Глава 5
Лето в Манглисе.
За два дня до переезда на дачу началась суматоха. В комнаты вносились ящики, чемоданы, корзины. В них укладывали посуду, продукты, платья и белье. Весь пол завален стружками и бумагой.
Соня всё время с книгой на чердаке, чтобы не возиться с укладкой вещей. Наташа помогает маме. Лялька и я бегаем по комнатам. Милка и Топсик вместе с нами.
– Идите в сад, – ворчит нянька!
Но уйти нельзя. Вдруг не увидишь самое интересное?
Господи! Как долго тянутся дни. Когда же приедут «Они»?
«Они» – это подводы, которые повезут на дачу.
На второй день к вечеру дворник Василий открывает металлические ворота.
Затаив дыхание, свешиваемся с Лялькой с балкона.
– Боже! Какие красивые лошадки! – восторженно восклицает Лялька.
Колеса громыхают по булыжникам двора, пахнет сеном, наваленным на подводах. У лошадей длинные гривы, кожа лоснится от пота, они так же, как Луиза Мадер, поводят ушами.
Бедная Луиза Мадер! Как она сейчас скучает одна. Мама сказала, что у нее плохое здоровье и потому оставили на прошлой даче… Там она будет поправляться.
– Спать! Спать! – кричит нянька!
Спать невозможно. Надо всё посмотреть: и как будут распрягать лошадей, и как дадут им сена, напоят водой.
Но спорить с нянькой сейчас нельзя. Залпом выпиваем молоко, и даже Лялька, которая не выносит пенок, не морщась, мгновенно опустошает стакан.
В комнате необычно. Кровати вынесены на балкон. На полу расстелено сено. Кувыркаемся на нём. Хорошо, что у нас не платьица, а штанишки, как у мальчиков. Так удобнее кувыркаться…
Укрывшись простынями, прислушиваемся к звукам доносящимся со двора.
Как душисто пахнет сено! В доме становится тихо.
Заливаются сверчки и цикады. В открытое окно вливается аромат мелиацедры, запах конского навоза.
…Среди ночи доносится тихое хрупанье лошадей, жуют сено, бьют копытами о камни…
Просыпаемся рано утром. В подводы уже уложены вещи.
Лялька степенно говорит:
– Ну вот, нас и не забыли…
…Звонко, на разные голоса, звонят колокольца. Город спит, убегают назад дома. Впереди простор, зеленые поля, запахи цветов.
Едем на подводе, свесив ноги. Ветер бьет в лицо. Перед глазами горы, подъемы, спуски, переклик птиц. Над головой лёгкое облачко. Хорошо бы полететь на нём.
Когда въезжаем на гору, оглядываюсь. Далеко, далеко в дымке Тифлис. А из-за горы выходит солнце. Машу ему рукой, чувствую себя счастливой. Впереди новая жизнь.
К вечеру приезжаем в Манглис. Село большое, с ровными широкими улицами, поросшими травой. Сколько здесь одуванчиков и ромашек! По улице идет стадо, позвякивая колокольчиками. Пахнет пылью и молоком.
А белый дом из досок! Солнце заглядывает в окна. Напротив дома каменная ограда. За ней, в зелени деревьев – белая церковь с колокольней.
Вбегаем по лестнице на балкон, затем в комнаты. Весь пол усеян свежей травой. В углах у стен – зеленые деревца.
– Зачем это? – удивленно останавливается Лялька.
– Завтра великий праздник. Троица, – торжественно говорит нянька.
– Что такое троица? – спрашиваю.
– Бог – отец, бог – сын, бог – дух святой, – поясняет нянька. Широко крестится.
– Рождение? – спрашивает Лялька. – И сразу всех? И отца и сына и духа? Почему сразу трёх?
– Не трёх, – укоризненно говорит нянька. – Все во едином духе. Вот безбожница! Надо понимать!
– Так не бывает, – уверенно говорю я.
