Детская шалость. Роман. Шалость первая (Алексей Гурбатов)

Мне было пять лет.

Страна отмечала пятидесятую годовщину Октябрьской революции.

После демонстрации я, папа и мама, уставшие, пришли домой, где нас дожидалась нарядно одетая бабушка – папина мама.

Вчетвером мы пообедали жиденьким супчиком, и я был уложен спать. А родители стали суетливо готовиться к вечернему застолью.

Мы тогда жили в Ленинграде на Садовой улице, рядом с Покровским садом, и к девятнадцати часам в нашу небольшую, разделённую фанерной перегородкой надвое комнату в коммунальной квартире, стали собираться гости…

Мне и по сей день неизвестно, где и кем работали мои родители. Единственное, я знал, что папа и мама работали вместе. Их могли вызвать на работу, или (как говорила бабушка, которая и воспитывала меня), на службу и в два часа ночи, и с первыми лучами солнца. Однажды мне довелось увидеть, как к родителям пришёл человек в военной форме, вручил какой-то конверт и сразу же удалился.

Мама и папа, быстро собравшись, поцеловав меня и дав наставления бабушке, ушли. Их тогда не было около месяца, а бабуля успокаивала меня разными отговорками, что такая у родителей служба.

Я твердил бабушке, что просто не нужен им, но где-то внутри, в сердце или в голове, осознавал, что папа и мама любят меня, и при редких встречах платил им тем же.

Но всё это я наблюдал по ходу жизни, а пока вновь вернусь в год одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмой.

…Первыми пришли Разбоевы – дядя Володя, тётя Света и их сынишка Слава (мой ровесник).

Я хоть и поспал несколько часов до прихода гостей, но был явно не выспавшимся и поэтому на гостинцы и тисканья друзей семьи реагировал холодно и старался где-нибудь спрятаться от них.

Славик был назойлив, говорлив и не давал ни малейшей возможности уединиться, что, разумеется, мне весьма не нравилось.

Мама заметила моё фырканье и, отозвав в сторонку, ласково сказала, предварительно поцеловав в лоб:

– Женечка, сыночек, ты у нас уже взрослый мальчик и поэтому я хочу обратиться к тебе как к мужчине…

Я весь превратился в слух, сделал очень серьёзное, как у взрослых, выражение лица и стал слушать приятный, мелодично-успокаивающий голос мамы, которым она продолжала:

– …Сегодня большой праздник не только у нашей семьи, но и у всех, у всех людей НАШЕЙ ОГРОМНОЙ СТРАНЫ! (Как сейчас помню – моя мама с гордостью говорила про Родину). Сегодня нужно быть самым лучшим мальчиком на Земле. Быть весёлым, приветливым и с уважением относиться к гостям, которые будут отмечать этот праздник вместе с нами, сидя за одним столом.

Слава – мальчик хороший. Я бы очень хотела, чтобы вы подружились. Тем более, что ты с ним уже знаком – он и его родители отмечали у нас этот Новый год.

И, конечно же, я прислушался к словам мамы и был весёлым, приветливым и уважительным.

Самым последним (как и подобает начальству) пришёл мужчина маленького роста, полностью лысый, в круглых очках, надетых на такое же круглое лицо. Без него никто не решался сесть за стол.

Сопровождала круглолицего его жена. Она была почти на целую голову выше и, наверное, вдвое толще своего кавалера. За глаза эту бездетную парочку называли – «Берия» с «Дюймовочкой». (Я много позже узнал, кто и кем был Берия в Советском Союзе и понял, что сходство с одним из самых влиятельных членов ЦК КПСС у приходящего в наш дом мужчины было обалденное).

Взрослые расселись за столом в большом отрезке комнаты, а нам (мне и Славику) сделали стол в маленьком, где с трудом вмещалась бабушкина кровать, старый комод и трёхскоростной проигрыватель «Рекорд», который в тот момент находился на территории старших.

Мы слегка перекусили и стали гонять по полу машинки. Как это обычно и бывает, увлёкшись игрой, мы подружились и даже в туалет ходили вместе.

Ближе к концу вечера, когда взрослые, «накушавшись» водкой, горланили песни, перекрикивая пластинку и друг друга, мы благополучно загнали соседскую кошку Машку в тёмный угол нашей коммуналки.

Если брать из расчёта, что один кошачий год жизни равен семи человеческим, то выходило, что Машке далеко за семьдесят лет.

Так вот эта загнанная в угол старушка шипела, но Славику удалось её взять на руки.

Мой друг оказался прирождённым дрессировщиком и, прошептав на ухо кошке какие-то ласковые слова, закреплённые нежным поглаживанием, Машка успокоилась и даже замурлыкала на груди у Славика.

