Вчера
Вот тебе и бламанже
Наверху всё было точь-в-точь, как в прошлый раз. Так же скребла где-то метла, так же открылось окно растамана Фили и завыл противный женский голос, только теперь Ластик лучше разобрал слова:
Ты па-азабыл – и нэт тэбе прошчэнья —
Нешчастный дэнь, когда рассталис мы…
Чтоб попасть в Старосадский переулок, нужно было идти той же самой подворотней, мимо конюшен.
Поколебавшись, Ластик быстрым шагом пошел вперед. Знакомая лошадь в стойле тряхнула головой, сгоняя со лба ту же самую муху.
Но на сей раз Ластик был настороже и сразу заметил дворника. Тот стоял спиной, прилаживая к палке растрепавшуюся метлу.
Пришелец из будущего поднялся на цыпочки, чтоб незаметно прокрасться мимо грозного Рашидки, но не вышло. Буян оглянулся на шорох, и у Ластика внутри всё похолодело. Неужто снова по двору бегать?
Однако дворник посмотрел на реалиста безо всякой враждебности, только спросил:
– От Логачевых, что ли?
– Угу, – кивнул Ластик и скорей-скорей, от греха подальше, зашагал в сторону улицы Забелина (интересно, как она в 1914 году называлась?).
Надо же, и улица почти совсем не изменилась. Вон и Владимирская церковь на горке, и монастырская стена. Правда, мостовая не асфальтовая, а булыжная, и ступать по неровным камням с непривычки трудновато.
Хотел Ластик сразу повернуть в Старосадский, как велел Ван Дорн, честное слово хотел, но как же было хоть одним глазком не посмотреть на ужасную Хитровку, о которой столько рассказывал папа?
Там, в лабиринте темных дворов, в гнилых подвалах и бандитских кабаках своя жизнь, свои порядки. Это особый город внутри города. Живет по своим правилам и законам.
«На одну минуточку, только на одну, а то потом пожалею», – сказал себе реалист Фандорин. И, конечно, повернул-таки в Малый Ивановский переулок.
Ничего особенно страшного там не увидел, даже обидно стало. Бандиты в хромовых сапогах и надвинутых на глаза кепках по переулку не разгуливали, воришки с бегающими глазами не шныряли. В этот утренний час на Хитровке вообще было как-то пусто и сонно.
Дома, конечно, выглядели просто ужас как: стены грязные, стекла повыбиты, а не подметали тут, наверно, лет сто или двести.
На том же самом углу, где Ластик встретил бомжа Миху, и почти в точно такой же позе сидел бородатый оборванец, по пояс голый, в одних драных портках. Спит?
Один глаз приоткрылся, мутно оглядел реалиста.
– Крест пропил. Во как, – как бы сам себе удивляясь, сообщил оборванец, и веко снова опустилось.
А во дворе, кажется, происходило что-то интересное. Там толпились люди, размахивали руками, кричали. Причем не ссорились, не дрались, а за чем-то наблюдали, наседая друг на друга.
– Наддай, Рыжуха! Не выдавай! – истошно заорал кто-то, и все остальные тоже завопили, заулюлюкали.
Что это у них там?
Ластик подбежал, запрыгал, пытаясь заглянуть поверх спин – не вышло. Тогда ввинтился в толпу, стал протискиваться вперед.
Фу, какая гадость!
В большом ящике сцепились две крысы, одна серая, другая рыжеватая.
Со всех сторон неслось:
– Пятак на Рыжуху! Гривенник на Серого!
В большую кружку сыпались монеты. Рядом сидел на корточках безногий инвалид, кивал игрокам в знак того, что ставка принята.
Ластик попятился назад. Еле протолкался. Поправил ремень, подтянул штаны – и вдруг замер. Сунул руку в карман – так и есть! Кошелек пропал! Вот она, Хитровка.
Оглянулся на галдящую толпу, но разве сообразишь, кто тут вор? Да если и сообразишь, то что? Сам виноват, нечего было соваться.
В конце концов, на что ему кошелек? То есть, конечно, имелась у Ластика одна мысль. Пока Эраст Петрович будет добывать Райское Яблоко, можно было бы сбегать на Почтамт и купить почтовых марок. Сам-то он марки не собирал, но вот одна уже упоминавшаяся особа с соседней парты коллекционировала, причем именно старинные. Если ей подарить набор гашеных и негашеных марок из 1914 года, может, она, наконец, обратит внимание на то, что на свете существует человек по имени Эраст Фандорин, пускай небольшого роста и с брэкетами на зубах, но не лишенный некоторых достоинств? Вот на что должны были пойти деньги из украденного кошелька.
Унося ноги из нехорошего квартала, Ластик всё вздыхал по поводу утраты, но потом вспомнил о спрятанном золотом. Сунул пальцы за пряжку. Ура! Полуимпериал был на месте. Ну, значит, будут и марки.
В Колпачном переулке было гораздо чище, чем на Хитровке. Мимо ехали коляски, некоторые очень красивые, сияющие полировкой. Одна из них, с ярко-алыми спицами остановилась. Молодой мужчина в смешной шляпе с узенькими полями крикнул с козел:
– Чего, барич, зря подметки топчешь? Садись, докачу. Если не дале Лубянки, двугривенный всего.
