Глава 4. Нечто
– Очень вкусное жаркое! – любезно прощебетала Тавни.
– Я не ем мяса, в нем энергии смерти и страдания, – проворчал Гроулис.
– Отогрелись? Ох, я вашему отцу, ей-богу, страшно удивляюсь. – В домашней обстановке Кеслан, закутанный в мохнатый большой халат и окруженный внуками и пушистыми тупорылыми котами, выглядел почти трогательно. – Стоять в такой холод, как истукан, глядя в одну точку…
Градоправитель был по натуре мягок и добр – и то, как он возился со своими толстыми тройняшками, только подтверждало это. Он заставлял себя сердиться и показывать властность, чтобы держать Остров в узде закона, поскольку именно он был одним из тех, кто их выдумал и сделал фундаментом города. Но время не щадило Кеслана, как и всех. Воспитывая любимых внуков, он много раз до крови прикусывал язык, пускавшийся в рассказывание историй о славном прошлом, когда Кеслан, тогда под другим именем, стройный и быстрый, охотился за Белым Оленем в дремучих лесах Цваара со своими братьями, воровал сокровища у толстосумов и нес невыносимую чушь о единстве и братстве. Кеслан Дуор мягчел, нежно тосковал и чувствовал, что с каждым днем ему все труднее дается управление городом – но в то же время поиск преемника он откладывал на завтра, которое никогда не наступало, слишком привязанный к своей важности.
Один из внуков влез деду на спину и теперь тягал его за подкрученные усы.
– Их очень взволновали события, – оправдывался он перед Гроулисом и Тавни.
Второй внук вдруг уселся на пол и в голос заорал. Третий под столом старательно перевязывал Гроулису шнурки на ботинках.
– По-моему, они просто устали, – ласково сказала Тавни. – А если сейчас придет Сказочник, и вовсе никогда в жизни не уснут.
– Твоя правда, юная леди, – согласился Кеслан. Сговорчивость и рассудительность Тавни на фоне сварливости Гроулиса пленяли его старое сентиментальное сердце. – Пожалуй, я отнесу их к дочери и быстренько к вам вернусь.
Он сгреб детей в охапку и, пыхтя, понес их в детскую. Выждав, пока шаги и переругивания затихнут на лестнице, Тавни схватила кувшин с соком и опустила в него воронье перо.
– Ты что творишь? – зашипел Гроулис, схватился за защитные обереги у себя на шее и забормотал какую-то защитную мантру.
– Для вкуса.
– Тавни, ты в своем уме? Ты решила отравить Кеслана, здесь, прямо в его доме?
Вместо ответа она сделала большой глоток и с вызовом посмотрела на Гроулиса, засовывая мокрое перо в маленькую сумочку у себя на поясе. Никаких новых ощущений она не испытала – лишь решимость, неожиданный прилив решимости узнать наконец правду, которую от нее так старательно прикрывали.
– Что бы там ни было, я тебе не позволю… – Он потянулся было за кувшином уродливой неуклюжей лапой.
В тот же миг Кеслан вернулся в гостиную и сразу же попросил у Тавни кувшин с соком.
– Утомили старика, – сказал он, утирая сок с усов. Гроулис остекленело смотрел на него, ожидая, когда градоправитель рухнет замертво или позеленеет – но тот, кажется, чувствовал себя превосходно. – Да где же Сказочник? Час уже поздний…
– Господин Градоправитель, – перебила его Тавни, чувствуя какой-то удивительный прилив уверенности и нахальства, – скажите, все же, что случилось в тот день, когда прибыл Гриф?
Кеслан Дуор пристально, но без подозрения или злости посмотрел на нее. Мысль танцевала у него на языке, но он не решался высказать все, что накипело у него на душе.
– Послушай, Тавни. Я слишком давно здесь слежу за тем, чтобы мои подопечные не болтали лишней чепухи. Твой отец зашел за все рамки приличий, оскорбив нашего нового гостя, себя и всех нас… – Он помолчал, обдумывая что-то, а затем вспылил, словно не выдержал: – А вообще, какой он тебе к черту отец? Знаете, зачем я вас сюда позвал вместе с ним? Вы молодые люди, у которых вся жизнь впереди. А этот отец, как вы его называете, уже однажды крупно напортачил, но жизнь его ничему не научила.
Гроулис под столом больно наступил Тавни на ногу, но ее было уже не остановить.
– Мы ничего этого не знаем.
