притчу! Роман – «Великий Альфагипермегатрэшфакбит шоуфритч»! Или «Смерть Лярвы»! В трёх частях и эпилогом, с мудрыми и частыми мыслями и афоризмами, разбросанными по тексту и озвученные главными героями – трактористом Гришей и дояркой Машей! Типа Буша!

«Но подлинная сила Америки – в сердцах и душах таких людей, как Тревис, людей, готовых любить своего соседа так же, как они хотели бы любить самих себя!

«При диктаторском режиме не обязательно существует такая штука, как железные, абсолютно твердые доказательства. Доказательства, которые у меня были, это были лучшие из возможных доказательств, что у него есть оружие!»

Хорошо! Архи-мудрые мысли! Все-мои! Блестящий стиль! Современный подход! Девочки! Вау! Филистёр Гузко умылся бы кровавой завистью! Иссяк бы, как мул в стойле! Сблызни, Тора! Танах идёт! Кровавыми слезами плакал бы! Падла! Оранжевые штаны корпоратива! Полное бардикю! Свиное рыло с пером! Нежность моя к ним не иссякнет! Тфу, чмо!»

«Такой активный выброс не может быть результатом счастливой жизни! Счастливым людям не нужно творить!»

«По всякому! Но в основном действительно так!»

Кстати! Неплохая тема для растяжки на главной улице Ворвилля:

«Кто остановит Усамо Бен Ладена?»

Тукитукич очень мечтал остановить Бен Ладена. И не просто остановить, а театрально преградить ему путь, упредить поступки и прервать афёры! Он даже был бы готов самтотчас отправится в Пакистан с базукой, чтобы помочь уставшим от бесплодных метаний по пустыне американским рейнжджерам настигнуть главного врага Америки, главного врага Америки и поэтому поэтому главного врага его, егоего, Тукитукича! Надо было наконец отдать долг четвёртой колонне!

«Библия снова воссияет во славе своех!» – решил он абсолютно, – Зуб даю!»

Но что-то мешало выполнению планов, что-то преграждало путь всевидящему Иегове, готовому по первой команде заступиться за Тукитукича.

– «Завтра отправлюсь на перекладных! Вот погодите, господин Усамо, увидите, что такое Тукитукич! Я ещё буду держать вашу голову за вихор!

Выполнить задуманное мешала постоянная нехватка денег, но это было, как полагал Тукитукич, вполне разрешимой проблемой.

– «Днло философское! Деньги всегда где-нибудь можно достать! Вот ум – никогда!» – подумалось в тумане, – Ум и Талант!»

Тукитукич принялся писать зубодробительные статейки.

Статья, которую Тукитукич адресовал самому себе называлась «Великий Мечтатель и Гомофоб» и преследовала далёкую цель продвижения талантов сочинителя.

Никто не откликался!

И Тукитукич отправлялся клянчить талоны на бесплатные гогасинодальные обеды в кафе «Ромашка», такие вкусные, питательные, с котлетами и подливой. Ах, как хорошо, как свежи были синагогические обеды! Нет, не зря в мире существовал и верховодил сионизм, не зря! Да-с с подливой и котлетами! Тукитукич проглотил большой кусок и на секунду сосредоточился. Рядом с ним всегда сидело несколько бойцов невидимого фронта, все с бараньими шапками на голове, с ртутными глазками, такжерасчухавших уникальные свойства питательных сионистских талонов и сосредоточенно работавших челюстями. Или челюстьми, как кому угодно!

Но это были уже не помощники в великом деле очищения мира!

Страшнее было то, что иссякли в прошлом стройные ряды иллюминатов, выродились, понесли беллугу и нести базуку было некому.

Так Дон Кихот, приведись ему утратить заблудившегося Санчо Пансу, был бы в шоке и не резон ещё, что такая недолга куда-нибудь помогла бы вывезти! Куда может вывезти такая кривая?

