Детский сад. Тени в решете ( Себастьян)

– Я нашел божью коровку, – говорит Фредрик, демонстрируя мне ладонь.

– Красивая, – отвечаю я. – Выпусти ее в лес, а то кто-нибудь наступит.

– Не выпущу, она теперь моя! – протестует Фредрик.

– Что ты собираешься с ней делать?

– Я ее возьму домой, она теперь будет жить со мной.

– Сомневаюсь. Скорее всего, ты ее случайно раздавишь.

– Не раздавлю!

– Тогда кулак разожми, а то мало ли…

– Не разожму, а то улетит. Буду держать ее в руке, пока мама не придет.

Я вижу, как обычное упрямство сменяется чем-то более сильным. На лице Фредрика теперь непроницаемая вызывающая маска, глаза сверкают азартом.

– Как знаешь, – говорю я. – Тебе нужна мертвая божья коровка? Твое дело.

Я пожимаю плечами и отхожу в сторону. Фредрик еще какое-то время пытается привлечь к себе внимание, бегая туда-сюда с божьей коровкой в плотно сжатом кулаке, но я отвлекаюсь на других детей.

Позже Фредрик снова возникает в поле зрения и кричит:

– Себастьян, я ее выпустил!

– Молодец, – отвечаю я как можно ровнее.

В оживленной обстановке я не успеваю как следует рассмотреть Фредрика и понять его настроение. Для этого нужно бы поймать его взгляд, но уже поздно, потому что он неожиданно обнимает меня. И я испытываю на себе то, о чем рассказывала когда-то Кикки. Это Фредрик, самостоятельно принявший правильное решение. Кикки, описывая подобные моменты, не употребляет глагол «обнимает». Она говорит, что Фредрик «ложится в объятия», и теперь я понимаю, что она имеет в виду. Полностью расслабленное тело, смесь безысходного доверия и сильнейшей усталости.

Позже я вспоминаю, что мне напоминает этот момент. Когда-то я вытащил из моря шмеля и положил его на свое пляжное полотенце. Шмель медленно приходил в себя и тяжело дышал.

После очередного происшествия с участием Фредрика он и Кикки беседуют, уединившись на кухне. После разговора они выходят. Фредрик покладист и угрюм одновременно, а Кикки взволнована. Она хочет поделиться чем-то важным, но уйти сейчас мы не можем. Наконец она говорит по-английски, чтобы дети не поняли:

– Я очень беспокоюсь за этого мальчика. Я спросила, нравится ли он себе, и он ответил, что нет.

Взрослых в садике называют по-разному. Универсальное обращение – фрекен (вне зависимости от пола). Можно звать по имени. На «ты», разумеется, здесь «вы» давно устарело. Некоторые, как Арвид, например, предпочитают начинать предложение с «послушай», а некоторые, как Каролина и Элвис, говорят: «Может кто-нибудь помочь мне сделать то и это?» В последнем случае взрослый, находящийся ближе всего к говорящему, должен понять, что «кто-нибудь» – это именно он, даже если взгляд ребенка при этом блуждает где-то между потолком и дальней стенкой.

Фредрик ко всем обращается по имени.

Когда дети играют в семью, Фредрик всегда берет на себя роль младенца. И он не играет, а как будто живет этой ролью.

Остальные дети проговаривают свои действия:

– И тогда я пришла и сказала, что… А ты мне ответил, что… Потом настала ночь, мы легли спать. А теперь утро…

Фредрика за ролью не видно. Он не комментирует свои действия, не снисходит до ремарок. Фредрик-младенец плачет, агукает, ползает и сосет самодельную пустышку. Другие могут отвлекаться, ссориться из-за сюжета или принимать в игру новеньких. Младенцы всего этого не делают, поэтому не делает и Фредрик. Глаза у Фредрика в эти моменты становятся особенными. Кажется, будто у них зеркальное дно. Причем зеркала эти кривые, злые, насмешливые.

Я выхожу на работу после недельного отпуска. Киваю коллегам, окидываю взглядом двор. Прикидываю, сколько детей сегодня в моей маленькой группе.

– Себастьян! – вопит Фредрик, стремительно пересекает двор и виснет на мне.

За ним подбегают Клара, Лукас, Элвис, Эмиль и Алис.

Фредрик, Вильмер, Дарси и Арвид играют в лесу. Они сразу за калиткой, по другую сторону забора. Старшим детям разрешается быть в лесу «без взрослых», то есть когда мы за ними наблюдаем, но на расстоянии.

Фредрик начинает задирать товарищей, суетится, много и громко разговаривает. Я собираюсь уже позвать всех четверых назад, но Фредрик сам открывает калитку и забегает во двор.

– Закрой калитку, иначе больше в лес не пойдешь, – сразу же говорю я.

– Я в туалет, – отвечает Фредрик, пробегает мимо песочницы, срывает с кого-то шапку, хохочет и наконец влетает в дверь, сметая всё на своем пути.

Малышня устремляется в лес, но я перехватываю их, закрываю калитку и жду.

Фредрик выходит во двор и решительно направляется к калитке. Она закрывается на цепочку со стороны леса, поэтому дети не могут открыть ее, находясь во дворе. Фредрик всё же пытается, потом царственно поворачивается ко мне и командует:

– Открой, я снова пойду в лес.

– Не пойдешь, – отвечаю я.

– Почему?

– Потому что не закрыл калитку. Побудешь пока во дворе с остальными.

– Открой!

Он замахивается на меня, потом пинает калитку и визжит:

– Открой!

– Не открою.

– Ты злой, ненавижу тебя, ненавижу! – верещит Фредрик.

– Зачем ты это сделала? – спрашиваю я.

Нашкодившая Алис с широкой улыбкой отвечает:

– А меня Фредрик подговорил.

Фредрик стоит тут же и с интересом молодого ученого наблюдает за развитием событий.

Я кладу руку Алис на макушку:

– Это что?

Она восторженно хихикает, закатывает глаза, пытаясь увидеть то, что под моей ладонью:

– Шапка.

– А под ней?

– Волосы.

– А под ними?

– Мозг!

Алис с азартом выкладывает последнюю свою версию и смотрит на меня, улыбаясь еще шире: угадала или нет?

Угадала. Я киваю:

– Не забывай им пользоваться.

Фредрик носится по двору, разбрасывая вещи. Снова у него этот безумный взгляд. Я пытаюсь заговорить с ним, но он только кричит:

– Мне плевать на тебя!

И с хохотом убегает.

Оставить его в покое и дать перебеситься тоже не получается, он начинает сдергивать шапки с остальных детей, бросается камнями и оборачивается посмотреть, что же я предприму сейчас. Стоит сделать шаг в его сторону, как он тут же убегает, громко зовя на помощь.

– А знаешь, кто меня сегодня забирает? – говорит маленькая Дарси.

(Тут стоит сообщить, что Дарси в группе двое: девочка и мальчик.)

– Кто? – спрашиваю я.

– Кто? – тут же повторяет подкравшийся к нам Фредрик.

– Алисия.

– Кто это? – спрашиваю я.

– Кто это? – вторит Фредрик.

– Моя няня.

– А куда вы дели Эмму?

– А куда вы дели Эмму?

– Фредрик тебя передразнивает, – обеспокоенно говорит Дарси.

– Я знаю, – говорю я.

– Я знаю.

– Погоди, я сейчас.

– Погоди, я сейчас.

Я поворачиваюсь к Фредрику, он тут же со всех ног бежит прочь. Я иду за ним.

– Фредрик!

– Фредрик! – насмешливым эхом отзывается он.

И дает себя поймать.

Он стоит спиной к горке. Я протягиваю руку к одному из опорных столбов, чтобы перекрыть ему путь к отступлению. Не касаюсь его, но он все равно валится на песок и вызывающе смотрит на меня. Я опускаюсь на колени рядом с ним и теперь уже кладу руку ему на плечо.

Глаза у Фредрика сверкают предвкушением очередной шалости, вызовом и беспокойством одновременно, но подо всем этим – непроницаемая стена. Он молчит, потому что сейчас ему хочется только повторять мои реплики. Пожалуйста.

– Ты мне нравишься, – говорю я, глядя в эти зеркальные глаза.

Разумеется, он молчит.

– И не только мне, – продолжаю я.

– И не только мне, – подхватывает он, точно копируя информацию.

– Ты нравишься Тессан, Кикки, Агге, Тутти, Лине и остальным.

Он отворачивается, но повторяет и это.

– Мы тебя видим.

– Мы тебя видим.

– Даже тогда, когда ты ведешь себя хорошо.

– Даже тогда, когда ты ведешь себя хорошо.

В его голосе уже слышится прежняя самоуверенность. Он рад, но не тому, что я говорю, а тому, что так точно подражает мне и ни разу не сбился.

– Не нужно каждый раз делать глупости только ради того, чтобы проверить, смотрим ли мы на тебя.

Он нетерпеливо повторяет эту слишком длинную фразу, дергает плечом, сбрасывая мою руку, потом поднимается и уходит.

Я возвращаюсь к Дарси и разговариваю с ней об Алисии и Эмме. Фредрик все еще не унялся, но теперь он подбрасывает в воздух свою собственную шапку, никому не мешая. Весь остаток дня мы с ним проводим в разных концах двора, решив пока оставить друг друга в покое.

Утром следующего дня я обсуждаю что-то с Кикки на кухне. Некоторые дети сейчас в игровой комнате по соседству, некоторые – наверху. С ними остальные взрослые, поэтому мы можем себе позволить отвлечься на планирование.

Фредрик спускается по лестнице и зовет:

– Себастьян! Себастьян, ты где?

– Здесь, – отвечаю я. – Чего тебе?

– Пойдем, – говорит он, решительно беря меня за руку.

– Куда?

– Наверх.

– Что-то случилось?

– Пойдем.

Я переглядываюсь с Кикки, пожимаю плечами и позволяю Фредрику увлечь меня за собой.

– Наверху есть кто-то из взрослых? – спрашиваю я, пока мы поднимаемся.

– Да, Тутти.

– А зачем тебе понадобился я?

– Просто. Пойдем.