Мне, разумеется, тоже захотелось взять на руки пушистого зверя и я попросил друга:

– Славик, а дай теперь я подержу.

– Держи, Женя, только осторожно – она очень тяжёлая, – добродушно произнёс мой гость и стал передавать мне кошку.

Машка, почуяв другой запах, прекратила мурлыкать, прижала ушки к голове и стала шипеть.

Я хотел её погладить, но она ударила мою занесённую над ней руку своей когтистой лапой. На запястье образовались царапины, из которых моментально выступила кровь.

Я решил отомстить и ударить вредную кошку. Замахнулся на неё, но Славик вновь прижал питомицу к своей груди и отвернулся от меня, закрывая божью тварь спиной.

Увидев пушистый хвост кошки, который свисал под правым локтем моего друга, я, не долго думая, схватил его ладонью, зажав в кулак.

Затем, демонстрируя свою обиду, перегнул хвост, да так сильно, что послышался хруст.

Кошка взвыла от боли и стала быстро карабкаться вверх, выпустив свои громадные когти.

Острые, как иглы, когти на крупных лапах впились в Славино лицо.

Но взобраться на голову моего друга кошка не могла, так как её хвост был попрежнему в моей руке. Чем сильнее Машка карабкалась вверх, тем сильнее я стаскивал её вниз, даже не задумываясь, что кошачьи когти разрывают детскую кожу.

Славик громко вскрикнул: «Ой!». И, резко оттолкнув от себя пушистую «мурлыку», закрыл ладонями лицо.

В момент Славиного толчка, я отпустил хвост кошки.

Ударившись о стену, Машка с ужасающим воплем приземлилась на паркетный пол и стартанула в кухню, сбивая соседскую обувь, стоявшую в общем коридоре.

Я подошёл к другу.

Из-под его ладоней тонкими, быстрыми струйками стекала кровь, капая на светло-голубую, праздничную рубашку.

Славик не плакал, но постоянно произносил одну и ту же фразу:

– Глазки щиплет! Ой, как глазки щиплет! – и размазывал ладошками кровь по лицу.

Я вывел гостя на свет и не смог сдержать крик, увидев, как на его щеке, еле держась на коже, топорщится кусочек розового человеческого мяса, обильно покрытого кровью.

На моё гортанное «а-а-а!», которым, по всей видимости, я перекричал «поющих» взрослых, сбежались мои родители, родители Славика, бабушка, в общем, все, кто находился в квартире.

Кто-то из соседей «пулей» вылетел на улицу, чтобы из телефонной будки, стоявшей рядом с парадной, вызвать «Скорую».

Лишь по счастливой случайности Славик остался зрячим (спасли вовремя опустившиеся веки), но зато всё лицо покрывали мелкие шрамы – память о старушке Машке, которая тем же вечером была выброшена на улицу, хотя её вины в произошедшем не было.

Славик пролежал в больнице три недели.

Я со своей бабушкой ходил навещать его каждый день, принося в качестве подарка какую-нибудь безделицу.

Пострадавший держался бодро, как настоящий мужчина.

Я тогда думал, что именно такими были герои той страшной войны с фашистами, когда их ранили в бою.

О событиях тех лет мне часто рассказывала бабуля, зная о них не понаслышке.

Я был горд, что знаком с очень мужественным мальчиком, который, пережив воистину страшные минуты, был по-прежнему говорлив и весел.

Именно тогда, в больнице, зародилась наша дружба – результат детской шалости.

Моя бабушка была интеллигентным человеком и в совершенстве знала два иностранных языка – французский и немецкий.

Тамара Борисовна Лиховская (в замужестве Пересвистунова) родилась в январе 1905 года в семье крупного торговца Лиховского, поставлявшего к царскому двору заморские сладости. Она являлась пятой, последней дочерью уважаемого человека и была любимицей отца.

Бабушка в ту пору могла иметь всё, что захотела бы, но она, не желая походить на своих старших сестёр, отдавала предпочтение занятиям с преподавателями по точным наукам, языкам и хореографии, а не нарядам с игрушками.

В двенадцать лет, будучи совсем ребёнком, бабушка не просто говорила пофранцузски и немецки, а думала на этих языках. Она прекрасно знала астрономию и химию, а выполняемые ею балетные па были завистью старших сестёр.

Возможно бабушка бы стала какой-нибудь театральной знаменитостью, тем более, что она обладала красивой, незаурядной внешностью, но в октябре 1917 года произошла революция, и к власти пришли большевики.

Бабуле и ещё двум её сёстрам с большим трудом удалось вырваться из охваченного пожарами и беспорядками Петрограда. Их спасла служанка и укрыла в пригородном селе Мартышкино, откуда сама была родом. Все остальные бабушкины родственники были жестоко убиты.