Лошадь у него была – просто заглядение. В гриву вплетены разноцветные ленты, копыта сверкают лаком, а сиденье красного бархата.
Ластик поскорей открыл семьдесят восьмую страницу, шепнул: «Двугривенный».
Унибук доложил:
ДВУГРИВЕННЫЙ – монета достоинством в 20 копеек. До 1911 года чеканилась из серебра, затем из медно-никелевого сплава.
– Чего в книжку уставился? – заманивал извозчик. – Не сбежит твоя учеба. Эх, гори оно огнем, давай за гривенник, себе в убыток! Для почину, первый нонешний седок будешь.
Но не было у Ластика ни двугривенного, ни гривенника. А то можно было бы прокатиться до Сверчкова переулка лихо, с ветерком. И время, потраченное на Хитровку, наверстал бы.
– Спасибо, – вздохнул Ластик. – Я пешком, мне близко.
Еще раз пожалеть о кошельке довелось на углу Покровки. Пока шел вверх по крутому переулку, весь взмок. Несмотря на ранний час, солнце жарило вовсю. Ластик снял фуражку, обмахивался ей, словно веером.
Покровка и в 1914 году, оказывается, была улицей людной. Экипажи ехали один за другим, и прохожих было полным-полно, все одеты, как в кино: у мужчин высокие жесткие воротнички, женщины в шляпках и с зонтиками, платья длиннющие, до самой земли.
А на углу Потаповского, где теперь газетный киоск, стоял мороженщик в белом фартуке и нарукавниках.
– Землянично-клубнично-клюквенно! – звонко кричал мороженщик, постукивая ложкой о свою тележку. – Бламанже, какава, дюшес, тутти-фрутти! Две копейки кругляш, с вафлей три!
Ужасно захотелось Ластику антикварного мороженого. Папа говорил, что в старину оно было очень вкусное, безо всякой химии.
Выудив заветный полуимпериал (марки можно купить и на сдачу), пришелец сказал:
– Один тутти-фрутти и один бламанже. В вафле.
Нарочно выбрал мороженое позаковыристей, какого нет в Москве XXI века.
Мороженщик покосился на золото, но монету не взял:
– Куды желтяк суешь? Сдачи нет, не расторговался. Ты б еще сотенную сунул!
Ластик сглотнул слюну.
– Скажите пожалуйста, а где тут обменный пункт?
– Чево? – подозрительно уставился на него продавец.
И пошел Ластик дальше. Вот тебе и бламанже.
Надо сказать, что и Покровка за век не очень-то переменилась. Разве что пропала большая красивая церковь, на месте которой теперь стоит большой скучный дом. Ну и вывески, конечно, совсем другие. К примеру, на месте нынешней чебуречной – кондитерская с красивым названием «Шик де Пари».
Напротив витрины, украшенной изображением огромного эклера, остановилась коляска. На тротуар спрыгнул кавалер в плоской соломенной шляпе с черной ленточкой. Подал руку барышне – она была в платье, сплошь покрытом крошечными бантиками, на ногах высокие ботинки со шнуровкой, на голове широченная шляпка с искусственными цветами и вишенками. Оба совсем молодые – по современным меркам, класса из десятого.
Ну и утеплились, по такой-то жарище, подумал Ластик, пожалев их, особенно парня. Тот был в пиджаке, а внизу еще жилет и рубашка с колючим крахмальным воротником, галстук. Как только не употеет!
Но когда поровнялся с парочкой и потянул носом воздух, понял, что ошибся. Употели, и еще как – даже густой аромат одеколона не забивал запаха.
Как же им, бедным, нелегко жилось-то в 1914 году!
Кавалер приподнял свою смешную шляпу (блеснул пробор – такой же намасленный, как у реалиста Фандорина), согнул руку бубликом:
– Милости прошу обпереться об мой локоть, драгоценная Евлампия Бонифатьевна.
Ластик был уверен, что девушка рассмеется в ответ на это шутливое обращение, но та церемонно кивнула:
– Мерси, Пантелей Кондратьич, беспременно обопрусь.
И оба чинно, торжественно проследовали в кондитерскую.
Вот бы у нас в лицее все так разговаривали, принялся мечтать Ластик. Входит он в класс и говорит Мишке: «Драгоценный Михаил Бонифатьевич, милости прошу не обпираться вашим локтем об мою половину парты».
В мечтах и не заметил, как миновал Потаповский переулок и повернул в Сверчков.
Профессор сказал: железные ворота, повернуть во двор, крыльцо в четыре ступеньки…
Вон они, ворота. Столбы от старости вросли в землю. Неужели здесь живет Эраст Петрович Фандорин?
Сердце Ластика заколотилось, как бешеное. Он разом забыл о пустяках и побежал вперед, спасать честь Дорнов и будущее человечества.
«Сево надо?»
На двери сияла ярко начищенная табличка. На ней только имя, без звания, без указания профессии.
Эрастъ Петровичъ ФАНДОРИНЪ
Ластик поднес палец к кнопке звонка, но нажать не решился.
Неужели он сейчас наяву увидит элегантного брюнета с седыми висками – того самого, с портрета? Правда, там Эраст Петрович молодой, а в 1914 году ему уже… сколько? Он родился в 1856-м, значит, целых 58 лет. Наверно, совсем седой.
Что же ему сказать-то? Здравствуйте, я ваш правнук?