Так что когда поступило сообщение о гибели великого Усамо, и в мутном Тукитукичевом телевизоре замелькали откровавленные штаны и чалма, попираемые саксонской тростию, словно гора упала с плеч посланца небес Тукитукича.

– «Мои молитвы убили великого Усамо! – сказал он умиротворённо, – Слава Богу!

Ненадолго, видать под влиянием гнилых испарений гнилых планет, о которых столько говорили в гнилых гламурных журнальчиках, Тукитукич на время забросил полюбивштиеся дебилам афоризмы и стал сочинять галантерейные стишки:

У него был вариант, которым он тоже гордился ничем не меньше, чем первым:

Когда он читал это с выражением, все в ненавистном союзе просто лежали.

«Дилемма, трамвай, индустриализация» – слова, слова, слова. Гамлету было бы плохо среди нас! Очень плохо!»

Был у Тукитукича момент истины, когда, отчаявшись оставаться бесштанным интеллигентом, способным питаться одной капустой и писать рассказики о подлых водопроводчиках, он пошёл работать на завод чернорабочим. Неприятный акт биографии, который он потом всячески скрывал от общественности. Но на заводе он проработал недолго, потому что там, в цехах основной индустрии ему капитально порвали ноздрю. Постарался пьяный передовик, который вылез из-под холодного пресса и вскверном настроении увидел Тукитукича с бумажкой и карандашом в руках. И эта бумажка и карандашик так возмутила его патриотические чувствования, что он разъярился как бык на бандерилью и бросился на Тукитукича. И порвал ему ноздрю! Вот к чему приводит ковыряние в ноздре напильником! Так он начал терять доверие к двуногим тварям!

Присмотр за гражданами в замочную скважину всегда был любимым хобби государства. Тукитукич знал это по худшим временам недолгого социалсистического строительства, когда за ним бегал блюститель с воплем: «Опять, Тукитукич, не работаешь! Попалься, тунеядец! Гражданин Блюмкин! Иди сюда! Когда кончатся жалобы граждан, а?»

Автор, ещё раньше Тукитукича начавший терять доверие к двуногим существам, в этом смысле тогда сочувствовал Тукитукичу, ибо проработав два десятка лет в разных мутных, гниловатых издательствах, где господствовали бедные колхозники и алкоголики-единоличники, со временем тоже отверг мысль об основных цехах индустрии и пошёл своей колдобообразной, но свободной дорогой.

Тукитукич куда-то по-заячьи спешил, низко наклонив ушастую голову к самой земле. Как будто хотел услышать гул времени и топот хулиганских поколений. Вид крайнейзадумчивости очень шёл к его театральной шевелюре, дедулиным шлёпанцам и старой белой майке, с изображённой на ней оскаленным негром с трубой.

На его майке художник тщился изобразить саксофон.

А шёл Тукитукич, надо признать, в Союз Пейсателей, который он всей душой ненавидел, но в который его влекло, как проститутку влечёт на панель.

Давным-давно его завлёк туда приятель, перебивавшийся службой в жалкой железнодорожной газете и тоже мечтавший о хлебном месте в областной газете «Корпункт».

Первое впечатление о Союзе Пейсателей было благоприятным.

Благородный господин сидел на председательском кресле, пытаясь поднять глаза на вошедших. Рядом за машинкой сидела секретарша Зина, опустив глаза и одновременно подняв брови к потолку

Интеллигентнейший и культурнеший человек был найден в шкафу жены его друга! Что это могло бы значить?

А потом Тукитукич понял, куда попал. Потом стало известно, что зимой Зинаида Петровна изнутри заколотилась в кабинете шефа гвоздями и отказывалась выйти под угрозой самосожжения и харакири.

Это было в 1963 году. В Америке вошли в моду шарады. Среди шарад была главная шарада всех времён и народов – кто убил Джора Кебеди? Все Армериканцы наперебой бросились разгадывать, кто убил Кебеди? Их тогда не надо было кормить хлебом, дай только потрепаться, кто убил Кебеди? Хотя и дураку было понятно, что Кебеди прихлопнуло ЦРУ.