Наверху оказывается, что он действительно привел меня просто так.

– Я когда-то спрашивала у Фредрика, есть ли среди взрослых кто-то, кому он доверяет чуть больше, – говорит Кикки в тот же день. – Он ответил, что не знает. По-моему, он выбрал тебя.

– Вряд ли, – говорю я.

С остальными у него отношения ровнее, а со мной – то вверх, то вниз. И чем больше вверх, тем больше потом вниз, а в сумме всё равно ноль.

Я пытаюсь объяснить это Кикки.

– Но он же сам сегодня пришел за тобой, – протестует она.

– Это, наверное, из-за вчерашнего.

И я пересказываю ей события предыдущего дня. В процессе я делаю для себя один важный, хоть и очевидный вывод: настоящий Фредрик слышит нас всегда. Даже тогда, когда снаружи кто-то другой. (Малкольм. Все говорят, что такой Фредрик – это копия Малкольма. Как же хорошо, что я его не знаю. И как плохо, что он вообще есть в жизни Фредрика…)

– Когда я пойду домой? – спрашивает Фредрик, заметив, что я разглядываю список присутствующих.

Обычно его забирают в четыре, но не по четвергам.

– Сегодня четверг, – осторожно начинаю я.

Он кивает и нетерпеливо спрашивает:

– Так когда я пойду домой?

– По четвергам у Малкольма плавание, поэтому твой папа придет на полчаса…

– Раньше? – с восторгом перебивает он.

– Позже.

И я наблюдаю, как разочарованно вытягивается его лицо.

Мы с Кикки поменялись сменами. На этой неделе она закрывает в понедельник, а я в четверг.

Фредрик уже знает, что сегодня его заберут позже обычного.

– Когда придет папа? – в сотый раз спрашивает он.

– В половине пятого, – отвечаю я. – У Малкольма сегодня плавание, помнишь?

– Помню, – с досадой отвечает Фредрик.

Остальные дети начинают уходить.

– Скоро уже половина пятого? – с беспокойством спрашивает Фредрик.

– Скоро, – отвечаю я. На самом деле уже без четверти пять.

Детей осталось трое: Эмиль, Магнус и Фредрик.

За Эмилем пришла мама. Сразу за забором дорога, поэтому я привычно стою возле калитки, чтобы никто не сбежал. Мама Эмиля открывает калитку осторожно и старается сразу же ее закрыть, но Фредрик уже проскользнул мимо нее и бежит к дороге.

Я зову его, но он не реагирует.

– Стой здесь и жди, – говорю я Магнусу и запираю за собой калитку.

Когда-то давно мне довелось подкрадываться к кошке, сидящей в открытом окне седьмого этажа. Сейчас я делаю примерно то же самое. Сохраняю внешнее спокойствие, внутренне содрогаюсь – и благополучно догоняю Фредрика в двух метрах от проезжей части. Он нагибается и срывает первый попавшийся цветок:

– Для мамы.

Я беру его за плечи, аккуратно разворачиваю и веду к калитке. Он не сопротивляется.

– Фредрик убежал, – с радостным удивлением констатирует Магнус, послушно дожидающийся нас во дворе.

– Я должен был сорвать цветок для мамы, – поясняет Фредрик.

Я краем глаза замечаю вдалеке Эмиля и его маму. Они уже успели пересечь парковку.

– Ты вообще понимаешь, что творишь? – спрашиваю я.

– Я хотел сорвать цветок для мамы, – сердито повторяет Фредрик.

Он вертит в руках цветок – практически лишенный стебля одуванчик.

– Если бы ты выбежал на дорогу, что бы произошло?

– Меня бы переехала машина.

Он старательно рассматривает одуванчик.

– И дальше что?

– Я бы умер.

– А я что буду делать, если ты умрешь? Что я скажу твоим родителям?

– Что я умер.

Фредрик пожимает плечами, перекатывает короткий стебель одуванчика между большим и указательным пальцами и проводит цветком по лицу. На носу и щеке у него теперь желтые следы от пыльцы.

– И что они тогда будут делать, по-твоему?

– Родят нового ребенка, – отвечает Фредрик тоном, каким говорят о самых очевидных вещах.

Одуванчик в его беспокойных пальцах уже безвозвратно погиб, но Фредрик с гордостью демонстрирует мне мятые останки соцветия:

– Это будет сюрприз для мамы. Вот она удивится…

Цветок, разумеется, не доживает до четверти шестого, когда Фредрика наконец забирают.

Фредрик вскарабкался на дерево, хотя это запрещено. Я прошу его слезть.

– Лови меня! – кричит он и прыгает.

Я едва успеваю подхватить его, а он визжит от восторга.

– А если бы я не поймал? – возмущаюсь я.

– Поймал же, – философски отвечает он.

Фредрик играет во дворе с Юлией, поднимает ее и несет куда-то.

– Фредрик, не поднимай тяжести, повредишь спину, – говорю я.

На самом деле Фредрик и Вильмера поднимает без особых усилий, а Юлия маленькая и легкая. Я не уверен, что носить ее на руках так уж опасно для здоровья Фредрика, но кто его знает, что он сделает с ней в следующий момент…

Фредрик не слушает и тащит Юлию за дерево.

– Если ты сейчас надорвешься, спина у тебя будет болеть до конца жизни, – говорю я. – Вот тебе сколько лет?

– Пять, – раздраженно отвечает Фредрик. Он не любит, когда автор вопроса заранее знает ответ.

– Вот. А доживешь ты, может, лет до ста. Сто минус пять – это сколько?

Фредрик застывает с Юлией на руках, думает, потом небрежно бросает:

– Сто пять?

– Не-а. Минус, а не плюс. Девяносто пять, – говорю я. – Представляешь, как неприятно терпеть боль в спине целых девяносто пять лет?

Фредрик так и не оборачивается ко мне за время этого разговора. На последнюю реплику он не отвечает. Я уже сказал всё, что хотел, а потому отхожу и завожу беседу с другими детьми.

Через некоторое время Фредрик ставит Юлию на землю.

Фредрик пришел в садик с прической а-ля карманная собачка: два мелких хвостика где-то в районе макушки. Он постоянно теребит их, периодически стаскивая резинки, но тут же просит кого-нибудь из взрослых снова вернуть их на место.

Многие в этот день играют в переодевания. В какой-то момент я тоже завязываю себе бантик, поддавшись настроению.

Фредрик подходит и сует мне в руку две бежевые резинки.

– Это твои? – рассеянно спрашиваю я.

– Мамины. Можешь мне сделать хвостики? Один тут и еще один – вот тут, – поясняет он.

– Я вижу, – говорю я.

Волосы у него взъерошены и торчат рогами на месте многострадальных хвостиков, так что я действительно вижу.

Пока я привожу в порядок вторую резинку, Фредрик стягивает с волос первую.

– Дурацкие резинки! – с досадой говорит он. – Вечно сваливаются…

– А ты их не тереби, – советую я.

– Они все равно свалятся, – упрямо говорит Фредрик.

Я пытаюсь потуже затянуть вторую резинку, но он тут же ее снимает.

– Дурацкие волосы!

Голос у него начинает звенеть.

– Они у тебя просто гладкие, – говорю я. – Чувствуешь, какие шелковистые? Поэтому резинки и соскальзывают. Они вообще на коротких волосах плохо держатся.

– А у тебя хорошо держатся, – задумчиво говорит Фредрик.

– Потому что у меня волосы кудрявые. Зато они жестче и путаются легко, – утешаю я.

– Можно потрогать?

Я наклоняюсь к нему, он осторожно трогает мои волосы и чуть тянет бантик, но тот не поддается.

– У Алис тоже кудрявые волосы, – задумчиво говорит Фредрик.

– Да. И у Нелли. И у Ясмины.

– А еще – у Расмуса.

– И у Адриана тоже.

– А у Агге?

– А вот не знаю, – говорю я. – У нее слишком короткая стрижка, там не видно. Давай спросим.

– Давай лучше ты спросишь, – отвечает он.

– Агге, у тебя кудрявые волосы? – спрашиваю я через весь двор.

Агге не слышит, поэтому я повторяю вопрос, сложив ладони рупором.

– А что? – настороженно вопит в ответ Агге.

Дети заинтересованно наблюдают.

Я пытаюсь ей объяснить суть беседы. Она не видит смысла в наших исследованиях, но соглашается ответить на вопрос для статистики.

У нее волосы не кудрявые, а только немного волнистые.

Лина уходит из садика. Мы с ней и с Агге сидим на ступеньках, наблюдая за играющими детьми. К Лине подходит кто-то из малышей, она с ним дурачится.

– Ну что, Лина, возьмешь с собой охапку детей на новую работу? – смеется Агге.

– Ага, под стол у себя в конторе посажу, – в тон ей отвечает Лина.

Фредрик, самозабвенно копающийся в песочнице с товарищами, подбегает к нам:

– Лина уходит?

– Да.

– Почему?

– Устала от надоедливых детей вроде тебя, – грубовато шутит Агге.

Фредрик с горестным видом пятится к песочнице.

Агге и Лина снова увлеченно обсуждают новую работу.

Один из моих учителей любил повторять, что нельзя шутить с теми, кто не понимает шуток. Я не уверен, что Фредрик понял шутку Агге.

– Фредрик, – окликаю я его.

Он не отвечает, я окликаю его еще раз.

– Что? – нехотя отвечает он.

– Иди сюда.

– Зачем?

– Надо. Иди сюда, – повторяю я, частично пригревшись на солнце и не желая подниматься, но частично и для того, чтобы Агге с Линой тоже услышали.

– Зачем? – снова спрашивает Фредрик.

Я сдаюсь и сам иду к песочнице.

– Агге пошутила.

Фредрик с преувеличенным интересом изучает содержимое лопатки, повернувшись ко мне спиной. Я продолжаю говорить.

– Лина действительно уходит, но не потому, что ей не нравятся дети.

– А почему?

– Потому что у нас она работает всего два дня в неделю, а она хочет работать каждый день.