Нет, лучше ничего не говорить, а сразу протянуть письмо. Надо думать, мистер Ван Дорн там всё что нужно объясняет.
Ластик сунул руку за пазуху. Похолодел.
Конверта с бумагами не было! То ли вывалился по дороге, то ли, что вероятней, вытащили хитровские ловкачи – подумали, деньги.
Беда!
Что делать?
Попробовать объяснить самому? Но разве Эраст Петрович поверит мальчишке-реалисту, несущему фантастическую чушь? Кто вообще в такое поверит! А в конверте были и факты, и доказательства… Ох! Там ведь еще было имя и адрес генерала, у которого хранится Яблоко!
Ничего не попишешь, придется возвращаться к профессору. Пусть приготовит новый конверт. До чего же стыдно! Паршивый из Ластика получился фон Дорн…
Он понуро развернулся, собираясь спуститься по ступенькам, но дверь вдруг взяла и отворилась.
На Ластика смотрел невысокий, крепко сбитый человек с раскосыми глазами. Коротко стриженные волосы, черные с проседью, торчали, как иголки у ежа.
– Сево тортишь перед дверью, марьтик реарист? – спросил азиат с мягким акцентом, черные глазки подозрительно сощурились. – Минуту тортишь, две тортишь, пять тортишь. Кто такой? Сево надо?
Это же японец Маса, верный помощник Эраста Петровича, догадался Ластик. Он «л» не выговаривает, как и половину остальных букв.
– Вы – Маса? – пролепетал Ластик.
– Кому Маса, а кому Масаир Мицуевич, – строго поправил японец и прищурился еще больше. – Чебя кто присырар?
Эх, была не была, решился Ластик. В конце концов, если не поверят, можно будет заявиться снова. Из будущего-то? Да хоть тысячу раз.
– Мне бы Эраста Петровича Фандорина. Он дома?
Маса молчал, цепко разглядывая реалиста. Выражение лица постепенно смягчалось – кажется, мальчик ему чем-то понравился.
– Господзина нету. Уехар.
Ластик не очень-то и расстроился. Все равно за письмом возвращаться.
– Скоро вернется?
– Терез две недери.
Как через две недели?! Но это же… Это поздно! Камень уже украдут!
– Как через две недели?! – в голос закричал Ластик. – Но это же поздно! Ка… – Он поперхнулся. – Как его разыскать? Он мне очень-очень нужен!
– Когда господзин уезяет одзин и дазе меня не берет, разыскачь его нерьзя. Совсем нерьзя, – покачал головой Маса и тяжко вздохнул. – Приходи терез две недери, марьтик реарист.
И закрыл дверь, уныло сверкнувшую медной табличкой.
Совсем караул
Обратно Ластик брел, не глядя по сторонам, и думал только об одном: это крах, полный крах. Должно быть, Эраст Петрович занят каким-нибудь важным расследованием, до того секретным, что даже верного помощника с собой не взял.
Как это некстати! Без великого сыщика Райское Яблоко добыть не удастся. Значит, с 1914 годом ничего не выходит. Неужто профессор заставит отправиться во времена Ивана Грозного, да еще через могилу? Бр-р-р…
Весь во власти печальных мыслей, Ластик сам не заметил, как вышел на Маросейку. Перебежал на другую сторону, благо никакого светофора на перекрестке не было, и собирался нырнуть в переулок, как вдруг услышал, совсем близко, визгливый крик:
– Вор! Держи вора! Сударь, он у вас часы вытащил!
Пузатый господин в белом полотняном пиджаке обернулся, захлопал себя по карманам.
А кричал другой – долговязый, в темно-синей форме без погон и фуражке с кокардой (чиновник, догадался Ластик).
Чиновник показывал пальцем на мальчишку, топтавшегося подле толстяка. Это был смуглолицый, кудрявый паренек в красной рубашке из переливчатого шелка. Он запросто мог бы убежать, но вместо этого скорчил плаксивую физиономию и закрестился:
– Брешете, дяденька! Не брал я, вот те крест святой!
– Нету часов! – ахнул пузатый. – Золотых! С боем! «Павел Буре»! Держи его!
И крепко схватил черноволосого мальчишку за ворот.
– Не брал я! – надрывался тот. – Как можно – чужое брать!
– Да они у него в кулаке зажаты! – показал синий. – Я видел!
Вокруг собралась кучка зевак, но почти сразу же и рассосалась. Похоже, поимка воришки здесь была делом обычным и неинтересным. А Ластик задержался – он такое раньше только в кино видал.
Предполагаемый карманник разжал кулак – в нем ничего не было. Показал второй – тоже пусто.
– Но… Но я собственными глазами видел! – растерялся чиновник. – Клянусь вам!
Толстяк заозирался по сторонам, крикнул:
– Полиция! Полиция! Вот черти, когда надо – не дозовешься.
Но это он ошибся. От церкви, придерживая саблю, бежал милиционер, то есть городовой. Не тот, которого Ластик видел во дворе своего дома, – другой.
Пострадавший и свидетель, перебивая друг друга, принялись излагать, как было дело. Мальчишка помалкивал – только всхлипывал и размазывал по лицу слезы.
Ластику стало его жалко. Может, синий ошибся?
– Обыскать его, мерзавца! – потребовал владелец часов. – Запрятал куда-нибудь.
