Детский психоанализ. Раздел II. Фантазии и агрессия (Анна Фрейд, 2003)

В своей статье «Ребенка бьют» Фрейд (S. Freud, 1919) разбирает фантазии, которые, по его мнению, особенно часто встречаются у пациентов, обращающихся за аналитическим лечением в связи с истерией или неврозом навязчивости. Он считает вполне вероятным, что эти фантазии еще чаще встречаются у обычных людей, которые ввиду отсутствия очевидных признаков заболевания не считают нужным обращаться за помощью. Такие «фантазии избиения» неизменно сопровождаются высокой степенью наслаждения и разряжаются в акте аутоэротического удовлетворения. Я считаю само собой разумеющимся, что вы знакомы с содержанием статьи Фрейда, включающей описание фантазии, реконструкцию предшествующих ей стадий и их происхождение, а также Эдипова комплекса. В дальнейшем изложении я буду неоднократно возвращаться к этой статье.

В своей статье Фрейд говорит: «В двух из четырех случаях с женщинами важные для них развернутые и структурированные фантазии вырастали из мазохистских образов избиения. Функция их заключалась в том, чтобы извлечь предельное возбуждение, даже несмотря на воздержание от акта мастурбации». Я выбрала среди множества случаев наиболее подходящий, чтобы проиллюстрировать это краткое замечание. Речь пойдет о фантазиях четырнадцатилетней девочки, чье воображение, несмотря на чрезмерность, никогда не вступало в конфликт с реальностью. Мы можем точно установить начало, развитие и завершение этих фантазий, а происхождение и связь их с предшествующей фантазией избиения были доказаны в процессе тщательного анализа.

I

Далее я рассмотрю, как развивались фантазии у этой девочки. В 5 или 6 лет, мы не знаем точную дату, но знаем, что это было до поступления в школу, у этой девочки возникли фантазии избиения, подобные описанным у Фрейда. Поначалу содержание их оставалось достаточно однообразным: «Взрослый бьет мальчика». Несколько позднее содержание изменилось: «Взрослые бьют мальчиков». Кто были эти мальчики, кто были эти взрослые, оставалось неизвестным, так же как почти всегда было неясно, за какую провинность следует наказание. Мы можем предположить, что девочка представляла эти сцены достаточно живо, но скудно и неопределенно излагала их содержание в процессе анализа. Каждая фантазия, часто очень краткая, сопровождалась сильным сексуальным возбуждением и завершалась актом мастурбации.

Проявляющееся вместе с фантазией чувство вины у девочки Фрейд объяснял следующим образом. Он говорил, что эта фантазия избиения вторична и замещает в сознании более раннюю неосознаваемую стадию, в которой участники, неизвестные в настоящий момент, были хорошо знакомы и значимы: мальчик – это сам ребенок; взрослый – его отец. Но и эта стадия, согласно Фрейду, не является исходной; ей предшествует более ранняя, которая относится к наиболее активному периоду действия Эдипова комплекса и которая, согласно представлениям о регрессе и подавлении, в трансформированном виде появляется на второй стадии. На первой стадии тот, кто бьет, – это по-прежнему отец; но тот, кого бьют, – это не сам ребенок, а другие дети, братья или сестры, то есть те, кто претендует на отцовскую любовь. На этой первой стадии, таким образом, вся любовь предназначена ребенку, а наказания и взыскания – другим. Вместе с подавлением Эдипова комплекса и возрастанием чувства вины наказание неизбежно оборачивается на самого ребенка. В то же время, как результат регрессии с генитальной на прегенитальную анально-садистскую организацию сцена избиения может все еще быть использована как выражение ситуации любви. По этой причине формируется вторая версия, которая в силу своей символичности должна оставаться неосознаваемой и быть замещена третьей, более соответствующей логике подавления. Таково происхождение возбуждения и чувства вины на третьей стадии или версии; скрытое послание же этой странной фантазии остается прежним: «Папа любит только меня».

В нашем случае чувство вины, возрастающее вместе с осознанием подавленной борьбы за отца, вначале слабо связывалось с содержанием непосредственно фантазий (позднее также осуждалось с самого начала), больше с завершающим регулярным актом аутоэротического удовлетворения. По этой причине в течение нескольких лет маленькая девочка непрерывно возобновляла неизменно оканчивающиеся неудачей попытки разделить одно и другое, то есть оставить фантазии как источник удовольствия и в то же время отказаться от сексуального удовлетворения, которое не соответствовало требованиям ее эго. В этот период она непрерывно варьировала и дополняла содержание фантазий. В стремлении извлечь максимальное удовольствие приемлемым путем и оттянуть как можно дольше запрещенное окончание девочка нагромождала всевозможные дополнения, не столь важные, не очень подробные. Она изобретала сложные организации и целые учреждения, школы, реформации в качестве декораций для сцен избиения и выработала твердые правила и нормы, управляющие условиями извлечения удовольствия. В этот период времени в роли избивающих неизменно выступали учителя; только позднее и в исключительных случаях появляются отцы мальчиков – в основном в роли наблюдателей. Но даже в этих тщательно разработанных фантазиях действующие фигуры остаются схематичными; им отказано в таких определяющих характеристиках, как имя, внешность, персональная история.

Я не считаю, что подобная отсрочка сцен, связанных с удовлетворением, и продление фантазии всегда являются выражением чувства вины, результатом попыток отделить фантазию от мастурбации. Такие же механизмы работают и в фантазиях, не связанных с чувством вины. В этих случаях они служат нагнетанию напряжения и, таким образом, также предвосхищают окончательное удовлетворение.

Давайте проследим дальнейшие превратности фантазии избиения этой девочки. С возрастом усиливаются все стремления эго, которые включают теперь моральные требования окружающего мира. Это все больше становится препятствием для фантазий, в которых концентрируется и выражается сексуальная жизнь девочки. Она бросает свои неизменно безуспешные попытки отделить фантазии избиения и аутоэротическое удовлетворение; запрет усиливается и распространяется теперь на содержание фантазий. Нарушить этот запрет удается только после длительной борьбы с искушением, которая сопровождается отчаянными самоупреками, угрызениями совести и временными депрессивными настроениями. Удовольствие, извлекаемое из фантазии, все чаще оказывается сопряженным с неприятными ощущениями до и после. И поскольку фантазии избиения не служат больше извлечению удовольствия, они случаются все реже и реже.

II

Примерно в то же время, вероятней всего между 8 и 10 годами (точный возраст опять невозможно установить), у девочки появляются новые фантазии, которые она сама называет «милые истории» в противоположность безобразным фантазиям избиения. Эти «милые истории», по крайней мере на первый взгляд, представляют собой красивые и приятные сцены с проявлениями исключительно доброго, деликатного и нежного поведения. У каждого действующего лица есть имя, внешность, индивидуальность с множеством деталей, личная история. Известны семейные обстоятельства, друзья и знакомые участников историй, их взаимоотношения, и каждая деталь их повседневной жизни максимально приближена к реальности. Оформление историй меняется вместе с переменами в жизни девочки, также часто в свои фантазии она включает фрагменты из прочитанного. После каждого завершенного эпизода девочка испытывает глубокое ощущение счастья, слегка омрачаемое слабым чувством вины; больше никакой аутоэротической активности с этим не связано. Поэтому такие фантазии могли становиться все более значимой частью детской жизни. Здесь мы сталкиваемся с тем, на что обращал внимание Фрейд: художественная надстройка, которая несет в себе символическое значение для автора. Далее я постараюсь показать, насколько достоверно мы можем судить о том, что рассматриваемые фантазии являются надстройкой над мазохистскими фантазиями избиения.

Сама девочка не осознавала каких-либо пересечений между милыми историями и фантазиями избиения и в то время, без сомнений, отрицала бы это. Для нее фантазии избиения представляли собой нечто безобразное, предосудительное и запрещенное, в то время как милые истории являлись выражением всего, что приносит счастье и радость. Взаимосвязь между ними просто не могла существовать; и было непостижимо, что персонажи из милых историй иногда появлялись в фантазиях избиения.

Обе фантазии разграничивались с такой тщательностью, что каждое появление фантазии избиения, которым иногда удавалось пробиться, должно было быть наказано временным лишением милых историй.

Я упоминала ранее, что в процессе анализа девочка крайне поверхностно рассказывала о фантазиях избиения, демонстрируя при этом все признаки смущения и сопротивления, и рассказ ее состоял из коротких и неясных намеков, из которых аналитик в результате длительных усилий должен был восстанавливать истинную картину. В противоположность такой сдержанности она только в первый раз испытывала напряжение и, преодолев первоначальные затруднения, всегда ярко и со всевозможными подробностями описывала различные события из милых историй. Казалось, что она никогда не устает говорить и что удовольствие от этого она получает чуть ли не большее, чем от процесса фантазирования. Благодаря этому было несложно составить ясное представление о действующих лицах и обстоятельствах. Выяснилось, что девочка сочинила не одну, а целую серию историй, которые можно назвать «истории с продолжением», поскольку в них сохраняются персонажи и сквозное повествование. Среди этих историй с продолжением одна выделяется как наиболее важная: в ней задействовано максимальное количество персонажей, она самая продолжительная и претерпевала больше различных трансформаций. Более того, от нее берут начало другие истории – как в легендах и мифах, которые превращаются затем во множество вполне самостоятельных сказок. Наряду с основной существует и несколько второстепенных, более или менее значимых, историй, которые используются по очереди, и все они построены по одному и тому же сценарию. Чтобы показать, как строится такая фантазия, я выбрала одну из самых кратких милых историй, которая в силу своей ясности и простоты наилучшим образом подходит для этих целей.