И я долго и нудно объясняю, какая Лина работящая. Фредрик вяло поддерживает разговор, задавая дежурные односложные вопросы и по-прежнему отвернувшись. Я боюсь, что он спросит, почему Агге так шутит. Он не спрашивает.

Последний рабочий день Лины подходит к концу. Она поднимается на второй этаж, чтобы попрощаться. Наверху только Фредрик, Алис, Ясмина, Вильмер, Арвид, Элвис и я.

Я с Фредриком и Алис – за столом, остальные заняты конструктором в соседней комнате. Фредрик и Алис плетут браслеты, а я наблюдаю.

Лина обнимается сначала со мной, потом с Алис. Фредрик явно не хочет отрываться от браслета. Лина все же наклоняется и неловко обнимает его сзади за плечи. Фредрик гримасничает. Лина идет к остальным, заглядывает в комнату и просто с порога говорит:

– До свидания.

Фредрик, видя, что она направляется к выходу, кричит:

– Их тоже обними!

– Их тоже? – смеется Лина. – Ладно…

– Она и их обняла! – с восторгом комментирует Фредрик и мстительно добавляет: – Так им и надо!

– А что плохого в объятиях? – спрашиваю я. – Это выражение симпатии. Некоторые, правда, стесняются…

– Я стесняюсь, – тут же объявляет Фредрик.

Мы с Фредриком и Дарси играем в фию. Ясмина и Алис наблюдают. Они тоже хотели играть, но свободное место всего одно, поэтому я вынужден схитрить:

– Мы уже начали, так что вам придется подождать начала следующей партии. А то получится несправедливо, мы уже ушли вперед.

Мы не успеваем доиграть, когда за Дарси приходит отец.

– Можно я буду вместо Дарси? – спрашивает Алис.

Я вопросительно смотрю на Фредрика.

– Можно, – говорит он.

– Тогда пусть и Ясмина играет, место есть, – предлагаю я.

– Я не хочу, – торопливо говорит Ясмина. – Я просто наблюдаю.

– Точно?

Ясмина улыбается.

Мы продолжаем играть, Фредрик уже дошел до финиша одной фишкой из четырех.

– Я тоже буду играть! – кричит Элвис.

Он еще слишком мал, чтобы понимать и уважать абстрактные правила. Если ему отказать, будет истерика.

– Хорошо, – говорю я. – Твои фишки – зеленые.

Фредрик ничего на это не говорит, но когда кости переходят от Алис к Элвису, а не ко мне, он возмущается:

– Сейчас очередь Себастьяна, а потом – моя!

– Мы играем по кругу, – объясняю я. – Раньше между мной и Алис было пустое место, но теперь его занял Элвис. Поэтому сейчас его очередь.

– Это несправедливо! – кричит Фредрик. – Я так не играю!

Он швыряет фишки в ведерко и убегает.

Я сижу за столом с Дарси, Фредриком и Вильмером и наблюдаю, как они рисуют.

– Я не хочу в детдом, – вдруг говорит Дарси.

– В смысле?

– Ну, если мама с папой умрут.

– Они не умрут. Они будут жить еще очень долго. Но даже если бы и умерли, в детдом тебя никто не отправит. У нас в стране нет детдомов, – говорю я.

– Как это?

– А вот так. Если ребенок остается сиротой, его сразу же отдают в приемную семью.

– Как это?

– Ну, детдом – это как садик, только круглосуточно. А приемная семья – это семья. Только изначально не родная.

– Ох… Не хотел бы я жить в садике круглосуточно, – говорит Дарси.

– Я тоже, – честно говорю я. – Но в принципе это возможно. У нас тут есть еда, есть свечи и фонарики, есть матрасы и одеяла, теплая одежда тоже есть… Если вдруг что-нибудь случится, например, снежная буря зимой, мы запросто можем тут переночевать.

– Зачем? – настороженно спрашивает Вильмер. Он больше всего боится, что его не заберут из садика.

– А куда деваться, если вдруг все дороги заметет снегом? Пока их расчищают, ваши мамы с папами вынуждены будут сидеть на работе, а мы – здесь.

– Я не хочу ночевать в садике, – протестует Вильмер.

– Да никто и не говорит, что придется. Но у нас всё равно есть всё необходимое. На всякий случай.

У детей есть собственные портфолио. Там в основном рисунки, интервью и фотографии.

Я прошу свою группу сделать что-нибудь специально для портфолио. Кто-то решает рисовать, кто-то строит из «Лего». Во втором случае в портфолио отправится фотография готового изделия.

Фредрик построил крошечный автомобиль.

– Можно фотографировать? – спрашиваю я.

До того я уже фотографировал огромный грузовик Вильмера и самолет Клары. Клара позировала на фоне, а Вильмер предпочел не появляться в кадре.

Фредрик приподнимает автомобиль двумя пальцами, я фотографирую. После второго дубля я благодарю его и опускаю телефон, но в последнюю секунду все же делаю третий снимок. И долго потом рассматриваю эти три фотографии. На первой – вызывающий взгляд, опасные искорки в глазах. На второй Фредрик успел состроить рожу. На третьей задумчиво смотрит куда-то в сторону, уже забыв обо мне. Глаза грустные, губа закушена.

Последнюю фотографию я в портфолио не помещаю.

В раздевалке у каждого из детей есть не только вешалка и полка для обуви, но и пластиковый ящик для запасной одежды и прочих личных вещей. Ящики стоят на верхних полках. На каждом – лист бумаги. Цвет самого листа определяет, к какой группе принадлежит ребенок. Сверху написано имя, посередине приклеена фотография, а внизу указаны имена родителей.

Портреты детей каждый год обновляются, мы заказываем их у фотографа.

Фредрик на фотографии вышел странно: серьезные глаза, широкая, но напряженная улыбка. Но это всё же именно его лицо, а не то, второе. Это, в принципе, обычное фото «на документы», когда надо сидеть перед незнакомым человеком и выглядеть нормально, при этом зная, что выйдет все равно ерунда.

Странно, что он не попытался спрятать смущение за какой-нибудь гримасой, как многие другие. Жаль, что я не помню его настроение в тот день.

Так или иначе, а фото это Фредрик не любит. Оно украшает еще и его место за обеденным столом, а пара экземпляров употребляется при перекличке и играх.

Фото Фредрика в раздевалке всегда либо занавешено небрежно свисающей из ящика штаниной, либо вообще отвернуто к стене, благо ящик свободно вынимается из ниши.

Фото на стене возле стола долгое время было перевернуто вверх ногами. Все взрослые и многие дети возвращали его в нужное положение, но потом оно загадочным образом снова переворачивалось. А потом лицо Фредрика оказалось залеплено наклейкой-цветочком. Тессан с трудом отодрала наклейку от фото и выбросила, но Фредрик разыскал цветок в мусорном мешке и вернул на место. Потом, когда Фредрика поблизости не было, наклейку выбросили уже окончательно.

Родители Фредрика поехали кататься на лыжах, оставив детей бабушке с дедушкой на все выходные.

В понедельник Фредрик появляется в садике сразу после восьми, как обычно. Родители успели вернуться домой, но теперь их ждет работа.

А мы с желтой группой идем на спортплощадку. В этот раз с нами старшие дети из соседней группы: по понедельникам у нас совместные подготовительные занятия.

Спортплощадка находится относительно недалеко, всего-то за лесом. Места там много, а народу нет. Но самое привлекательное – это огромные снежные сугробы под стенкой, куда свозят снег со всей площадки.

Дети начинают карабкаться на верхушки сугробов, чтобы тут же с них скатиться. Некоторые лепят снеговиков. Фредрик тоже пару раз скатывается с горки, но потом исчезает.

Я обнаруживаю его сидящим у склона.

– Что не катаешься?

– Не хочу, – вяло отвечает Фредрик.

– А что так?

– Не хочется – и всё.

Больше он ничего не говорит. Я оставляю его в покое.

А потом, когда мы собираемся делать снежных ангелов, Фредрик жалуется на боль в животе. Сначала просто оседает на снег, обхватив себя руками, потом громко и протяжно стонет.

Переждать приступ не удается, Фредрик корчится и воет от боли. Мы идем назад, и теперь оказывается, что спортплощадка от садика бесконечно далеко.

С Линдой и Хелен мы давно уже договорились, что они позаботятся об остальных моих детях, если что-то случится с Фредриком. «Что-то» – что угодно из непредвиденного. И они уводят всех остальных, а мы с Фредриком плетемся в хвосте.

Я уподобляюсь акыну и не замолкаю ни на секунду. Обращаю внимание Фредрика на птиц, на чьи-то следы в снегу, на тянущиеся над рельсами провода.

– Это потому, что я ел снег, да? – обреченно спрашивает Фредрик.

– Что?

– Из-за этого у меня болит живот.

– Вряд ли. Скорее всего, это из-за переживаний. Бывает.

– Нет, это всё из-за снега, я точно знаю…

– Чем больше об этом думаешь, тем сильнее будет болеть.

Вечность спустя мы приближаемся к садику.

– Я не могу дышать, – говорит Фредрик. – Не могу дышать!

Он корчится, хватает ртом воздух.

– Почему? – растерянно спрашиваю я.

– Горло болит, в нем комок, а я не могу сглотнуть, – с паникой в голосе кричит Фредрик. – Я не могу дышать!..

На самом деле он дышит. Часто-часто, как паникеры в голливудских фильмах. И я снова начинаю заговаривать ему зубы, говорю и говорю, чтобы его мозг стал цепляться за мой голос, а не за комок в горле. Это немного помогает.

Уже в садике я звоню его матери.

– Какой ужас, – говорит она. – Я позвоню мужу, он сможет приехать быстрее, чем я.

Она звонит ему, а он – мне. Два раза. Сначала подтверждает, что уже скоро выедет с работы, вот только совещание закончится…

Во время второго звонка он интересуется, как там Фредрик. А Фредрику уже чуть лучше, он перестал задыхаться и почти не корчится от боли в животе. Я неосторожно сообщаю об этом его отцу.

– Так мне можно не ехать? – обрадованно спрашивает он. – Раз всё прошло, значит, ничего серьезного, да же? Ничего заразного, не кишечный грипп какой-нибудь. Это он, наверное, просто домой хочет.