Городовой кивнул:
– Это мы мигом!
И взялся за дело.
Присел на корточки, принялся ощупывать паренька.
Тот бубнил, давясь рыданиями:
– Грех вам, господа, сироту обижать.
Слезы из его глаз лились прямо ручьем.
Страдалец встретился с Ластиком взглядом и вдруг отчебучил: оскалил зубы, между которыми блеснул кончик золотой цепочки, да еще подмигнул, но слезы при этом течь не перестали.
– Нету, господа, – объявил городовой. – У меня рука хваткая. Были бы – сыскал бы.
– В участок его. Тряхнуть как следует, – потребовал толстяк.
И чиновник тоже не унимался:
– Я, слава богу, в здравом уме и на зрение не жалуюсь. Может, он за щеку сунул?
– А ну, разинь рот! – велел мальчишке полицейский.
Сам раздвинул ему губы, полез своими толстыми пальцами. Всё, пропал, подумал Ластик, морщась.
– И во рту нету. – Городовой развел руками. – Прощения прошу, господа, но, похоже, обмишурились вы. В участок сопроводить не могу, потому против закону. За отсутствием присутствия покраденного предмета.
Взял под козырек и воришку выпустил. Тот, не дожидаясь конца препирательств, дунул за угол Петроверигского переулка. И только теперь, глядя в спину убегающему, Ластик сообразил. Цыганенок! Красная рубашка! Кудлатый! Уж не за этого ли жулика принял его дворник Рашид?
Бросился следом за ловкачом. Во-первых, через Петроверигский тоже можно было попасть к Солянке. А во-вторых, любопытно – куда ж он часы-то дел?
В переулке мальчишки не было. Как это он взял да исчез?
Ластик растерянно прошел несколько шагов, и вдруг из-за водосточной трубы навстречу ему выскочила фигурка в красной рубашке.
– Ты чего за мной ушился?
Черные глаза смотрели угрожающе. Парнишка оказался одного с Ластиком роста, но, пожалуй, года на два постарше.
– Ты куда часы дел? – шепотом спросил Ластик и оглянулся. – Они ж у тебя во рту были!
– Сглотил, – могильным голосом ответил мальчишка. – Теперя вот помираю. Все кишки цепкой перемотало. Слышь, как из брюха тикает? Прощай, белый свет. Прощайте, люди добрые. Не поминайте лихом бедного сиротку. Ой, ой!
Согнулся пополам, жалостно застонал.
– Врача надо! – вскинулся Ластик. – «Скорую помощь» или как она тут у вас называется! Я сейчас!
Повернулся бежать на Маросейку, но воришка схватил его за рукав.
– Куды, скаженный? Глянь, чего покажу.
Он засунул себе пальцы в рот – глубоко, по самое запястье. Вытащил – между большим и указательным была зажата цепочка. Потянул – и между зубов появилась золотая луковица, влажно заблестела на солнце.
– Правда проглотил! – ахнул Ластик.
– Это что. Я, если надо, могу полшпаги проглотить, – похвастался трюкач, вынув часы изо рта. Протянул пятерню. – Поручкаемся? Петух.
Когда Ластик понял, что мальчик так знакомится и что Петух – это его кличка, то ответил на рукопожатие и улыбнулся:
– А я Эраст.
– Ух ты, на кой у тя железки во рту? – уставился на брэкеты Петух.
– Это чтобы зубы выпрямились.
– А-а. Слышь, Эраст-грош-подаст, у тя звон есть?
– Что?
– Ну, деньги есть? С утра не жрамши, пузо подвело.
Такому только покажи золотую монету, подумал Ластик и помотал головой.
– Беда, – вздохнул Петух, садясь на корточки и обтирая мокрые часы об штанину. – Я коли перед атандой не пожру, в нутре урчит – жуть до чего громко. Чертяка мне за это ухи дерет. А паллукич магар еще когда отдаст.
В этой реплике Ластик не понял ничего. То есть совсем.
Пользуясь тем, что воришка занят разглядыванием добычи, открыл унибук и зашептал в него.
На слово «атанда» компьютер отреагировал тремя вопросительными знаками, на «паллукича» тоже. Только про «магар» сообщил:
МАГАР – на воровском жаргоне конца 19 – начала 20 века «добыча, доля в добыче».
– Ты чё это шепчешь? – подозрительно спросил Петух. – Чё у тя там, в книжке? А ну покажь.
Ластик перелистнул страницу, показал:
– Да ничего, просто учебник. А кто это – пал-лукич?
– Пал Лукич. Пес лягавый, что меня шмонал. Чай не за христа-ради отпускает. Я ему хабар, – (Петух показал на часы), – он мне магар. Жадный только, сволочь. Мало дает.
Он всё не сводил глаз с учебника.
– Хорошая книжка. Не драная. Слышь, Эраст-ушаст, толкнем ее, а?
– В каком смысле?
На всякий случай Ластик спрятал унибук за спину.
– Ну, на толкучку снесем. Я человека знаю, он полтинник даст. Да хоть бы двугривенный. Пирогов с требухой потрескаем, кваску попьем. Я вижу, ты парень свой, хоть и гимназер.
Тут Ластик и вовсе насторожился.
– Я не гимназист, я реалист. А без учебника мне нельзя.