Так из барышень моя бабушка превратилась в селянку. Но предметные занятия она не бросила и познавала сложности наук самостоятельно.

К величайшему сожалению, о хореографии речь больше не шла. Виной всему произошедшая во время бегства из отцовского дома травма колена – сильный ушиб о ступеньку лестницы в момент падения. В Мартышкино лекарь заключил, осмотрев её коленный сустав, что любые нагрузки на ногу могут привести к ампутации конечности. Таким образом, с танцами было покончено.

Впоследствии болезненная травма дала осложнение, в результате которого бабушка стала хромать.

Когда бабуле исполнилось восемнадцать, на неё обратил внимание тридцатилетний красавец-чекист Пересвистунов, приехавший в Мартышкино по служебной надобности. Роман молодого мужчины и «сельской» девушки был скоротечным и принёс свои плоды – сыграна скромная свадьба.

Затем молодые переехали в комнату на Садовой, а чуть позже, в 1925 году, отмечено рождение первенца.

Сентябрь 1936 года подарил бабушке второго сына – моего отца.

Бабуля совмещала воспитание своих детей с обучением детишек в школе. К началу Великой Отечественной войны она зарекомендовала себя грамотным специалистом в области иностранных языков и замечательным педагогом.

Всю войну бабушка и мой юный отец провели в Ленинграде, переживя все ужасы и лишения тех лет.

В то время, когда бабуля продолжала обучать детей блокадного Ленинграда, помогала перевязывать раненых, тушить по ночам зажигательные бомбы и оберегать младшего ребёнка, её муж командовал на передовой, а старший сын был в рядах народного ополчения.

Старшие мужчины домой с войны не вернулись, и всю нерастраченную любовь бабушка отдала моему отцу. Она вырастила его прекрасным человеком и достойным гражданином огромной страны. Замуж вторично бабуля не вышла.

К моменту моего рождения, бабушка была на пенсии, но продолжала участвовать в жизни школы, которую покинула в должности директора и со званием «Заслуженный учитель СССР».

Бабушка Тамара стала для меня и Славика самым близким человеком на свете. Её жизненные истории мы могли слушать часами. Бабуля водила нас по музеям и театрам, и к семилетнему возрасту мы (я и Славик) могли без труда отличить ба лет от оперы, а творчество Шишкина от творений раннего Пикассо.

Наша бабушка (как называли Тамару Борисовну я и Славик) мечтала видеть нас на сцене театра или, как минимум, в оркестровой яме со скрипкой в руках и поэтому водила нас к знакомым преподавателям музыки и танцев.

На наше счастье, ни я, ни Славик не обладали необходимым терпением и другими дарами, столь необходимыми для музицирования и вальсирования, и наши занятия заканчивались, не успев начаться.

Бабушкины знакомые учителя во время рассказа о нашем поведении неустанно принимали успокоительные таблетки, вгоняя бабулю в краску стыда.

Стойкая интеллигентная бабушка объясняла нам о недопустимости столь безобразного поведения, чуть не доведшего её давних подруг до нервного срыва. Но от своей мечты видеть нас в искусстве всё же отказалась, удовлетворив моё и Славино желание заниматься спортом.

Одновременно с началом учёбы в первом классе бабушкиной школы мы записались в секцию бокса при спортивном клубе армии (СКА). Мой папа и отец Славика были несказанно рады этому обстоятельству.

– Ну, Володя, наши пацаны будут достойной нам заменой. Сейчас физически окрепнут, в школе знаний нахватают, и можно будет вводить в курс дела, – говорил мой папа отцу Славика.

– Да, Андрей, мы с женой рады такому выбору наших детей. Честно скажу, мне не льстила перспектива видеть Славика со скрипкой в руках или в обтягивающих колготках на сцене, – признавался дядя Володя.

Мне не было понятно, в какой курс дела нас хотят вводить в будущем, но одно я понимал точно, что наш выбор был сделан правильно. Бокс устраивал всех и, частично, даже бабулю.

В секции бокса мы, безусловно, выделялись.

Во-первых, мой рост и рост Славика был на несколько сантиметров выше самого крупного нашего ровесника.

Во-вторых, мы были хорошо сложены: широкие (в наших отцов) плечи, сильные руки и ноги.

В-третьих, Славино лицо, усыпанное мелкими шрамами, и моё врождённое красноречие делали нас явно взрослее. Мы внушали страх во всю самую младшую группу боксёров. Да и старшие воспитанники клуба проявляли к нам уважение и неподдельный интерес и, частенько, до начала своей тренировки приходили поглазеть на нас во время отработки простейших упражнений.

И вот спустя полгода регулярных занятий в спортивной секции (это был фев раль 1970 года) наша бабушка пришла забрать нас домой после тренировки.