В 14 или 15 лет, уже имея опыт сочинения историй с продолжением, девочка по случаю наткнулась на сборник сказок для мальчиков; среди прочих там была одна короткая история про средневековье. Она прочитала ее раз или два с живейшим интересом; затем вернула книжку владельцу и никогда ее больше не видела. Ее воображение, однако, было уже захвачено обстоятельствами и героями, описанными в книге. Далее, увлеченная сказкой, девочка принялась развивать сюжет так, будто это была ее собственная фантазия, и с тех пор эта история заняла в ее милых историях одно из самых важных мест.

Несмотря на несколько предпринятых в процессе анализа попыток, оказалось невозможным хотя бы приблизительно установить содержание прочитанной истории. Изначальный вариант был раздроблен на отдельные куски, которые переплетались с воображаемой действительностью так, что оказалось невозможным разделить заимствованные и собственные элементы фантазии. Поэтому все, что мы можем сделать, – и что должен был сделать аналитик, – это оставить попытки отделить одно от другого, которые в любом случае не имеют практического значения, и работать с содержанием, безотносительно к его источнику.

Сюжет фантазии был следующий. Средневековый рыцарь вовлечен в наследственную вражду с другими аристократами, которые объединились против него. Во время битвы пятнадцатилетний знатный юноша (возраст девочки) был захвачен оруженосцем рыцаря и доставлен в замок, где в течение долгого времени держался в плену. В финале он был освобожден.

Вместо того чтобы развивать и продолжать сказку (как публикацию с продолжением), девочка использует сюжет как основу для других своих фантазий. В этот сюжет она вставляет второстепенные и основные эпизоды, каждый – готовая самостоятельная сказка, составленная как настоящий роман, со вступлением, развитием сюжета и кульминацией. При этом девочка не считает необходимым выстраивать события в логическую цепочку. В зависимости от своего настроения она может возвращаться к предыдущим или последующим событиям сказки, вставлять новые эпизоды до тех пор, пока главный сюжет не окажется в опасности быть погребенным этими дополнениями.

В этой самой простой из всех ее фантазий были задействованы только два действительно значимых героя; всех остальных можно описать как случайные и второстепенные персонажи. Первый – это знатный юноша, который наделен автором всевозможными позитивными и привлекательными чертами; другой – рыцарь из замка, который выписан мрачными и зловещими красками. В дальнейшем противопоставление их друг другу только усиливается благодаря включению эпизодов из их семейных историй – таким образом, вся обстановка отражает очевидный непримиримый антагонизм между тем, кто силен и могуществен, и тем, кто слаб и находится во власти сильного.

Вступительная сцена посвящена их первой встрече, в которой рыцарь пытает узника на дыбе, вынуждая его выдать тайну. Мы видим полную беспомощность юноши и его ужас перед рыцарем. Эти два момента являются основными во всех последующих ситуациях. Например, рыцарь пытает юношу и уже готов казнить его, но в последний момент останавливается. Он почти уже убил его долгим тюремным заключением, но в последний момент выхаживает и возвращает его к жизни. Как только узник вновь обретает жизнь, рыцарь опять ему угрожает, но, столкнувшись с силой духа юноши, жалеет его. И всякий раз, когда рыцарь готов нанести уже последний удар, он останавливается и благоволит к юноше.

Давайте рассмотрим еще один пример из более поздней истории. Заключенный вышел за разрешенные ему пределы пребывания и наткнулся на рыцаря, но тот не наказал юношу, как ожидалось, и не заключил его опять в плен. В другое время рыцарь застал юношу за нарушением определенного запрета, но пощадил и спас его от публичного унизительного наказания. Рыцарь сначала лишает юношу всего, после чего тот вдвойне наслаждается вновь обретаемым счастьем.

Сюжет разворачивается ярко и драматично. Каждый раз девочка переживает волнение от грозящих юноше опасностей и демонстрируемой им силы духа. Когда гнев и ярость палача сменяются жалостью и благожелательностью – другими словами, в момент кульминации сцены, – возбуждение трансформируется в ощущение счастья.

Если мы рассмотрим отдельные сюжеты о юноше и рыцаре как связанные между собой, мы удивимся их однообразию, хотя девочка никогда сама не обращала на это внимания ни в процессе фантазирования, ни в процессе обсуждения в анализе. Однако ее никак нельзя было назвать невежественной, и в действительности она очень критично и внимательно относилась к тому, что читать. Но если удалить из различных историй с рыцарем все второстепенные детали, которые на первый взгляд придают им живость и индивидуальность, то окажется, что в каждом случае воспроизводится один и тот же сюжет: противостояние сильного и слабого; непредумышленное в большинстве случаев преступление, совершаемое слабым, из-за чего тот оказывается в чужой власти; дальнейшее угрожающее положение, оправдывающее самые мрачные опасения; постепенно возрастающая тревога, часто описываемая в ярких и точных выражениях, пока напряжение не становится почти невыносимым; и, наконец, как счастливая кульминация разрешение конфликта; прощение грешника, примирение и на какое-то мгновение полная гармония между прежними антагонистами. Каждый эпизод так называемых милых историй воспроизводит с небольшими вариациями сходную структуру.

Однако в этой структуре есть важная аналогия между милыми историями и фантазиями избиения, о чем не подозревает автор. В фантазии избиения также в качестве героев выступают сильный и слабый – ребенок и взрослый. Здесь также регулярно возникает мотив преступления, о котором, правда, ничего не известно, так же как и о действующих лицах. Здесь мы также находим период нагнетания страха и напряжения. Основное, чем различаются эти ситуации, – это разрешение конфликта: в одном случае все заканчивается избиением, а в другом – прощением и примирением.

Когда в процессе анализа внимание девочки было направлено на эти удивительные пересечения в сюжете, она не могла не увидеть связей между этими двумя внешне несходными фантазиями. Однажды обратив внимание на возможность родственных отношений между ними, она немедленно принялась находить новые параллели между ними.

Мы знаем, что по структуре фантазии похожи, но содержание фантазий, кажется, не имеет между собой ничего общего. На самом деле, с утверждением, что содержание фантазий различается, согласиться нельзя. Тщательное рассмотрение показало, что в различных местах милых историй содержатся более или менее очевидные следы старых тем избиения. Наилучший пример этому можно найти в уже знакомой нам фантазии про рыцаря: угроза казни, которая не осуществляется, составляет фон большого количества историй, наделяя их ощущением тревоги. Возможная казнь, однако, пересекается со сценой избиения, но сама экзекуция является запрещенной в милых историях. Можно найти и другие примеры проявления мотивов темы избиения в милых историях как в этой сказке про рыцаря, так и в других фантазиях девочки.

Следующий пример взят из основной истории, поскольку он проявился в процессе анализа. Во многих сценах роль покорного слабого героя (юноша в сказке про рыцаря) разыгрывают два действующих лица. Хотя у обоих одинаковая история, одного наказывают, а другого прощают. В нашем случае сцену наказания нельзя назвать ни приятной, ни безобразной; она просто является декорацией для сцены любви, контраст между ними служит целям усиления удовольствия.

В другой версии фантазии слабый герой появляется, чтобы вызывать в памяти все пережитые им наказания, в действительности же он встречает мягкое обращение. Здесь также контраст служит целям усиления удовольствия.

В третьей версии в момент кульминации сильный активный герой, охваченный всепримиряющими настроениями, вспоминает последний осуществленный им акт наказания или избиения за сходное преступление.

В четвертой версии мы наблюдаем, как тема избиения может постепенно вытеснить основной сюжет фантазии. Это можно объяснить тем, что эта тема является наиболее существенной в фантазии. Предпосылкой этому является пренебрежение абсолютно необходимой деталью в фантазии избиения, а именно – ситуация унижения. Таким образом, основная история включает отдельные выразительные сцены, которые достигают своей кульминации в описании сцены избиения или наказания, первое описывается как непредумышленное, второе – как самонаказание.

Девочка сама предоставила эти примеры того, как тема избиения проявляется в милых историях, и каждый можно рассматривать как доказательство тому, что эти темы состоят в родстве. Но наиболее убедительное свидетельство прозвучит в процессе дальнейшего анализа в виде признания. Девочка признается, что в некоторых редких случаях милые истории прямо заменялись фантазиями избиения. В сложные периоды, то есть при усилении внешних требований или ослаблении внутренних возможностей, милые истории больше не выполняют в полной мере свою задачу. И тогда нередко случалось, что в момент развязки и кульминации воображаемая сцена наслаждения и нежной любви неожиданно замещалась старой ситуацией избиения вместе с сексуальным наслаждением, что приводило к полной разрядке аккумулированного возбуждения. Но такие случаи быстро забывались, исключались из памяти, в результате чего казалось, что их никогда и не было.

Наше исследование взаимоотношений между фантазиями избиения и милыми историями пока позволило выявить три важные связи: (1) поразительное сходство в построении отдельных историй; (2) очевидные параллели в содержании и (3) возможность прямого превращения одного в другое. Существенное различие состоит в том, что в милых историях в момент, когда в фантазиях избиения описывается сцена наказания, неожиданно возникает сцена любви.

Держа это в голове, я возвращаюсь к исторической реконструкции фантазии избиения, проделанной Фрейдом. Как уже было замечено, он говорил, что форма, в которой нам предстает фантазия избиения, не является первоначальной, а замещает сцену инцестуозной любви, искаженную подавлением и регрессией на анально-садистскую стадию, которая находит свое выражение в сцене избиения. Согласно этой точке зрения, различия между фантазией избиения и милыми историями объясняются следующим образом: то, что представляется продвижением вперед от фантазий избиения к милым историям, является не чем иным, как регрессией на более ранние стадии. Милые истории имеют свои корни в фантазиях избиения и сохраняют за собой их скрытый смысл: в них заложена ситуация любви.