– Бывает. Бывает, – подпрыгивая на одной ножке, кричит Лялька. – Вот, как у кукол. Одну вставляют в другую. Можно и четыре, можно и пять.
– Тьфу ты! Прости, господи! Тебя за такие речи Бог накажет.
Нянька что-то бормочет про себя, сердито выходит из комнаты.
– Ну вот, – говорит Лялька. – Пошли гулять.
Любим носиться по полям, играть в разбойников и индейцев, драться с мальчишками, лазать по деревьям. Если кто-нибудь из ребят обижает Ляльку, налетаю на обидчика, как тигрица.
У нас всегда ссадины на коленках, царапины, синяки на лице.
– Растут, как мальчишки, – укоризненно говорит нянька. – Никакого женского естества. Где это видано – девочек в штанишках водят.
Штанишки – наша гордость. В них так удобно. Похожи на мальчишек.
Первые дни на даче: осматриваем местность.
За селом на скате поля, засеянные пшеницей. Дальше – обрывистые скалы, окруженные лесом. В лесу много диких яблонь и груш, У опушки высокие, ветвистые, могучие кедровые деревья.
Если спуститься ниже, в скале видна пещера. В неё можно влезть согнувшись, переставляя ноги с одного выступа на другой. Это Мотькина хатка. Кто такая Мотька – не знаю, но меня очень интересует пещера.
Ниже скалы узкая каменистая тропа к реке Алгетке. К ней надо спускаться, перепрыгивая с камня на камень.
Бурная Алгетка громко шумит. Вода с брызгами и пеной рвется по каменистому дну, обходит огромные валуны, спадая водопадами, несётся вниз: прозрачная и холодная.
Купаться в реке не позволяют. Стоим, не отрывая глаз от быстрого течения.
Вот полянка, на которой краснеет земляника. Земляники так много, что по полянке лучше не ходить. Дикие яблоки – такие кислые, что на глазах выступают слезы.
Вокруг лиловые колокольчики, ромашки. Можно упасть на них, прильнув лицом. Тогда слышно, как в траве жужжат и звенят букашки.
Около ёлки пенёк. Если посмотреть на него сбоку, это уже не пенёк: старый-престарый старый дед.
Сидит согнувшись, сложив на груди руки, смотрит вниз. На лице длинный тонкий мох, ветер раскачивает бороденку. Пушистый папоротник пахнет клопами. Но это не страшно, если немного. А божии коровки? Маленькие, красные, с темными точечками на спинках: перелетают с цветка на цветок – кроткие и нежные…
Господи! Да мало ли что можно увидеть!
Несколько дней казалось: мы в сказке. Потом стало скучно.
Но однажды, когда вышли утром за калитку палисадника, около соседней дачи показался мальчик.
Он презрительно посмотрел на нас, опустив концы губ, и небрежно уселся на скамейку.
Прямые, белесые волосы дыбом стояли надо лбом. У него тонкое лицо, усыпанное веснушками, носик «звездочет», как говорила Соня.
На нём трусики, курточка, и сквозь распахнутый ворот видны красные полосы, наведённые краской. Сбоку с пояса свисает в кожаных ножнах деревянный нож.
Мальчик сидит строго, подтянуто, опустив уголки губ, делая вид, что не замечает нас. Мы для него не существуем. Но когда он вынул из кармана самодельную деревянную трубку – мы обомлели.
Посидев немного, мальчик ушёл в дом.
– Вот это настоящий мальчик, – сказала Лялька.
На другой день мы познакомились. Его звали Андрейка. Он приехал на месяц из Москвы к тётке, которая сняла дачу рядом с нами. Он был старше меня на целый год и уже читал Майн-Рида, Жюль Верна и ещё многих. Слушали его, раскрыв рот.
– Давайте вместе играть? – неожиданно предложила Лялька. Перекладывая трубку из одного уголка губ в другой, Андрейка презрительно посмотрел на Ляльку и, растягивая слова, сказал:
– Трудно играть с женским полом.
– Почему с полом? – обиделась Лялька.