Петух презрительно сплюнул:
– Реалист – в брюхе глист. Эх ты, жадюга кривозубый.
И вдруг щелкнул Ластика по носу, да так больно, что в глазах потемнело. А подлый воришка выдернул из руки ошеломленного собеседника книгу и пустился наутек – обратно, в сторону Маросейки.
– Стой, гад! Отдай! – закричал Ластик.
Кинулся вдогонку, утирая рукавом сочащуюся из носа кровь.
Внезапно Петух и вправду остановился. Наверно, сообразил, что на Маросейке скорее всего еще стоят те двое, толстяк и чиновник. Новый скандал ему ни к чему.
Обманщик вынул из кармана какой-то блестящий шарик, с размаху швырнул его себе под ноги. Полыхнула вспышка – такая яркая, что Ластик зажмурился. А когда снова открыл глаза, увидел лишь густое облако ярко-розового дыма. Петуха не было.
Что за чудеса! Ластик вспомнил, как городовой тогда во дворе кричал: «Ништо, теперь под землю не провалится!» А Петух и вправду – взял да исчез.
Приехали… Мало того, что Эраста Петровича нет, так еще унибук пропал.
Это уж совсем караул.
Любимцы публики
Все же выбежал на Маросейку. Синего чиновника и господина в белом пиджаке не было, а вот Петух, оказывается, ни под какую землю не провалился – впереди мелькала красная рубашка, быстро перемещаясь в сторону Политехнического.
Ластик бросился следом.
Угнаться за Петухом, ловко рассекавшим негустую толпу, оказалось непросто. Не отстать бы, и то хорошо.
Воришка оглянулся, заметил погоню и припустил с удвоенной скоростью. Ластик стиснул зубы, соскочил на мостовую, чтоб не мешали прохожие. Упускать унибук было никак нельзя.
Вот и площадь, где Политехнический музей, сквер и памятник героям Плевны. Музей и памятник были на месте, сквер тоже, но за ним, до самой Солянки, раскинулся рынок – обширное пространство, сплошь забитое прилавками, навесами и маленькими палатками, над которыми возвышался огромный полосатый шатер. А напротив, заслоняя Китай-город, высилась зубчатая крепостная стена.
Однако разглядывать пейзаж было некогда. Красная рубашка ввинтилась в торговые ряды, и теперь уследить за ней стало еще трудней.
Еще минута, и Ластик потерял бы вора из виду, но, по счастью, Петух не попытался затеряться в рыночной толкучке. Он повернул к шатру, со всех сторон украшенному разноцветными флажками, прошмыгнул мимо бородатого привратника в красной с золотом ливрее и исчез внутри.
Над входом помигивала лампочками гигантская вывеска ЦИРКЪ-ШАПИТО. Что такое «шапито», Ластик не знал, а заглянуть за справкой было некогда. Да и некуда.
Он тоже хотел с разбега пронестись мимо нарядного служителя, но не вышло. Бородач ухватил реалиста за ворот гимнастерки.
– Куда? Представленье уже началось.
Изнутри и в самом деле доносилась веселая, разухабистая музыка. Дудели трубы, грохотал барабан, донесся чей-то зычный голос, и сразу был заглушён шумными аплодисментами.
– Пустите! – закричал Ластик. – Я куплю билет! У меня деньги есть! Только скорей, пожалуйста!
– Местов нет. Аншлаг. Если желаете билетик на завтра – пожалуйте в кассу.
Но Ластик уже достал из-за пряжки заветный полуимпериал.
– Вот. Сдачи не нужно. Ну пожалуйста!
– Давай. – Швейцар, оглянувшись по сторонам, цапнул монету. – Только местов правда нет. Где-нигде приткнись.
А Ластику и не надо было «местов».
Влетев в шатер, он лишь мельком взглянул на арену – не до нее было.
Там, посреди круглой, посыпанной желтым песком площадки, сидел тощий-претощий лев, все ребра видно, и разевал пасть, а длинноусый дрессировщик изображал, что ужасно боится совать в нее голову: вытирал платком лоб, крестился, молитвенно складывал ладони. Зал напряженно следил за усатым, Ластик же следил за залом – не покажется ли где красная рубашка.
Не так-то просто здесь было что-либо разглядеть. Народу битком, освещение в зале тусклое, и лишь сцена залита ярким светом.
Ударила нервная барабанная дробь. Ряды ахнули.
Оглянувшись, Ластик увидел, что дрессировщик влез в львиную пасть по самые плечи и для пущего драматизма дрыгает ногой, как бы от ужаса. Лев тоскливо смотрел в потолок и помаргивал.
Ударил туш. Грянули аплодисменты. Ластик, мелко переступая, двинулся вкруговую. Где-то здесь он, гад. Некуда ему было отсюда деться.
На арену вышел статный мужчина в красном фраке. Взмахнул рукой – и оркестр умолк, рукоплесканья стихли.
– Любимцы публики, непревзойденные клоуны Тим и Том!
Уже ползала обошел Ластик, а кудлатой головы все не было. Может, на пол сполз, затаился?
– Здравствуй, Тим! – донесся с арены ненатурально писклявый голос.
Это говорил маленький клоун с рыжими, торчащими во все стороны волосами. Его намалеванный алой краской рот улыбался до самых ушей.
