Глава 6
«Команда мечты»
В жизни часто все зависит от того, удается ли воспользоваться представляющимися возможностями. У России в 1997 году была как раз такая возможность – вырваться наконец из нужды. Но воспользоваться ею не удалось. События на внешних рынках сложились не в пользу России, а внутри страны разгорелись политические схватки между конкурирующими группировками.
Невеселое начало 1997 года
На фоне того, что страна приходила в себя после долгих новогодних праздников и застолий, настроение было совсем не праздничное. На экономическом фронте похвастаться было нечем: после стольких жертв, обещаний и надежд удалось пока снизить инфляцию и сделать стабильнее рубль. При том, каким долгим и нелегким по-прежнему виделся путь к процветанию, утешение это было слабое. Производство в 1996 году седьмой год подряд продолжало сокращаться[102]. Скромной надежде, что благодаря поддержанной МВФ экономической программе будет достигнут рост в 2,4%, не суждено было сбыться: сокращение производства в 1996 году составило 3,6%. Ожидавшийся после выборов подъем так и не состоялся. Развитие ситуации в стране все меньше и меньше походило на модель «падение производства и следом его уверенный подъем», которая наблюдалась в других странах с переходной экономикой, в том числе и на территории бывшего СССР[103].
В политическом плане, судя по составу высшего руководства, с трудом верилось, что правительство Черномырдина в состоянии энергично и по-новому взяться за решение сложных задач. Оно скорее производило унылое впечатление; и казалось, этих людей ничто, кроме собственных ограниченных интересов, не волнует. Эта команда прекрасно себя чувствовала в условиях воцарившегося в стране «междусобойного» капитализма, при котором федеральные и местные власти оказывали разным влиятельным группам всяческие преференции в обмен на их политическую поддержку.
Президент болен
Усугубило и без того мрачное настроение сообщение о том, что Ельцин простудился и отменил все свои мероприятия. Поползли самые невероятные слухи. Наконец стало известно, что он был госпитализирован вечером 8 января с диагнозом пневмония. Впоследствии выяснилось, что у него двустороннее воспаление легких, и из ЦКБ он выписался только в понедельник 20 января, отправившись долечиваться на свою подмосковную дачу. Если учесть, что до этого он долго поправлялся сначала после июньского инфаркта и затем после проведенной 5 ноября операции аортокоронарного шунтирования, то ощущение в Москве было такое, будто страна застыла в ожидании у постели умирающего больного. Ведь он же вроде бы совсем недавно, 23 декабря, вернулся в свой кремлевский кабинет со словами: «Чувствую себя хорошо» – и вот опять болен. В Государственной думе звучали требования, чтобы Ельцин ушел в отставку или, по крайней мере, обнародовал справку о состоянии своего здоровья. Лидер коммунистов Геннадий Зюганов и бывший соперник Ельцина на выборах популярный в народе генерал-политик Александр Лебедь, требуя отставки президента, в один голос заявляли, что здоровье Ельцина слишком слабое, что управлять страной он не в состоянии.
Плохое состояние здоровья Ельцина вызывало тревогу и неуверенность на протяжении всего года. Ведь контроль над огромным ядерным арсеналом России оставался по-прежнему в его руках, и именно Ельцина западные инвесторы считали главным защитником экономических реформ. Слухи о его болезнях неизбежно сказывались на многих решениях, принимавшихся в сфере экономики. Эти слухи в большинстве случаев оказывались ложными, но после двух госпитализаций подряд (в ноябре 1996 года по поводу операции аортокоронарного шунтирования, а затем 9 января 1997 года в связи с двусторонним воспалением легких) основания для беспокойства все-таки были. И так весь год. Например, в декабре на рынке начались активные спекуляции против рубля, и пресс-секретарь Ельцина Сергей Ястржембский вынужден был выступить с осторожным разъяснением: президент 10 декабря лег в больницу с острым респираторным заболеванием. По официальной версии, Ельцин за неделю до того простудился во время визита в Швецию, и врачи, опасаясь осложнений, рекомендовали ему отдых.
