Глава 1
Я знаю пять имён
По правилам игры участники подбрасывают мяч вверх или бьют им по земле со словами: «Я знаю пять имён мальчиков (девочек, названий городов, животных, цветов и т. д.), при этом считая: Дима – раз, Вася – два, Лёша – три и т. д. Когда кидается мяч – произносится только одно имя (название). Если игрок ошибается или долго думает – мяч передаётся другому участнику. Побеждает игрок, который дольше всех играл с мячом и ни разу не ошибся.
На сегодняшнем ужине кроме меня, Цезаря, Мастера Ти и Палача были её величество Кло с сыном, а также их невыносимость Клиф и генерал Цветков, чтоб его разорвало, наконец! А также его супруга, да постигнет её та же участь.
Поэтому не было никакой возможности отправить на ужин Тень. Самой пришлось идти.
– Лялечка, вы сегодня удивительно молчаливы, – проворковала вышеозначенная супруга. Она почему-то решила, что раз нас с ней посадили рядом, мы автоматически становимся подружками.
– Не обращайте внимания, – проворчала я, изо всех сил стараясь, чтобы моё ворчание долетело до Сашки. – Просто критические дни.
Мастер Ти отвратительно громко царапнул вилкой о тарелку и поднял на меня пугающие чёрные глаза.
Я замерла, ожидая Сашкиной реакции, но Цезарь только раздражённо дернул плечом и продолжил что-то нашёптывать королеве на ушко.
Зато Мастер Ти оживился.
– Дорогая, – потянулся ко мне через стол и перехватил мою правую руку. – Если вам по этому поводу нужен совет, то я…
– Руки убрал! – Сашка повернул голову в нашу сторону, и я увидела, как возле ямочки у него на подбородке пульсирует синяя жилка.
Мастер Ти только ещё сильнее сжал мои пальцы и скороговоркой выпалил:
– Вы же знаете, Лялечка, в Доме мы вас всегда встретим с распростёртыми объятиями…
– Ты озверел, Могилевский!?? – рявкнул мой старший брат так, что в люстре над головой две висюльки ударились друг о друга и спикировали прямо в тарелку к той самой супруге, которой вдруг захотелось стать моей подружкой.
А в тарелочке был острый помидорный суп, красный, обжигающий. И, как оказалось, очень оригинально играющий на белом атласном платье. Супруга раздражённо вскрикнула и сделала вид, что ничего не произошло:
– Лялечка, – произнесла она все тем же елейным тоном, следя за тем, как Могилевский медленно прячет руку под стол, – А что вы думаете по поводу последнего номера «Цезарь навсегда»?
– Нам ещё не приносили, – сказала я, не подумав, и застыла под ледяным Сашкиным взглядом.
– Вам? – генерал оторвался от королевского декольте и обернулся ко мне. – Я думал, цесаревна живёт в Башне Одиночества.
– Живёт, – промямлила я, торопливо затыкая свой болтливый рот гигантской креветкой. – И ещё активно изучает эпоху Вассального подчинения. Вот её и заклинило на множественном числе… Так и говорю теперь: мы поели, мы попили, мы сдали экзамен, мы прочитали журнал, у нас критические дни…
Сашка опалил меня гневным взглядом, а Мастер Ти липким. Сразу захотелось пойти и помыться, а потом прыгнуть в кровать к Тени и прошептать:
– Тоська, хочешь, расскажу сказку?
Но тут в распахнутую дверь галопом влетел посыльный и проскакал до Сашкиного кресла, которое больше всего напоминало чудовищный зелёный трон, шепнул что-то на ушко. Что-то, от чего Цезарь нахмурился, оскалился, словно сглатывал горький спиртовой коктейль, повернулся к её величеству Кло и процедил:
– Прошу пройти в переговорную.
А затем, не глядя в мою сторону:
– Ольга, иди к себе.
Я замерла на месте с ложкой помидорного супа у рта, в положении полусогнутом и слегка униженном. Он серьёзно? Вот так вот, вышвырнуть меня, словно щенка? Облизала ложку и потянулась за второй.
– Оля, ты меня плохо слышишь?
Он даже не посмотрел в мою сторону. Неужели Палач прав, и у Цезаря действительно есть глаз на затылке?
– Я просто хотела… – «спасти свою гордость перед всеми этими шакалами»?
– Марш к себе! – приказал Сашка, а с люстры сорвалась еще одна висюлька, и снова в тарелку с не моим помидорным супом.
Я встала. На негнущихся ногах гордо дошла до двери, брезгливо оттолкнув руку Мастера Ти, чтоб его разорвало! Прокляла Сашку ледяным взглядом, когда за собой закрывала дверь. А потом подобрала юбки вечернего платья, задрав подол почти до пояса, и помчалась в комнату, которая примыкала к переговорной.
Когда ты живёшь в Башне Одиночества, то хочешь-не хочешь выучишь все тайные ходы дворца. Самым сложным во всей этой ситуации было отдышаться. Потому что дышала я громко и со свистом, и все законы физики указывали на то, что если слышу я, то, вероятно, слышат и меня.
Дверь распахнули ударом ноги, и в помещение влетел злой, как тысяча чертей, Цезарь. Вихрем метнулся к пульту управления и, пробарабанив на клавиатуре какую-то команду, стал ждать.
Королева Кло перепуганно мялась за его спиной.
– Можете присесть, – бросил Сашка и добавил презрительно: – Ваше величество.
Не спуская перепуганных глаз с мужской спины, женщина присела на край стула, а затем экран визора вдруг переключился на незнакомую мне местность, и королева несдержанно застонала, закрыв лицо руками.
– Это война, моя дорогая, – произнес Цезарь и постучал пальцем по монитору.
– Я… не… – пробормотало её Величество, всё ещё пряча лицо в ладонях.
– Я не… – мерзким голосом передразнил Сашка. Уж мерзким-то он умел быть, я об этом знаю лучше всех во дворце, в Яхоне и, возможно даже, на всей планете. – Какого хрена, я тебя спрашиваю, люди в твоей форме делают у дикарей?
После его слов я внимательнее присмотрелась к картинке на визоре и поняла, почему местность мне показалась незнакомой. Просто в диких землях я никогда не была. Ну, оно и понятно. После того, как Сашка двенадцать лет назад узурпировал власть, меня не выпускали даже из дворца… Что уж говорить о границе.
– Прости, прости, пожалуйста, – лепетала королева Кло. – Это Клиф, его идея, я просто…
– Доставить сюда этого мозгоеда – рявкнул Цезарь, и я услышала, как за моей спиной по коридору прогрохотали чьи-то торопливые шаги. По поводу эпитета, которым Сашка наградил третьего соправителя, я не возмутилась. Но едва удержалась от того, чтобы не проворчать ехидно, что чья бы корова насчет мозгоеда мычала, а Сашкина уж пусть бы молчала в тряпочку. Другого такого как Цезарь не найдёшь, хоть излазь вдоль и поперёк весь Яхон и Дикие земли впридачу. Клиф явился на удивление быстро. И, судя по звукам, доносившимся из коридора, его заслуги в этом не было. Их Невыносимость принесли в переговорную на руках. Я мысленно погладила себя по головке за хороший каламбур и обратилась в слух.