– Здравствуй, Том, – откликнулся второй, неимоверно длинный и костлявый. Рот у него был такой же огромный, только углы загнуты книзу. – У-у-у!
Из глаз худого брызнули две струйки. Публика так и покатилась со смеху.
– Что ты плачешь? – спросил веселый Том.
– У меня померла теща. У-у-у!
Снова взрыв смеха.
– Ай-я-яй. Но ведь она была богата. Должно быть, оставила тебя с наследством.
– Да-а-а, – кивнул Тим и заревел еще горше.
Зал слегка притих, только один кто-то громко гыгыкнул, предвкушая шутку.
– С большим? – допытывался Том.
– С о-очень большим. Вот с таким.
Тим взял себя за красный картонный нос и оттянул его на добрых полметра.
Оглушительный хохот в зале.
Кто-то втолковывал тупому соседу, заикаясь от смеха:
– Это т-теща его с носом оставила, понял?
Ну и юмор, покачал головой Ластик. У нас по телевизору и то смешней.
И не стал дальше слушать, хотя клоуны продолжали нести какую-то белиберду и публика радостно смеялась.
Чем дольше затягивались поиски, тем муторней делалось на душе. Как показаться на глаза профессору? Ведь если вернуться без унибука, пиши пропало. Он навсегда сгинет в Несбывшемся, как бейсболка.
Снова ударили барабаны, грянул оркестр, и крикун в красном фраке объявил такое, что Ластик обмер:
– Великий маг и чародей! Любимый ученик всемирно известного искейписта Гарри Гудини! Синьор Дьяболо Дьяболини! Ассистирует итальянский мальчик Пьетро! Па-а-прашу аплодисменты!
Зрители громко захлопали, а Ластик был вынужден схватиться обеими руками за спинку кресла – так задрожали колени.
Неспешной пружинистой походкой на арену вышел высокий мужчина с матово-белым лицом, с которым эффектно контрастировали подкрученные черные усы и остроконечная бородка. Великий маг и чародей был сплошь в черном: трико, цилиндр, перчатки, широкий плащ до земли. Но вот Дьяболо Дьяболини элегантно взмахнул рукой, приветствуя публику, плащ распахнулся, и стало видно, что изнутри он ярко-алый.
Тот самый! Ластик не мог опомниться. Тот самый итальянец, что похитил Райское Яблоко!
Но главное потрясение было еще впереди.
Взгляд Ластика наконец упал на мальчика-ассистента, скромно державшегося подле самых кулис.
Несмотря на черный с блестками костюмчик, несмотря на берет с пером, ошибиться было невозможно. Эти пронырливые глаза, эта смуглая физиономия!
«Итальянским мальчиком Пьетро» оказался подлый ворюга и вероломный обманщик по кличке Петух.
В огне не горит и в воде не тонет
– Папенька, а что такое «скипист»? – спросил детский голос, и Ластик навострил уши – ему тоже хотелось это знать. (Эх, был бы унибук!)
– Не «скипист», а «искейпист», – ответил папенька. – Это такой фокусник, который умеет исчезать из запертого ящика, или его всего закуют в цепи, а он раз – и освободился. Тсс, не мешай слушать шпрехшталмейстера.
А распорядитель в красном фраке (вот как, оказывается, он назывался) тем временем продолжал превозносить невероятные способности иллюзиониста:
– Такой человек рождается раз в сто лет! Некоторые газеты даже пишут, что маэстро, может быть, вовсе и не человек, – здесь шпрехшталмейстер понизил голос, а оркестр тихонько заиграл арию «Сатана там правит бал». – Несомненно одно: синьор Дьяболини в воде не тонет и в огне не горит! Сейчас вы сами в этом убедитесь! Прего, маэстро!
Поклонившись, он попятился за кулисы. Свет прожекторов потускнел, музыка стихла.
Горит маэстро в огне или не горит, но унибук нужно было вернуть, а для этого следовало держаться поближе к «итальянскому мальчику». Ластик пробрался к оркестру и спустился вниз, к самому барьеру. Отсюда до кулис было рукой подать. Вот закончится выступление, и он поймает Петуха, когда тот будет уходить с арены.
Дьяболо Дьяболини оглянулся на ассистента и громовым голосом крикнул:
– Аллегро! Темпо, темпо, шорт дери! Публика ждать нельзя!
Липовый Пьетро кинулся к своему шефу, но споткнулся и растянулся во весь рост.
– Ассасино! – взревел Дьяболини. – Ступидо! Идиото! Я тебя уничтожать! Сжигать!
Петух, то есть Пьетро, вскочил на ноги и весь съежился от ужаса.
– Пер фаворе, синьор! — жалобно пискнул он.
Но кудесник махнул рукой, с пальцев посыпались искры, а у Пьетро под ногами полыхнула ослепительная вспышка, повалил дым. Ластик поневоле зажмурился – как и все в зале.
Открыл глаза – пусто. Ассистент исчез.
Ах! – пронеслось по цирку. Ластик же только усмехнулся. Этот нехитрый фокус ему сегодня уже демонстрировали. Ничего особенного: ослепление вспышкой плюс резвость ног. Он не мог бы поручиться на все сто процентов, но, кажется, в ту секунду, когда его глаза были закрыты, по проходу мимо что-то прошелестело, и колыхнулся воздух.