Ельцину тогда было всего лишь 66 лет, но недоверие, с которым были встречены официальные успокоительные заявления, демонстрировало, насколько все в российской политической жизни в конечном итоге зависело именно от него. Запланированное на следующий день совместное совещание министров и парламентариев для обсуждения вопроса о приватизации земель было отменено. Фондовый рынок откликнулся спадом, индекс Moscow Times понизился на 6,3%. Затем 18 декабря президент сообщил стране, что снова приступает к работе, но тут же следом врачи предписали ему еще неделю отдыха в санатории. Но к тому же и доверия ко всем этим официальным сообщениям о здоровье президента было мало: все помнили, как Кремль прежде пытался выдавать ельцинские инфаркты за простуды. И потому 19 декабря, когда в довершение всего агентство Standard & Poor’s опубликовало малооптимистичный прогноз валютного рынка, реакция не замедлила сказаться – индекс Moscow Times вновь упал, на этот раз на 5,9%.
Ощущение неуверенности в будущем стало повсеместным. К тому времени отношение самих россиян к Ельцину опять испортилось, не было у людей особой симпатии к нему и в связи с его болезнью, тем более что всех раздражали попытки официальных лиц скрыть правду. Но при этом, не видя реальной альтернативы, общество оставалось на удивление пассивным. В Думе, где тогда доминировала оппозиция, что ни день звучали заявления о том, что страной управляет не Ельцин, а его администрация. Сама страна, похоже, была равнодушна к тому, кто станет его преемником. В то, что в Кремле могут допустить смену режима, в первое время после выборов 1996 года никто не верил. Это отличало тогдашнее положение дел от ситуации 1999-го, характеризовавшейся политическим возбуждением и неясностью, – вероятно, потому, что в 1996 – 98 гг. СМИ не были расколоты соперничающими группировками в той мере, в какой это случилось тогда, когда премьер Примаков и мэр Москвы Лужков пытались взять власть в стране.
Потенциальные возможности и политические реалии
И тем не менее, несмотря на царившее мрачное настроение, 1997-й был годом особенным, первым в пост-стабилизационном развитии российской экономики. Основные условия, необходимые для перехода от затянувшейся стабилизации к устойчивому экономическому росту, были наконец созданы. Инфляция снизилась до уровня, при котором уже можно было начинать инвестировать в реальный сектор, доходность ГКО сократилась до разумных размеров, и по целому ряду социальных показателей наблюдалась позитивная динамика. Все говорило за то, что страна готова начать новый этап в своем развитии[104]. Факторы, сдерживавшие экономический рост, по-прежнему существовали, но отныне они касались в основном государственных институтов и обусловливались в первую очередь бюджетными проблемами и недостаточным стимулированием роста. Но именно они и сработали.
В 1996 году в результате острых политических разногласий правительство неверно переориентировало свою экономическую политику. На макроэкономическом уровне ему следовало смягчить денежную политику и одновременно осуществить более жесткие фискальные корректировки, а оно вместо этого еще более смягчило свою позицию по отношению к бюджету и тем спровоцировало серьезный фискальный кризис. Усугубило кризис то, что антиинфляционные меры оказались эффективными, и в результате правительство лишилось инфляционного налога, которым обычно в течение продолжительного периода высокой инфляции пользовались все постсоциалистические страны. В России же налоговая система разладилась окончательно. Из-за запаздывающих структурных реформ сложилось кризисное положение в сфере государственных расходов, а последовавший секвестр расходов крайне негативно сказался на социальном страховании, на непроизводственных отраслях экономики и на армии.
Бюджетный кризис 1997 года, собственно, был прямым следствием принятия заведомо неисполнимого бюджета. Само по себе принятие такого бюджета сразу после победы на выборах довольно странно, поскольку во всем мире только что победившие на выборах правительства обычно позволяют себе занимать достаточно жесткую позицию. Но в России сформированное в августе 1996 года правительство, и особенно его финансовый блок, на удивление легко поддалось лоббированию со стороны различных групп интересов. Впрочем, все эти группы перед выборами поддержали власть и, что особенно важно, профинансировали переизбрание Ельцина, а потому рассчитывали на вознаграждение. Что ж, их запросы с готовностью удовлетворяли. Тем временем налоговую систему все больше подрывали взаимозачеты, из-за которых долги только росли, а «живых денег» в бюджете становилось все меньше[105].