– Клифик, мальчик мой, – слишком ласково проговорил Цезарь, забыв о том, что третий соправитель старше его лет на сто или даже двести: точный возраст старика скрывали все учебники по истории и энциклопедии, а я искала очень усердно. – Правда ли то, что мне рассказали сегодня?
Не понаслышке зная о степени скверности характера моего брата, Клиф молчал. Молчал, и, если верить бледности, залившей его всегда омерзительно-розовые щёки, вспоминал: успел ли он оставить завещание и точно ли указал там, кому выносить какашки за его любимым мопсиком.
– Кло? – Сашка посмотрел на вмиг постаревшую королеву. Не то что она была слишком молода до этого, но точно моложе Клифа. – Что ты мне тут только что мямлила о Диких землях?
Её Величество громко всхлипнула, а его Невыносимость безмолвно зашевелил губами, молясь древним богам… И в этот момент я действительно за него испугалась. Нет, Клиф, несомненно, был липким занудой, меня трясло от отвращения, когда он прикасался к моей руке своими всегда потными ладонями и склонялся над запястьем для влажного поцелуя. Но это не означало, что я желала бедолаге смерти. Ну, не более трех-четырех раз, точно. И то не всерьёз, а так, гипотетически и в минуты обострения моей мизантропии.
Сейчас же Сашка зацепился мрачным взглядом за старческие губы, безмолвно шепчущие древние слова.
– Скажи, что мне показалось, Клиф… – попросил Цезарь и в притворном недоумении развёл руками. – Ты что же, сейчас… молишься?
– …на чёрных крыльях свободы… – уже не скрываясь, торопливо произнёс третий соправитель, поднимая правую руку, чтобы закрыть лицо от удара. – Сквозь время летящие птицы…
И в следующий момент я испугалась, потому что мир вдруг стал красного цвета. Я отшатнулась от глазка и зажала рот руками, чтобы не заорать, когда до меня дошло, что это в переговорной на стены брызнула кровь.
– Никогда. При мне. Никто. Не смеет. Вспоминать. Проклятых. Тварей, – раздавалось с той стороны стены. И за каждым словом следовал отвратительный чавкающий звук.
Не знаю, сколько это продолжалось, по-моему, бесконечно долго. Я стояла зажмурившись, зажав уши руками, и всё равно до меня долетало свистящее бешеное дыхание Цезаря. Когда, наконец, наступила тишина, я не решилась открыть глаза, но руки опустила, на слух пытаясь определить, что происходит в переговорной.
– Уберись тут, Кло, – велел Сашка спокойным голосом, словно и не было ничего.
– Да, я распоряжусь… – пролепетала королева и, наверное, вздрогнула. Я не видела, я стояла с закрытыми глазами, но она точно отшатнулась, когда её жалкое бормотание было прервано решительным окриком:
– Я приказал убраться, а не позвать слуг. Будет тебе наука на будущее… Как всё вымоешь, пришли ко мне своего сына.
В переговорной что-то грохнуло, и я подумала, что это, видимо, её Величество упало на колени.
– Цезарь, прошу тебя… – взмолилась королева.
– Пришли, – спокойно повторил Сашка. – Будем нового соправителя вводить в курс дел.
Я подождала, пока в коридоре утихнут шаги, пока женщина за стеной перестанет рыдать, а после этого осторожно выскользнула из своего укрытия и опрометью бросилась в башню. В такие дни Сашка грустит, а значит, придет мириться. За жалостью и любовью, как он это называет.
Что же касается меня, то я не знала, как я смогу после всего увиденного гладить его по голове и где найду слова утешения. Наш брат – чудовище, а Тень – единственное существо в мире, которое этого ещё не понимает.
Цезарь пришёл ближе к полуночи, когда Тоська уже лежала в кровати, ожидая вечерней сказки, присел на диван рядом со мной и, приобняв, прошептал:
– Прости меня, Осенька.
Я дёрнула плечом, сбрасывая его руку. Не потому, что всё ещё держала на него зло. Просто так бы я повела себя вчера, до того как увидела своими глазами, на что он способен.
– Я же знаю, что ты умничка, – откровенно подлизывался Сашка. – Самая талантливая, самая красивая…
– А я? – послышалось с кровати. – Я тоже самая?
– А ты ещё лучше, – улыбнулся Цезарь, я же с неприязнью заметила, что у него совершенно холодные, вымораживающие душу до дна глаза.
– Простишь? – под этим взглядом сердце испуганно трепыхнулось в груди и рухнуло в пятки.
– Конечно, прощу… – прохрипела я. – Куда ж я денусь…
Цезарь ещё раз улыбнулся, на этот раз уже мне, и быстро чмокнул в лоб.
– Ну, вот и славно, Лялечка! Ты же знаешь, не могу уснуть, если мы поругались…
– Знаю, – прошептала я, стараясь не отводить взгляда от его лица и не вспоминать о том, что он сделал с Клифом.
Спросить или не спросить, зачем он ходил в переговорную? Я вчерашняя задала бы этот вопрос? Не выдам ли я себя неуместной дрожью в голосе? Не то чтобы я верила в то, что он ответит… но не заподозрит ли он неладное, если я не спрошу?
– Саш… – неуверенно произнесла я, а он замкнул мои губы невидимым замочком и искренне попросил: – Давай не сегодня… Я так устал…
Я подумала: «Для того чтобы забить человека до смерти действительно нужно потратить много сил!»
Выдавила из себя замученную улыбку, словно мантру повторяя один из последних уроков по искусству лжи.
– Конечно, я понимаю.
Цезарь обернулся к Тоське и похлопал себя по коленке:
– Иди ко мне, сладкая, – позвал он мою Тень. – Я тебя тоже пожалею, а потом ты меня проводишь, оки?
– Оки! – она захлопала в ладоши и опрометью кинулась в объятия. Моя счастливая, глупая Тень.
– Саша, – попыталась возмутиться я. – Мы еще сказку не читали…
– Не читали? – он закусил губу, скользнув по мне странным задумчивым взглядом. – Ну, и ладно… Оставлю её у себя на ночь… Сладкая, хочешь, сегодня я прочитаю тебе сказочку перед сном?
– Про пони? – синие глаза восторженно загорелись, а я поклялась себе потренироваться у зеркала, чтобы никогда такая улыбка не появлялась на моем лице, потому что со стороны безмозглая я смотрелась совершенно омерзительно.