– Мы не женский пол, – вставила я, вспомнив о любимой книге «Маугли», которую читала нам мама. – Мы человеческие детёныши.
– Ну, тогда другое дело, – сразу согласился Андрейка, но играть с нами не стал.
Посидев немного на скамейке, вздохнул и сказал басом:
– Человек очень одинок на свете. Каждый сам создает свою судьбу.
Затем, не глядя на нас, ушел.
Какой умный, – сказала Лялька, вздохнув.
А я ничего не поняла из слов Андрейки.
Через несколько дней начали играть вместе. Андрейка сделал стрелы и два лука, затем из картона вырезал щит. Я стащила у Сони краски, и мы раскрасили его.
Рано утром кто-то осторожно постучался к нам в окно. Это был Андрейка. Захватив лук и стрелы, побежали в лес.
Из длинного лапчатого папоротника Андрейка сделал всем головные уборы. Папоротник щекотал шею, лез на глаза, но мы терпеливо сносили.
Затем Андрейка измазал нам лица разноцветными красками, гордо вытянулся и, немного помолчав, поднял кверху руку.
– О, бледнолицые братья мои! Клянемся своей жизнью, каждой каплей крови, что будем биться с врагами и дикими зверями, до последнего вздоха. Бросим родных, оставим дом, посвятим себя борьбе с врагами.
– А как же мама одна останется? – со слезами в голосе спросила Лялька.
Я растерянно подняла руку. Мне тоже было непонятно, зачем надо было оставлять дом и своих близких.
– Ты ещё молода, – строго сказал Андрейка, – тебе не понять. Но так нужно. А если…
Лялька нерешительно подняла руку.
Андрейка попрыгал несколько раз на одном месте, быстро закружившись крикнул:
– Каррамбо!
Лялька засмеялась, я сердито посмотрела на неё.
– Теперь мы индейцы, – торжественно сказал Андрейка. – Я вождь. Ты – военачальник, – показал он пальцем на меня. – Сейчас начнётся охота на диких зверей. Затем нападем на соседнее племя, убьем всех мужчин, снимем с них скальпы, женщин заберем в плен.
– А я кто буду? – сердитым голосом спросила Лялька.
– Ты? – задумался Андрейка. – Ты?.. Ты будешь слоном.
– Не хочу слоном. У него длинный нос.
– Ну, тогда собакой, – неожиданно предложил Андрейка.
– Собакой не хочу, – со слезами в голосе сказала Лялька.
– Не хочешь? – изумился Андрейка. – Да ведь собака – самое главное. Ты будешь бежать впереди и лаять, когда увидишь зверя. Начнем стрелять из лука. Собака приносит стрелы обратно.
– Ну, хорошо, – согласилась Лялька.
Лая тоненьким голосом, побежала по траве. Мы выпустили стрелы и с громким криком бросились вслед за ней.
Она выбилась из сил. Лицо стало красным, по щекам, смешиваясь с краской, текли струйки пота.
– Больше не хочу быть собакой, – заплакала она.
– Ну, не хочешь – не надо, – успокаивала я её и стала вытирать платком Лялькино лицо. Платок сразу измазался в краске. Нагорит мне от няньки!
– Ну, хорошо, – согласился Андрейка. – Будем играть в другую игру. Теперь я капитан, ты будешь юнгой Гарри, а Лялька обезьянкой.
– Очень нужно быть обезьянкой, – обиделась Лялька.
– Глупая! Да ведь каждый человек вышел из обезьяны, – старался уговорить ее Андрейка. – Ты будешь первородной женщиной.
– Не хочу быть первородной, – громко заплакала Лялька.
Я обняла её.
– Не плачь, не будешь ни собакой, ни первородной. Никем не будешь, – утешала я.
Усталые, измученные, присели на ствол поваленного дерева. Солнце уже спускалось за верхушки леса. Стало прохладнее.
– Как хорошо, – сказала я, – даже домой не хочется.