Но это утверждение все еще упускает важную связь. Мы усвоили, что кульминация фантазии избиения связана со стремлением достичь сексуального наслаждения и сопровождается чувством вины. На первый взгляд это кажется необъяснимым, поскольку мы знаем, что и сексуальное наслаждение, и чувство вины извлекаются из подавленной любовной фантазии, чего мы не находим в фантазии избиения, но наблюдаем в милых историях.

Эта проблема разрешается сама по себе, когда мы принимаем во внимание, что милые истории также не являются прямым выражением подавленной любовной фантазии. В этом инцестуозном желании, тормозившем с раннего детства все сексуальные стремления, фантазия сконцентрировалась на первом любовном объекте – отце. Подавление Эдипова комплекса привело ребенка к отказу от большинства инфантильных сексуальных целей. Ранние чувственные желания были отданы бессознательному. Так они опять проявились в фантазиях избиения, указывая на частичную неудачу в попытке их подавления.

Если в фантазиях избиения проявляется подавление, то в милых историях – сублимация. В фантазиях избиения непосредственные сексуальные желания удовлетворяются, в милых же историях желания с вытесненным мотивом, как их называет Фрейд, находят вознаграждение. Так же как в развитии детско-родительских отношений, изначально целостный поток любви оказывается разделенным на подавленную чувственную борьбу (что выражается в фантазии избиения) и сублимированные любовные узы (отражается в милых историях).

Мы можем теперь сопоставить обе фантазии по следующей схеме: функция фантазии избиения – это скрытая репрезентация вечной ситуации чувственной любви, которая на языке анально-садистской стадии выражается как сцена избиения. С другой стороны, функция милых историй – репрезентация нежности и любовного возбуждения. В содержании просматривается между тем та же монотонность, что и в фантазиях избиения. Все строится вокруг союза сильного и слабого героя, взрослого и мальчика, или, как это видно из многих сюжетов, высшего и низшего существования.

Сублимация чувственной любви в нежную дружбу, без сомнения, существенно упрощается тем, что еще на ранних стадиях фантазий избиения девочка отказывается от сексуальной принадлежности и неизменно выступает в фантазии как мальчик.

III

Цель данной статьи состоит в том, чтобы рассмотреть природу взаимоотношений между сосуществующими фантазиями избиения и мечтами. Мы, насколько это возможно, смогли установить такую взаимозависимость. Далее я воспользуюсь случаем и рассмотрю дальнейшее развитие и судьбу одной из продолжительных фантазий.

Несколько лет назад, когда история с рыцарем появилась впервые, девочка ее записала. Она создала короткую историю о пребывании юноши в заключении.

В начале истории узника пытали, в конце он отказывался от побега. Можно предположить, что он решил остаться в замке из-за своего хорошего отношения к рыцарю. Все события описываются как случившиеся в прошлом, история представлена в виде диалогов между рыцарем и отцом заключенного.

Если тема фантазии в письменной истории остается прежней, то способ развития темы меняется. В фантазии союз между сильным и слабым должен устанавливаться снова и снова в каждом новом эпизоде, в письменной истории он развивается с течением времени. Отдельные сцены из фантазии теряются в процессе такого развития; хотя некоторые детали переносятся из фантазии на бумагу, отдельные развязки не замещаются общей кульминацией в заключительной части сказки. Ее цель – гармоничный союз между крайними антагонистами – только предвосхищается, но реально не описывается. Поэтому интерес, который в фантазии концентрируется на самой высшей точке, в письменной версии поровну делится между ситуациями и героями.

Этому изменению в структуре соответствует изменение механизма извлечения удовольствия. В фантазии дополнение новой или проигрывание старой сцены – это новая возможность для извлечения полноценного удовлетворения, что невозможно в письменной истории. Хотя процесс написания осуществляется в состоянии счастливого возбуждения, подобного тому, которое имеет место в фантазировании, сама по себе законченная история не предполагает ничего подобного. Чтение истории не влечет за собой извлечения удовольствия, как это происходило в фантазии. В этом отношении большим воздействием обладает чтение подобных историй, написанных другими.

Эти факты подтверждают непосредственную связь между двумя важными отличиями фантазии и письменной истории – отказ от отдельных эпизодов и от извлечения удовольствия в кульминационных точках. Написанная история имеет другие причины и служит иной функции, нежели фантазия. Иначе история с рыцарем, превращаясь из фантазии в письменную сказку, становится непригодной ни для чего.

Когда девочку спросили, что побудило ее написать историю, она смогла назвать только одну осознаваемую причину. Она была убеждена, что обратилась к написанию в тот момент, когда история с рыцарем стала особенно навязчивой, – другими словами, таким образом она защищалась от возможности слишком глубоко погрузиться в нее. Она пыталась создать какую-то независимую реальность для слишком одушевленных героев в надежде, что тогда они перестанут доминировать в ее воображении. Насколько она помнит, фантазии с рыцарем действительно закончились после того, как были записаны.

Правда, это описание девочкой своих побуждений все еще оставляет многое необъясненным: та самая слишком яркая ситуация, которая, как предполагается, побудила ее записать историю, не включается в нее, тогда как другие, которые не являются частью фантазии (например, реальные пытки), подробно описываются. То же самое относится и к героям: написанная история упускает некоторых персонажей, которые развернуто представлены в фантазии, и вместо них появляются новые герои, как, например, отец заключенного.

Вторую побудительную причину для написания истории мы можем извлечь из наблюдений креативной деятельности подростков (Bernfeld, 1924). Бернфельд отмечает, что мотив, побуждающий записывать свои фантазии, надо искать не в самой фантазии, а вне ее. Он считает, что подобная творческая активность управляется обычными амбициями эго; например, подростковое стремление воздействовать на окружающих через поэзию или заслужить таким образом любовь и уважение. Согласно этой концепции, превращение фантазии с рыцарем в написанную историю выглядит следующим образом.

В свете амбиций, как мы можем сразу отметить, личная фантазия превращается в акт коммуникации, адресованный другому. В процессе этой трансформации заботу о собственных потребностях сменяет внимание к возможному читателю. Можно отказаться от непосредственного извлечения удовольствия из содержания истории, поскольку сам процесс написания удовлетворяет честолюбивые амбиции, принося удовлетворение. Поскольку автор отказывается от непосредственного извлечения удовольствия, снимается необходимость согласовывать определенные, наилучшим образом подходящие для извлечения удовольствия, эпизоды истории (кульминационные точки фантазии). По этой же причине в написанной истории (как это видно из факта включения сцен пыток) можно не считаться с ограничениями, накладываемыми на фантазии, в которых запрещены сцены избиения.

В письменной истории любой материал фантазии используется как равноценный, отбор руководствуется только целями повествования. Чем интересней будет материал, тем сильнее воздействие на других и соответственно наибольшим будет собственное опосредованное наслаждение. Отказываясь от личного удовольствия, чтобы произвести впечатление на других, автор проходит важный путь развития: она трансформирует свою аутичность в социальную активность. Мы можем сказать: она нашла дорогу от воображения обратно к реальности.

Новые направления в детской психологии

В последние годы агрессия, деструктивное поведение, их проявления и развитие оказались в центре внимания специалистов, работающих в области образования, детской психологии и детской терапии. При этом находит все большее признание тот факт, что нормальное и ненормальное эмоциональное развитие не может быть понято без соответствующего объяснения роли, которую играют агрессивные тенденции и установки. У нормальных детей агрессия прежде всего изучается как особенность их социального реагирования. У ненормальных детей (задержка развития, различные степени регресса в развитии, асоциальные склонности или склонности к правонарушениям) агрессия выступает важным патогенным фактором.

Именно в связи с этими тенденциями в современной детской психологии роль агрессии в нормальном и аномальном детском развитии стала предметом обсуждения большинства участников конгресса. Из предыдущих сообщений может создаться впечатление, что выбор темы связан с результатами клинического опыта и наблюдений, полученных в последние годы войны. Психологи во всем мире были поражены масштабами и особой жестокостью агрессии, выплеснутой отдельными людьми и целыми нациями в ходе войны, и силой влияния этой агрессии на детей и взрослых, оказавшихся жертвами. Практический опыт подобного рода подводит к необходимости его теоретического обоснования для лучшего понимания феноменов, которые приходится наблюдать.

С другой же стороны, это объяснение, кажущееся очевидным на первый взгляд, оказывается ошибочным при ближайшем рассмотрении. На самом деле во время последней войны мы не узнали об агрессии больше, чем знали до этого. В истории человечества не было периода, когда в распоряжении наблюдателей материала такого рода было недостаточно. Агрессия и ее роль в человеческих отношениях всегда были объектами наблюдений, доступными на протяжении всей современной истории, насыщенной войнами между народами, гражданскими войнами, расовыми войнами, притеснениями либо истреблениями меньшинств, религиозными гонениями, преступлениями, связанными с геноцидом. Кроме того, проявления агрессии во все времена наблюдались среди детей.

Дети всех возрастных групп демонстрируют попытки насилия, агрессии, стремление к разрушению. Пожалуй, родители и воспитатели в прошлом были больше изумлены этим проявлением природы ребенка, чем ныне. Кроме всего прочего, суровость образовательных мер прошлого была направлена на пресечение «нехорошей» склонности детей к насилию, стремления к удовольствию, желания причинять вред, наносить обиды и совершать разрушения. Таким образом, в области изучения агрессии изменился не круг рассматриваемых феноменов, а подход тех, кто их наблюдает и описывает эти феномены. Склонность предшествующих психологов отворачиваться от грубых и наиболее неприятных проявлений человеческой натуры, особенно когда дело касалось детей, отрицать существование подобных проявлений или в лучшем случае преуменьшать их значимость сменилась противоположным – решением тщательно исследовать эти формы поведения, изучить и подробно описать их, проследить их источники и оценить их роль в нормальном и аномальном индивидуальном развитии ребенка.