– Ну, как хотите… – я притворно зевнула и демонстративно зацепилась взглядом за часы.
– Тогда не будем тебе мешать, – заторопился Цезарь и, обняв Тень за талию, повёл её к выходу.
Когда они ушли, я ещё с минуту сидела на месте, думая о том, что же не так. А потом поняла: щелчка запирающего устройства не было, а это значит, что…
Вскочила на ноги, руками пытаясь удержать сердце в груди.
…это значит, что сегодня ночью в спальне не будет бесхитростной Тоськи, которая обязательно бы меня заложила, уйди я из башни. Откровенно говоря, это была далеко не первая её ночевка у брата, но никогда раньше Цезарь не забывал запереть дверь…
Сегодня ночью я впервые за двенадцать лет выйду в город без сопровождения.
Голова закружилась от счастья, а во рту сам по себе вдруг появился терпкий марципановый вкус. Сашка держал нас на строжайшей диете, лично взвешивая обеих раз в неделю и ревностно следя за тем, чтобы ни капли сладкого не попало в наше меню.
Сегодня ночью я устрою вылазку в город.
Несколько секунд я потратила на то, чтобы извлечь из шкафа старый костюм для занятий борьбой. Не знаю, почему Сашка однажды запретил мне посещать спортзал. Тем более, не представляю, как у меня хватило смелости спрятать от него форму, но сейчас я этой своей нечаянной смелости была страшно рада. Не в моих же платьях появляться в городе. А носить брюки Цезарь нам запретил лет десять назад.
Эластичный костюм ласково прильнул к обнажённому телу, и я не удержалась от того, чтобы погладить синтетические бока руками. Посмотрела на свое бледное от вечного сидения в четырёх стенах отражение и задумалась о том, красивая ли я. Сложно думать о своей внешности и о том, как её воспринимают окружающие люди, когда у тебя есть сестра, словно копирка повторяющая тебя. Каждую родинку на твоём теле, каждую выпуклость, причёску, манеру наносить макияж… Пожалуй, лишь пустота в глазах сестры и отличала нас…
Тоська была глупа. Болезнь ли, военные ли невзгоды раннего детства или просто прихоть природы, но в наши девятнадцать моя сестра оставалась пятилетним ребёнком. Не помню, когда я стала замечать, что что-то не так, а когда заметила…
– Помнишь свою старую таблетку, Осенька? – спросил тогда Сашка, держа меня на коленях и следя за тем, как Тоська строит башню из кубиков. – Ты накачала много игрушек и у неё память забилась. Помнишь? Так и с Тоськой… Разница в том, что апгрейд человеку не сделаешь. И систему не переустановишь. И уж точно нельзя докупить дополнительную карту памяти… А жаль…
Тоська взрослела только телом, оставаясь наивным, впечатлительным и ласковым ребёнком, забота о котором почти полностью легла на мои плечи.
Башня Одиночества.
– Помни, Осенька, никто не должен знать о том, что у тебя… у нас есть сестра!
В какой-то момент жизни эта фраза стала непреложной истиной и основным законом.
– Мы не можем позволить себе казаться слабыми, – говорил Сашка. – Учись быть взрослой и делай всё сама.
И Башню Одиночества перестали посещать даже слуги.
– Мы не станем рисковать цесаревной, – улыбался Цезарь. – Кроме тебя у меня никого нет, жизнь моя.
И на массовые мероприятия, когда нужно было просто стоять на платформе и махать людям из-за братского плеча, стали брать не меня, а Тоську. Мою ласковую, глупую Тень.
От всех этих грустных мыслей расхотелось не только марципанов и шоколада. Даже картинка, на которой было изображено мороженое с амаретто, уже не вызывала привычного слюноотделения… но не отказываться же из-за этого от прогулки!?
Волосы в косу, на руки перчатки, шёлковый платок на шею, чтобы не светить своей бледностью в темноте и – здравствуй, Кирс, большая стеклянная столица, я иду к тебе!
Это была не первая и даже не десятая моя незаконная вылазка, но ночью из дворца я еще не выходила даже в сопровождении Цезаря и охраны. И сейчас немного нервничала, больше прислушивалась к своим внутренним ощущениям, чем к тому, что происходило вокруг меня.
Поэтому прикосновение крепкой руки к моей талии и негромкий звук голоса взорвались для меня свето-шумовой гранатой:
– От Цезаря возвращаешься, сладкая?
Сердце разбухло в горле, мешая поступлению воздуха, мозг немедленно изголодался по кислороду, и я, глядя в чёрные глаза Мастера Ти, пискнула что-то среднее между «ага», «просто» и «я тут».
Мужчина улыбнулся и небрежно свободной рукой сжал мою правую ягодицу, напрочь лишив меня способности к мышлению:
– Может, и меня приласкаешь, раз на сегодня ты уже освободилась?
Я почувствовала себя героиней какого-то фантастического фильма. Там женщина, помнится, проснулась в теле другого человека и первые минут двадцать картины пыталась понять, что происходит вокруг неё, почему к ней все относятся не так, как обычно.
Оторопь и молчание Мастер Ти принял за положительный ответ и влажно облизал моё ухо, после чего, обдавая меня винно-луковыми парами, потянулся к губам.
Захват. Подсечка. Удар.
«Я действовала на рефлексах, меня не за что винить…» – немедленно мысленно оправдалась я, глядя на бездвижное тело Мастера Ти.
– Сашка запрёт меня ещё на десять лет, но я должна ему рассказать. Сейчас.
Я думаю, что желание немедленно во всём сознаться Цезарю было вызвано не острым приступом вины или шёпотом израненной совести. Скорее, повлияли мысли о том, что больше поверят тому, кто признается первым.
Поэтому я побежала, срезая путь тайными коридорами.
Побежала, вместо того, чтобы остановиться и задуматься о словах Мастера Ти.
Побежала, торопясь наябедничать, и ещё не зная о том, что этот мой безумный ночной забег по дворцовым коридорам станет лишь первой стометровкой в череде последующих бесконечных марафонов.
Двери в покои Цезаря были приоткрыты, а охрана отсутствовала. Это удивительно и, мягко говоря, странно, потому что Сашка был тот ещё параноик, но я, взволнованная и напуганная недавней стычкой, в тот момент не придала этому значения.
Бесшумно скользнула в приёмную Цезаря и замерла, размышляя над тем, в которую из двух дверей стоит постучать – в спальню или в кабинет.
Всё говорило за то, что Тоська дремлет под Сашкино бормотание про пони и прекрасную принцессу в розовом платье. Но я шагнула к двери, ведущей в кабинет, подняла руку, чтобы постучать, и зависла, потому что там, в кабинете, Цезарь был не один.