На поляне, заросшей травой, паслись две коровы. Около одной из них стоял рыжий худой телёнок. Коровы жевали, мотали головами, отмахивались хвостами от шмелей.
– Что будем делать? – с грустью сказала Лялька. – Скучно. И кушать хочется. Нам достанется, что опоздали к обеду.
– Подожди! – вдруг приподнялся Андрейка. – Эврика! – крикнул он. – Всё на своем месте! Теперь мы в прерии! Будем скакать на мустангах, как «человек без головы»! За мной!
Он отломил от куста ветку и, крича, бросился к корове. Она повернула голову, удивленно посмотрела на него и снова замахала хвостом. Со всего размаха Андрейка вскочил на спину корове, одной рукой схватился за длинный извилистый рог и начал хлестать её прутиком.
Корова подпрыгнула и побежала рысцой.
С завистью смотрела на Андрейку.
Вторая корова, маленькая и невидная, стояла около большого камня. Я с трудом взобралась на камень, влезла на спину и тоже махнула прутом…
Корова топталась на одном месте, пытаясь сбросить меня.
– Цоб-цобе! Цоб-цобе! – без конца повторяла я.
Так обычно кричали погонщики на быков, запряженных в арбу, когда проезжали по дороге на Алгетку.
Впереди уже вскачь носился Андрейка.
– Не идёт! – с отчаянием кричала я. – Не идёт, Андрейка, помоги.
– А ты её колоском в ухе. Колоском, – прокричал он.
Лялька стояла около теленка и, хватая его за уши, подпрыгивала, стараясь взобраться на его спину.
– Колосок! Сорви мне колосок! – умоляла я её.
Она нагнулась, сорвала несколько колосков и протянула мне.
Я торопливо сунула их в ухо коровы. Та резко дернулась, бросилась в одну сторону, потом в другую и, взбрыкнув ногами, помчалась по поляне. Я уцепилась руками за рога и, прильнув телом к коровьей спине, крепко закрыла глаза, чувствуя, что пришел конец.
Сзади донёсся отчаянный крик Ляльки.
– А я? А как же я? А меня?
Но остановить корову было уже нельзя. Она мчалась за Андрейкиной и, мотая головой, громко мычала…
Я уже не хотела ни прерий, ни мустангов. И только, пролетая мимо Ляльки, видела, как она со тянула теленка за уши и, плача, что-то сердито кричала.
Я мечтала только о том, чтобы корова остановилась. Но она не хотела.
– Ах вы, охальники! – донесся из леса сердитый голос. – Машка! Зорька!
Это была хозяйка нашей дачи. Коровы были её.
Машка резко остановились. Я перелетела через её голову и коленкой больно ударилась о землю.
– Ах вы, безобразники! Ах вы, ироды, – бежала к нам хозяйка, размахивая руками. – Вот ужо я матери все доложу. И кто это вас выучил над животными издеваться?
Я вскочила с земли, схватила Ляльку за руку и бросилась к Андрейке, который уже спрыгнул со своей коровы.
– Ну, теперь аллюр три креста – так говорят с разведчиками, когда дают срочное задание, – задыхаясь, крикнул Андрей-ка и схватил Ляльку за другую руку. – Теперь бежим!
С трепетом приближались к дому. Что теперь будет?
Мама стояла на балконе.
– Что это? – с изумлением спросила она. – Где вы так вымазались?
Наташа бросилась к нам и долго старательно отмывала краску.
…Пришла хозяйка дачи и стала сердито жаловаться маме.
– Не дали сегодня коровы молока. И где это видано, чтобы девочки позволяли себе такое. Не девочки, а башибузуки.
Мама заплатила ей за молоко и, когда хозяйка ушла, долго молча, укоризненно смотрела на нас.
– Вы сегодня заставили меня краснеть. Как вы смели так измываться над беззащитными животными? Какая жестокость! Стыдно, что у меня такие дочери.
Молчали, опустив головы.
Мама наказала нас – не позволила два дня отходить далеко от дома и играть с Андрейкой.