Для выхода из кризиса требовалось перейти к цельной согласованной экономической политике, но этому мешала тупиковая политическая ситуация. С одной стороны, большинство в парламенте было заинтересовано в том, чтобы вялотекущий экономический кризис продолжался, а с другой – в сформированном в результате компромисса между исполнительной властью и предпринимательскими кругами правительстве не было достаточного единства. Самая крупная в Думе фракция Коммунистической партии не имела ни малейшего желания сотрудничать с правительством. Депутаты-коммунисты проявляли прагматизм и сотрудничали с другими фракциями и руководством Думы тогда, когда речь шла о защите их собственных привилегий, а в остальном они всячески блокировали политику правительства, воздерживаясь только от действий, способных спровоцировать досрочные парламентские выборы (на которых они могли недобрать мест).
В начале 1997 года представлялось, что возможны два варианта дальнейшего развития событий. В первом варианте предстояло найти выход из тупика, активизировать реформы, преодолеть бюджетный кризис, реструктурировать естественные монополии, решить проблему неплатежей, добиться улучшения в социальной сфере и т. д. Во втором – в стране начал бы формироваться режим олигархического правления, при котором несколько наиболее влиятельных в бизнесе человек получили бы возможность определять политику правительства в своих интересах. В этом случае возникала вероятность перманентного кризиса, в результате которого к власти могла прийти оппозиция либо могли начаться недемократические процессы. И было совершенно неясно, в каком из двух направлений пойдет страна. Правительство вроде бы пыталось реализовать первый вариант, но на деле начал осуществляться второй.
Одним из первых признаков того, что происходит изменение курса, стало назначение Анатолия Куликова заместителем премьер-министра. Этому амбициозному чиновнику, занимавшему пост министра внутренних дел, поручили вдобавок надзор за Государственным таможенным комитетом (ГТК) и за налоговой полицией. Из этого можно было сделать вывод, что Кремль решил добиваться увеличения налоговых сборов силовыми методами. Наблюдатели сокрушенно отмечали, что если дело обстоит именно так, то надежд на становление открытой рыночной экономики с прозрачной правовой системой скоро не останется совсем.
Через несколько дней, когда Черномырдин находился в Вашингтоне по случаю восьмой встречи в рамках Комиссии Гора – Черномырдина, Стэнли Фишер встретился с ним и прямо заявил, что если Россия сама не готова себе помогать, то МВФ не сможет ей помочь и подавно. Черномырдин, в свою очередь, пожаловался американцам, что МВФ ничего не понимает в реальной жизни, а те пообещали, конечно, сделать все возможное, но в то же время призвали российские власти проявлять в работе с МВФ дух сотрудничества. Черномырдин улетел из Вашингтона с впечатлением, что его никто не понимает, и весьма этим раздраженный.
Наконец-то в правительстве опять реформаторы
А затем, вопреки всем упадническим прогнозам, вдруг объявился снова энергичный и уверенный в себе Ельцин.
6 марта 1997 года он выступил перед Федеральным собранием с ежегодным посланием, названным «Порядок во власти – порядок в стране». Он отметил, что Россия вступила в 1997 год с тяжелым бременем проблем и что экономическое положение в стране сложилось критическое. Продолжился спад производства, увеличения инвестиций не произошло, люди страдали из-за задолженностей по зарплатам, пенсиям и пособиям. Настало время навести наконец порядок. Ельцин открыто осудил парламентариев за то, что они пользуются своим положением в корыстных целях, и пообещал скорую смену курса в России. Он многозначительно подчеркнул: «Всем должно быть ясно, что регулирование экономики в государственных интересах и вмешательство в нее в интересах отдельных ведомств, отдельных чиновников – не одно и то же. Вопиющий дефицит первого и удушающие экономику масштабы второго – симптомы опасной болезни». Ельцин сказал, что возьмет под свой личный контроль подготовку бюджета на 1998 год, что главным приоритетом экономической политики станет налоговая реформа и что больше внимания будет уделено работе естественных монополий, реформе пенсионной системы и ЖКХ, подробно изложил принципы необходимых преобразований в армии.