– Да, хочет, – соглашаюсь я. – Но живот у него болит по-настоящему, даже если из-за стресса. Пусть побудет сегодня дома, вреда от этого точно не будет.

К счастью, он не спорит. И мне не приходится сообщать Фредрику, что его передумали забирать.

– Я не хочу быть в садике, – мрачно говорит Фредрик.

Он забился в дальний угол деревянного автобуса, едва отец ушел, и так и сидит там.

Я пытаюсь было заявить привычно, что маме с папой надо работать, но Фредрик протестует:

– Мама не работает! Она с Малкольмом у бабушки с дедушкой…

– Ну…

Увы, я не могу скрыть свое замешательство. Фредрик видит, что мне эта ситуация кажется странной. Но я все же пытаюсь найти объяснение. И вслух говорю, что мама, наверное, и с Фредриком куда-нибудь поедет. Без Малкольма. Потом как-нибудь.

Вообще-то не стоило бы мне этого говорить. Вдруг я ошибаюсь? Вдруг такая роскошь позволена только Малкольму? У Фредрика же нет особых потребностей, он же нормальный…

Но я всё же говорю.

– Я хочу домой, – говорит Фредрик.

– Да? А я лично рад, что ты не дома, а здесь, с нами. Без тебя было бы скучно.

– Я все равно хочу домой, – повторяет Фредрик.

– Но папа же на работе, – возражаю я. – Ты хотел бы быть дома один?

– Папа не на работе! – почти кричит Фредрик, поражаясь моей тупости. – Он дома…

– То есть он сегодня работает дома, – поспешно говорю я. – Ну, в этом тоже интересного мало… В садике веселее.

Ровно в четыре, когда отец забирает Фредрика домой, я слишком прямо и бестактно заявляю ему, что Фредрик огорчен сложившейся ситуацией. И что придется им придумать что-нибудь в качестве компенсации.

Кикки меня за это ругает. Оказывается, мы не имеем права требовать от родителей конкретных действий.

– Что грустишь? – спрашиваю я.

Фредрик молчит, потом бормочет что-то невнятное.

– Что? – переспрашиваю я.

– Я сломал раковину.

– Какую?

– В туалете.

– Как так?

– Я на нее опирался руками, а так делать нельзя. И она теперь сломалась.

– Да ладно?

– Сломалась.

– Не думаю.

– Иди посмотри.

– Сейчас – не могу. А как именно она сломалась? Треснула?

– Нет. Она шатается.

– Все раковины шатаются. Они специально так сделаны, чтобы можно было их разбирать и чистить.

– Нет, она сломалась.

– Не сломалась. А если сломалась, то мы позвоним хозяину помещения и попросим ее починить. Ничего страшного.

– Позвони сейчас!

– Зачем? Я же говорю, ничего страшного.

Фредрик не успокаивается, пока я не иду с ним. Мы вместе смотрим на несчастную раковину, которая совсем не шатается.

– Она сломалась из-за меня, – печально констатирует Фредрик.

Дарси пинает скамейку во дворе.

– Что ты делаешь? – возмущается Агге. – Ну вот, смотри, теперь спинка отваливается…

Фредрик садится на лестницу и роняет голову на руки.

– Что случилось? – спрашиваю я.

Он долго молчит, но потом все же говорит:

– Я сломал скамейку.

– Какую?

– У нее теперь шатается спинка.

Я наконец понимаю, о какой скамейке речь.

– Но это же Дарси ее пнул, – говорю я. – А вообще она насквозь гнилая, вот и разваливается…

– Нет, это я ее сломал.

Я помогаю Фредрику со скотчем. Фредрик отрезает кусок за куском, пока я его разматываю. В ателье много народу, я отвечаю на бесконечные вопросы, отвлекаюсь – и в конце концов ножницы вместо скотча отхватывают кусок кожи с моего пальца.

– Ой, – говорит Фредрик.

– Ничего страшного, – говорю я.

Мы с Фредриком о чем-то разговариваем. Фредрик решает взобраться на качалку и подпрыгивает как раз в тот момент, когда я наклоняюсь, чтобы лучше слышать: во дворе шумно. Голова Фредрика с размаху врезается мне в нос.

– Агге! – зову я, зажимая нос ладонью.

Агге как раз пошла на кухню за кофе, поэтому я никак не могу бежать за платком сам.

– Что? – спрашивает Агге, наконец появляясь на крыльце.

– Дай платок, пожалуйста. Я тут немного кровью истекаю…

– У тебя кровь? – заинтересованно спрашивает Фредрик. – А покажи!

Я мотаю головой:

– Не хочу заляпать одежду.

Фредрик сидит на дорожке, зачерпывает полные пригоршни гравия и швыряется ими.

– Перестань, – говорю я.

– Идет дождь! – кричит Фредрик, снова бросая гравий.

– Перестань, – повторяю я.

Теперь я стою рядом с Фредриком. Он задирает голову, изучающе смотрит на меня.

– Не вздумай, – говорю я.

Но горсть гравия летит мне в лицо.

С моего первого рабочего дня Фредрик хотел увидеть, как я злюсь. И вот его мечта сбывается.

Я ставлю его на ноги, беру за руку, завожу в раздевалку и закрываю дверь. А сам остаюсь снаружи с остальными детьми.

Агге с ним разговаривает, Агге выводит его во двор, Агге заставляет извиниться. Изначальное возмущение во мне сменяется ледяной коркой, которую намного сложнее скрыть. Но я стараюсь.

Больше он в меня гравием не кидается.

– Себастьян, что это у Одена на подбородке? – спрашивает Фредрик.

– Где? – спрашиваю я, хотя прекрасно знаю ответ.

– А вот посмотри, – настойчиво зовет меня Фредрик.

Я подхожу. Оден покорно стоит рядом с Фредриком. Тот задирает пальцем его подбородок и показывает мне красный бугорок.

– Что это? – повторяет он.

– Ну, это приблизительно как твоя экзема, – отвечаю я. – Просто некоторые люди чувствительнее других. Их организм так реагирует на определенные вещи. У меня, например, иногда бывает солнечная экзема.

– Серьезно? – с энтузиазмом спрашивает Фредрик. – А где?

– На руке. Вот тут, видишь? Но у меня есть лекарство, поэтому ее не видно, хотя она есть.

Фредрик долго рассматривает тыльную сторону моей ладони.

– У меня тоже экзема, – наконец говорит он.

– Да, я помню. Только у тебя она, наверное, не от солнца.

– А от чего она еще бывает?

– Да от разного… У кого-то от воды, у кого-то от мыла, у кого-то – наследственная. Ничего страшного в этом нет.

Я нагло вру. У Одена контагиозные моллюски, расчесанные грязными руками. Возможно, огромные вздутия там из-за стрептококков. По крайней мере, Агге так считает. Это заразно, да. И родители Одена должны бы мыть его и заклеивать расчесы пластырем, но они этого не делают. Но Оден в этом не виноват. Поэтому я вру.

Фредрик и Оден толкаются возле двери перед лестницей на второй этаж. Остальные еще моют руки и убирают со стола.

– Я хочу наверх, – бубнит Оден.

– Я тоже, – громко подтверждает Фредрик.

– Подождите Тутти, – отвечаю я.

– Я пойду сейчас, – с нажимом говорит Фредрик, но никуда не идет.

– Тутти скоро придет, – говорю я и скрываюсь в подсобке.

Следуя правилам, я запираю за собой дверь, чтобы никто из детей не зашел в опасное помещение, и лезу на самую дальнюю полку в поисках клея.

Из-за двери слышится слишком громкий шепот Фредрика:

– Давай, Оден, открой дверь, ну!..

– Без взрослых нельзя, – занудно тянет Оден.

Фредрик не унимается:

– Смотри, мыльные пузыри! Иди и возьми всю бутылку, Оден!

– Нельзя, – всё тем же скучным тоном продолжает Оден.

С Оденом сложно спорить, он может часами придерживаться одного аргумента и одной интонации.

Я выхожу из подсобки и вижу, что они всё так же стоят возле двери: уныло обмякший Оден и разочарованно ерзающий Фредрик.

– Молодец, Оден, – говорю я.

Фредрик тут же начинает болтать с Оденом на какую-то нейтральную тему.

У меня в кармане несколько воздушных шариков. Их наличие меня беспокоит, я не могу перестать теребить их, а потому раздаю их всем желающим.

Фредрик надувает свой шарик и отпускает его. Шарик с фырканьем улетает и в конце концов оказывается на крыше курятника. На стене как раз под ним обустроен уголок для скалолазания: деревянные опоры раскиданы там и сям, а внизу – матрас. Фредрик лезет на самую верхнюю опору, а оттуда достает руками до водосточной трубы и карниза.

– Слезай, – требую я.

– Нет, я хочу достать шарик.

Фредрик виснет на карнизе. Оттуда я его и снимаю. Он лезет снова, но я и теперь ему мешаю. Тогда Фредрик убегает.

Возвращается он уже присмиревшим. И встревоженно сообщает:

– Себастьян, у меня заноза…

– Где?

– Вот…

Он протягивает мне ладонь. Там действительно торчит огромная заноза.

– Ерунда, – говорю я. – Неглубоко сидит. Вытащить?

Фредрик соглашается было, но потом ударяется в панику:

– Не надо, будет больно, я точно знаю…

– Если сразу не вытащить, будет больнее, – отвечаю я.

Я все еще придерживаю одной рукой его ладонь, а второй начинаю тянуться к занозе.

– Ай! – пищит Фредрик, отдергивая руку, хотя я еще даже не коснулся занозы.

Я довольно невежливо сгребаю его в охапку и сажусь на тот самый матрас возле курятника.

– Если не смотреть, будет не больно, – говорю я. – Отвернись.

Фредрик не отворачивается, но зажмуривается. И все же протестует:

– Надо же щипалкой…

– Пинцет нам не понадобится, – говорю я. – Смотри.

Фредрик открывает глаза, видит белую щепку, которую я держу двумя пальцами, и тут же снова отдергивает ладонь:

– Ай!

