Глава 1
Ночь. В доме тихо. Крупные капли дождя бьются о стекло в потолке.
Вспыхивает молния, и тогда открываются стены с пестрыми обоями, камин в углу, стол с игрушками, комод, пустая нянькина постель с откинутым в сторону одеялом.
Куда же девалась нянька?
От ударов грома вздрагивают стены. Становится страшно. Чтобы не закричать, ныряю с головой под одеяло.
Кричать нельзя – в дальней комнате: больная мама.
Съежившись, прижимаю колени к подбородку. Лежу, боясь шевельнуться…
Вот уже гром доносится издалека. Снова тишина.
Врываются торопливые шаги, встревоженные голоса. Что-то с грохотом падает в столовой.
Сквозь прикрытую дверь в столовую просачивается свет лампы.
С горящей свечой возникает нянька.
– Что с тобой, дитятка? – спрашивает нянька, целует мое мокрое от слёз лицо. – У нас такая радость. Родилась девочка. Теперь у тебя маленькая сестрёнка.
Перестаю плакать, с изумлением смотрю в нянькино лицо.
– Девочка? – сердито спрашиваю. – Зачем девочка? Не надо. Не хочу! Умоляюще смотрю на няньку.
– Да что ты? Господь с тобой!.. Всю ночь не спали – все сбились с ног.
Нянька берёт меня на руки. Баюкает.
– Ты моя!.. Ты моя!.. Ты моя!..
– Не хочу другую девочку! Не хочу!
Нянька крепче прижимает меня, повторяет:
– Ты моя!.. Ты моя!.. Ты моя!..
…Утром просыпаюсь: говор и топот. Это брат Витя, сестры Наташа и Соня собираются в гимназию. Перед уходом забегают в детскую. Но сейчас они на даче.
В доме неуютно. Суетятся незнакомые женщины в белых халатах, приезжают доктора.
Перехожу из комнаты в комнату, слышу:
– Не болтайся под ногами. Иди гулять во двор.
Что буду делать одна, во дворе?
Даже Саша-джан, («Саша-Джан» – домашнее имя князя Александра Михайловича Аргутинского-Долгорукого. – Прим. Ред.) проходит мимо меня в комнату мамы, лишь мимоходом гладит меня по голове.
Понимаю – маме плохо. К маме не пускают…
Сад и беседка обвиты цветущими розами. Какие они огромные: белые, желтые, красные.
Посадил их отец. В Тифлисе ни у кого нет нигде таких прекрасных роз. Каждый вечер отец поливает их из длинного шланга. С восхищением слежу за цветными брызгами, взлетающими в небо… Иду мимо кипарисов, персидской сирени, китайской мимозы, вдыхаю запахи. У стены, увитой диким виноградом, – стол и скамейка.
В беседке тоже пусто. Прохожу в конец сада к холмику. Под ним зарыта Булька – любимая наша собачка. Каждое утро она провожала брата в гимназию, на другом конце Тифлиса. Буль-ка ехала с папой на конке, провожала до подъезда гимназии и, снова забившись под скамейку, возвращалась домой.
А теперь Булька зарыта. Одна. Надо ей что-нибудь подарить. Бегу на грядку, срываю мамины розы, осторожно кладу их на Булькин холмик.
Когда мама узнает, конечно, обрадуется, её девочка не забыла про Бульку.
Присев у Бульки, поглаживаю ладонью по траве, подражая нянькиному напеваю:
– Ты моя! Ты моя! Ты моя!..
Спиной ко мне – нянька и незнакомая женщина; наклонившись над столом, разворачивают какой-то пакет.
Затаив дыхание, подхожу на цыпочках, заглядываю через спины.
Между белыми пеленками и ватой показываются маленькие ножки, затем ручки с длинными, как у лягушонка пальчиками без ногтей… Я с удовольствием рассматриваю сморщенное маленькое личико. Оно поворачивается из стороны в сторону и, вдруг жалобно мяукает.
Подхожу ближе.
– Куда ты? Зачем? Отойди! Вскрикивает нянька и выпроваживает меня из комнаты.
Стою на балконе… Громче и громче заливаются сверчки. Кто-то меня зовет.
Это сосед – Санька.
Через ступеньки спрыгиваю бегу к забору.
В щелочке видны тёмные Санькины глаза.
– У нас девочка! – захлебываясь, шепчу я, подражая нянькиному голосу. – Лягушонок!..
В комнате горит ночник. Нянька опять у девочки.
Мне так жалко себя. Раньше нянька раздевала меня, садилась рядом и пела, пока не засну. Теперь я – никому не нужна.
Недавно у Саньки умер брат. Его положили в гроб и засыпали цветами. Нет, это умер не он. Это умерла я. Лежу в мягком в маленьком гробу. Кругом плачут, нянька причитает:
– И на кого ты нас покинула? Бросили тебя одну, сиротинушку.
Так причитала Санькина мать, когда хоронила сына. Вижу маму, отца – они тоже плачут.
Слезы катятся у меня по щекам и, от жалости к себе, плачу громче. Подошёл отец.
– Ну, что ты, доченька? Что ты, моя джанушка? Захлебываясь от рыданий, бросаюсь к нему.
– Ну, не надо! Не надо! – успокаивает он меня. – Хочешь, я тебе песенку спою? Берёт на руки ходит со мной взад и вперед по комнате. Прижимаюсь к его груди и, вдыхая знакомый, родной запах, трусь о его бороду.
Ветра спрашивает мать:
«Где изволил пропадать? —
Али волны ты гонял,
Али звезды все считал?»
Как хорошо лежать в его сильных руках.