Уже на следующий день Ельцин практически полностью сменил состав правительства Черномырдина и назначил руководителя своей администрации Анатолия Чубайса единственным первым вице-премьером. (Сохранив за Черномырдиным пост премьера, он, по общему мнению, ловко избежал длительной схватки с Думой по поводу утверждения нового главы правительства.) Воспользовавшись представившейся уникальной возможностью и полной поддержкой президента, Чубайс назначил в ключевые министерства своих либеральных союзников. Была ли эта фактическая смена правительства выверенным политическим маневром? Или отчаянной попыткой спасти положение? Скорее всего, в этом решении Ельцина присутствовали элементы и того и другого.
Прогрессивный нижегородский губернатор Борис Немцов, ставший незадолго до того ельцинским протеже, сначала получил пост «простого» заместителя премьер-министра. Но затем, по настоянию Немцова, его 17 марта повысили до первого заместителя и отдали в его ведение соцстрах, жилищную реформу и реорганизацию госмонополий. Сам он о поставленных перед ним задачах сказал, что из него сделали «камикадзе».
Начал Немцов в откровенно популистском духе и развернул шумные кампании, из-за которых очень скоро нажил себе врагов в парламенте и даже столкнулся с неприятием среди населения, поскольку очень многие к его наивным порывам отнеслись с усмешкой. Немцов попытался было заставить госслужащих декларировать свои доходы и потребовал, чтобы они отказались от дорогих служебных иномарок, пересев на «Волги», но очень скоро обе эти затеи бросил. Он назначил одного из своих соратников, Бориса Бревнова, руководителем РАО «ЕЭС», попытался взять под контроль топливно-энергетический сектор и оперативно слетал в Токио с целью развеять опасения осторожных японских инвесторов по поводу России.
Организованные акции протеста в постсоветской России редко когда оказывали реальное воздействие на политику, но, тем не менее, в правительственных кругах к угрозе забастовок относились серьезно. На 27 марта в некоторых ключевых отраслях готовилась национальная забастовка по поводу задолженности по зарплатам, во многих регионах все громче возмущались отчаявшиеся пенсионеры, а Немцову и новой команде экономистов в правительстве предстояло в это же самое время приступить к осуществлению программы очень непростых реформ. Эти реформы были настоятельно необходимы, но немедленных благ они не обещали, а на первом этапе могли скорее усугубить положение. И потому тщетность попыток Немцова повлиять на общественное мнение, разыгрывая популистскую карту, в течение года становилась только все более очевидной.
Реорганизация правительства на этот раз прошла серьезно. Новая команда была полна решимости извлечь из прошлых ошибок необходимые уроки и начать энергичные реформы. Для этого ей необходимо было напрямую контролировать основные ведомства. Не сумев добиться утверждения министром финансов Алексея Кудрина, Чубайс взял Минфин на себя. При этом он назначил Кудрина своим первым заместителем и фактически передал ему все бразды правления в министерстве, рассчитывая, что со временем, при более благоприятной политической ситуации, Кудрин сможет все-таки занять пост министра. Еще один верный соратник Чубайса из Санкт-Петербурга – Альфред Кох – был назначен вице-премьером, ответственным за приватизацию, а либерал Яков Уринсон сменил Ясина на посту министра экономики. Ясин при этом остался в правительстве министром без портфеля[106].
Времени на раскачку у «нового» правительства не было, поскольку Чубайс пообещал решить самые острые проблемы с долгами по зарплатам и пенсиям до 30 июня. Да и в более общем плане все соглашались, что правительству необходимо до конца года дать серьезный толчок реформам, чтобы ко времени следующих парламентских и президентских выборов, предстоявших в конце 1999-го и в середине 2000 годов соответственно, иметь здоровую развивающуюся экономику. Чубайс всегда очень тонко чувствовал требования момента и потому понимал, сколь важно было действовать быстро и решительно, пользуясь временным замешательством среди противников реформ. При этом и он, и вся его команда полностью отдавали себе отчет в том, что за макроэкономическую стабилизацию население заплатило очень дорогой ценой.