Воспоминаний было столько, что можно было бы написать новую книгу афоризмов.

По пути Тукитукич схватил из рук шлявшегося на улице рекламодателя объявление о слёте в пчеловодческой артели «Фрунт» с лекцией и фуршетом. Особенно его привлёк фуршет. Лекции он сам мог прочитать кому и о чём угодно!

«Чем чорт не шутит, может «Кока-Колы» нальют! – подумал Тукитукич и усомнился, – Но почему засединие утром? Наверно «Кока-Кола просроченная!?»

Раз и навсегда затверженный маршрут пришлось круто изменить.

Он забежал в боковую арку почти разрушенного дома и, сообразуясь с нацарапанным на бумажке планом, стал искать пчелню. Жутковатые сарайчики и гаражи, как струпья наводнившие двор, смущали взор и отвлекали внимание. Нашёл он пчеловодческую контору в другой, рядом располагавшейся арке, в ещё более раздраконенном строении N7.Тут помимо швейной лавки был ещё пункт по приёму стеклянной тары и склад бижутерии. Около склада стоял армянин, окажись в руках которого палащ, никто бы наверно не удивился. Тукитукич долго обивал тапки о порог и при этом шевелил губами.

В холле заведения, сплошь завешанном плакатами с изображением полосатых пчёл, похожих на сотрудниц компании сотовой связи, уже кучковались важные седые пенсионерки. Они ждали обещанных призов. Потом вышла начальница, тоже в пчелином прикиде, от которого у Тукитукича закружилась голова, и пригласила всех в комнату к шарадам.

Шарады, младенческие песенки и заранее заготовленные шутки следовали одна за другой, перемежаемые рекламой различных мёдосодержащих препаратов. «Говномед» или что-то вроде этого!

Это напомнило ему писательскую тусовку, куда его однажды завлекла приятельница по имени Зара Дуст, потом подло перешедшая в новый Обновленческий Союз, конкурирующее учреждение, куда принимали всех обновленцев и вообще всех пишущих извращенцев. Долбанное, передолбаное время! Там тоже сновали хитрые оводы и шершни, а также немереное количество трутней в клетчатых штанах. Дышать темно!

Заседание здесь напоминало сетевую игру, а публика – секту. Сначала все угадывали дебильные пословицы, и им выдавали жёлтые наградные бумажки, а потом пели песни о пчёлах и пчелином хозяйстве цветущего края. Секта Пчелиного Бога звала к абсолютному здоровью, но мёд с горных предгорий Тянь-Шаня был здесь дорог феноменально. Глава секты была одета в сексуальную пчелиную форму и жужжала около любопытных пенсионеров, как рабочая пчела. Потом пенсионерыв ушли пить бесплатную «Пепси-Колу» за ширму. Глава Союза Пейсателей напротив, напомнил Тукитукичу не то жадного овода, не то рачительного трутня. Он всё время жужжал гнусноватым басом и, грозя поразить головы окружаюших гипер-очками, размахивал руками, сжатыми в пудовые кулаки. И морда у него была, надо признать, как у настоящего трутня – безумная. Тукитукич не любил людей! С этого мофараона он стал бояться и пчёл.

«Поэт Бантиков, мне Сикорский донёс, решился посягнуть на святое! Сочинил афорики! Ё… колдун! И как руки не отвалились? Друзинант двоих не потянет! Что пишет, подлец…»

Сфинкстер! Что происходит! Если всякая свинья будет, когда ей заблагорассудится, виски пить, мир рухнет!

Я ему сказал, чтоб он отнёс это в журнал «Дудка и Свисток!» Там возьмут!

Сикорский тоже не тем занимается! Он в Друзии ремонтировал схемы от компьютеров и стряхивал пепел на них так, что компы после просто лётали. А басни плохо пишет! Крючковато! Невпопадисто!