– Кстати, заметил, что она белая? – спрашиваю я. – Совсем как карниз…

– Это не оттуда, – сердито заявляет Фредрик. – Она у меня еще раньше была.

– А мне кажется, что оттуда. Больше-то у нас во дворе белого крашеного дерева нет… Видишь ли, карниз не предназначен для лазания, поэтому его особо не шлифовали. Так что лучше всего на нем больше не виснуть.

– Тогда дай мне новый шарик, – требует Фредрик.

– Увы. У меня больше нет.

После полдника дети играют на улице. Мы пускаем мыльные пузыри: я сижу на крыльце с большой бутылкой в руках, а все желающие по очереди опускают в нее соломинку. Фредрик пытается было влезть без очереди, пару раз отказывается передавать соломинку дальше, но как-то без энтузиазма, скорее просто по привычке.

Постепенно толпа желающих редеет, многим хватает всего одного раза. Фредрик тоже уже не спешит заполучить соломинку, а садится рядом со мной и наблюдает, как малыши тщетно дуют в кольцо.

– Почему ты все время носишь с собой то воздушные шарики, то мыльные пузыри? – спрашивает Фредрик.

Я пожимаю плечами:

– Мне так хочется. Почему бы не делать на работе то, что нравится?

Я отрываю взгляд от Магнуса, который раз за разом резко опустошает свои легкие в попытке выдуть пузырь, и смотрю на Фредрика. И совершенно неожиданно для себя вижу, как он улыбается мне глазами. Без привычной снисходительности и требовательности, которая сквозила даже в изначальном вопросе, без колючек, без охотничьего азарта. В его взгляде сейчас просто смесь восхищения и одобрения.

– Я потерял его! – рыдает Фредрик.

– Что? – переспрашиваю я.

– Мой орех…

– Какой еще орех?

– Лесной. Я нашел орех, а теперь потерял…

– Ну, давай поищем его. Где ты его потерял?

– Вот здесь. Я пытался его расколоть камнем, а он улетел… – Фредрик показывает на пол террасы.

– Ох… На полу же полно гравия, как мы его найдем?

Я даже знаю, кто этот гравий туда натаскал, но об этом ничего не говорю.

– Ты должен мне помочь, – отчаянно твердит Фредрик. – Я должен его найти…

И мы ищем орех.

Фредрик то внимательно всматривается в россыпи гравия, то вдруг начинает их расшвыривать и сердито пинать доски.

– Если начать с этой стороны и пройти вдоль первой доски, а потом развернуться и обыскать следующую доску, – говорю я, – и так и продолжать по всей террасе, ты точно будешь знать, где уже искал.

– А если так и не найду?

– Ну, орех довольно маленький, так что вполне возможно, что он провалился в щель…

– И тогда нам придется разбирать пол, да?

– Нет, этого нам никто не позволит.

Я вынужден постоянно отрываться от поисков, но Фредрик не сдается. И наконец находит свой орех.

А потом теряет. И снова впадает в истерику и требует, чтобы все искали этот несчастный орех. Несколько дней он либо мусолит орех в руке, либо кидается им, либо теряет его самым дурацким образом, причем обязательно в каком-нибудь сложном месте: в куче листьев, на гравиевой дорожке или в траве.

Я подумываю о том, чтобы носить в кармане с десяток идентичных орехов и благополучно обнаруживать пропажу, но беда в том, что я никогда не видел орех Фредрика вблизи.

Тессан и Агге вернулись из леса со старшей группой. Все спешат на задний двор, переобуваются, снимают жилеты. Тессан чуть отстает и о чем-то говорит с Фредриком, но в конце концов, сердито всплеснув руками, восклицает:

– Ну и ладно, сиди там, если хочешь!

Фредрик действительно сел посреди гравиевой дорожки и принял обиженную позу.

– Что случилось? – спрашиваю я, когда Тессан подходит ближе.

– Опять этот орех, – раздраженно говорит она. – Пускай сидит там хоть до самого обеда, сил моих больше нет!

– Давай я попробую, – предлагаю я.

Тессан устало отмахивается, я считаю это знаком согласия.

– Как жизнь? – спрашиваю я, опускаясь на гравий рядом с Фредриком.

– Плохо.

– А что так?

– Я потерял в лесу мой орех. Я должен вернуться и найти его! – с нажимом говорит Фредрик. Голос у него начинает угрожающе звенеть.

– А зачем он тебе? – осторожно спрашиваю я.

– Чтобы расколоть и съесть, – отвечает Фредрик.

Ну да, конечно. Впрочем, эта версия мне подходит.

– Ну, тогда даже лучше, что ты его потерял, – говорю я и тут же добавляю: – Знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что теперь из него вырастет целое ореховое дерево. Представляешь, какой урожай можно будет собрать?

Фредрик задумывается, но потом сердито бросает в сторону горсть гравия:

– Не вырастет никакое дерево! Я же не закопал орех в землю…

– Ну и что? – не сдаюсь я. – В природе никто их не закапывает, а они все равно прорастают. Знаешь, как это происходит?

– Как? – угрюмо спрашивает Фредрик, зачерпывая еще пригоршню гравия.

– Смотри, – говорю я, тоже подобрав несколько камешков.

Я выбираю белый, который будет заметен среди остальных.

– Допустим, это твой орех, – говорю я и кладу белый камешек на гравий. – Вот он лежит на земле там, где ты его потерял. На него падают листья, мелкие ветки, хвоя, – продолжаю я, засыпая камешек гравием.

Когда камешек полностью исчезает под гравием, я говорю:

– Где теперь орех?

– Под листьями, – все еще мрачно отвечает Фредрик.

– Правильно. А что происходит со старыми листьями?

– Не знаю.

– Они превращаются в землю. Так где теперь твой орех?

– Под землей, – недоверчиво отвечает он.

– Во-от. Теперь из него вырастет дерево, а через несколько лет можно будет собирать урожай.

– Но через несколько лет я уже не буду ходить в садик, – протестует Фредрик.

– Ну и что? Твоя школа всего-то через дорогу отсюда, ты каждый день сможешь ходить в лес, если захочешь, – уверенно говорю я. – Пойдем-ка, а то все остальные уже в раздевалке.

Я встаю и иду к двери. Фредрик тоже поднимается и следует за мной.

Мы собираемся на луг. Все дети должны надеть жилеты. Фредрик стоит на крыльце, нетерпеливо дергает свой жилет, перекручивает его и визжит:

– Я не могу!

– Можешь, – отвечаю я.

Я надеваю жилет на кого-то из младших детей. Старшие умеют сами, Фредрик тоже.

– Я не умею! Ты мне должен помочь! – сердито кричит Фредрик, размахивая жилетом.

– Ничего я тебе не должен, – отвечаю я, – и о помощи просят совсем не таким тоном.

Фредрик щурится, пытается хлестнуть меня по лицу жилетом. Я беру его за руку, усаживаю на ступеньки и говорю:

– Если не хочешь идти, останешься здесь.

Он сердито отворачивается, ничком укладывается на ступеньки, раскинув руки.

– Отодвинься от двери, – говорит Кикки.

Фредрик бормочет:

– Вы все злые!

В этот момент Вильмер открывает дверь изнутри. Разумеется, Фредрика он не замечает и проезжает дверью по его руке.

Фредрик визжит, Кикки освобождает его руку и сердито комментирует:

– Я же говорила, отодвинься от двери!

Она обеспокоенно рассматривает его пальцы. Кожа слегка содрана, но не до крови.

– Это всё Вильмер виноват! Он нарочно! – твердит Фредрик.

– Нет, ты сам подставил под дверь руку. Он тебя не видел, – говорит Кикки, но Фредрик не слушает.

Наконец Кикки сдается и уходит собирать рюкзак. Остальные уже толпятся у калитки.

В качестве компенсации за свой резкий тон я помогаю Фредрику надеть жилет. Он молча принимает помощь.

– Пойдем, – говорю я и протягиваю ему руку. Правую, потому что его левая рука не болит.

Он не протестует.

У калитки я замечаю слоняющегося без пары Никласа. В любое другое время я автоматически взял бы его за руку, потому что Никлас входит в число детей, стремящихся удрать куда глаза глядят при первой же возможности. Но вместо этого я прошу Тессан позаботиться о нем.

Мы с Фредриком идем первыми.

– Как рука? – спрашиваю я.

– Болит.

– Пройдет со временем, вот увидишь.

Всю дорогу Фредрик держит меня за руку, ни разу не вырвавшись и не сбежав. Я вижу, как он старается, и поддерживаю это начинание, болтая на нейтральные темы.

На лугу мы встречаемся с соседней группой и собираемся в круг. Фредрик оказывается между мной и Эми. Кикки раздает детям яблоки. На солнце жарко, и я помогаю Фредрику снять куртку прямо под жилетом. Эми свою сняла точно таким же образом, но самостоятельно.

Кто-то из педагогов рассказывает детям о том, чем мы сегодня будем заниматься. Фредрик придвигается поближе, прижимается ко мне. Как один зеленый кот, который часто в порыве нежности укладывается головой на мое плечо и громко мурлычет.

Я боюсь даже предположить, что будет дальше. В какой-то момент зеркальный блеск в его глаза вернется, я уверен.

Но еще не сейчас. Сейчас Фредрик пригрелся на солнце и расслабился. Он хрупкости момента не замечает, укладывается поудобнее, уложив мою руку себе на плечи и укрывшись курткой. Вообще-то ему положено сидеть ровно, как и всем остальным, но я молчу. И остальные молчат. То есть не молчат, конечно, а поют, не отвлекаясь на нас.

Эми наблюдает за действиями Фредрика, потом решительно пододвигается и тоже укладывается. Так я и сижу, обняв их обоих.

Потом детей разбивают на группы. Кто-то играет в мяч, кто-то водит хороводы. Фредрик и Эми собирают одуванчики, а я гоняюсь за Никласом. Он хохочет и мчится через лес, я догоняю его и возвращаю на место, а он снова убегает.

Когда настает время возвращаться, Фредрик не хочет становиться в строй. Он продолжает собирать букет для мамы. В его действиях появляется лихорадочность.