– Палачинский, не выноси мозг, – степень Сашкиного раздражения я бы оценила на троечку по десятибалльной шкале. – То, что я взял тебя в дело, не означает, что я позволю тебе совать свой нос в дела моей семьи.
– Семьи? – раздалось странное чавканье и тихий стон следом за ним. – Это ты называешь семьёй? Или может то, что ты, как собака на сене? Сам не гам и другому не дам?
– Замолчи!
Кто угодно бы после этого окрика наделал в штаны, но не Палач.
– Вы с Могилевским мне уже всю душу вынули. Пусть уже кто-нибудь её трахнет, и мы все успокоимся, а? Сил же нет больше смотреть на этот суррогат.
– Можно подумать, ты этим суррогатом не пользуешься, – Сашка чертыхнулся. – Ты мне всё настроение испортил… Иди в кроватку, сладенькая, я скоро приду.
Секунда ушла на то, чтобы осознать, что с ними в кабинете находится какая-то женщина. Цезарь – потаскун и раз вратник!
Ещё секунду я потратила на то, чтобы понять: я не хочу встречаться сейчас с Сашкиной любовницей. Пять секунд на то, чтобы спрятаться за высоким креслом. И целая вечность на переваривание увиденного.
Блистая бледной наготой, знакомым движением закидывая за спину длинную черную прядь, из кабинета Цезаря вышла моя Тень, моя самая любимая в мире Тоська.
Во имя всех запрещённых богов, что здесь происходит?!
Тоська закрыла за собой дверь в спальню, а я едва не кинулась следом за ней, но замерла в последний момент, осенённая внезапной мыслью: бесхитростная Тень не обмолвилась и словом о том, как именно ее любит наш брат.
– Палач, такое впечатление, что в школе ты не учился, – прошипел тем временем Цезарь. В его голосе усталость странным образом переплеталась с раздражением. – Это так не работает. Она сама должна, понимаешь, сама, иначе…
Я подалась вперёд и почти высунулась из своего укрытия, чтобы узнать, что я должна сделать сама, а главное, что произойдёт, если я этого не сделаю. Но в последний момент осторожность победила.
А в следующее мгновение я была благодарна судьбе за то, что мой внутренний тормоз задержал меня на какой-то миг в моей засаде. Потому что едва не слетев с петель дверь распахнулась и в приёмную, бешено вращая глазами и громко дыша разодранным в астматическом приступе ртом, вломился Мастер Ти.
Когда он скрылся в кабинете, я благоразумно перепряталась в шкаф и запретила себе даже дышать.
И очень вовремя. Потому что спустя мгновение в кабинете раненым зверем взревел Цезарь, а затем ворвался в приёмную с жутким грохотом и не менее жуткой руганнью.
– Цезарь, стой!
– Сашка, не кипятись!
– Где она?
– Возьми себя в руки, куда она денется из дворца? Найдём, запрём… Цеза-а-арь!
Шум, с которым упало кресло, сообщил мне, что место дислокации я поменяла не зря.
– Цезарь, – Палач говорил негромко и несколько шепеляво, наверняка он уже попал под горячую руку. – Что ты собираешься делать?
– Объявить перехват, что же ещё? Закрыть все выходы и… что это такое?
Чем именно было то, что заставило замолчать мужчин, я поняла спустя томительную минуту.
– На платок похоже, – прохрипел Мастер Ти.
– Это её платок.
– Цезарь…
– Это её платок! Я же вижу! Я сам ей его покупал. И духи её… Она была здесь.
Шорох, топот ног, скрип двери и отдалённое:
– Сладенькая, ты тут одна?
Короткий всхлип и следом обиженное:
– Одна, а ты мне сказку обещал…
– Через минутку, Тосенька, обещаю.
Томительная, напряжённая тишина, а потом:
– Послушай, может она его здесь вчера забыла… Или в другой какой день… – предположил Мастер Ти.
– А вот я думаю, что забыла она его именно сегодня, – не согласился с ним Палач. – Она после стычки с тобой побежала сюда… Само собой, побежала. А уж что она здесь услышала или увидела…
– Я не знал, что это Ольга, клянусь, они совершенно на одно лицо! – заорал Мастер Ти.
– Конечно они на одно лицо, – пробухтел Палач и чем-то звякнул.
«Интересно, Сашка настолько в шоке, что разрешил ему приложиться к своим винно-коньячным запасам?»
– Так и было задумано изначально.
– Прости. Цезарь, правда, прости, я не хотел…
– Надо было разобраться с тобой ещё тогда, пятнадцать лет назад, – ответил Сашка как-то уж слишком спокойно. И вдруг закричал: – Второй раз! Второй раз, всё срывается едва ли не в самый последний момент, потому что ты, Могилевский, не можешь держать себя в руках!
– Прости, – снова повторил Мастер Ти.
– Я убью тебя, – пообещал Цезарь. – Если мы не вернём Ольгу к утру, я тебя лично кастрирую, а потом убью.
– Це…
– Молчи… Палач, ты прав. Про побег мы никому сказать не можем. От запасного варианта отказываться нельзя. Подключи к поискам только самых близких и смертников.
– Понял. Займусь лично. А ты не пори горячку, ладно? Мы её обязательно найдём. Увидишь. Самое позднее – завтра к вечеру. Не только твоя жизнь зависит от того, вернётся цесаревна в Башню или нет. Найдём и запрём.
Внутри все клокотало от обиды и страха. От того, что я не понимаю, что происходит, от того, что я увидела и услышала, от всех непрозрачных намёков…
Найдём, значит, говорите… Запрём, значит, пугаете… Ну, что ж… Ищите, тогда, ловите. Мышка знает все норки в этом дворце. И неважно, что наивная мышь не представляет, как жить во внешнем мире, уж как-нибудь приспособимся. Как-то вдруг я поняла, что в Башню Одиночества больше не вернусь. Не сейчас, когда меня предали все, даже моя глупая ласковая Тень. Когда любящий брат в один день стал жестоким убийцей и извращенцем в придачу.
Я дождалась, пока в кабинете всё утихнет, а затем, не вытирая со щёк горячие слёзы, выскочила в коридор. Отодвинула крайнюю панель и тенью нырнула в подземный ход. Прости, Цезарь, но цесаревна уходит гулять!
Ту ночь я потратила на то, чтобы выбраться из дворца. В этот раз я была предельно осторожна, не торопилась, не рисковала. Сидела тихонько в укрытии, прислушиваясь к тому, что происходит за стеной… И не прогадала. В восемь утра я стояла на центральной площади и слушала мелодичный перезвон на ратуше. Из вещей у меня был небольшой рюкзак, где лежало несколько золотых элов, таблетка, наладонник и карточка с электронными деньгами, которую я выкинула в ближайшую урну.
Хотелось спать и есть. Адреналин отпустил, и я уже почти начала сожалеть о своём побеге. Когда городская платформа окрасилась в жёлтый цвет, и из ратуши вывели несколько десятков подростков, одетых в чёрные спортивные костюмы, как две капли похожие на тот, что был на мне.