У него потом началась вируфобия и чтобы не заразить свой компьютер давно ожидаемым висусом Пти-Пту, он не только никогда не включал компьютер, но сначала запретил своим родственникам прикасаться к нему, а потом со всех сторон обернул скотчем и освятил святой водой от батюшки.

Вон Кампанелла, когда книгу писал, плевал в чернила! У него во рту не слюна была – одна ядовитая желчь! Его сопли столы дубовые насквозь прожигали за три минуты! Все великие люди вс егда оказываются в каком-нибудь разломе, кратере, или при развале государства находятся! И всё их величие состоит в том, чтобы со всей своей злобой, описывать происходящее! Тогда у них нет сил и времени на то, чтобы врать, тогда и слова у них живые появляются! Огненные слова! Вот и Кампанелла такой был! Написал великую книгу! «Город Солнца». О том, как хорошо будет, когда перестрелять всех подонков, избавится от христианства и ещё кой от чего, кой от кого и начать строить новое государство! Тут не поспоришь! Все мы живём в ожидании, в ожидании, когда Это начнётся! Одни для того, чтобы этому противостоять по глупости, другие для того, чтобы веселуха была, третьи, для того, чтобы поучаствовать! Я из третих! Обязательно пойду на баррикады, когда родина позовёт!

«В теневом правительстве Единой Блефуску обнаружена секция лесбиянок!».

«Вот судьба человека! С приспущенными трусами пол-Европы прошёл! Святой человек! Святой Иеронимус!»

«Убей его! Труп закопай в саду! Расчлени его! Предатель! Хотел разбогатеть на наших костях! Нет, я тебе сказал! Умоляю! Сожги его! Забросай сухими ветками, облей керосином и сожги! Отдай труп воронам на съедение! Он это заслужил! Гадина! Гамно! Никто не должен знать, где! Как кто будет жечь? Ты!»

«Святой минет и торжество евхаристии»! Сколько чудных нужных науке тем содержит природа! Как она прекрасна!

«У него была верная жена! Она его называла Благородным Оленем!» Это что, намёк на тайные рога?

В витринах стояли гуттаперчевые девки в чулках и бюстгальтерах, и Тукитукич так близко наклонялся, что у него самого, видать, замирало сердце.

Женщин Тукитукич считал неприятными толстожопками и в человеческую иерархию не включал. Он женился на суженой строго по гороскопу, который обещал полное слияние душ, но привёл к шумному разводу, в результате которого суженая умыкнулы львиную часть его имущества. Вернее имущества, доставшегося ему по наследству.

Одета она была прикольно: синий шарфик, белая глаженая блуза и красные кроличьи глаза! Очень красиво!

«Вмерупсихов, Шамотов, Болотов и Бзол. Были убиты без единого выстрела. Барменволь».

«Чего-толь ко в этих жолтых газетёнках не печатают!»

Навязчивое поветрие взять в жены целку не принесло лично ему ничего, кроме неприятностей и суматохи. Мало того, что эти падлы иногда дерзко прикидывались целками, будучи на самом деле зрелыми потными женщинами, испытавшими все прелести любви и искушёнными в кама-сутре до мелочей, что выяснялось только на брачном ложе, так они ещё и нагло дерзили после неминуемого разоблачения. Будь он бароном, Синей Бородой, он бы и пяти минут не терпел такого поношения своей мечты, но будучи графом, вынужден был терпеть и кое-что похлеще.

Одно время у него был пселдоним Ивен Вздраич. Под этим пселдонимом были освоены две повести и обличительный рассказ про водопроводчиков. По младости я как-то поддался мерзкому обаянию этого типа и полной горстью одаривал его афоризмами.

«Если бы в мире не было несчастий и несправедливости, то в нём не было бы и счастья!»

Эта фраза ему тогда очень понравилась, он даже зарумянился, когда я подарил ему это.

Вот вы меня похвалили за что-то, и мне очень приятно! – сказал он.