– Серениссима публика! – взмахнул своим черно-красным плащом итальянец. – Я буду вам монтраре – э-э-э… показывать – эксперименто молто периколозо! Оччень опасно! Сеньори и бамбини прего не смотреть!
– Что с мальчиком? – крикнул из зала женский голос. – С ним все в порядке?
– Да, что с Пьетро? – зашумели и другие. – Он жив?
Детский сад, ей-богу, покачал головой Ластик.
– Если публика хотеть – мальчик жив, – милостиво объявил Дьяболини. – Пьетро! Риторно! Назад! Где он, инферно фуриозо? Публика не будет андаре! О, пикколо бандито, сейчас ты будешь тут! Эй! Коробка!
Ливрейный служитель внес на арену картонный ящик: огромный, метра полтора шириной и столько же в высоту, но, видно, совсем легкий – человек без труда удерживал его на голове. Крышка у ящика отсутствовала, и было видно, что внутри он пуст. Сомнений в этом и вовсе не осталось, когда служитель бросил свою ношу на пол – коробка подпрыгнула.
Маэстро вытащил ее на середину. Начал делать пассы руками:
– Крамба-румба-штрек! Уно, дуэ, тре!
Ударила барабанная дробь, все прожекторы и лампы погасли, и воцарилась темнота, но не более чем на одну-две секунды.
Потом свет вспыхнул снова, и из коробки, как ни в чем не бывало, поднялся Пьетро.
Зал взвыл. Да и Ластик, признаться, был впечатлен.
Откуда в ящике мог взяться мальчик? Ластик специально прислушивался, ожидая новой нехитрой уловки, но на сей раз ничего не услышал. Да и не успел бы Петух за две секунды добежать до середины арены.
А из оркестра высунулся шпрехшталмейстер:
– Прошу, маэстро! Покажите публике, что вы не тонете в воде!
Двое силачей в полосатых майках, обнажавших раздутые мускулы, выкатили низенькую тележку, на которой был установлен большой аквариум. В нем плескалась голубоватая вода и даже плавали рыбки.
Дьяболини скинул на руки ассистенту плащ, отдал цилиндр. Остался в обтягивающем черном трико. Надел маску-капюшон с прорезями для глаз, тоже черную.
Ловко поднялся по лесенке, уселся на дно, целиком оказавшись под водой. Аквариум переполнился, по стенкам потекли струи.
Некоторое время фокусник ворочался, устраиваясь поудобнее. Потом застыл неподвижно.
Вода успокоилась, рябь на ней исчезла.
– Минута! – объявил сверху распорядитель. В руках он держал огромные песочные часы с делениями. – Полторы… Две!
Время шло.
Сначала зал сидел тихо. Потом зашушукался.
– Три! – выкрикнул шпрехшталмейстер. Маэстро быстрым движением поймал золотую рыбку, выкинул ее наружу. Она затрепыхалась на песке, раздувая жабры. Пьетро подобрал бедняжку, опустил в банку с водой.
– Господа, у Дьяболини у самого жабры! – доказывал кто-то. – Я читал!
– Четыре минуты! Пошла пятая!
Барабаны тихонечко зарокотали, постепенно убыстряя темп.
Какая-то сердобольная женщина не выдержала:
– Мамочки, да выпустите его!
– Довольно или еще? – перегнулся через барьер шпрехшталмейстер.
– Еще! – кричали одни голоса, в основном мужские.
– Хватит, ну пожалуйста, хватит! – взывали другие, по преимуществу женские.
– Пять минут! – показал часы распорядитель. – Достаточно, маэстро!
Под рев и аплодисменты Дьяболини вылез из аквариума.
К нему бросился ассистент с большим полотенцем, начало было вытирать – и вдруг попятился.
– Но! Но! Импоссибиле! – и тряс полотенцем. – Сухо! Совсем-совсем сухо!
Подбежал к первому ряду, показал. Полотенце стали щупать.
– Маэстро не только не тонет, но и выходит сухим из воды! – перекрыл галдеж мощный бас ведущего. – Однако и этого мало! Синьор Дьяболини не горит в огне и воспаряет над ним, как птица феникс! Прошу призму!
Те же силачи укатили аквариум и привезли на тележке большущий стеклянный куб с закопченными стенками.
Ластик был до того увлечен представлением, что на время даже забыл о своем несчастье. Ну-ка, что Дьяболини выкинет на этот раз?
Фокусник поднялся по лесенке на бортик и грациозно спрыгнул в самую середину куба. Униформисты бегом несли из-за кулис ведра, стали заливать какую-то желтую жидкость, так что она поднялась итальянцу до колен.
– Это топливо, господа! Высочайшей горючести! – объяснял шпрехшталмейстер. – Имеются ли в зале господа механики или шофэры?
– Я! – поднялся в третьем ряду какой-то мужчина в военной форме.
– Не угодно ли удостоверить? Ведро господину офицеру!
Военному поднесли одно из ведер. Он провел пальцем по дну, понюхал.
– Бензин, вне всякого сомнения.
По краям арены встали пожарные в блестящих касках, приготовили брезентовые шланги.
– Фуоко! – приказал маэстро. – Жги!
Ассистент бросил в куб горящую спичку.
Вверх взметнулось жадное, веселое пламя.
Языки заплясали вокруг мага, который стоял совершенно неподвижно.