– Еще вот этот сорву – и всё! И этот!

– Скоро твой букет перестанет помещаться в ладонь, – говорю я.

Он отмахивается, но через некоторое время сам говорит:

– Всё, теперь хватит. Больше в руке не поместится.

Удовлетворившись размером букета, он вдруг начинает переживать по другому поводу:

– Они завянут!

– Не завянут. Ты их только до садика донеси аккуратно, а там уж мы их в воду поставим.

– И они точно не завянут?

– Точно. Нальем в стакан воды и поставим на кухне, а ты потом заберешь, когда пойдешь домой.

– А дома поставлю в вазу, – радостно продолжает он.

– Кстати, вазу можешь сделать сам, – говорю я.

– Как?

– Выбери какую-нибудь банку покрасивее и раскрась. Только не изнутри, а снаружи. Потом нальешь воду – получится ваза, – объясняю я.

Мы снова идем через лес. Прямо перед нами по тропинке скачет птица.

– Осторожно! – громко шепчет Эми.

Мы приближаемся. Птица улетает.

– Не бойся, мы тебя не обидим! – кричит Эми, но птица не возвращается.

– Почему она улетела? – спрашивает Арвид.

– Потому что не знала, что мы не причиним ей вреда, – отвечаю я. – Эми правильно сделала, что сказала ей.

– Почему? – упрямо повторяет Арвид.

– Потому что птицы не могут себе позволить верить кому попало. Если бы она всем доверяла, ее бы давно съели.

– То есть она трусиха, – заключает Арвид.

– Нет. Просто осторожная. Любой незнакомый человек или зверь может оказаться опасным. Бояться их не надо, а вот осторожность соблюдать не помешает.

– А я змей не боюсь, – говорит Фредрик.

– Я тоже, – говорю я. – Но гладить всех змей подряд не стал бы. У нас, например, водятся гадюки. Знаешь, что будет, если погладить гадюку?

– Укусит?

– Возможно. А от ее яда можно умереть. Так что со змеями нужно быть осторожным, даже если не боишься их.

С этими словами я открываю калитку, на минуту выпустив руку Фредрика из своей.

– А я однажды погладил медянку! – торжествующе кричит он и несется через двор к двери.

– Медянку можно, она на самом деле ящерица, – отвечаю я, но не уверен, слышит ли он.

После обеда мы со старшими детьми говорим о смерти. Тему я выбрал в основном из-за Фредрика. Мне кажется, что надо бы вслух проговорить некоторые моменты, причем на нейтральной территории. Обычно после обеда мы читаем книги, но на этот раз я показываю детям содержимое «Коробки скорби». Там детские книги о смерти, искусственная роза, фоторамка, фотографии разных кладбищ и могил, носовые платки и свечи. Мы обсуждаем каждый предмет и его связь со смертью.

Детей в красно-желтой группе сегодня всего семеро: Фредрик, Диса, Вильмер, Ясмина, Эми, Арвид и Дарси. Шестеро из них наперебой болтают по теме или слушают, а вот Фредрик явно чувствует себя неуютно: ерзает, выдергивает у меня из рук предметы, толкается, шумит, отвлекает остальных. Я стараюсь не обращать на него внимания и продолжаю говорить.

– Ты самый старший здесь в комнате, значит, ты умрешь раньше всех, – говорит мне Ясмина.

– Не факт, – отвечаю я. – Никогда не знаешь, когда умрешь… Кто-то может дожить до ста лет, а кого-нибудь в детстве машина переедет – и всё. Некоторые умирают молодыми.

– Я знаю! – кричит Вильмер. – Это как один дядя, которого слушает мой папа. Паваротти.

– Ну, да, он умер, – соглашаюсь я. – Только сначала дожил до семидесяти лет. По-моему, ему повезло, он прожил долгую и счастливую жизнь…

– И любил «Мазератти», – важно добавляет Вильмер. В машинах он разбирается, так что я ему верю.

Фредрик выдергивает из коробки книгу и начинает громко описывать картинки. Я продолжаю беседу с Вильмером, протягиваю руку и не глядя отбираю у Фредрика книгу.

Фредрик только теперь демонстративно покидает свое место (обычно это происходит намного раньше) и отползает за книжный шкаф, в читальный уголок. Там он начинает было шуметь, но остальные дети слишком поглощены темой смерти, чтобы поддержать его бунт.

– Моя мама говорит, что после смерти некоторые превращаются в камни, – говорит Диса.

– Когда моя мама умрет, я буду плакать, – говорит Ясмина.

– Моя прабабушка умерла, – говорит Арвид.

Дарси изо всех сил тянет руку, не слушая товарищей. Когда наконец приходит его очередь, он не помнит, что хотел сказать.

Эми молчит, но слушает с раскрытым ртом. Она часто играет в смерть.

Наконец я решаю, что для первого раза достаточно.

– В следующий раз начнем читать какую-нибудь из этих книг, – говорю я и упаковываю всё в коробку.

Дети нерешительно встают.

– Себастьян, – жалобно зовет из-за шкафа Фредрик.

– А?

– У меня к тебе важное дело, это серьезно…

– Что такое?

– У меня кровь из носа, – совсем уж извиняющимся голосом говорит он.

– Ребята, идите одеваться, мы скоро, – говорю я остальным. – Погоди, я сейчас.

Вооружившись бумажной салфеткой, я наконец захожу за шкаф. Фредрик лежит на разбросанных по полу подушках, запрокинув голову. Крови не видно.

– Я ее чувствую, – объясняет Фредрик.

Я протягиваю ему салфетку, он старательно прижимает ее к носу. На бумаге появляется только красная точка.

– Что случилось? – спрашиваю я. – Ты ковырялся в носу?

– Нет, оно само, – отвечает он, пытаясь подняться.

– Полежи пока, а то хлынет.

– Не хлынет, уже всё хорошо.

Во дворе уже полно народу, Фредрик сразу же куда-то исчезает.

Я помогаю Эми пересадить жука с земли на лопатку, чтобы выпустить в лес. Заставляю Магнуса в сотый раз обуться. (Он упорно снимает ботинки, потому что в них песок, и бегает по двору в носках.) Дую на ушибленные колени, разнимаю дерущихся. Кикки сидит на скамейке и проверяет почту на айпаде. В какой-то момент я слышу, как Кикки орет. Она редко повышает голос, поэтому я понимаю, что произошло что-то серьезное. Освободившись, я нахожу ее и спрашиваю, что случилось.

– Фредрик притащил огромного паука и стал тыкать его мне под нос. Я ему сказала, чтобы он выпустил его в лес, а он взял и бросил мне его на колени. Ты же знаешь, как я боюсь пауков, я тут еле сдержалась, чтобы не разреветься… Чертов ребенок! Короче, затолкала его на кухню от греха подальше.

– Поговорить с ним? – спрашиваю я.

– Не знаю. На него опять нашло.

– Я все равно на перерыв мимо кофеварки пойду, по пути посмотрю, – говорю я.

Мы оба понимаем, что диалога с Фредриком не выйдет, по крайней мере сейчас.

Я встречаю Фредрика уже в раздевалке. Он вроде бы собирается выйти во двор, но медлит. Когда я пытаюсь с ним заговорить, он усиленно отводит взгляд, но на вопросы покорно отвечает и вымученно улыбается. Тут из кухни выходит Тессан.

– Иди к Кикки и скажи ей всё, как мы договорились.

Мы с Тессан переглядываемся. Я даю ей понять, что в курсе событий. Она в ответ кивает.

Когда Фредрик нехотя выходит во двор, Тессан сообщает мне, что произошло на кухне: Фредрик рассказал о пауке, она объяснила ему, что у Кикки фобия. Потом они с затылком Фредрика договорились, что он извинится.

Позже Кикки расскажет, что Фредрик вышел во двор и пробормотал что-то невнятное, стоя у нее за спиной и опустив голову.

А пока я наливаю себе кофе и поднимаюсь наверх.

Через полчаса, когда я возвращаюсь, оказывается, что Арвид, Дарси, Вильмер и Фредрик в лесу. Они зовут Тутти, та ненадолго выходит к ним, потом возвращается и рассказывает:

– Они кусок стекла нашли, хотели, чтобы я его убрала. Вильмер собирает цветы, Фредрик убил улитку…

Она вздыхает. Я дожидаюсь, пока она уйдет, и тоже иду в лес. Мальчики сидят возле большого камня и спорят. Я стою молча и слушаю. Речь идет о кусках кирпича, которые они сообща натаскали, чтобы построить хижину. Фредрик хочет забрать свои кирпичи и выйти из дела, остальные протестуют.

– Ой, а это что? – говорю я, натыкаясь взглядом на останки большой виноградной улитки.

– Фредрик ее раздавил, – злорадно сообщает Арвид.

– Зачем? – спрашиваю я, глядя на Фредрика.

– Мы ему говорили, чтобы он этого не делал, а он все равно ее убил, – с жаром говорит Дарси.

Арвид и Вильмер поддакивают. Фредрик сердито пинает осколки кирпичей, пытаясь попасть ими по Дарси.

– Пожалуй, не надо тебе быть в лесу, – говорю я.

– Я во двор не вернусь! – отвечает Фредрик, отворачивается и идет в сторону железной дороги.

– Знаешь, почему я считаю, что тебе не нужно быть в лесу? – спрашиваю я, следуя за Фредриком, но не догоняя его.

– Потому что я пнул Дарси, – отвечает он, спрятавшись за дерево.

– Не только.

Я огибаю дерево.

– И потому что я убил улитку, – с мрачным удовольствием продолжает Фредрик, свернув в сторону забора.

– И поэтому тоже. Потому что это показывает, что ты не знаешь наших правил. А для того, чтобы играть в лесу, нужно знать, что здесь можно делать, а чего нельзя. Иди к калитке.

Фредрик бежит к своему любимому дереву, стремительно влезает на него и торжествующе смотрит на меня.

Я не спеша подхожу к дереву, задираю голову. Теперь, глядя на меня сверху вниз, Фредрик встречается со мной взглядом, но взгляд этот неприятный, недоверчивый, вызывающий. А глаза красивые, от яркого солнца и неба синие до невозможности. Я отвлекаюсь на это несоответствие и чувствую, как раздражение отступает.