– Доброй ноздре любая сопля в радость! – говорю.

Он и это записал горячо.

Понравилась ему и другая мысль, которую он тут же и зафиксировал:

«Главное чтобы в хантымансийском округе не было войны между хантам и мансами!»

А вот ещё!

«Возьми книгу в руки!

Наша

Биплия

– самая святая!»

Этому хотелось верить!

Поэтому был период, когда он открылся и доверился святым книгам Святой отец заблюлился тогда неукоснительно. Было желание всучить всем живущим на земле Пиплии с золочёными корешками. Он сидел в переходе на раскладном стульчаке и всучивал святую книгу всем желающим. Кто-то платил, кто-то брал так, провожаемый мстительным взором благодетеля. Так продолжалось месяца два с половиной, пока его не побили два прыщавых хулигана, которые пока что не прочли Пиплии и потому не знали различий между добром и злом. Походы в катакомбы пришлось отменить, и примерно месяц в его руке вместо Пиплии был деревянный костыль.

Собственные его словосочинения были длинны, как глисты и отличались непередаваемо-мучительной логикой!

Недавно у Тукитукича умер дядя. Он предвкушал сумеречное волнение вступления в наследство, но наткнулся на длинные шеренги невесть откуда выпавших родственников, тоже рассчитывавших на скорую поживу, и впервые огорчился былой нерадивости германских властей, упустивших из вида этих явных дармоедов.

Они не любили дядю, но сразу полюбили его деньги.

– Во время революции его отец был главным врачом Сибири… – сказал им Тукитукич

– Чапаев, что ли? – отреагировали родственникик.

Его престарелая мать, к восьмому десятку существования впавшая в полный маразм, теперь была фанатично убеждена, что всё, что было хорошего в их доме, происходило не от феноменальных карьерных успехов отца, а от её экономии на спичках и мыле и мытье пола в полдень.

Всю жизнь она снимала докуфараональные фильмы для местного телевидения, один раз случайно разродившегося хитом – «Сказками кота Мурлыки». Это были фильмы, похожие на репортажи из разных палат одного уютного сумасшедшего дома. Один из фильмов был посвящён тайной жизни дроздов на кладбище, другой судьбе высшего света вДрузии. Кладбище, правда, по мнению многих, оставило более оптимистическое впечатление, чем пёстрый кремлёвский бомонд в её подаче!

Когда она умудрялась заставить подругу досмотреть своё новое творение до конца, то видя растерянность в глазах, начинала добивать клиента разговорами и «Катарсисе» и «Послевкусии Творчества».

Эти избиения иногда прекращал её муж, отец Туки, какого-то… и всегда не к месту возвращавшийся со службы.

Когда я узнал, что она хочет снять фильм о береговых и мостовых бомжах, я стремглав бросился в парк предупредить этих в общем-то славных и в большинстве своём совершенно безобидных людей о надвигающейся беде.

Лени Рифеншталь Мценского Уезда недолго изнемогала в муках творчества и оставила кинокарьеру на взлёте, всецело отдавшись плите и мойке.

Секс ей не удавался, и она давно оставила эту сторону творчества.

По вечерам она рассказывала Туки-Туки весёлые библейские сказки, от которых его тошнило, и его безмерно удивлённый открытый буквой «О» рот и глядящие в разные стороны очки несказанно веселили её большое, светлое, чересчур материнское сердце.

Больше всего в «Пиплии» ему нравились волосы Саула и волшебный порошок Урфина Джюса. Он так бредил этими волшебствами, так хохотал над проделками Сули, что запустил учёбу и стал дерзко грубить директрисе, попытавшейся забрать у него в мужском туалете сигарету.

Однажды Туки поймал какого-то пьянчугу и стал его просвещать насчёт библейских персон, но тот оказался морально крепок и не уступал ни пяди.

– Это тот, который победил римлян при помощи бороды и усов! – ехидно спросил крестьянин.