Психоаналитическая переориентация

Справедливо считать, что такое изменение подхода в детской психологии было результатом работы и открытий психоанализа с начала века или даже раньше. Психоаналитическая психология полностью изменила восприятие роли инстинктивных влечений в развитии индивидуальности. В доаналитической психологии детство рассматривалось как более или менее спокойный период поступательного развития, в процессе которого инстинктивные влечения если и появляются, то оказываются просто мешающими элементами. Психоаналитическая психология, напротив, приписывает этим внутренним влечениям основную роль в формировании сознания и характера.

Инстинктивные желания, выражают ли они потребности в еде, тепле и комфорте или сексуальные стремления и агрессию, возникают в теле и проявляются в психике в виде настоятельной потребности в удовлетворении. Они создают болезненное напряжение, если остаются неудовлетворенными, и приятное расслабление, когда цель достигнута и потребность удовлетворена. Благодаря стимуляции, поступающей от них, ребенок от рождения постепенно развивает целый набор функций, которые помогают ему избегать боли и достигать удовольствия и, вследствие, оставаться в довольно комфортном состоянии. Он постепенно учится проводить границу между внутренним и внешним миром, осознавать происходящее вокруг, приобретать и использовать опыт, контролировать моторику как реакцию на внешние и внутренние стимулы; таким образом, ребенок развивает так называемые эго-функции, которые служат для удовлетворения желаний. Так как окружение ребенка часто препятствует или противостоит исполнению желаний, возникают конфликты нового вида, требующие решения. Все это служит стимулом для развития психических функций все большей сложности. Инстинктивные желания, оказывая постоянное воздействие на психику, не только не мешают процессу ее развития, но, напротив, стимулируют его.

Теория сексуальности

На протяжении более чем тридцати лет интересы психоаналитиков в изучении инстинктивной жизни были сфокусированы почти исключительно на проявлениях сексуальности. Результат этих исследований теперь хорошо известен. Согласно психоаналитической теории сексуальности, диффузные источники сексуального возбуждения существуют с момента рождения в различных частях тела и вызывают всплеск прегенитальной сексуальности в жизни ребенка. Источники этих влечений (кожа, слизистые оболочки рта и ануса, пенис и клитор) определяют последовательную смену сексуальных организаций с рождения приблизительно до пяти-шести лет: оральная, анальная, генитальная фазы сексуальности. Наследство, оставшееся от этих фаз, существует и во взрослой жизни либо как нормальные действия, предшествующие генитальному контакту (поцелуи, взгляды, прикосновения), либо при сексуальных извращениях как ненормальное негенитальное замещение генитального контакта. Таким образом, психоаналитическая теория секса расширяет понятие сексуальности, включая в него прегенитальные и экстрагенитальные действия, и смещает представление о начале ее развития с пубертатного периода к началу жизни.

Только по прошествии значительного времени и после упорной борьбы эти открытия были признаны валидными для детской психологии. Действительно, битва за новый, «динамический» тип детской психологии была начата именно с вопроса о детской сексуальности. Благодаря большому количеству случаев из клинической практики психоаналитиков многие детские психологи постепенно принимают новые взгляды. Это подготавливает почву для принятия дальнейших открытий в детской инстинктивной жизни. После того как исследователи детской сексуальности приняли на себя главный удар публики, не желающей отказываться от восприятия детства как периода невинности, деятельность исследователей детской агрессии оказалась сравнительно легкой. В самом деле, временами результаты исследований агрессивного поведения детей принимаются с таким пылом, что это только подтверждает: смена предмета исследования приветствуется широкой публикой, которой так и не удалось преодолеть сопротивления изучению сексуальных проблем ребенка.

Психоаналитические теории агрессии

Споры и проблемы

В вышеописанных теоретических предположениях имеется несколько спорных моментов, обсуждаемых в настоящее время многими психоаналитиками.

Как отмечалось выше, существуют расхождения во взглядах на роль фрустрации в развитии агрессивных стремлений. Те аналитики, которые принимают фрейдовскую теорию инстинкта жизни и смерти, рассматривают агрессию как врожденное инстинктивное побуждение, которое развивается спонтанно как реакция на окружающую среду, но не является результатом ее влияний. Те аналитики, которые поддерживают более раннюю «фрустрационную теорию», считают агрессию продуктом влияния окружающей среды, а именно индивидуальным ответом на помехи исполнению желаний (John Bowlby).

Еще один обсуждаемый вопрос заключается в следующем: могут ли взаимодействия между двумя противоположно направленными биологическими силами создать конфликт на психологическом уровне, и если да, то насколько глубок этот конфликт, то есть является ли амбивалентность чувств базовой по своей природе и имеющей патогенное значение.

Группа психоаналитиков из Англии, представляемая Мелани Кляйн и ее последователями, отвечает на этот вопрос утвердительно. В соответствии с ее взглядами, жизненно важной стадией эмоционального развития каждого ребенка является признание того, что объект любви может подвергнуться нападению и разрушению из-за того, что его любят. Когда объектом любви становится не просто часть другого человека, посредством которой достигается удовлетворение (например, материнская грудь), а целая человеческая сущность (мать как личность), ребенок чувствует вину за свои деструктивные фантазии. Это вызывает чувство депрессии, которое уменьшается только тогда, когда появляются идеи исправления и восстановления, которые приносят облегчение. Мелани Кляйн рассматривает эту фазу, которую она называет «депрессивной позицией», как необходимую для дальнейшего эмоционального развития.

Другие аналитики в Америке и Европе, включая автора, придерживаются того взгляда, что сосуществование двух противостоящих инстинктивных сил само по себе не является значимым фактором для создания психического конфликта. При клинических наблюдениях отмечено множество случаев, которые являют собой удачное соединение между деструктивными и эротическими побудительными мотивами. (Например, при потреблении пищи она разрушается для того, чтобы быть включенной в структуру организма, при сексуальных притязаниях на партнера оказывается агрессивное воздействие для того, чтобы добиться близкого контакта.) Далее, у маленьких детей любовь и ненависть, привязанность и гнев, нежность и агрессия, желание уничтожить любимых людей или игрушки и желание сохранить и обладать ими кажутся часто сменяющимися и внешне не связанными друг с другом, каждое из противоречивых стремлений изо всех сил пытается достичь своей цели. Психические представители двух органических сил (деструктивных и эротических) остаются не связанными друг с другом до тех пор, пока некоторая центральная точка сознания не появится в структуре личности. Именно развитие этого центра (эго) приводит в результате к постепенной интеграции инстинктивных стремлений и может привести к их столкновению и несовместимости. Согласно высказанным взглядам, наличие психических конфликтов и чувства вины, как их результата, предполагает, что достигнута специфическая, сравнительно высокая стадия в развитии эго.

Трансформация агрессии

Все психоаналитики согласны, что в тот или иной момент развития маленького ребенка агрессивные побуждения становятся несовместимыми с другими стремлениями или наиболее значимыми факторами индивидуальной психики. Агрессия становится недопустимой; идеи, фантазии и желания, представляющие ее, кажутся опасными, вызывающими вспышки тревожности, и по этой причине вытесняются из сознания. Методами, используемыми для этого, оказываются защитные механизмы эго, необходимые для отражения и трансформации опасных прегенитальных сексуальных стремлений. Эти механизмы разбираются и подробно обсуждаются в курсе психоаналитического изучения сексуальных влечений.

Подавление агрессии, реактивные образования и торможение

Подавление агрессивных и деструктивных стремлений приводит к смещению враждебных намерений и желаний смерти любимым родителям из сознания ребенка в бессознательное, без каких-либо изменений в этих стремлениях по существу. Чтобы уменьшить опасность их возвращения из бессознательного, противоположные позитивные, опирающиеся на любовь стремления усиливаются в сознании. Ребенок развивает реактивные тенденции в виде избытка вежливости, отвращения к насилию, чрезмерной заботы, тревоги за безопасность, здоровье любимого человека и т. п. Вредные последствия торможения жизненно важных функций агрессии выражаются в снижении эффективности действий, сопровождающих переживание ребенком чувства влюбленности.

Проекция и вытеснение агрессии

До того как установится строгое разграничение между бессознательной и сознательной частями психики, агрессия отражается другими методами. Агрессивные и деструктивные импульсы проецируются вовне; то есть они перестают ощущаться как часть внутреннего мира ребенка и действительно приписываются людям из внешнего мира, как правило тем же самым, на которых направлялась первоначальная враждебность. Ребенок начинает сильно бояться ранее любимых людей, которым теперь приписывается роль агрессоров и преследователей.

Агрессивные влечения наконец могут быть перенаправлены с основных объектов любви ребенка (родителей) на менее важные в жизни ребенка объекты. Это избавляет интимные семейные отношения от негативных вкраплений. Но полезность этого может сойти на нет из-за опасности возникновения чрезмерно негативных и враждебных установок по отношению к людям за пределами семейного круга (например, незнакомцам, случайным знакомым, обслуживающему персоналу, иностранцам) и т. п.

Подобные установки не исчезают под воздействием опыта, так как они основываются не на реальной оценке людей, представляющихся опасными, и существуют как форма предотвращения нового обращения реакции ненависти на объекты, изначально вызывавшие двойственные чувства.

Проекция и вытеснение агрессии являются причиной многих проявлений напряженности, подозрительности и нетерпимости в отношениях между людьми и даже целыми национальностями.