– Ты понимаешь, что можешь умереть? – спрашиваю я.

Наверное, Фредрик не ждет такого вопроса.

– Да, понимаю, – сердито отвечает он.

– А мне кажется, что нет. Помнишь ту птицу на тропинке? Она улетела потому, что хочет жить. Улитка улететь не могла. Она могла только спрятаться в свою раковину, но ей это не помогло. Все животные берегут свою жизнь. А ты? Что будет, если ты сейчас упадешь и свернешь шею?

– Я умру. А ты будешь смеяться?

– Ты этого никогда не узнаешь. Когда ты умрешь, для тебя всё кончится. Для улитки всё кончилось, ее больше нет. И тебя не будет, если ты умрешь, понимаешь? Ты не сможешь увидеть, что произойдет потом.

– Что вы делаете? – спрашивает Арвид, вынырнув из леса позади меня.

– Разговариваем, – отвечаю я, повернувшись к нему.

У Арвида в руках два лютика.

– Это тебе, а это – Агге, – говорит он, вручая мне лютики по одному.

– Спасибо, – говорю я. – Как там ваша хижина? Строительство продвигается?

Я разворачиваюсь и иду к хижине, увлекая Арвида за собой.

– Заставь Фредрика слезть, нельзя лазать по деревьям, – обеспокоенно говорит он.

– Фредрику нужно немного подумать, – отвечаю я. – Давай не будем ему мешать.

Когда мы подходим к хижине, Дарси и Вильмер выбегают навстречу. Они собираются наброситься на нас с вопросами. Я снимаю очки и начинаю тереть уголок глаза.

– В глаз что-то попало? – тут же спрашивают они.

– Аллергия на пыльцу, – объясняю я. – Из глаз течет, веки чешутся, а если их трогать, чешутся еще сильнее. Но не трогать не получается, я всё время забываю, что нельзя. У тебя тоже так, Дарси?

У Дарси астма и аллергия, он об этом говорил раз десять за этот день.

– Нет, я задыхаюсь.

Мы еще какое-то время обсуждаем влияние пыльцы на организм. Фредрик слезает с дерева и идет к нам.

– Полдник готов, – кричит через забор Кикки.

Мы идем к калитке. Кикки следит, чтобы младшие дети не выбежали в лес, пока мы заходим. Фредрик подходит к ней, задирает голову, пытается заглянуть в глаза, но Кикки занята истерикой кого-то из малышей.

– Прости меня, – говорит Фредрик.

Кикки не слышит.

– Прости, прости, прости! – отчаянно твердит Фредрик, дергая Кикки за рукав.

– Ты уже выбрала, что будешь им читать? – спрашиваю я у Тессан.

– Нет.

– Возьми какую-нибудь книгу из «Коробки скорби», – советую я. – Я им их показывал, но еще не читал. И Фредрика вниз не отправляй, даже если будет баловаться. А он будет. Он всегда так делает, если тема сложная. Пусть послушает, ему полезно.

– Я постараюсь, – соглашается Тессан. – А что там за книги?

– Да разные, но все в каком-то смысле про смерть.

– Я только книгу про морскую свинку помню, ее и возьму…

– Бери, бери, – горячо соглашаюсь я. – Я ее вслух читать не могу.

– Почему?

– Там про смерть животного. Остальные книги про людей, это проще.

– Ну, я не такая чувствительная, – говорит Тессан.

И она держит слово. Пока я рисую на доске сказки для младших детей, к нам никто не спускается. Фредрик приходит в раздевалку одновременно со всей старшей группой, мы с Тессан помогаем малышам одеваться и не успеваем поговорить о книгах.

После сказок, пока мы ждали Тессан, моя группа стала рисовать, поэтому я вытаскиваю доску во двор. Малыши вскоре отвлекаются на игрушки, а маркеры оказываются у Фредрика. Тессан исчезает куда-то, так что я с детьми один. Воспользовавшись временным затишьем, я подхожу к Фредрику. Он старательно рисует нечто, позже оказавшееся ракетой.

– Что вы сегодня читали? – спрашиваю я.

– Книжку про морскую свинку. Она была очень старая, поэтому у нее часто болел живот. Он болел всё сильнее и сильнее. А потом она умерла, – серьезно рассказывает Фредрик.

Чуть позже я все же нахожу свободную минуту и спрашиваю у Тессан:

– Как Фредрик себя вел, пока вы читали?

– Ужасно. Шумел, отвлекал всех, совсем не слушал, в конце концов залез за книжный шкаф и сидел там, кидаясь подушками.

– И тем не менее, – говорю я, – он пересказал мне содержание книги. Значит, всё же слушал. Книга-то новая…

– Он, может, и слушал, – неохотно соглашается Тессан, – а вот остальные благодаря его выходкам мало что поняли.

– А может, и у них спросить, о чем книга? Мне кажется, расскажут.

– А что потом? – спрашиваю я.

Фредрик не отвечает, но я упорствую:

– Что потом?

Он снова пытается сбежать от меня в лесу. И снова я просто иду за ним, отставая на пару шагов.

– Что? – переспрашивает он.

– Ну, убежишь ты, а что потом?

– Не знаю, – пожимает плечами он. – Останусь играть в лесу.

– А потом?

– Я не хочу во двор. Я хочу все время быть здесь.

– То есть ты действительно думаешь, что после такого тебя кто-то отпустит в лес?

– Нет. Поэтому я и не вернусь.

– Вернешься.

Всё это время я пытаюсь сократить дистанцию, но Фредрик не поддается.

– Не вернусь.

– Ты же знаешь, что я могу тебя догнать и отнести назад? – задумчиво спрашиваю я. – Я быстрее и сильнее тебя. Но я этого не делаю. Знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что я хочу, чтобы ты сам принял правильное решение. Тебе это нужно, чтобы совесть потом не грызла.

( – Фиг бы я его догнал, – говорю я потом Кикки, привычно пересказывая ей этот диалог. – Во-первых, он бегает быстрее, а во-вторых, я бы там наверняка навернулся…

– Ему об этом знать не обязательно, – улыбается Кикки.)

Фредрик не отвечает, но поворачивает в нужную сторону.

Уже возле самой калитки он злорадно хохочет и убегает. Правда, недалеко. И останавливается, ждет, наблюдает за моей реакцией.

Я заговариваю с Арвидом. Но он отказывается поддерживать светскую беседу ни о чем и указывает мне на то, что Фредрик убежал.

– Почему ты его не ловишь?

– А почему я должен его ловить? – удивляюсь я. – Вот если бы Элиас сбежал или Никлас, тогда да… Они еще маленькие, их нужно ловить. А вы большие, вы сами понимаете, когда нужно остановиться, так?

– Так, – озадаченно кивает Арвид.

– Вот и замечательно, а сейчас пора возвращаться, скоро обед, – невозмутимо говорю я, открывая калитку. – Если хочешь взять щепку домой, сразу же положи ее на полку, – говорю я.

Потому что Фредрик уже пристроился к остальным детям, готовящимся пойти во двор, и вертит в руках только что подобранную щепку.

Дети играют в домике. Домик – маленькая постройка во дворе. В нем хранятся маленькие горки, батут, подушечный конструктор, кукольные коляски, сами куклы, дамские сумочки, кроватки и прочее. Когда домик открыт, все вещи из него вынимаются, внутри остаются только стол, шкаф и диван. На террасе домика кипит строительство: дети возводят замки и хижины из подушек.

Пришло время убираться. Во дворе из взрослых только я и Тессан, причем Тессан только что ушла на кухню. Она хочет рассказать Кикки о Ясмине и ее рвотных бумажках.

Многие дети уже ушли домой, Эми капризничает, малышня призывы игнорирует. В результате прибираем в основном я и Вильмер. Фредрик помог было затащить в домик конструктор, да так и пропал. Я тащу через двор батут, одновременно разговаривая с Эми. Вскоре я вижу, как Вильмер сердито жестикулирует, стоя в дверях. Оказывается, что Фредрик накидал подушек в угол домика и прыгает на них со стола. Я прошу его прекратить, но он продолжает. В домике становится тесно, Вильмер уже занес все четыре горки.

– Скажи ему, чтобы прекратил! – требует Вильмер.

– Я уже сказал, он не слушает, – отвечаю я.

К Фредрику присоединился Густаф, младший брат Вильмера. Нелли заходит в домик, чтобы поставить на полку игрушечный телефон, но выходить не торопится.

– Прекращайте прыгать, – говорю я. – Если упадете, будет больно.

– Я не упаду, – хмурится маленький Густаф, но позволяет снять себя со стола. Нелли тоже выбирается из гущи подушек.

Остается Фредрик, но он явно хочет, чтобы его ловили. Я с ним в такие игры давно уже не играю, обойдется.

Я закатываю в домик батут и ухожу за колясками. И вот тут наконец раздается глухой стук и вой. Допрыгался.

– Что случилось? – спрашиваю я, с трудом протискиваясь к двери. На террасе среди сваленных в кучу игрушек копошатся дети.

– Я упал, – ревет Фредрик.

– Кто ж тебе виноват, – раздраженно отвечаю я, разгоняя малышей и пробираясь к подушкам. – Встать можешь?

Он с трудом поднимается, но я не могу понять, из-за падения ли или просто потому, что двигаться без труда в этой куче подушек невозможно.

– Я упал на каменный пол – и вот, – говорит Фредрик, задирая штанину. Колено сильно ободрано.

– Потому что нечего было прыгать, – с досадой отвечаю я. – Идем к крыльцу, промоем твою рану.

– Понеси меня, – жалобно просит Фредрик.

Несу, разумеется. Что мне остается делать.

Я сажаю его в садовое кресло, стоящее посреди двора, велю ждать и иду за пластырем. В туалете как раз прибирается Кикки.

– Неужели так сложно купить пластырь, – ворчу я.