– Да, это гордость мировой истории!

– Саул, что ли?

– Вот именно! Савл!

– Савл – не Павл! Костями не гремит! Грешным не внемлет!

– Да!

– И куда он?

– В Малую Азию!

– Во-во! В маразме! Они все в марзме! И Саул тоже!

– Нет, вы что-то не то говорите!

– Я из всё время почему-то путаю! Этих Павликов, Савликов! Во-первых они все так похожи один на другого, свирепые как собаки и глупые, как псы! А гонору хватит на полсотни демагогов! Зачем они нам?

– Вы меня мистифицируете!

– Да, мумификация! Многим помогает! Да ничего! Не читай, не расстроишься!

– Хватит! Я не могу это слушать!

– Вот и у меня был приятель, нормальный такой человек, две ноги, две руки, хвост, и был он нормальный, пока нему в руки не попала «Детская Библия». И как она попала к нему, неизвестно, может, по почте он заказал, а может и подбросил кто! У нас знаете сколько по жизни врагов бывает – не сосчитаешь! То иголки в еду подложат, то чего-нибуть подсыплют, по подожгут, с нашим народом не соскучишься! Такое бывает! Вообще я вот что скажу! Если хочешь наслать на семью несчастья – подбрось им «Детскую Библию»! подбрось и всё! Больше ничего не надо! «ДетскаяБиблия» зомбировала и свела в могилу тьму народа! Тьму! В общем, это водораздел был, когда к нему попала в руки эта «Детская Библия». И с ним, как только к нему в руки попала «Детская Библия» точно такое же случилось! Тут его нормальность закончилась. Как будто обрубило! Он увлёкся этим божественным чтивом, глаз от страниц не отрывал, губами шевелил и причмокивал всё время, как вампир, и в конце концов так поверил во все эти еврейские народные сказки с их ужастиками и несусветными чудесами, что сначала стал потихоньку других в мир иной призывать, да подталкивать, потом вошёл во вкус, разошёлся истал и свою плоть смирять голоданием и молитвами, всё шло хорошо, да только одна беда – кончил он плохо – с ума сошёл, на площади начал такую чушь нести про устройство мира и его греховность, что все изумились, в общем, дня через два погрузили его два санитара на старенький медицинский бобик и увезли в маленький, уютный психиатрический диспансер. В Кулебогино! Там он себя отыскал наконец! Там он нашёл общий язык с тамошними Христом и Францисском Ассизским! До сих пор беседуют!

– Всё, прощайте! Не могу слушать!

– А ты и не слушай! Щавель, так щавель! Против судьбы не попрёшь! Я «Детскую Библию» на самокрутки пустил! Гадость – бумага мелованная!

– Библия прёт!

– Во-во! Пердёж!

Он был талантлив, ибо в тот момент, когда директор рвал у него изо рта сигарету, Туки умудрился вытащить у того из кармана портсигар.

В то время его постоянно видели бродящим по городу и бормочущим себе под нос какую-то библейскую погань. Во время появления первых поллюций это бывает!

Любящей матери было ясно, что из Туки явно не вырастет офицер типа Морфлота, лютый космонавт Печкин или верховный судья Зареченска в синей шапке и жёлтойлентой через плечо. Но и в мумуравины отдавать сына тоже пока не хотелось. Тут спешка ни к чему! Оставалась узкая полоса профессий от школьного репетитора до младшего преподавателя вуза с копеечной зарплатой и всегда встревоженными глазами идиота.

Воспитание сына потребовало напряжения всех мышц и кошелька.

Поэтому к тому времени мужа у неё уже не было.

Тукитукич к тому времени тоже развёлся. Чтобы наверняка никогда больше не встретиться с бывшей женой, он тайно покинул родину, и в трюме подводной лодки уехал в уединённый кибуц на самом юге Иудейской пустыни.

Место называлос Йодлим Школим и славилось тем, что там росло только одно растение – Железная Исрульская Колючка N5.