Направление агрессии внутрь себя

Некоторые свойства деструктивных стремлений оказываются неизменно направленными против «Я» индивида; в норме их влияние компенсируется подобными же свойствами эротических побуждений, которые сохраняются в «Я». Если, напротив, деструктивные побуждения слишком сильно сдерживаются от воплощения во внешнем мире, то очень много агрессии оказывается внутри. Печальные последствия подобного распределения агрессивной энергии проявляются в телесной сфере, в виде увеличения вероятности развития органических заболеваний; в психической сфере – в виде потери самообладания, жестокой самокритике, чрезвычайной строгости суперэго, в виде депрессивных состояний, саморазрушительных и суицидальных тенденциях.

Сублимация агрессии

Агрессивные побуждения, смешанные с эротическими импульсами, уменьшают свои деструктивные свойства и вносят существенный вклад в достижение жизненных целей.

Практические приложения

Родители, воспитатели и люди, работающие в области детской терапии, чаще всего интересуются двумя вопросами: насколько природа агрессивных побуждений определяется внутренними факторами (такими, как наследственная предрасположенность, врожденная сила деструктивных и эротических побуждений, зависящая от телесной конституции способность терпеть проявления агрессии в психике) и насколько велико влияние внешних факторов (таких, как установки родителей, увеличение или уменьшение количества деприваций или фрустраций, жесткие или мягкие методы воспитания).

Ответы на эти важные вопросы лежат за пределами данной работы, которая в лучшем случае может предоставить краткий обзор предмета изучения. Здесь я могу только выразить мнение, что ответы на них должны основываться на следующих клинических фактах, полученных из наблюдений за отдельными детьми и их группами.

1. Усиленная фрустрация существенных либидозных желаний (возникающая, например, от нелюбящей, запрещающей, отвергающей установки родителей) ненормально усиливает детские агрессивные реакции на вполне нормальные и неизбежные депривации, которым любой ребенок подвергается с рождения.

2. Недостаток ровного любящего отношения в раннем детстве, вызванный как внутренними, так и внешними факторами (такими, как потеря родителей или людей, замещающих их, травмирующее отлучение от груди и т. п.), вызывает состояние эмоционального голода с последующей задержкой или полной остановкой эротического развития ребенка. В таких случаях не может возникнуть нормальное соотношение между эротическими и деструктивными побуждениями, и агрессия проявляется в виде чистой деструктивности. Подобные случаи происходят иногда и при семейной жизни, но в основном они изучаются на осиротевших либо как-то иначе обделенных детях, чье детство пришлось на время войны либо прошло в интернатах и т. п.

3. Деструктивность, правонарушения и преступления у детей, вызванные остановкой их либидозного развития, о котором говорилось выше, не поддаются прямым педагогическим влияниям, таким, как жесткий контроль, наказание, увещевание и т. п. Соответствующая терапия должна быть направлена на ущемленную, дефектную сторону эмоционального развития таким образом, чтобы вызвать нормальное взаимодействие между эротическими и деструктивными импульсами и поместить агрессию под полезное смягчающее влияние любовных переживаний ребенка.

4. На спонтанные внутренние конфликты ребенка с агрессивными побуждениями, направленными против любимых родителей, оказывает сильное влияние терпимость или нетерпимость, которую проявляют родители в каждом отдельном случае.

Психоаналитические идеи в области методики, клинической теории или практики временами поднимаются на такие позиции, что возникает необходимость их научного обсуждения на одном из международных психоаналитических конгрессов. Выбор вопросов, подлежащих ближайшему рассмотрению, определяется актуальностью причин, по которым эти вопросы возникают. Но, каковы бы ни были замыслы Планового комитета конгресса, необходимо сегодня привлечь всеобщее внимание и к таким вопросам, как проблема навязчивых состояний, которая последнее время не освещалась; напомнить о важности сохранения точности первоначального смысла термина реагирование, который утрачен из-за того, что его слишком часто использовали в последние годы. Установить определенный порядок обсуждения этих вопросов и, если это окажется возможным, достичь согласия во мнениях, касающихся одного из главных источников, послуживших развитию психоаналитической мысли, основного предмета дискуссий на данном конгрессе – предмета агрессии.

Каким бы ни был результат предыдущих попыток, очевидно, последняя только продемонстрировала некоторые пределы подобных усилий, предпринятых научно-исследовательскими группами. Нам предоставлен полезный обзор соответствующих публикаций, предусмотренный психоаналитическими журналами последних тридцати или сорока лет, частично в форме рецензий, но большей частью в форме подражаний и повторного утверждения исходных мнений. Чего этим не удалось добиться, так это разъяснения неопределенности статуса агрессии в теории влечений и прояснения некоторых крайне важных проблем, например таких, как роль агрессии в нормальном развитии ребенка; ее связь с функционированием нервной системы; ее роль в формировании характера; ее вклад в патогенез неврозов, психозов, склонности к преступлениям, извращениям и так далее.

Неудачи, с которыми пришлось встретиться в этом отношении, были достаточно крупными, пока аналитики, благодаря своим предыдущим исследованиям, не подготовились достойно к изучению агрессии. Это подчеркнул на симпозиуме Мартин Штейн (Lussier, 1972), который объявил агрессию законной областью психоаналитических исследований и был удивлен «туманными представлениями» авторов относительно данного вопроса.

Что затуманивает взгляд аналитика, считающего, что агрессия представляет собой опыт чередования сексуальных влечений? Подобные открытия, если поместить их в новые условия, неизбежно порождают ожидания, но вот оправданны они или нет? В последнем случае они начинают играть роль предвзятых идей, которые препятствуют исследованию, то есть затрудняют беспристрастную клинико-психологическую проверку вопроса, решения которого требуют участники конгресса.

Все, что я имею в виду, – это надежность понятий, которые крепко укоренились в сексуальной теории психоанализа: раскрытие уровней и стадий младенчества, через которые влечение должно пройти, пока не достигнет конечного продукта; характеристика влечения с точки зрения источника, цели и объекта и, наконец, включение влечения в рамки дуалистической теории влечения.

Стоит проверить эти идеи, которые происходят из учения о сексе, насколько они применимы к агрессии; взять на заметку схожие черты или имеющиеся различия и в итоге определить, не являются ли указанные вопросы лишь подобием смирительной рубашки, сдерживающей изучение агрессии.

Концепция стадий развития

Взаимосвязь секса и агрессии в психическом конфликте

В то время как вышеназванные открытия обращают внимание на различия в функционировании сексуальной и агрессивной сторон личности, впечатление об их сходстве остается, оно вызвано взаимосвязью двух влечений, имеющей место в психологическом конфликте (Brenner, 1971).

Общее между сексом и агрессией состоит в том, что человек не может удовлетворять свои сексуальные и агрессивные желания в обществе в той форме, в которой он их испытывает. Следовательно, он должен их уменьшать в количестве и изменять в качестве. Давление, которое эти желания оказывают на человеческое эго, также в обоих случаях похоже. А также схожи напряжения, вызванные неудовлетворенными желаниями. Эти напряжения вызывают к жизни защитные реакции, которые призваны: ограничивать, видоизменять, контролировать и подавлять их. Сходство обнаруживается и в компромиссах, возникающих между инстинктами и защитными системами, то есть в формировании невротических симптомов. Наиболее убедительными клиническими доказательствами ролевого сходства сексуального и агрессивного инстинктов являются навязчивый невроз и его симптомы, порождаемые в равной степени либидозными и агрессивными элементами анально-садистского периода.

Однако роли, выполняемые этими элементами, имеют и свои различия, которые часто игнорируются в свете более бросающегося в глаза сходства. Так, мы привычно выделяем сходства и игнорируем различия в отношении защитных механизмов к сексу и агрессии. Вероятно, часто предвзятое мнение в этом вопросе вызвано тем, что большинство защитных реакций используется для борьбы с обоими видами влечений. Среди них: отказ в удовлетворении, подавление, формирование реакции, проекция (представление себя в роли объекта влечения), отождествление, перевод влечения с объекта на себя, перевод пассивного влечения в активное.

Но существуют и другие механизмы, хотя и второстепенные, разница в применении которых заслуживает внимания. Механизм отождествления с агрессором, как средство перевода пассивного влечения в активное, имеет дело с агрессией (или скорее с мазохизмом как ее противоположностью), а не с либидо. Механизм смещения объекта, с одушевленного на неодушевленный или с человека на животное, имеет некоторое отношение к детской сексуальности, но гораздо большую роль он играет в борьбе как ребенка, так и взрослого с агрессией. Уничтожение, известное по навязчивым неврозам, направлено только на борьбу с агрессией. Делегирование (Stone, 1971) – еще один защитный механизм, используемый для ограничения агрессии.

Он используется двумя способами. Первый состоит в перенесении ответственности за агрессивное действие или желание на другое лицо или внешнее воздействие. Нормальное применение этого защитного механизма случается в детстве, ненормальное – в случаях паранойи. Второй способ заключается в известном социальном феномене, когда личность запрещает агрессивные действия самой себе, но разрешает их вышестоящим социальным структурам, таким, как государство, полиция, армия или власти. Этот последний пример отчасти напоминает механизм альтруизма в сексуальной сфере. Альтруист «разрешает» другим сексуальные желания, которые он запрещает себе, то есть он «перемещает» их или «перекладывает на внешние объекты» с тем результатом, что он может получать удовлетворение от их выполнения другими.

Изменение средств защиты как защитная мера

Поскольку мы пытаемся определить характерные защитные средства, используемые исключительно для борьбы с агрессией, я предлагаю рассмотреть последовательное изменение средств или способов, посредством которых человек может выражать агрессию. Идея о том, что соответствующие органы ответственны за разрядку агрессии, не нова (Freud, 1923; Gillespie, 1971; Eissler, 1971). Это хорошо известно как для либидо, так и для агрессии, хотя у некоторых ученых нет ясности в вопросе о том, формируется ли стремление в каком-либо органе или же этот орган ответствен только за разрядку этого стремления.