Чтобы добиться увеличения доходов бюджета, прекратить бесцельную трату средств, ликвидировать диспропорции в экономике и создать условия для роста, необходимы были те «структурные» реформы, за которые сообща выступали МВФ, Всемирный банк и либеральные российские реформаторы. Соответственно правительство выделило в качестве своих приоритетов такие ключевые сферы, как налоговая реформа, естественные монополии и ЖКХ. Следом шли армия, пенсионная система, казначейство, порядок работы с бюджетом, приватизация земли, рынок труда и либерализация предпринимательской деятельности. И Чубайс, и Немцов знали, что свобода маневра у них сохранится недолго, что очень скоро реформы начнут сталкиваться с растущим сопротивлением – по мере того, как все больше будут давать о себе знать корыстные отраслевые интересы и знаменитая ельцинская система политических сдержек и противовесов.
Успешно провести рыночные реформы можно было только путем решительного напора, не давая противникам времени и возможности объединиться. При этом внутри нарождавшейся бизнес-элиты единой позиции в отношении реформ тоже не было. Одну ее часть составляли те, кто уже успел получить солидные активы и отныне был заинтересован в том, чтобы консолидировать их, – они отдавали предпочтение режиму, все более основывающемуся на главенстве закона и рыночных принципах, а не на былой практике закулисных чиновничьих махинаций. Другую же часть составляли те, кто, наоборот, произошедшим переделом собственности был крайне недоволен и считал его либо несправедливым, либо незавершенным; их устремлениям правительство, последовательно проводящее экономические реформы, могло только помешать.
Как и многие другие сторонние наблюдатели, тогда, в разгар событий, я не до конца понимал эти борющиеся за власть и ресурсы силы, преувеличивал значение институтов и недооценивал роль отдельных людей, особенно тех, кем двигали корысть, жажда мести или страх[107]. Но сегодня я понимаю, насколько мы часто были наивны. Объясняется это конечно же в первую очередь тем, что со стороны то правительство выглядело вполне обычно, как и любое другое, – в принципе, многие наблюдатели, пытаясь хоть как-то разобраться в происходившем, судили о российских реалиях исходя из привычных им, возможно более цивилизованных, представлений о жизни. Такое в истории случалось нередко, и многие недоразумения международного характера в основе своей имели именно такое ошибочное толкование чужой действительности. И наоборот, я уже тогда замечал, что, например, бизнесмены из Италии очень хорошо чувствовали российский инвестиционный климат, и теперь подозреваю, что объяснение тому – их собственный послевоенный опыт у себя дома, когда в их экономике тоже наблюдалось засилье бюрократов и уголовного элемента.
А мы не замечали даже самых очевидных сигналов. Скажем, в 1997 году Березовский и Гусинский сообща готовились взять под свой контроль «Связьинвест». Но ведь совсем незадолго до того они были злейшими врагами, и в какой-то момент Березовский даже публично обвинял Гусинского в том, что тот якобы готовил его убийство. И эти схватки были лишь видимой частью айсберга. Мы не могли себе даже представить, насколько прямо и непосредственно драка за оставшиеся после советского режима богатства влияла на политику властей. Конечно, нас вводило в заблуждение еще и то, что в правительстве на наши расспросы по этому поводу всегда уверенно отвечали, что никакого влияния все эти конфликты не имеют. При том, что МВФ – не детективное агентство и что мнения правительств стран-членов фонд обязан принимать на веру, нам не оставалось ничего другого, кроме как верить в предложенную явно приукрашенную версию наших коллег.
Втянутыми в эти конфликты оказались все: олигархи и члены правительства, бизнесмены и реформаторы. Были группы без очевидных лидеров, как, например, силовые министерства. После первой чеченской войны их влияние стало менее заметно[108], но за кулисами и военные, и спецслужбы продолжали участвовать в решении политических вопросов, чаще всего пытаясь при этом тормозить реформы. Хотя, как и в случае с коммунистами и националистами, от их вмешательства можно было откупиться – лишь бы цена была подходящая. И конечно, сегодня этих «силовиков» принято считать той важной силой, что стояла за кремлевской политикой времен Путина, то есть за политикой государственного капитализма и суверенной демократии.