– Лёшка!!!! – запричитала женщина бомжеватого вида и кинулась к невысокому пареньку с ангельскими глазами и соломенными, сказочными просто, кудрями. – Лёшка, прости мамку. Не уберегла!..
И сразу же, словно её слова послужили сигналом для всех остальных людей на площади, народ заголосил, закричал, падая на колени и выкрикивая имена своих детей. В поднявшейся суете никто не заметил, что ряды тех, кого сегодня отправляли в Детский корпус, пополнились на одного человека.
Не то чтобы у меня были суицидальные наклонности, и уж точно я не прочила себе карьеру военного. Но если я смогла сбежать из дворца, то и из корпуса самоубийц я найду выход, если понадобится. Но прямо сейчас я была согласна на всё, только бы не встречаться с Цезарем.
Поэтому, легко вскочив на жёлтую линию и прижав ладонь к прохладному стеклу, я мысленно попрощалась с дворцом, со столицей, со своей прошлой жизнью.
Подобно гигантскому кракену раскинулся Яхон по планете, хищный клюв он нацелил на богатый сильными мужами север, а множеством щупалец оплёл побеждённый юг. На спине его вознёс к самому небу свои стеклянные башни величественный город Кирс, гроза диких народов и защитник слабых. А его щупальца, словно присоски, покрывали небольшие города и деревеньки. Тысячи и сотни тысяч.
Я так долго жила в Башне, что и забыла о том, какова она, жизнь за стенами дворца. Теперь же, если верить моим спутникам, мне предстоит отправиться на один из островов. Нет, я, конечно, знала, что Детский корпус располагается где-то на юге, но, откровенно говоря, мне было всё равно, где именно. Подобно всем столичным жителям, я предполагала, что за границами Кирса цивилизованная жизнь заканчивается. Что уж говорить об островах. В их существование я верила, как и в то, что материк, на котором расположился Яхон – это гигантский кракен, плавающий по бесконечно огромному океану. Пожалуй, в кракена я верила даже больше, ведь материк действительно по форме напоминал осьминога. Правда, ног у него больше, чем восемь. То есть, не ног, а щупалец, конечно – щупалец у нашего Яхона аж девятнадцать. И помимо них ещё две с половиной сотни островов, бывших колоний, а нынче свободных членов великого и счастливого государства.
На одном из этих островов и находится Детский корпус, где мне, видимо, предстоит провести какое-то время. Как максимум – два года, как минимум – увидим на месте. Пока же я стояла в первом фобе за жёлтой линией платформы и с тоскою думала о том, что не стоило торопиться, что самую большую ошибку я сделала в тот момент, когда вступила на платформу с первой партией. Но тогда я, если честно, не знала, насколько важной для Цезаря стала идея возвращения к традициям и истокам, и даже абстрактно не представляла, как много юных жителей Кирса именно сегодня отправятся вместе со мною в свою самостоятельную жизнь.
Сглупила я, выбирая день для побега… Но с другой стороны, выбирать не приходилось…
Учебники по социологии гласят: разделение возрастных групп – неотъемлемый фактор здорового общества. Вот нас и разделяют. Отделяют, отрывают, отдирают мускулистыми руками рыдающих младенцев от материнской груди.
Неудивительно, что к полудню площадь стенала.
Плакали родители, лишённые детей. Плакали дети, напуганные неизвестностью, плакали, по-моему, даже офицеры, что привезли к платформе тех, из-за кого изначально построился Детский корпус: будущих военных.
Изначально. Теперь же это был скорее отстойник. Клоака, куда стекались отбросы из остальных секторов, забракованные варианты, лишенцы, беглые, ну и авантюристы, само собой. Хотя, если честно, не думаю, что на всей платформе был хоть один человек, который пересёк жёлтую линию добровольно. А если судить по количеству силовиков на площади, Корпус давно уже из элитной военной академии превратился в колонию для несовершеннолетних преступников.
Всё те же социологи, кстати, утверждают, что при таком строении общества преступность рано или поздно исчезнет вовсе. Но я в сказки перестала верить очень давно. По-моему, вообще никогда в них не верила.
Я доверяла только фактам и цифрам, а они были неутешительными. Они утверждали, что восемьдесят два процента учащихся Детского корпуса – малолетние правонарушители.
– Чего смотришь? – словно в подтверждение моих мыслей один из мальчишек-попутчиков больно ткнул меня кулаком в бок. – Или думаешь тебе, как перестарку, в Корпусе какие-то льготы предусмотрены?
В первую минуту я растерялась, потому что и не думала смотреть в его сторону, а парню, видимо, просто надо было выплеснуть на кого-то свой страх, вот он и напал на первого, кто попался под руку. Мальчишка был лет на пять меня младше и на полторы головы ниже, поэтому при желании я легко могла дать сдачи, не боясь проиграть. Но его неоправданная агрессия, злобный взгляд и оскал затравленного зверёныша были настолько неожиданными и пугающими, что я сразу позабыла обо всех приёмах самообороны, которые так успешно опробовала не далее как сегодня ночью, на Мастере Ти. Глядя в яростные звериные глаза, я отшатнулась, совершенно забыв о том, что стою у самого края. Несколько запоздало взмахнула руками, уже понимая, что не смогу удержать равновесие и выпаду из фоба, привлекая к себе всеобщее внимание. Однако уже в следующую секунду я поняла, что это не самая большая моя проблема. Коварный тычок под рёбра совпал с рывком под ногами и громким жужжанием пчелы, которым обычно сопровождается начало движения платформы.
И я бы точно упала за черту.
И меня размазало бы давлением по стеклу, если бы тот самый соломенный мальчик Лёшка, с которого началось это сумасшедшее утро, не схватил меня за руку и не втащил в безопасную зону.
– Ты спятила? – возмутился он, распахнув огромные, как блюдца, глаза. – Не смей! Оно того не стоит! И в Корпусе люди живут, честное слово.
«Он решил, что я пыталась покончить с собой».
– Володька, брат мой старший, был в Корпусе, – продолжил мальчишка, не обращая внимания на моё молчаливое отрицание его предположения. – И вернулся. Между прочим живой…
Мой тоже был. И тоже вернулся, но вряд ли едущих вместе со мной на этой платформе подростков я бы порадовала рассказами о юности Цезаря. И вряд ли кто-нибудь из них разделил бы со мной радость по поводу того, что Сашка окончил Детский корпус. Да я и сама, если честно, уже не знала стоит ли мне этому радоваться так, как раньше.
