Собеседование Большого. Юрятин. За два месяца до Того Самого Дня
Иван прошел в небольшую, похожую на офисное помещение комнату, в которой сидели три человека. В момент отворения двери Большой увидел, что к ее косяку приклеена какая-то бумага с характерной символикой, впрочем, рассмотреть её Ивану не удалось, т. к. весьма быстро дверь за ним затворил охранник.
– Проходите, пожалуйста, садитесь, – произнес сидящий в центре, крепко сколоченный и стриженный наголо мужчина.
Внешний вид говорившего благотворно влиял на Большого, в принципе, если бы Иван встретил его на улице, то вполне принял бы за своего, чего явно нельзя было сказать о сидевших справа и слева от мужчины, который, кстати, представился Олегом. По правую руку от него сидел самый настоящий еврей, весь в черном, в долгополой шляпе и с бородой, короче говоря, ровно такой, какими изображают их на всяких картинках про евреев. Слева от Олега сидела женщина с крючковатым носом и темными глазами, сверлившими Ивана из-под стекол очков. Коротко взглянув на соседей Олега, Большой понял, что лучше он будет смотреть только прямо на центральную фигуру.
– Давайте, прежде всего, познакомимся. Вас, как мы уже узнали из анкеты, зовут Иван Сергеевич. Меня зовут Олег, я руковожу охранным предприятием, в которое принимается персонал. Справа от меня ребе Соломон Мейзер, так сказать, духовный наставник учеников нашей школы, слева один из наших преподавателей – Нинэль Семеновна Гельфанд. Расскажите нам, пожалуйста, о себе.
– Здравствуйте, – улыбнулся Большой.
Еще минуту назад он думал бежать отсюда, однако теперь вдруг как-то расслабился, повел плечами, чтобы устроиться поудобнее в кресле, и начал неторопливо отвечать.
– Меня зовут Иван Большаков. Мне 22 года. Что обо мне сказать? Человек я простой. Учился в школе, закончил, кстати, 11 классов. Потом служил в армии. Потом работал, старался во всем помогать семье, в смысле отцу, мама у меня умерла, к сожалению. Я в милиции одно время работал, ну не совсем в милиции, но помогал им, в общем, обезвреживать преступные элементы. У меня жена есть. Вот.
– Очень интересно, – сказал Олег. – Может быть, у Вас есть какие-то хобби, увлечения. Чем Вы интересуетесь?
Мысли в голове Большого не совсем совпадали с ответами, которые он выдавал вовне.
– Я люблю футбол, – в этом кратком ответе вмещалось на самом деле гораздо больше, т. к. футбол для Вани был далеко не только пинанием мяча. Обо все остальном, что его с футболом связывало, например о планируемом «пласталове» с екатеринбуржцами, Иван умолчал.
– Я вообще, знаете, за здоровый образ жизни, – сказал вслух Иван. «Вот бухать недавно бросил, а то сопьюсь, как батяня», – он же подумал.
– Музыку люблю. – «Особенно РАК и дэт-металл».
– Посмотрите на разложенные перед Вами цветные карточки, – обратилась к Большому Нинэль Семеновна. – Вытягивайте карточки одну за другой в том порядке, который Вам больше всего нравится.
Иван захотел сначала вытащить черный, а потом красный, но, слегка задумавшись, понял, что в последовательности цветов заложен какой-то фокус, и потому предпочёл сначала взять жёлтый, потом зелёный, синий и белый. Нинэль Семеновна удовлетворенно хмыкнула и что-то записала в блокнотике.
– Скажите, а как бы Вы охарактеризовали Ваше отношение к национальной проблематике? Как Вы уже, наверное, успели догадаться, у нас не совсем обычная школа. Официально мы называемся «Частная Еврейская средняя школа города Юрятина имени Бен-Гуриона».
– Я бы охарактеризовал… своё… отношение… к… национальной проблематике… как… взвешенное и… построенное на всеобщем уважении и толерастности к… великим народам, населяющим нашу Родину.
– Толерантности, – поправила Нинэль Семеновна.
– Да, простите, конечно, – сказал Большой и снова лучезарно улыбнулся.
Слушатели тоже, как по команде, заулыбались и замолчали, очевидно, размышляя над фразой Большого. Первым из спячки вышел ребе Соломон Мейзер, возможно, потому, что он не очень хорошо понимал по-русски.
– Скажите, а если Вы увидеть евгея на улица… улице, то какой… какая мысль будет у Вас? – с улыбкой произнес ребе.
Большой подумал, что еврея вот так вот на улице у них в Трудовом поселке около Пушечного завода ему встречать как-то не приходилось, не ходят они так просто у нас там по улицам, разве что Борис Захарович Лебензон – КМС по тяжелой атлетике из Дворца спорта имени Товарища Менжинского, хотя нет, он вроде человек хороший, какой он еврей?
– Я, вы знаете, – по-прежнему стараясь не смотреть на ребе, начал Большой, – вырос в простой трудовой семье… простого рабочего человека… и я… мне как-то не приходит даже в голову, что я мог бы… что мне бы выпала честь… что мне бы повезло настолько, что я…
Нинэль Семеновна прервала Ивана, по-видимому, сочтя ответ Большого удовлетворительным.
– Скажите, а Вас не смущает, что Вы идете работать в школу? Здесь Вам придется находиться среди детей.
– Хочу Вам сказать, что я сам скоро стану отцом, поэтому я в любом случае в будущем буду находиться среди детей.
Сообщение это вызвало новую порцию улыбок среди членов «приемной комиссии».
– Может быть, у Вас есть какие-то вопросы к нам? – спросил Олег.
– Вы знаете, я человек смышленый, думаю, что если Вас удовлетворит моя кандидатура, то в своих трудовых функциях я разберусь, – мягко ответил Большой.
– У вас хогоший костюм, – заметил ребе.
Иван только сейчас понял, что одет примерно так же, как «этот бородатый и волосатый в шляпе». Белая рубашка, черный пиджак.
– Спасибо. У нас с Вами схожие вкусы, – поблагодарил собеседника Большой, глядя на Олега.
Через десять минут Большой и его собеседники окончательно расслабились, речь потекла просто и непринужденно, сначала, как мелкий ручеек, полный камешков, затем, как горная речка, а под конец разговора речка разрослась до размеров Камы в районе Пушечного завода. Большого о чем-то спрашивали, показывали какие-то картинки, но при всем том с определенного момента собеседования Иван ясно почувствовал, что его потенциальные работодатели стали работодателями явными. При этом, слушая себя, оглядывая себя внутренним взором, он неожиданно понял, что ничуть не удивляется происходящему: ни этой своей улыбчивости, ни верности ответов. Где-то был в нем запрятан тонкий душевный камертон, позволяющий настроиться на нужного человека. Большой, скорее, чувствовал это, чем осознавал. «Ладно, будь что будет. Лучше уж у них, чем совсем без работы. Только поцикам пока не скажу», – размышлял Иван.