Пластырь давно закончился, а Агге всё никак не закажет новый. Она не любит тратиться на доставку, поэтому заказывать нужно сразу много, а нам пока ничего больше не надо. Сейчас, когда двор полон бесящихся детей, к которым, я надеюсь, хоть Тессан вышла, меня очень возмущает необходимость тщетно перерывать все коробки в поисках пластыря.

– Возьми вон тот, – советует Кикки, кивая на рулон бесклеевого пластыря.

Самое бесполезное изобретение человечества, по-моему. Но ей я этого не говорю, а с трудом отрезаю кусок. Там не только сам пластырь дурацкий, он еще и снабжен якобы удобным режущим бегунком, который абсолютно не режет.

– В каждом рюкзаке есть маленькая аптечка, если что, – говорит Кикки.

– Да ладно, сойдет, – отмахиваюсь я.

Я не хочу сейчас бежать через все здание за рюкзаком.

– А что случилось? – наконец спрашивает Кикки.

– Да Фредрик, – все так же раздраженно отвечаю я.

Мочу водой одноразовую губчатую салфетку, после некоторых колебаний беру еще одну салфетку и выдавливаю на нее пару капель антисептика.

– Может, чему-нибудь научится, – говорит Кикки, изображая злодейский хохот.

– В том числе, – уклончиво отвечаю я. На самом деле она совершенно права, антисептик мне исключительно для этого.

Когда я выхожу во двор, Фредрик все еще сидит в кресле. Вокруг собрались любопытствующие. Я разгоняю их и начинаю промывать рану водой. Кровь проступает снова и снова. Фредрик взволнованно указывает мне на это, но я успокаиваю его:

– Это потому, что кожа содрана. Ничего страшного. Больно?

– Нет.

– Сейчас будет.

Я меняю салфетку, но Фредрик не реагирует.

– Больно? – снова спрашиваю я.

– Нет, – беззаботно отвечает он.

– Странно, должно быть больно, – говорю я, комкая салфетку и прижимая ее к ране другой стороной. Куда же подевался антисептик?

Решив, что не судьба, я даже радуюсь, что мой садистский фокус не удался, и пытаюсь приладить к колену дурацкий пластырь. Он, разумеется, тут же отваливается и падает на землю. Раздражение возвращается.

– Ничего, сейчас найду нормальный пластырь. Жди здесь, – говорю я.

Приходится все же искать в подсобке походный рюкзак, вынимать из него крошечную аптечку и доставать пластырь оттуда. На обратном пути я не удерживаюсь. Беру две бумажные салфетки и обильно смачиваю одну из них антисептиком. Частично это месть за мои переживания, частично – предупреждение на будущее. Больше, конечно, первое. Я не верю, что Фредрик чему-то научится.

– Вот сейчас точно будет больно, – говорю я, прикладывая мокрую салфетку к окровавленному колену.

– А вот и не больно, – торжествующе отвечает Фредрик, широко улыбаясь.

И тут же улыбка слетает с его лица, он начинает громко учащенно дышать, запрокидывает назад голову и кусает губы.

Я поспешно убираю салфетку и промокаю рану другой, сухой, чтобы пластырь как следует приклеился.

– Всё, всё, уже не болит, – говорю я. – Зато бактерии в рану не попадут…

Так себе оправдание. Любому другому ребенку я промыл бы такую рану только водой. Да и Фредрику тоже, упади он при других обстоятельствах.

Я начинаю вынимать из упаковки пластырь, и тут Фредрик с истерическими нотками в голосе начинает вопить:

– Не надо такой пластырь!

– Какой это «такой»? Очень даже приличный пластырь. Держится хорошо и легко отдирается, – уверенно говорю я, заклеивая рану. – Всё, гуляй.

– Я пока посижу, – слабым голосом отвечает Фредрик.

Я сгребаю в охапку окровавленные салфетки и иду выбрасывать их и мыть руки. Когда я возвращаюсь, Фредрик уже бодро скачет у калитки, гордо демонстрируя только что пришедшему отцу свое ранение.

– Фредрик, ты не видел Эми?

– Мяу! Мяу!

– Странно, мне казалось, вы вместе играете.

– Мяу!

Опять это непроницаемое выражение лица. Любит он бессловесные роли… Хотя почему же бессловесные? Мяу.

– А скажи мне, кот, какого ты цвета?

– Бирюзового, – молвит вдруг человечьим голосом кот, бросив взгляд на свою толстовку. – То есть нет, черно-белого.

– Хороший цвет.

– Мяу!

– Мяу.

Во время полдника за столом сидит уже не кот, а Фредрик, но Фредрик довольно недружелюбный и задиристый. Он шумит и отвлекает остальных.

– Что будешь пить? – спрашиваю я. – Некоторые коты предпочитают молоко, а некоторые – воду. Черно-белый кот к каким относится?

Фредрик недоверчиво смотрит на меня, а потом говорит с восторгом:

– Мяу!

– Мяу, – отвечаю я.

Разумеется, он пытается лакать молоко из стакана, но не расстраивается, потерпев неудачу.

Мы с Тессан издалека наблюдаем, как Фредрик подбегает к Юлии, внезапно начинает махать руками, мять ей лицо и дергать за волосы. Такое ощущение, будто он внезапно схватился за оголенный провод. Мы не вмешиваемся, потому что будет только хуже.

– Совсем как Малкольм, – говорит Тессан.

– Я, конечно, совсем не знаю Малкольма, – отвечаю я, – но иногда мне очень хочется, чтобы его просто не было.

На самом деле мне этого хочется постоянно. Если бы не было Малкольма, всё было бы совсем иначе. Или нет?

За пять минут до окончания моего рабочего дня Фредрик подбегает к ничего не подозревающему Вильмеру и сильным ударом в спину сшибает его на землю. Я оставляю Вильмера Агге и ловлю Фредрика. Тот и сам, наверное, удивлен произошедшим, потому что позволяет себя поймать. Я собираюсь усадить его на лестнице и поговорить прямо тут, но Фредрик сам направляется к раздевалке. Я следую за ним.

Обычно такие беседы состоят всего из пары реплик: «Так с товарищами не поступают» и «Иди и извинись». Возможно, для малышни такие методы и подходят, но в случае с Фредриком нужно копать глубже.

Уже в раздевалке Фредрик начинает всячески увиливать. Он обгоняет меня, распахивает дверь в туалет и заявляет о своем желании вымыть руки.

– Сейчас в этом нет нужды, – говорю я. – Пойдем.

Фредрик снова обгоняет меня, влетает на кухню, хватает с одной из полок в игровом уголке фетровый торт.

– Агге одна во дворе, – говорю я Тутти. – Дверь открыта, если что. Я поговорю с Фредриком, а потом домой.

Тутти должна быть во дворе, но она убирает посуду, потому что Тессан беседует с чьими-то родителями.

Фредрик между тем подбегает к книжной полке, все еще держа в руке торт. Держит он его за розочку на верхушке. Он суетится и отвлекает мое внимание, как птица, уводящая охотников от гнезда.

– Я хочу рисовать, – объявляет он.

– Не сейчас.

Я беру его за руку, пытаясь таким образом удержать внимание.

– Тогда я возьму с собой торт, – говорит Фредрик, старательно рассматривая его с преувеличенным удовольствием на лице.

– Что, настолько трудно? – сочувственно говорю я, почти заглянув ему в глаза. – Бери, конечно.

Пусть терзает этот несчастный торт, если ему некуда деваться.

Мы заходим в игровую комнату. Фредрик садится на ковер. Это меня устраивает, я сажусь рядом.

– Смотри, уже почти три часа, – говорю я, показывая ему свои часы. – Когда длинная стрелка окажется вот здесь, мой рабочий день будет окончен.

Фредрик смотрит и отвечает:

– Какой вкусный торт.

– Но у меня есть еще пара минут, – невозмутимо продолжаю я.

Фредрик крутит в руках торт.

– Ты ведь знаешь, что мы все к тебе хорошо относимся?

– Знаю, – нехотя отвечает Фредрик.

– А ты сам к себе хорошо относишься?

Фредрик задумчиво ковыряет розочку.

– Ты себе нравишься, Фредрик?

– Да, – все так же неохотно отвечает он.

– Это хорошо, – говорю я, хотя и не верю ему. – Но у нас еще двадцать семь детей, и к каждому из них мы тоже относимся хорошо.

Фредрик что-то напевает себе под нос, глядя в окно.

– Поэтому мы не можем допустить, чтобы ты себя так вел по отношению к ним, понимаешь?

– У Расмуса в руках красная машинка, – безмятежно комментирует Фредрик.

– Есть разница между человеком и его поступками. Мне, например, может не нравиться то, что ты делаешь, но это не значит, что мне не нравишься ты. И это не значит, что ты плохой. Ты хороший, я это знаю.

– Что это на потолке? – перебивает Фредрик.

– Скажи мне, тебе было бы приятно узнать, что Вильмер и Дарси каждый день приходят домой грустные и рассказывают, что ты их обижаешь?

– Они так говорят? – с ужасом спрашивает Фредрик.

– Да. И не только они.

– А кто еще?

– Какая разница? Суть в том, что за твоими поступками скоро не будет видно тебя.

Фредрик встает с ковра, подходит к ящику с машинками и начинает копаться в нем, но я снова усаживаю его и продолжаю:

– Все люди совершают плохие и глупые поступки.

Я вспоминаю то, о чем он рассказал мне однажды, и использую этот козырь:

– Я в детстве тоже говорил своей маме, что ненавижу ее. Не потому, что так оно и было, а потому, что меня что-то огорчило. Это ведь не значит, что я плохой, правда?

Весь мой монолог строится на чужих догадках, с которыми я согласен: во-первых, Фредрик сам себе не нравится и считает себя плохим, во-вторых, он делает с другими то, что Малкольм делает с ним. И за это второе я тоже берусь, продолжая:

– Люди, которых мы любим, тоже могут поступать неправильно. Это нормально. Вот вы с Малкольмом, например, ссоритесь?

– Нет. Да. Он со мной ссорится, – отвечает Фредрик, делая сильное ударение на слове «он».

– Ну вот. Это не значит, что он плохой, правда?

Конец ознакомительного фрагмента.