А нахмурившийся Лёшка тем временем продолжил свой рассказ:
– Живой. Да. И даже при медали, – он так и сказал, с ударением на последний слог. – А то, что без руки… Так то ж с войны… С войны – это… главное, что живой…
– У меня тоже есть брат, – зачем-то призналась я. – Военный…
– Правда? – мой случайный попутчик, собеседник и совершенно искренний спаситель оживился. – Надо же… И как? Не бьёт он тебя?.. То есть я не это… Прости.
Что-то, наверное, отразилось на моём лице, потому что паренёк понимающе кивнул и не стал расспрашивать дальше, а я искренне подумала, что лучше бы Цезарь меня бил, чем…
– А меня Алевтина зовут, – неожиданно представился мальчишка, полностью ломая шаблон моего мировосприятия.
– Как?
– Алевтина, – он широко улыбнулся и заправил кудряшки за уши. – Можно просто Лёшка.
– Ты девочка? – «Браво, Оля, очень умный вопрос!»
– Ага. А ты?
За спиной заржал Зверёныш.
– В смысле, тебя как зовут? – исправилась Лёшка, а я решила не обращать внимания на двух других наших соседей по фобу.
– Оль… Лёль… – «Почему я ни на секунду не задумалась над тем, могу ли я в новой жизни называться старым именем?» – Ольга.
В конце концов, девятнадцать лет это слово было главным в моей жизни. Не хочу ничего менять, но Алевтина, которая Лёшка, смешно сморщила щедро усыпанный веснушками нос и заявила:
– Не-а, Ольга – это слишком просто и ни капельки не оригинально.
Оригинально? Как-то я не рассматривала свою жизнь с этой стороны. Ранее.
– И уж точно ни капельки не романтично.
«Романтично?»
– Знаешь, вот я в одной книге читала про двух девчонок… У настоящих подруг всегда есть тайные прозвища. Лёля, например. Или Муля… Хотя Муля тебе не подходит, потому что ты очень красивая. Жуть до чего. И волосы длинные, а у меня – вот, – она взлохматила свои невероятные соломенные кудри и преданно заглянула мне в глаза. – Нет, знаешь, ты будешь Лёка. Лёка и Лёшка – обалдеть до чего здорово звучит! Только не говори никому, это ж тайные прозвища, правда?
Внезапное озарение было подобно удару кулака в живот.
– Лёшка, – осторожно спросила я, понижая голос до шёпота и оглядываясь на наших спутников, переговаривающихся у заднего стекла фоба. – А сколько тебе лет?
Она сначала покраснела, потом придвинулась ко мне, порывисто обняла за шею, для чего ей пришлось привстать на цыпочки, и жарко прошептала в ухо:
– Десять… Только, пожалуйста, не говори никому! Я не хочу к ней возвращаться… Она… У неё, знаешь…
Лёшка поймала мой понимающий взгляд и не стала продолжать, потому что я и без её объяснений вспомнила женщину на площади, устойчивый запах перегара и гниющего тела… Нет, мне не нужны были подробности.
Девчонка смотрела на меня каким-то влюблённым взглядом, наивным и преданным, как щенок из детского фильма. У бедняги фактически не было семьи, брат бил ее, мать…
Я почувствовала себя старой, подлой лицемеркой. Хуже того злодея из фильма, который подманил к себе щенка, чтобы попытаться убить. Утешало одно. Мотивы у меня, может, и были гнусными, но предавать свою неожиданную подругу я не собиралась.
Ни за что.
– Слушай… Я вот тут подумала: у тебя, конечно, есть брат и мама, и не только они, наверное… – Лёшка усиленно затрясла головой, подтверждая мои подозрения. – И я пойму, если ты не захочешь… У меня-то, в отличии от тебя, никого нет…
– А брат? – она удивлённо изогнула брови. – Ты же говорила, что…
– Мы с ним не дружим. Неважно. Это совсем другая история, тебе неинтересно будет, – заторопилась я, а Лёшка, по-моему, слегка обиделась, поэтому я поспешила озвучить своё предложение: – Короче, я слышала, что в Корпусе проще устроиться семейным людям… Может, сёстрами назовёмся?
Я знала, что случится после того, как я замолчу. Девочка была слишком наивна и слишком эмоциональна, чтобы поступить иначе. Ей мое предложение, наверное, казалось жутко крутым и романтичным, я же руководствовалась исключительно низменными целями и страхом: уж очень не хотелось, чтобы Цезарь меня нашёл. А если мы на новое место прибудем как члены одной семьи… что ж, какое-то время уйдёт на то, чтобы проверить, правда это или нет, а там увидим.
Малявка взвизгнула и немедленно бросилась мне на шею и, клянусь, едва не удушила меня, прежде чем выдохнуть мне прямо в ухо:
– Да-да-да! Пожалуйста! Хочу! Очень хочу!
– Подожди! Задушишь, сумасшедшая, – прохрипела я, улыбаясь.
– Это так не работает, – неожиданно заговорил Зверёныш.
– Что, прости?
– Я говорю, что, во-первых, не семейные, а семейники, – Зверёныш раздражённо цыкнул на своего приятеля, когда тот поднял руку, пытаясь привлечь его внимание. – А во-вторых, это не совсем то, что ты себе представляешь. Вы, конечно, можете хоть сто раз назваться сёстрами. И даже братьями. Да хоть мужем и женой, – он рассмеялся. – Но легче вам от этого не станет. А вот если вы вступите в одну из Фамилий Корпуса… тогда, конечно… некоторые льготы у вас появятся.
– Откуда знаешь?
– От верблюда, – буркнул Зверёныш и повернулся к нам спиной, а мы с Лёшкой ещё какое-то время посовещались и решили, что к чужой Фамилии мы всегда успеем примкнуть, а вот назваться одной, общей – это «совершенная круть и абсолютная романтика».
Фамилию мы взяли, само собой, Лёшкину. Тут и говорить не о чем.
Моя названная сестра вскоре успокоилась и, устроив голову на моих коленях, мирно задремала. Я рассматривала своё отражение в стекле. Смотрела и не верила, что это я. Действительно я. Новая, другая, свободная ото всех.
Неожиданно, вырывая меня из моих невесёлых мыслей, платформа дёрнулась и почти остановилась, а потом медленно-медленно, скрипя и кряхтя, как древняя паровая машина в музее транспорта, стала подниматься вверх. И теперь я со страхом наблюдала за приближающимися облаками, стараясь не думать о том, как далеко за моей спиной остаётся Яхон.
Мы так не договаривались! Мне никто не говорил о том, что платформы летают! Я, сколько себя помню, боюсь высоты. Да я в Башне даже на балкон ни разу не вышла, а тут такое!
Лешка буркнула что-то в полудрёме и предплечьем закрыла глаза от яростных солнечных лучей. Что же касается меня, то я даже не моргала. Не от восторга, естественно, а от первородного страха. Когда же на пике своего подъема платформа дёрнулась, качнулась назад и, наконец, лениво перевалившись через край невидимого холма, стремительно ухнула вниз, я закричала.