Однако есть существенные различия между либидо и агрессией, и эти различия должны учитываться при определении роли, функционирования и назначения соответствующих органов. Что касается секса, органы, ответственные за разрядку сексуальных желаний, все больше соответствуют своим функциям по мере взросления индивида. Это проявляется в перемещении либидо от прегенитальной области к половым органам. Иначе обстоит дело с агрессией, если учитывать возрастные характеристики. По мере взросления ребенка органы, ответственные за разрядку агрессии, становятся более приспособленными для качественной трансформации и количественного уменьшения агрессии, то есть к защите против нее.

Из-за тесной взаимосвязи секса и агрессий в раннем возрасте различные приспособления для разрядки агрессии заимствуются из одной или другой либидозной стадии. Так, зубы на поздней стадии оральности используются для агрессивной цели кусаться, экскременты на анальной стадии – для агрессивной цели испачкать, пенис на фаллической стадии – для агрессивной демонстрации.[15]

Однако эти средства далеко не единственные. Маленький ребенок может использовать практически любую часть своего тела для выражения агрессии: голос, чтобы криком выражать свой гнев, ярость, бешенство; рот, чтобы плеваться; ноги, чтобы пинаться; руки и кулаки, чтобы бить, и, конечно же, вся мускулатура в целом может быть использована для атаки.

В воспитании детей существовало негласное правило, что для определенного возраста существует определенный набор приемлемых средств выражения агрессии. Так, крик считается допустимым в довербальный период и исключительным проявлением на более поздней стадии. Кусание как способ атаки считается нормальным для ребенка до момента, пока он учится ходить, но не позже. Использование испражнений (которое играет определенную роль в младенчестве и как либидозная способность) считается недопустимым после того, как ребенок научился ходить в туалет, хотя может быть использовано и в более поздний срок как выражение презрения, особенно в криминальной среде. Пинаться и пихаться могут дети любого возраста, хотя после младенчества эти действия теряют свой случайный характер и становятся целенаправленными.

Отношение к объекту агрессии, одушевленному или нет, также имеет значение: по мере того как ребенок взрослеет, предполагается, что он начнет осознавать вред, наносимый своими агрессивными действиями, и соизмерять их.[16]

Таким образом, с развитием личности ребенка, появлением способности двигаться и говорить его механизмы разрядки агрессии претерпевают важные изменения. Однако было бы ошибкой предположить, что процесс развития защитных сил, призванных обеспечивать уменьшение агрессии, является постоянным. Отнюдь не все создаваемые средства служат для защиты от агрессии. Разрыв в процессе создания защитных средств происходит где-то на рубеже раннего детства и отрочества, когда агрессивные механизмы начинают развиваться по двум направлениям. Одно направлено на уменьшение агрессии посредством вербализации: физическая агрессия переводится в словесную. Отсюда удовольствие, которое дети более позднего возраста испытывают от употребления ругательств. Это предоставляет защиту от фиксации на анальной стадии и агрессии. («Грязные слова» вместо грязных действий и словесное оскорбление – вместо физического.) Другое направление ведет в противоположную сторону. В ребенке растет недовольство тем, что он вынужден использовать определенные части тела в качестве исполнительных органов агрессии, растет желание ослабить агрессивные стремления с помощью употребления в детстве игрушечного, а во взрослой жизни настоящего оружия: ножа вместо зубов; палки или камня вместо рук и ног; огнестрельного оружия, бомб и ядов вместо телесных выделений.

Эти изменения в развитии механизмов защиты от агрессии очень важны. Если мы примем утверждение, что «человек, который первым использовал оскорбление вместо физического действия, был основателем цивилизации» (Freud, 1893), тогда мы должны признать, что человек, который первым использовал какое-либо орудие вместо кулака, изобрел войну.

Некоторые доказательства той роли, которую играют части тела как орудия агрессии, были обнаружены в результате клинических исследований. У взрослых пациентов, посещавших сеансы психоанализа, были замечены слабые, рудиментарные мускульные импульсы, сопровождающие эмоциональные проявления гнева, ненависти, ярости. Всякая агрессивная реакция подобного рода порождает раздражение, например, в ноге при мыслях о том, как человек наступает на своего врага; или в руках при мыслях о том, как он его душит; или как щелкают зубы, когда он как будто кусает жертву. Такого рода ощущения индивидуальны, и в психоанализе они могут служить указанием на стадию детства, в которой агрессия достигла своей кульминации, а механизмы защиты еще не сформировались.

Клинические исследования агрессии

На собрании конгресса было высказано взаимное согласие по поводу необходимости провести более тщательные, беспристрастные клинические исследования агрессии. Однако все высказывания в этом отношении носили скорее характер нетерпеливых просьб, чем конкретных практических рекомендаций. Ученым было предоставлено самим искать материал и средства для проведения этих исследований.

Мои собственные предложения в этой области следующие.

Исследования агрессии в процессе аналитической терапии

Если мы предположим, что защитные механизмы, задействованные при неврозе переноса (когда устремления либидо принимают ассоциативный характер), качественно такие же, как и при нормальном развитии, и только количественно завышены, много полезной информации может быть получено при проведении сеансов психоанализа.

Мы можем взглянуть сквозь призму симптома одержимости, который явился результатом, к примеру, действий ребенка, когда он пытается загладить свою вину, стараясь «исправить» что-то, что он разрушил или повредил в момент, когда он вел себя плохо. Посредством ритуалов у ребенка вырабатывается стремление к постоянству как средству безопасности, что порождает его способность противостоять агрессивным желаниям. В замедленном поведении ребенка, страдающего симптомом одержимости, проявляется его развившаяся способность поместить мысль между импульсом и действием, то есть «способность досчитать до десяти, прежде чем дать волю гневу».

Когда мы анализируем школьную фобию, многое можно узнать о борьбе эго с враждебными желаниями, особенно с желанием смерти своей матери, что, кажется, является высшей точкой агрессии ребенка. У ребенка со школьной фобией эта борьба соседствует с неспособностью расстаться с матерью – симптом, который увеличивает привязанность к той матери, какой она представлялась в дошкольном возрасте, при повышенной амбивалентности этих двух образов. Последнее является нормальной защитной реакцией на агрессию.

На самом деле почти все защитные механизмы, контролирующие агрессивные стремления, в ходе развития проявляются в неврозах как патогенные элементы и могут быть изучены параллельно процессу аналитического лечения.

Аналитическое лечение вне сферы неврозов переноса также может быть чрезвычайно продуктивным для изучения агрессии. Здесь я в основном имею в виду резкие смены желаний – от убийства к самоубийству у одного и того же человека (Karl Menninger, 1938), что показывает направленность агрессии на себя самого или на определенный объект. Или подростковое членовредительство и попытки самоубийства (Friedman et al., 1972), которые демонстрируют изменение направления агрессии с объекта на себя и на свое тело, как на источник зла[17]. В связи с этим целесообразно заметить, что анализ детских симптомов, и не только в таких специфических случаях, открывает широкие возможности для клинического изучения агрессии, которое до сих пор не велось систематически.

Нет никаких сомнений, что анализ детских симптомов содержит очень богатый материал для изучения агрессии. Возможно, это происходит из-за того, что на сеансах психоанализа не запрещены моторные действия как средство выражения агрессии. Возможно, из-за того, что свободная атмосфера сеансов лучше освобождает механизмы защиты от агрессии, чем от сексуальных желаний. Или из-за того, что для самого аналитика легче мириться с агрессивными атаками на него, чем с сексуальными, поскольку в последнем случае он будет выглядеть скорее как соблазнитель.

Каким бы ни было правильное объяснение этого феномена, несомненным является то, что вопреки предыдущим ожиданиям агрессия играет большую роль в детском психоанализе, чем секс, руководит изменениями в поведении ребенка-пациента и порождает методологические вопросы, многие из которых до сих пор не разрешены.

Учитывая настоящее положение дел, мы можем много узнать об агрессии, особенно о чрезвычайно разнообразных мотивах и происхождениях агрессивного поведения, которые представлены различными внешними проявлениями. Дети на сеансах психоанализа могут быть сердитыми, агрессивными, дерзкими, отрицающими, атакующими по многим причинам. И только одна из них будет действительной разрядкой агрессивных фантазий и импульсов. Остальные выражают агрессивное поведение, направляемое эго, то есть служащее целям защиты:

– как реакция на беспокойство и эффективное прикрытие этого беспокойства;

– как сопротивление эго против ослабления защитных механизмов;

– как сопротивление против вербализации предсознательного и бессознательного материала;

– как реакция суперэго на сознательное признание проявлений ид в сексуальной и агрессивной сфере;

– как отрицание какой-либо позитивной, либидозной привязанности к психоаналитику;

– как защита от пассивно-фемининных стремлений («ярость импотента»).

Существует огромная разница в значении и понимании агрессивных проявлений, перечисленных выше, и, к примеру, агрессивных припадков живодера, упомянутых ранее, хотя с точки зрения феномена они одинаковы. Для детского психоанализа важно разграничить подлинное выражение желания и агрессивное поведение, которое является реакцией на какой-либо внешний фактор, поскольку, среди всего прочего, это позволяет проводить четкое различие между агрессивным, испуганным, пассивным или чрезмерно защищающимся ребенком. Но преимущества изучения этого материала выходят за рамки поставленной цели. Знания, которые мы может приобрести в этой сфере, помогут прояснить многие вопросы, связанные с происхождением агрессии при нормальном и ненормальном развитии, а также и во взрослой жизни.