Что началось в зале – не описать. Кто кричал, кто визжал, некоторые особо чувствительные закрыли ладонями лицо, и все или почти все вскочили на ноги!
Ластик и сам не верил своим глазам.
– Улетает! Глядите, улетает! – восторженно завопил цирк.
Из пламени выплыла стройная черная фигура с вытянутыми кверху руками и медленно вознеслась вверх, растаяв в темноте под куполом.
Публика ревела, размахивала руками, пронзительно визжали женщины, но Ластик уже опомнился.
Фокусы фокусами, а у него было дело поважнее.
Он не упустил момента, когда мимо, посекундно оглядываясь и кланяясь, просеменил «итальянский мальчик Пьетро».
Несколько шагов, и Ластик оказался за бархатной шторой, куда скрылся его обидчик.
Ангажемент
Там было сумрачно и грязновато, совсем не так, как на арене. В нос ударил острый звериный запах, тесный коридор был сплошь заставлен реквизитом.
Петух-Пьетро, насвистывая, повернул направо, еще раз направо и нырнул в какую-то щель, отделенную серой холщовой занавеской. Отодвинув краешек, Ластик заглянул внутрь.
Это была крошечная каморка, всю стену которой занимало зеркало. Сверху горела единственная голая лампочка. Слава богу, ассистент был один, без устрашающего синьора Дьяболини. Продолжая насвистывать какую-то развеселую мелодию, Петух снял облегающую курточку, начал стягивать тугие рейтузы. Дело, видно, было нелегкое – ассистент закряхтел, согнулся пополам. Когда штанины спустились до половины, Ластик решил, что пора: со стянутыми коленками не убежишь.
– Попался, гад! – закричал реалист, врываясь в каморку. – Где мой учебник?
И толкнул вора так, что тот плюхнулся на пол. Впрочем, большой силы для этого не потребовалось – Петух балансировал на одной ноге.
Усевшись на грудь побежденному врагу, Ластик снова потребовал:
– Давай книгу! Куда ты ее дел?
– Ты чего? – скорчил плаксивую рожу Петух. – Ты вообще кто? Какая книжка? Знать не знаю! Вот я Трофимыча кликну, он тебе наваляет!
Однако непохоже было, что «итальянский мальчик» кого-то кликнет, иначе вряд ли он стал бы говорить шепотом.
– Зови! – громко предложил Ластик. – Я расскажу, как ты меня обокрал.
Петух рванулся, скинул реалиста, но сам встать не сумел – помешали полуснятые рейтузы. Он судорожно выдернул одну ногу, вторую.
– Все равно не уйдешь, ворюга! Отдай учебник! – снова налетел Ластик и схватил циркача за горло.
Неизвестно, чем закончилась бы схватка. Очень вероятно, отнюдь не победой справедливости – слишком уж вертляв и коварен был враг. Но в это время сзади раздался глубокий, спокойный голос, от которого оба противника окаменели.
– Это еще что тут за Куликовская битва? Почему вы вцепились в моего ассистента, господин реалист? И почему вы назвали его «ворюгой»? Или мне послышалось?
Дьяболо Дьяболини, собственной персоной! Судя по чистоте русской речи, он был такой же итальянец, как его помощник.
Вблизи маг и кудесник показался Ластику еще страшней, чем издали. То есть, ничего отвратительного в его внешности не было – высокий, стройный, даже можно сказать, писаный красавец. Но изогнутые уголком черные брови, хищный рисунок ноздрей и особенно сочные, яркие губы делали искейписта похожим на киношного графа Дракулу, и Ластик почувствовал, что весь дрожит.
– Ну, что же вы молчите? – Маэстро почесал кончик носа длинным, неестественно блестящим ногтем. – А ты молчи, не тебя спрашивают! – прикрикнул он на открывшего было рот Петуха.
– Он украл мой учебник… По геометрии, – кое-как выдавил из себя Ластик. – Пускай отдает.
– Брешет он! – немедленно затараторил Петух. – Чтоб у меня зенки полопались, врет! Чокнутый он! Какая-такая геометрия? На что она мне?
Какое у мага белое лицо! А какие черные, пронизывающие глаза! Как мягко, по-кошачьи он двигается! От такого человека можно ожидать чего угодно.
Но ничего плохого маэстро Ластику не сделал. Наоборот, схватил Петуха за плечи и тряхнул так, что тот сразу заткнулся.
– Опять? – тихо-тихо спросил Дьяболини. – Я ведь предупреждал.
По щекам Петуха хлынули слезы – похоже, этот паразит мог их лить когда угодно и в любом количестве.
– Не верите? Валяйте, обыскивайте сироту. Креста на вас нет.
– Креста на мне точно нет, – прищурился маг. – Хм… Проглотить книгу ты не мог. Куда же ты ее спрятал?
– Может, вон там? – немного осмелевший Ластик показал на убогую фанерную этажерку, заваленную всяким хламом. Собственно, никакой другой мебели в конурке не имелось.
– Ищи, – всхлипнул Петух. – Шпарь.
Ластик принялся шарить по полкам. Там лежали свернутые цирковые костюмы, какие-то блестящие шары, мотки веревки, куски мела и еще много всякой всячины, но унибука не было. На нижней полке стояла большая лаковая коробка. Ластик думал – там, но коробка оказалась совершенно пустой.
Конец ознакомительного фрагмента.