Орала я знатно. Так, что даже Зверёныш уважительно глянул в мою сторону.
– Ну, ты, Старуха, горазда орать… Какого чёрта в первый фоб села, если высоты боишься!?
Я, само собой, ответить ничего не могла. Я как раз воздуха в грудь набрала, чтобы продолжить орать, потому что платформа затормозив у самого Океана, начала новый подъём. И теперь-то я уже знала, чем он закончится.
Зверёныш размахнулся, чтобы ударить меня по лицу. Наивный. Он думал, что таким банальным способом получится остановить мою зарождающуюся истерику. Однако он не учёл двух вещей. Первое. На такую глупость, как оплеуха, я уже давно не реагирую. Второе. Ещё до того, как я начала заниматься борьбой, я поклялась, что ничья ладонь, кроме Сашкиной, больше не коснётся моей щеки. Но рано или поздно, и Цезарь утратит это право воспитателя и опекуна. Уже утратил.
– Ещё раз меня ударишь, – я перехватила тонкую руку мальчишки и сильно ухватилась за запястье, – будешь месяц в гипсе ходить.
После чего закрыла глаза и внезапно сузившимся горлом попыталась сглотнуть горькую слюну.
– Глаза закрой, – внезапно посоветовал товарищ Зверёныша, который, в отличие от меня, был полон восторженного энтузиазма, потому что фоб снова пополз вверх. – Сейчас ещё одна яма будет.
Я застонала.
– Плохо тебе, Олюшка? – Лёшка заботливо заглянула мне в глаза. – Ты что, боишься? Не бойся, а?
– Хоть бы не вырвало её, – проворчал Зверёныш.
– Меня первый раз тоже рвало, – заметил Товарищ, а я поклялась себе, что лучше сдохну, но точно не ознакомлю присутствующих с содержимым моего желудка. – Надо было в хвост садиться.
– Там народу было много, – процедила я, стараясь дышать через нос.
– Оно и понятно, – судя по звукам, Зверёныш почесал голову. – Тут же половина платформы в первый раз…
Я вздохнула. Не объяснять же, почему такой «перестарок» как я не знает о том, что мне лучше не садиться в ведущий фоб платформы, даже если я боюсь высоты.
А потом нас снова понесло вниз, и я решила, что в такой ситуации лучше вообще не думать. Попыталась вспомнить уроки медитации и отключиться от внешнего мира, полностью сознавая, что трачу время впустую, потому что удивлённые вздохи и радостные крики моих спутников мне ни капельки не помогали.
– Эй, ты живая там? – Зверёныш решил не рисковать рукой и пнул меня по ноге кончиком кроссовка. Не сильно.
Хотелось попросить пощады и взмолиться: «Убейте меня!» – но из груди вырвалось странное бульканье.
– Оль, мы уже не скачем больше, – радостно сообщила моя названная сестра, и я открыла глаза. – Мы теперь под водой едем.
Мне доводилось читать, что на некоторые отдалённые острова Яхона пути сообщения проводились по дну океана. Говорят, когда их строили, океана здесь не было и в помине, а планета вообще представляла собой пустыню. Но я думала, что это сказки. Теперь я могла сама убедиться в том, что хотя бы часть из всего написанного в учебниках по Древней истории было правдой.
Пути сообщения действительно шли по дну Океана. И от одной мысли, сколько лет страховочному стеклу, становилось дурно.
– Тут главное не вспоминать псевдоисторические факты, – Зверёныш почесал кончик носа и спросил, демонстративно не глядя в мою сторону: – Слушай, а ты правда можешь руку сломать? Мускулатура у тебя как-то не очень…
– Поверь, мускулатура в этом деле не главное, – заверила я и прикрыла глаза.
– М-м-м… понятно… это хорошо, что не главное. Слушай, Старушка, когда подъезжать будем, я сигнал дам, лучше ухватись за что-нибудь. Там еще одна яма. Тряханёт так, что все кишки точно выблюешь, – сообщил он и щедро протянул мне флягу с водой.
– Откуда знаешь? – я не стала играть в гордую девочку и отказываться от питья, но прежде чем сделать первый глоток, предложила попить Лёшке. Зверёныш нахмурился, хотя спорить не стал.
– От верблюда, – мальчишки переглянулись. Товарищ выглядел удивлённым, а Зверёныш совершенно счастливым, но мне было плевать, я решила не лезть с расспросами. Пока. Но взяла на заметку его не первый намёк на то, что он уже бывал в Детском корпусе.
До конца пути мы не разговаривали. Я пыталась справиться со спазмами обиженного желудка, а мои спутники радовались красотам подводного мира.
Солнце давно упало за левый край океана, когда я стала очень сильно сомневаться в том, что поступила правильно, когда переступила жёлтую черту платформы. Может, стоило пробежаться по Кирсу? Определённо, в этот день подростков отправляли не только в Детский корпус, но и в Дипломатический, и в Медицинский, и в Развлекательный… Зачем я так сглупила? Откуда во мне эта самонадеянность и уверенность в том, что я смогу отсюда выбраться?
Дело близилось к десяти вечера, и нас, всех кто прибыл на платформе, пересчитали. Приехало сто пятьдесят семь человек – странно, на площади Кирса казалось, что одетых в чёрные спортивные костюмы детей гораздо больше. Затем нас разбили на группы и пропустили в ПВМ – Первое Внутреннее Междустенье. Первое! Я боялась думать о том, сколько их ещё нам предстоит преодолеть, сможем ли мы сегодня поспать и получится ли сегодня поесть. Последний вопрос меня волновал особенно, потому что острый помидорный суп, который я лениво дегустировала на обеде, и королевская креветка растворились в моём обиженном желудке, как прошлогодний снег.
– Старушка, пожевать ничего нет?
– Зверёныш, я на этот вопрос тебе уже отвечала.
По какому принципу приёмная комиссия, состоявшая из пяти подростков в ярко-зелёных строительных жилетах, делила нас на группы для меня осталось загадкой. Не по возрастному и не по половому, однозначно. Но каждый пропускной пункт мы проходили неизменно одним и тем же составом в одном и том же порядке: Товарищ, я, Лёшка и Зверёныш как замыкающий.
– Номер шестьдесят семь! – объявил громкоговоритель, и Товарищ радостно взметнулся, потрясая выданной счетной машинной бумажкой.
– Ну, наконец-то! – проворчал Зверёныш в спину своему другу. – Картошки на меня тоже начисти, если достанешь в это время… – крикнул он приятелю, а затем повернулся ко мне и подмигнул: – Слушай, точно можешь руку сломать?
– Ну, могу, – я тихонько потрясла задремавшую Лёшку за плечо.