Изучение агрессии путем наблюдения за маленькими детьми

Это также заставляет обратиться к уже имеющимся исследованиям агрессии в раннем детстве (Hoffer, 1950), обсуждение результатов которых можно продолжить. Здесь возможен широкий диапазон, начиная от незначительных ушибов головы в течение определенного преходящего периода, что является почти нормальным, до постоянных побуждений биться головой, приводящих к ранам, от безобидного обкусывания ногтей и дерганья волос (которые могут быть расценены как эквиваленты мастурбации) до жестокого и неуправляемого нанесения себе увечья с помощью укусов, как это бывает у дефективных и психотических детей.

Изучение агрессивности в игре

Матери и работники детских садов, которые наблюдают за играющими детьми, имеют широкие возможности для осознания того, что конструктивные и деструктивные желания сосуществуют. Например, ребенок получает одинаковое удовольствие, если он играет в кубики, ставя один на другой, пока не получится высокая башня, и если он сломает постройку и разбросает кубики. Было бы ошибкой считать, что только первое он делает в хорошем настроении, а второе – в раздражении, разочаровании и расстройстве. Напротив, ребенок чувствует радость, осуществляя любое из этих действий, в его сознании появляется одинаковая гордость от того, что он контролирует ситуацию и использует нужные умения.

Я думаю, мы будем правы, предположив, что удовольствие ребенка от строительства связано с либидо, а удовольствие от разрушения с агрессивностью. Создается впечатление, что оба вида удовольствия существуют «бок о бок», одновременно, или в быстро меняющейся последовательности, не вмешиваясь одно в другое, оба являясь производными от первичной тенденции.

Изучение агрессивности в социальном поведении детей, начинающих ходить

Одна из наиболее многообещающих сфер для наблюдения проявлений ранней агрессивности – это возрастная группа детей, начинающих ходить, то есть детей на втором году жизни, когда в их поведении поочередно доминируют первичные или вторичные процессы функционирования, и, таким образом, эта стадия развития является более показательной, чем более поздние стадии. В качестве примера мне хотелось бы привести два различных результата наблюдения.

1. Дети, начинающие ходить, нелегко поддаются управлению в группах, так как они исключительно агрессивны по отношению друг к другу. Чтобы получить игрушку, еду, конфеты, внимание, преодолеть препятствие или вообще без каких-либо очевидных причин, они будут кусаться, царапаться, дергать за волосы, бросаться чем попало, наносить сильные удары, бить ногами. Однако все это не является физической борьбой между враждебными партнерами, что бывает с более старшими детьми. Мы можем наблюдать, как жертва нападения разражается слезами, бежит за защитой или беспомощно стоит, нуждаясь в спасении. Все это приводит исследователя в недоумение, так как этот же самый, теперь атакуемый ребенок, сам незадолго до происходящего выступал в роли агрессора или выступит в ней вскоре после случившегося. То есть нельзя сказать, что он сам не обладает агрессивностью или средствами ее проявления. Он обладает и тем и другим, но не может применить их для самообороны.

2. Второй наблюдаемый феномен касается отношения маленьких детей к боли, которую они причиняют. Фактически эти дети абсолютно не имеют понятия о результатах своих агрессивных действий, и со стороны взрослых необходима наглядность, чтобы продемонстрировать их детям. Среди большинства матерей детей, начинающих ходить, общепризнано, что ребенка надо «укусить самого» для того, чтобы он осознал ту боль, которую может принести укус. Работники детских садов обычно указывают обидчику на то, что его жертва плачет, раздражена, обозлена, испугана, у нее течет кровь, и так далее, что часто вызывает у обидчика удивление и даже замешательство.

Это, на мой взгляд, «сводит на нет» предположение о том, что нанесение боли – это основная цель агрессивного поступка. Скорее нам придется заключить, что изначально первичным является сам агрессивный поступок, а его результат – вторичным. Однако такое заключение возвращает нас обратно к одному из нерешенных вопросов, поставленных в начале, насчет внутренней цели врожденной, первичной агрессивности.

Можно получить больше информации, если изучать детей второго года жизни систематически, а пока результаты наблюдений, по общему признанию, являются фрагментарными. Однако президент конгресса еще с самого начала предупредил его членов о том, что им не следует ожидать всего и сразу.

Теория агрессии

Психоаналитическое исследование агрессивности имеет в качестве отправного пункта работу Фрейда «По ту сторону принципа удовольствия» (1920). Эта публикация имела двойной эффект, с одной стороны, выдвинув на повестку дня ранее отрицаемую тему агрессивности, а с другой стороны, затруднив ее клиническое изучение, так как поставила ее в центр теоретической дискуссии. Поскольку была затронута теория стимулов, теоретический мир, начиная с 1920 года, оставался расколотым на два лагеря, убеждения которых варьировались от полной и даже чрезмерной приверженности дуалистической теории Фрейда о стимулах до полного отрицания существования инстинкта смерти и агрессивности, являющейся его проявлением. В то время как часть, которая касалась секса, в течение ряда лет использовалась в изучении пациентов, та часть, которая касалась агрессивности, еще до своего подтверждения или опровержения, использовалась для обоснования или оспаривания одной из ведущих теоретических гипотез. В данной статье намеренно не предпринимаются такие попытки, она предполагает остаться чисто клинической.

Однако каждому отдельному аналитику, включая меня, даже если он не является теоретиком, приходится выбрать какую-либо точку зрения среди этих крайних позиций. В соответствующей аналитической литературе существует несколько рекомендаций и предостережений в этом отношении, которые могут быть использованы в качестве руководства.

С моей точки зрения, наиболее полезные рекомендации содержатся в упомянутой выше статье Эйсслера «Инстинкт смерти, амбивалентность и нарциссизм» (1971), написанной с открыто признанной целью «оказания поддержки теории Фрейда об инстинкте смерти». Подобно Шопенгауэру и Фрейду Эйсслер утверждает, что, как и рождение, смерть является наиболее важным событием в человеческой жизни и что любая стоящая психологическая теория нуждается в том, чтобы «определить место смерти в своей общей структуре». Полностью полагаясь в своем предположении на теорию немецкого психолога Рудольфа Эренберга, Эйсслер, возможно, получает поддержку своих взглядов у поэта Райнера Марии Рильке, который расценивает стремление к смерти как одну из основных целей жизни или находит поддержку в результатах анализа детского поведения, поскольку обнаружено, что дети, страдающие от невротического страха смерти, неизменно расценивают каждый шаг роста как пугающий шаг к смерти, которого необходимо избегать.

Однако даже базируясь на своей собственной концепции биологических предпосылок, Эйсслер считает, что «пока не разработаны правила, которые бы сказали нам о том, когда биология может быть с полным правом быть призвана на службу психологии». Он также расценивает необходимость избавления от вторжения биологии такой же важной для психоанализа, как и опору на некоторые данные из биологии и культуры. В этой связи он обращается к своему исследованию амбивалентности, психологическому феномену, который «предполагает присутствие противоположных инстинктов, но не полностью объясняется их присутствием».

Мне интересно распространить вышеприведенную формулировку на сферу наших вопросов и проблем в клинической области. Многие из них исчезнут, если мы будем предупредительны и согласимся признать существующие расхождения между клиническими фактами и биологическим объяснением вместо того, чтобы принудительно навязывать прямые причинные связи между двумя этими сферами. Тема «источника» агрессии может служить в качестве примера. В дуалистической биологической теории Фрейда никогда не подразумевалось, что жизненный инстинкт – это актуальный источник сексуальных побуждений; было всегда признано, что этот источник является либо гормональным, либо анатомическим. Нет также необходимости, чтобы инстинкт смерти был фактическим источником агрессии. В клинических терминах и то и другое имеет свои материальные источники, известные или неизвестные, одновременно являющиеся тем, что можно назвать «реальными представителями» вышеуказанных биологических сил с противоположными целями, присутствие которых они предполагают. Мы можем сказать в равной степени в отношении «цели», что, выражаясь в клинических терминах, то есть в реальности, как либидо, так и агрессивность преследуют свои собственные ограниченные земные цели и одновременно служат более значительным биологическим целям жизни и смерти. Нет сомнений в том, что наша клиническая задача оказывается более сложной благодаря тому факту, что ни либидо, ни агрессивность никогда не наблюдаются отдельно, то есть в чистом проявлении; за исключением многих патологических случаев, они всегда объединены, но в целях изучения соответствующих им действий они должны быть разделены. Я считаю, что это справедливо как для биологии, так и для психологии: сексуальные навыки не могут быть достигнуты без соответствующей примеси агрессивности; агрессивность не может быть интегрирована в нормальную жизнь без примеси либидо; так же как на высшем уровне смерть не что иное, как прямое следствие жизни.

Роль инстинктов в формировании личности

Основные изменения, вызванные в детской психологии открытиями психоанализа, сводятся к пересмотру роли инстинктивных побуждений в человеческом развитии. В доаналитической психологии детство рассматривалось как более или менее спокойный период поступательного роста и развития, в котором инстинктивные побуждения, если они и проявлялись, то играли роль элементов, нарушающих равновесие. Аналитическая психология, напротив, приписывает врожденным инстинктам основную роль в формировании личности. Именно под воздействием инстинктивных побуждений в психике появляются новые, так называемые эго-функции. Основная задача эго-функций проявляется в попытке примирить потребность ребенка в удовольствии, являющуюся следствием инстинктивных побуждений, с условиями окружающей среды. Когда внешние условия разрешают удовлетворение возникшего инстинктивного желания, эго просто играет роль помощника в достижении инстинктом своей цели. Когда потребности окружения противоречат требованиям инстинкта, эго оказывается перед дилеммой и должно найти решение. Оно может пренебречь тем, что происходит в окружающем мире (этот психический процесс мы называем отрицанием), или пренебречь требованиями внутреннего мира (этот психический процесс мы называем подавлением). Эго может выбрать решение либо действовать, подчиняясь окружающей среде и противореча инстинктивным влечениям (родители называют такого ребенка «хорошим», послушным), либо подчиниться требованиям инстинктов наперекор внешнему миру (оказавшись «плохим», капризным, непослушным). Иногда эго приходится выбирать между требованиями, исходящими от двух конкурирующих инстинктивных побуждений, или между проявлениями своих инстинктов и своих же идеалов. Во всех этих случаях эго сталкивается с опасностями, такими, как болезненное внутреннее напряжение, угроза телесного повреждения, страх наказания или потери любви окружающих, и реагирует на них возрастанием тревожности. Бесконечная череда внутренних конфликтов оказывается постоянным стимулом к дальнейшему развитию психических функций и, в конце концов, определяет особенности формирования личности ребенка. То, что мы называем формированием характера, является, грубо говоря, множеством установок, обычно используемых индивидуальным эго для разрешения этих конфликтов: выбор тех инстинктивных побуждений, удовлетворению которых решено способствовать, и тех, которым необходимо воспрепятствовать, и выбор методов, которые обеспечат защиту от угроз могущественного внешнего мира и не менее могущественного внутреннего.