– Ты меня не бросишь? Ты меня любишь? – все еще всхлипывая, спрашиваю. – Спи. Спи, моя ненаглядная! – говорит он.
«Не гонял я волн морских,
Звёзд не трогал золотых. Я дитя оберегал,
Колыбелечку качал…»
А девочка все ещё пищит. Как маленький котенок, подумала я.
Мама ничего не видит. Об этом сказала нянька.
Нянька прикрикнула на меня, когда я стала капризничать. – Бесстыдница! Мать ослепла – ничего не видит, а ты только кричишь и шалишь.
Сразу перестала плакать. Почему не видит? Я же вижу: и комнату, и солнце, и птиц над нашим домом…
Вечером решила пробраться к маме.
Она сидела в кресле, опустив руки на колени. Бедная мамочка – у неё такое грустное лицо. Она что-то шептала. Тихонько подошла к ней.
– Как страшно! Боже мой, как страшно! – сказала мама, и по щекам её потекли слезы.
Я бросилась к ней, упала на колени, захлебываясь от плача, стала целовать холодные пальцы.
– Ты не бойся! Я с тобой! – плача, утешала маму. – Я тебя никогда не оставлю!
Она гладила меня по голове, целовала мокрое от слез лицо.
Испуганно посмотрела на неё. Но ведь у мамы такие хорошие ясные глаза. Почему она не видит?
Придвинувшись, сажусь около неё, прижимаюсь к коленям. – Ты не бойся! Ты не бойся! Я с тобой!..
Две мои сестры – Наташа и Соня, брат Витя наконец вернулись с дачи.
Кинулась навстречу.
– А у нас девочка!.. – Конечно, лучше бы мальчик. Девчонки только визжат, – говорит Витя. – Мысленно согласилась с ним. Мне не хватает мужского общества.
– Ну что ж, что девочка, – степенно вмешивается Наташа. – Вот, когда родилась ты, мы тоже кричали: «Не хотим девчонку. Зачем она нам?» А вот теперь выросла и ничего себе.
– Конечно, мальчик был бы лучше. Но девочка ничего. Надо мириться, – говорит Соня, поджимая губы.
– Эх, ты, Рейнеке-лис. Всегда лисишь, – смеётся над ней Витя.
В доме весело и шумно. Маме лучше. Она может читать. Больше всего шума от Вити. Смеётся так заразительно, что вокруг смеются.
Он уже учится в гимназии. По-моему, он самый красивый мальчик на всём белом свете. У него длинные брюки, пояс с большой медной бляхой. Когда вырасту буду носить такую бляху.
По вечерам он уходил в театр. Возвращаясь, долго пел и танцевал, подскакивая, выбрасывая ноги в разные стороны.
– Ну и память, говорят о нём. Как у артиста.
С гордостью смотрю на него. Гляжусь в зеркало. Стараюсь подражать. Не получается.
Наташа строга и задумчива. Не отходит от мамы. Подолгу читает ей вслух. Она тоже учится в гимназии, носит форменное платье с черным фартуком. Завидую фартуку! Ничего нет прекраснее фартука! У Наташи коротко стриженные волосы с пробором на бок. Мечтает о косе. Огорчается: каждый год стригут под машинку.
У Сони тоненькое лицо, торчащие дыбом короткие волосы. Ни с кем не ссорится. В разговоре соглашается со всеми. – Эх, ты, лисичка-сестричка, посмеивается Витя.
– Не трогай Соню. Она умная, – назидательно говорит Наташа. – Сколько знает сказок и стихов. Не зря её любит Бабо.
Бабо – мама отца. Тоненькая, ходила в грузинском костюме. Лицо поражало красотой. Говорила тихо, но все слушались её. Бабо командовала домом. Даже мама слушалась её.
Часто Бабо закрывалась в своей комнате на ключ. Тогда говорили шепотом: – Тише! Бабо работает. Не мешайте ей писать!
Она часто читала Соне сказки. Заставляла читать стихи вслух. За это Бабо позволяла Соне играть её кольцами, которые были на всех пальцах.
Как-то Бабо сказала Соне:
– Когда станешь невестой, подарю тебе кольцо с красивым камушком.
– А если умрешь? – не задумываясь, спросила Соня. – Кто же мне подарит кольца?
Бабо смутилась.
– Тогда скажу тёте Кате – она подарит.
– Соня! Что ты говоришь? – рассердилась мама.
– Она ведь не понимает. Слава богу, дети не знают, что такое смерть, – заступается за Соню Бабо. Гладит Соню по голове.
Соня – любимица Бабо. Мы это знаем, но не обижаемся. Бабо и нас любит.
К нам домой заходят Витины товарищи. Когда они здесь, всем весело. Наташа и Соня играют. Доносится: – Не мешай нам! Ты ещё маленькая.
Что же мне делать? Играть с девочкой? С ней скучно.
Люблю вертеться перед зеркалом. У меня черные глаза, золотые волосы, которые вьются на концах.
– Плохо моешь глаза, – смеется надо мной Саша-джан.
Бегу к умывальнику, начинаю тереть глаза мыльной пеной. Мыло щиплет. Громко кричу, бегая по дому. Нянька хватает за руку, моет лицо под краном.
– Что ты всё перед зеркалом вертишься, – смеётся надо мной Витя.
– Одна дама на улице сказала, что я красивая, – с гордостью говорю я.
– Красивая? Прямо из Зоопарка! Настоящая мартышка!
«Маймун, маймун, попляши! У тебя лапки хороши!» – припевает Витя. Подхватив меня на руки, ловко подбрасывает над головой.
Визжу. Что, если уронит?