– Я потом тебе покажу того, из-за которого мы тут столько времени торчим. Начистишь ему рожу? Северу уже давно никто рожу не чистил… А, Старушка?!
– Номер шестьдесят восемь! – равнодушно объявил механический голос, избавив меня от необходимости хамить.
Он заставил Алевтину вцепиться десятью пальцами в мою правую руку:
– Не уходи!
Я с трудом сдержала болезненный стон.
– Пожалуйста, не бросай меня!
– Лёш, – я наклонилась к ней и шепнула тихонечко на ушко: – Всё будет хорошо. Мы же теперь семья, помнишь?
Она яростно затрясла соломенными кудряшками.
– Я боюсь!
Кудряшки не останавливались ни на миг, но я всё-таки умудрилась отлепить от себя девчонку, не без помощи Зверёныша, надо сказать, и прошла к двери, над которой мигал мой номер.
Первым, что я увидела, зайдя в комнату, была девушка.
Красивая, с собранными на затылке каштановыми волосами, в чёрных облегающих джинсах-стрейч. Ее лениво обнимала чья-то рука.
Я кажется сглотнула, после чего упёрлась взглядом во внимательно наблюдавшие за мной чёрные глаза. Заметила изогнутую бровь и искривлённые в понимающей улыбке губы в обрамлении небрежной щетины.
Волшебство разбилось, осыпалось мелкими осколками у моих ног, и я, наконец, смогла оглядеться по сторонам.
За компьютерным столом сидел худощавый парень и, не отрывая глаз от монитора, насвистывал веселенькую мелодию.
– Еловая? – по-прежнему смотрит в голубоватый экран.
– Она, – согласилась я, стараясь не обращать внимания на левую щёку, горящую от постороннего чёрного взгляда.
– Ольга?
– Ольга, – демонстративно не замечать наглый взгляд становилось всё сложнее.
– Пожелания, вопросы, требования, просьбы?
– Пожалуй, одна, – призналась я и, не выдержав напряжения, раздражённо посмотрела в сторону обнимающейся парочки.
Парень сидел на подоконнике, а девушка фактически лежала на нём – неприлично до ужаса – и что-то нашёптывала ему на ухо. Наглец подмигнул мне чёрным глазом, бессовестно игнорируя спутницу, и даже не подумал отвести взгляд.
– И какая именно? – компьютерщик оторвался, наконец, от монитора и посмотрел на меня странными разноцветными глазами.
– Можно мне комнату в семейном общежитии? У меня сестра и…
– Нет.
Парень порылся в столе и бросил мне ключ.
– Место в семейном еще заработать надо.
Ну, нет – так нет.
– У коменданта возьмешь расписание занятий, – продолжил он, протягивая мне ордер на заселение, в котором был указан номер общежития и комнаты. – Тренировки и военную дисциплину посещать обязательно. Женский душ по чётным дням. Кухня общая. Я ничего не забыл?
– Ты всегда что-то забываешь, Светофор, – парень на подоконнике зевнул и решительно отстранил от себя свою девушку. – Светка, проводишь новенькую до общаги?
– Не стоит, – я спрятала ключ в карман и отвернулась от окна. – У меня есть провожатый.
Не то чтобы я была уверена в том, что Товарищ будет меня ждать, но Зверёныш определённо точно дал понять, что нам с Лёшкой лучше не терять его из виду.
– Уверена?
– Абсолютно, – главное не думать о его пальцах, и голос не задрожит смущённо. – Могу идти?
– Ну иди, – компьютерщик махнул в сторону другой двери, и я вышла из пропускного пункта прямиком на территорию Детского корпуса.
От стены немедленно отделилась тень и шагнула в мою сторону. Будь я из пугливых, обязательно бы заорала, потому что темно было – хоть глаз выколи. Но я же всё-таки занималась борьбой, да и голоса за спиной напоминали о том, что я здесь не одна.
– Ордер покажи, – проворчал Товарищ. – Хотя не показывай. Темно очень, в общем, всё равно ничего не увижу. В какую общагу хоть заселили?
– В «Тройку», кажется… А ты чего тут?
– Не в «Тройку», а в «Подкову», – лениво исправил он. – Это хорошо. У нас тоже там комната. Пошли, что ли, картохи где-нибудь раздобудем. Есть охота – страх. Я бы и слона сожрал, если бы дали, честное слово.
– Ты иди, – не очень уверенно разрешила я. – А я Лёшку подожду. Боюсь, как бы она не потерялась в темноте.
Товарищ громко вздохнул, заглушая возмущённый рев собственного желудка, но без возражений прислонился к стене, ожидая явления моей названной сестры.
– Кто у тебя на ПП был? – прошептал, нарушая тишину ночи.
– Светофор, – ответила я, вспоминая разноцветные глаза компьютерщика.
– Странно, – Товарищ зевнул. – Сегодня не его смена.
– Откуда ты всё это знаешь? – прямо спросила я. – Вы со Зверёнышем ведете себя так, словно регулярно ездите в Кирс на каникулы.
– Вот странный ты человек, – Товарищ рассмеялся. – Со Зверёнышем так точно угадала, а самых простых вещей не видишь.
– Что угадала-то? – растерялась я.
– Ну, с кликухой его. Его все так зовут, не ты одна.
– Зверёнышем?
– Тс-с-с! Зверем. Он за Зверёныша голову оторвет!
Странно, мне же не оторвал. А может, поверил в то, что я могу ему руку сломать, потому и терпит? Странный он всё-таки.
– Вот так вот, – Товарищ снова зевнул. – Спать охота – сил нет. Устал, как собака, за эту неделю. А ты говоришь, каникулы…
– Слушай…
– Не, все вопросы к Северу. Пусть он тебя сам в курс дела вводит. У меня на его лидерство претендовать, знаешь ли, нос не дорос.
– Вы тут как в зоопарке прямо, – поделилась я своим наблюдением. – Зверь, Светофор, Север… А нормально, по именам, нельзя общаться?
– Не мы такие – жизнь такая, – пробормотал Товарищ и отлип от стены. – Меня, кстати, Соратником звать.
– И ты туда же, – обиделась я. – Опять кличка.
– Не-а! – Товарищ рассмеялся. – Промазала. Не кличка. Фамилия. Тимур Соратник, приятно познакомиться, Старуха! Пойдём уже вас заселим, что ли. Твою Нюню, кажется, отпустили.
Я оглянулась и увидела, как на пороге той самой комнаты неуверенно топчется Лёшка.
– Она конечно балласт, – задумчиво продолжил Соратник. – Но кто я такой, чтобы спорить со Зверем.
– Нос не дорос, – догадалась я.
– Вроде того… Идем, горемычные. С меня картошка, с вас – ужин. Готовить-то хоть умеете?
– А то! – я гордо хмыкнула, впервые порадовавшись тому, что Цезарь запретил нам с Тенью пользоваться слугами.