Секс и агрессия как основные силы

Психоаналитическая теория группирует все инстинктивные побуждения вокруг двух основных: секса и агрессии. К сфере влияния первого относятся намерения, связанные с сохранением жизни, размножением и достижением общепризнанных жизненных ценностей, к сфере влияния второй – противоположные цели: разрушение связей с окружающим миром и уничтожение жизни.

Психоаналитическая теория сексуальности

Основной вклад, сделанный психоанализом в исследование сексуального инстинкта, – это открытие диффузных источников сексуального возбуждения, которые существуют от рождения в различных частях тела и дают толчок к развитию детской прегенитальной сексуальности. В соответствии с происхождением компонентов инстинкта (кожа, слизистые оболочки рта и ануса, пенис) мы различаем оральную, анальную и фаллическую сексуальную организацию детей, в каждой из которых источник удовольствия – либо непосредственно тело, либо контакт с объектом любви в окружающем мире. В норме, эти элементы инфантильной сексуальности, подвергшиеся трансформациям под влиянием эго, оказываются некоторой негенитальной составляющей генитальной сексуальности взрослого (поцелуи, прикосновения, взгляды); при отклонениях от нормы один из компонентов инстинкта может овладевать сексуальной жизнью взрослого человека в форме так называемых извращений (фелляция, куннилингус, скопофилия, эксгибиционизм и т. д.).

Проявления инфантильной сексуальности, таким образом, не только существуют, но и выглядят извращенными по своей природе. Элемент извращенности затрудняет принятие ее как нормального, здорового, обычного и необходимого явления. Даже сейчас некоторые авторы, которые в других отношениях принимают принципы аналитической психологии, предлагают пути и средства воспитания, которые привели бы к уничтожению тех или иных компонентов сексуальных побуждений (стремление к сосанию у грудных детей, анальные интересы ребенка более старшего возраста, фаллическую мастурбацию), как будто они оказываются нежелательными или ненормальными явлениями или следствием неблагоприятных условий окружающей среды.

С другой стороны, доказательств существования и проявления различных инстинктивных компонентов на протяжении последних 20—30 лет было собрано достаточно много. Наблюдения за маленькими детьми проводились во всем мире при различных внешних условиях (нормальных, счастливых, несчастливых обстоятельствах семейной жизни, жизни в группе и т. д.).

Психоаналитическая теория агрессии

Конечно же, агрессивный характер детских сексуальных побуждений не остался незамеченным. Сперва эта особенность приписывалась собственной природе детской сексуальности, позднее она стала рассматриваться как проявление другой группы инстинктов – деструктивных побуждений.

Агрессия, стремление к разрушению, их проявление и их развитие сейчас находятся в центре интересов динамической психологии. Это напоминает интерес к развитию сексуальных функций, наблюдавшийся в начале века.

Агрессивные побуждения, направляемые ребенком против собственного тела

На самых ранних стадиях агрессивная энергия также должна находить выход в теле ребенка, подобно тому как сексуальная энергия (либидо) может проявляться в аутоэротических действиях. Примером служат действия, при которых дети бьются головой, – самодеструктивный эквивалент аутоэротическому действию ритмичного покачивания. Дети бьются головой реже, чем качаются, эта активность находится на грани нормального и аномального поведения и иногда может действительно стать причиной повреждений. То же верно по отношению к другим, более редко встречающимся самодеструктивным действиям: вырыванию собственных волос детьми грудного и младшего возраста.

В связи с этим сошлюсь на работу Хоффера «Рот, рука и эго-интеграция» (Hoffer «Mouth, hand and Ego-Integrftion», 1949a) и другие его работы в этой области (1950а, 1950в). Обсуждая случай с психически нездоровой девочкой грудного возраста, которая тяжело травмировала руки, кусая их, хотя еще не могла пережевывать пищу, Хоффер (Hoffer, 1950a) иллюстрировал следующее положение: тогда как в течение первого года жизни сосание большого пальца или другой части руки является нормальным аутоэротическим проявлением, укусы как самодеструктивные действия ненормальны и проявляются только у детей с дефектами и психозами. Начиная с этой стадии существенным для нормального развития ребенка оказывается то, что агрессивные побуждения должны быть перенаправлены с тела самого ребенка на живые или неживые объекты окружающего мира.

На более поздней стадии агрессия вновь может проявляться в самодеструктивной форме. Но теперь она включена в суперэго и направлена против эго, а не против тела.

Агрессивные побуждения, направленные на окружающий мир

В отношениях ребенка с объектами окружающего мира эротические и деструктивные элементы так тесно связаны друг с другом, что трудно выделить в любой отдельно взятой реакции, что именно присутствует в ней от каждого из этих инстинктов. В каждой фазе прегенитального развития агрессивная энергия оказывается обязательным дополнением к сексуальным (либидозным) побуждениям. Знакомые нам картины поведения ребенка всегда включают в себя оба элемента. Мы находим естественным, что первая эмоциональная привязанность грудного ребенка вначале к материнской груди, а затем к самой матери демонстрирует те же характерные качества агрессивной, ненасытной жадности, которые мы замечаем и в его отношении к еде. На оральной стадии ребенок разрушает то, что присваивает (сосет сухие предметы, пытается все поместить внутрь себя). На другом, анальном уровне слияние эротических и агрессивных тенденций очевидно даже для неопытного наблюдателя. Любой, кто имел дело с годовалыми детьми, замечал особо прилипчивую, собственническую, досаждающую, изнуряющую форму их любви к матерям, такие требовательные отношения, которые доводят практически до болезни многих молодых матерей. Мы знаем далее, что особая сексуальная назойливость детей приводит к разрушению всех неодушевленных предметов, на которые оказывается направленной; с любимыми игрушками обычно дурно обращаются; домашних животных приходится защищать от агрессии, которая неизменно совмещается с любовью, проявляемой к ним их маленькими владельцами. Мы понимаем, что на прегенитальных стадиях это не ненависть, а агрессивная любовь, стремящаяся разрушить свой объект.

На протяжении фаллической стадии развития сексуальности соотношение сексуальности и агрессивности уподобляется тому, что существует у взрослых. Мальчики на этом уровне развития стремятся к доминированию и защищают своих матерей или другие объекты привязанности. Здесь агрессивные элементы связаны с эксгибиционистскими тенденциями, сопутствующей целью оказывается привлечение и в результате подчинение объекта любви.

Важность количественного фактора

Связь сексуальных и агрессивных побуждений нормальна и типична. Различия в количестве энергии, получаемой от каждой группы инстинктивных тенденций, создают большой разброс индивидуальных различий. Большее количество агрессии на анальной стадии создает картину садистского извращения; уменьшение вклада агрессии в поведение на фаллической стадии способствует развитию женоподобности, потери маскулинных черт. Насколько мы знакомы с воспитанием детей, именно количественные отклонения отвечают за различие между управляемыми и неуправляемыми, «хорошими» и «плохими» детьми. Большинство этих вариаций находятся в пределах нормы.

Патологическая агрессивность у детей

В последние годы возник особый интерес к состоянию патологической агрессивности у маленьких детей, проявляющемуся иногда и у детей, живущих в семьях, но чаще у сирот или у детей, растущих в неполных семьях, у детей, сменивших несколько приемных родителей, живущих в детских домах и других детских учреждениях. Хотя рассматриваемые дети не являются слабоумными, они одержимы бесконтрольными, очевидно бессмысленными, деструктивными установками умственно отсталых. Они испытывают удовольствие или совершенное равнодушие в отношении сломанных ими вещей, к страданиям, причиненным ими другим людям. Они портят игрушки, одежду, мебель, жестоки с животными и другими детьми, вызывающе непослушны или безразличны по отношению к взрослым. Обращение с такими детьми – серьезная проблема для воспитателей, объяснение их состояния – вызов детской психологии. При ближайшем рассмотрении может быть обнаружено, что патологические факторы заключены не в агрессивных проявлениях как таковых, а в отсутствии соединения их с либидозными (эротическими) побуждениями. Патологический фактор обнаруживается в сфере эротического, эмоционального развития, которое искажено под влиянием внешних и внутренних условий, таких, как отсутствие объекта любви, отсутствие эмоционального ответа от окружающих взрослых, болезненный разрыв эмоциональных связей, проиcшедший слишком быстро, вслед за их образованием, недостаток эмоционального развития вследствие внутренних причин. Из-за недостатка эмоционального развития агрессивные побуждения не объединяются с либидозными и, как следствие, не нейтрализуются, а остаются свободными и стремятся проявиться в жизни в виде чистой, бесконтрольной деструктивности.

Конец ознакомительного фрагмента.