В связи с тогдашней борьбой за власть в России стоит отметить еще один важный момент, касающийся Чубайса. На Западе его воспринимали как одного из наиболее эффективных реформаторов. В России же большая часть общественного мнения считала его, наоборот, негодяем и валила на него всю вину за приписываемые ему и его команде реформы. Но вот с точки зрения соперничавших с ним за власть других групп, и особенно с точки зрения олигархов, он ни в коем случае не был «поводырем в светлое будущее», а всего лишь таким же, как и все остальные, лидером одной из группировок. Даже Ельцин, описывая в «Президентском марафоне» роль Чубайса в выстраивании отношений государства с олигархами во время аукциона по «Связьинвесту», пишет: «Время показало: он оказался заложником этой борьбы. Он вынужден был, искренне не желая этого, использовать одни финансовые группы в борьбе с другими, играл на противоречиях внутри деловой элиты. Не сумел сохранить дистанцию. В результате новые правила игры Чубайс использовал как политическую дубинку».
Времени в обрез
Чтобы сбалансировать бюджет, правительство в новом составе сосредоточило внимание на нескольких ключевых моментах. Главной задачей стала реорганизация системы сбора налогов и порядка финансирования госрасходов, а также реструктуризация задолженности предприятий перед бюджетом. В Думу был внесен проект нового Налогового кодекса, в котором предусматривалось сокращение льгот и более жесткое противодействие уклонению от налогов. Имелось в виду, что таким образом система станет более справедливой.
Еще один пакет законопроектов, касавшихся реформ в социальной сфере, жилищном хозяйстве и в армии, был направлен на повышение эффективности бюджетных расходов. Целый ряд указов и постановлений по реструктуризации естественных монополий должен был изменить систему ценообразования и тарифов с целью ликвидировать кризис неплатежей[109]. И наконец, в первой половине 1997 года начался новый этап в борьбе с коррупцией. Отныне правительство обещало не только выявлять и наказывать коррумпированных чиновников, но также ввести более прозрачные правила игры и тем самым устранить причины самого явления.
В новой политике правительства присутствовали два важнейших фактора. Во-первых, несмотря на то что крупнейшими должниками перед бюджетом были предприятия, так или иначе связанные с ведущими финансово-промышленными группами, правительство начало настойчиво добиваться своевременных налоговых платежей. Во-вторых, оно предприняло меры для усиления фискального аспекта приватизации и предложило отказаться от существовавших тогда отношений с главными группировками по принципу «имущество в обмен на политическую поддержку»[110]. Причем очень скоро стало ясно, что олигархам такое изменение правил пришлось явно не по вкусу. Исключением в некоторой степени был один Потанин, поскольку он вроде бы согласился платить рыночные цены уже на ближайших крупных приватизационных торгах.
Все заинтересованные стороны такую политику встретили в штыки. Испытывая сильнейшее давление с их стороны и задыхаясь в нарастающих конфликтах внутри аппарата, правительство вскоре практически полностью утратило дееспособность. К концу лета ситуация стала особенно тревожной, поскольку начал набирать силу глобальный финансовый кризис, и от правительства требовались четкие, своевременные и эффективные действия.
Признаки того, что новая программа правительства не работает, появились уже в середине года, когда Дума отклонила пакет социальных законопроектов. Было видно, что правительству не хватает необходимой для последовательного проведения реформ решимости. Налоговые сборы сократились, власти так и не приняли жестких мер против отказывающихся реструктурировать долги неплательщиков и не пошли на реструктуризацию госрасходов. Однако в целом провал экономической программы стал очевиден только в августе, вполне в духе сезонности российского политического цикла. А до тех пор при общем оптимистичном настроении, вызванном приходом новой экономической команды и активностью на финансовом рынке, первые неудачи оставались, как правило, незамеченными.
Одновременно формировались два противоборствующих лагеря, у каждого из которых были свои каналы влияния и прямые выходы на всех, или почти всех, действительно влиятельных людей в российском руководстве. Лидером одного из них был президент ОНЭКСИМбанка Владимир Потанин, а во главе другого стояли Борис Березовский и Владимир Гусинский.
Началось все с того, что Потанин принял небывалое решение заплатить 1,875 млрд долларов за 25-процентный пакет акций «Связьинвеста» (торги состоялись в июле 1997 года) и одновременно открыто дал понять, что останавливаться на этом не собирается. Потанин привлек для участия в аукционе серьезного партнера – Джорджа Сороса, который в значительной степени и обеспечил финансирование. Впрочем, впоследствии, уже после кризиса 1998 года, Сорос, как известно, назвал покупку «Связьинвеста» своей самой неудачной инвестицией.
Конец ознакомительного фрагмента.