Там, среди верных друзей и обломков тракторов и ржавых Армериканских веялок он обрёл счастье в объятиях одноногой и одноглазой Сары Бергштогль, переводчицы, а по совместительсву героини Восьмой Синайской войны.

Из их окон всегда раздавались звуки ликующих маршей Времени Побед.

Сара была из хорошей семьи, и если бы у неё была хоть капля разума, могла бы весело прожить на капиталы своих родителей – Банкира и воспитательницы детского сада из Кир-Бидуры.

Но неуёмный огонь демонизма неутомимо жог её задницу и заставлял бросаться в бой при каждом употреблении слова «араб».

Она потеряла глаз, напоровшись на затвор своей снайперской винтовки при Хайфском Деле и ногу в ночном бою под Вирта Що.

Ногу, подобно тому, как ящерица отстёгивает хвост, она оставила неизвестному красавцу-арабу, когды пыталась освободиться от его свирепой хватки в трубе городской канализации города Хайфы.

На стене её дома было восемь многоконечных звёзд – по количеству ликвидированных ею партизан. Особенно гордилась она участием в ликвидании зловещего Ясура Маргитри, по кличке Хайфский Потрошитель, которого её удалось схватить железной рукой за фаллос и так продержать несколько суток до подхода дивизии «Голланы». Всего двенадцать часов мёртвой хватки. Когда она сдавала под подпись синие яйца Ясура Маргитри бравому полковнику Йоси Шнурку, он даже облобызал её!

Пятиконечная звезда на курене арабского террориста Уни Тари, бывшего теперь с берданом с другой стороны границы, воплощала собой оторванную ногу Сары. Араб тоже гордился своими военными трофеями, и оторванная нога Сары стояла в одном ряду с отрезанными ушами героического бомбиста Бени Крика и уникальным по пышностискальпом полковника Дони Пари, которых ему удалось через канализационную прореху подстрелить в ходе недолгой и насыщенной событиями Девятой ПалестинскойКатавасии.

Сара была хороша и без ноги.

Её прокуренный голос, денно и нощно доносящийся из похожего на друшлаг джипа был внятен, как полковой барабан.

Её плоская грудь была покрыта орденами, как больной пятнами лепры.

Отсутствие ноги и глаза придавало ей такой шарм и такое очарование, каких и в помине не было у первой жены Туки.

А Тукитукич меж тем рос и поправлялся, демонстрируя сверсникам необычную скорость овуляции и весьма посредственые оценки по математике и труду.

Скоро и Тукитукич научился стрелять из базуки, но из-за плохого зрения ни разу никуда не попал, кроме вороньего гнезда на вершине огромной сикаморы с телом женщины. Сикамора стояла прямо напротив ворот из колючей проволоки, открывавших въезд в его владение.

С тех пор вороны перестали уважать Исруль, и постоянно нападали на куриные стаи у Кохморданского КПП.

Тукитукич шёл по жизни легко.

Он мечтал о том времени, когда напишет самую большую в мире книгу и его наградят самой большой премией, самой большой машиной в самом большом городе мира. Возможно, это должен быть Нью-Йорк, возможно – Нюрнберг! Но только не Даллас! Неважно, где будет проложена красная дорожка, здесь или там! Но главное, чтобы медаль ему вручил великий и всемочущий Вудди Аллен.

Потом Тукитукич узнал, что великий и могучий Вуди от горшка-два вершка и когда голова мэтра перевешивает всё остальное, тот неминуче падает на ковёр головой вниз. Узнав об этом инциденте, Туки огорчился так, что в тот же день напился у Доры Ляминой, его новой приятельницы вдупель, а утром был изгнан из её дома из-за того, что в беспамятстве облевал какую-то непомерно святую книгу, подарок отца Лимонария! В этом случае был исток дальнейшей любви Тукитукича к книгам. Но если он и любил книги, то книги точно и навсегда не полюбили его.

Конец ознакомительного фрагмента.