– Да кто б вам рассказал! Знаете, как это было? – Кеслан разволновался и вспотел. Речь его стала быстрой и сбивчивой, но он уже не мог остановиться. – Он прибыл на остров с вами вскоре после того, как Римрила свергла его сестра Ареата, мрачнее тучи. Он тогда был как побитый пес – потерял все, что у него было. Единственного сына, команду и всех приспешников убили – он был уверен, что это было сделано по приказу короля, которого он безумно уважал и любил, служил ему верой и правдой… Он сделал роковую ошибку. Однажды, еще до вас, он встретил своего старого сообщника, и вместе они придумали план мести: украсть детей Римрила, чтобы заставить его сознаться в своем предательстве и начать все исправлять. Сообщник украл детей, но во время всего этого один ребенок погиб, пока он тащил его к Стормаре. Стормара от этой новости пришел в ярость и вышвырнул своего друга за борт. Затем он велел своей команде сбросить с корабля сундук, в котором ему принесли второго наследника. С наследником внутри, собственно.
– Зачем?! – ужаснулся Гроулис.
– Наверное, до него дошло, что с ним сделают, если узнают, что он наделал. Или что все равно ему не удастся подобраться к королю. Или он просто испугался, но был в таком бешенстве и расстройстве разума, что ничего умнее не придумал.
Кеслан внимательно смотрел то на Тавни, то на Гроулиса, а те не могли выдавить из себя и слова.
– Знаете, тогда все были уверены, что король по собственной глупости якшается с чужаками-Срединными, и много кто тоже строил планы мести, но так далеко еще никто не заходил. Позже Стормаре рассказали, что все время за этим стояла сестра короля, которую Срединные обещали сделать владелицей всего Севера. Римрил же в это время собирал сопротивление, чтобы одним мощным ударом прогнать чужаков со своей земли, но когда украли его детей, он впал в смертельную тоску, пал духом и проиграл в своей войне. Его объявили помешанным, бросили в темницу, как умалишенного, и на трон села Ареата. А Стормара продал корабль, купил вас, раздал нам все свои награбленные сокровища и ушел в глубь острова воспитывать вас и свои сады и никогда больше не вспоминать о том, как он развалил Аллурию.
Градоправитель снова сделал несколько щедрых глотков из кувшина.
– А зачем он…
– Я сначала думал, что история эта – полная чушь, но ведь наследники правда исчезли, их искали по всей стране, но так и не нашли. – Кеслан так распалился, что перебить его было уже невозможно. – Потом я начал думать, что вы и есть наследники. Но те были двойняшками, а у вас разница в возрасте. Те были голубоглазые блондины, а ты черноволосая. Да и непонятно, как вышло, что принц Блоддуэд полуоборотень, извини конечно…
– Это другое. Я не оборотень, – возмутился Гроулис, убрав лапу со стола.
– Главное, что ты не принц, – поморщился Кеслан. – Вашего воспитателя просто загрызла совесть за свое глупое злодейство. И он вел себя очень хорошо до этого дня…
– Почему он так взъелся на Грифа?
– Потому что Гриф знает эту историю, а Стормара жутко боится, что все это станет известно кому-то кроме меня! Гриф очень талантливый молодой человек, он рассказал мне при личной встрече, что до него доходили разные вести о Соленом Псе. Здесь-то эту легендарную личность уже давно забыли, да и он уже совсем не похож на себя прежнего, со своими-то цветочками и овощами. И тут уже должен спрашивать я: что еще такого натворил в своем прошлом Стормара, и какими еще сказками меня накормил, что теперь так боится любых людей с большой земли, к которым непонятно зачем плавал столько лет?
– Я не верю вам, – заявил Гроулис, решительно вставая со своего кресла. – У вас нет никаких доказательств.
– Юноша, я бы сам не поверил, но…
– Чтобы он обрекал на смерть невинного ребенка? Черта с два, господин Градоправитель! Эта история может быть о ком угодно, но не о моем отце. Он никогда не поступил бы так. И рассказал бы нам, если бы такое прошлое имело место быть.
– Согласен, сейчас он уже совсем другой человек! – быстро оправдывался Кеслан, чье лицо на глазах наливалось кровью от волнения. – Это-то меня и испугало, когда он набросился на Грифа: я подумал, не превратился ли Сказочник снова в Соленого Пса? Не начнет ли он снова безумствовать, как раньше?
– Нет никакого раньше, – сказал Гроулис, – все, что имеет значение – это настоящий момент, это здесь и сейчас, а не легенда, рассказанная кому-то когда-то двенадцать лет назад. Вы сами этому учили.
Кажется, только с этой последней фразой до Кеслана вдруг дошло понимание, что последние полчаса он чуть ли не во весь свой мощный голос вещал о чужом прошлом, переступив через несколько собственных законов. От стыда он раскрыл рот, как удивленный ребенок, и застыл, таращась на разгневанного Гроулиса и притихшую Тавни.
– Я верю человеку, который спас мне жизнь, хотя не обязан был этого делать. – Гроулис тщательно и внятно ковал каждое свое слово. – И мне плевать на все остальное. Спасибо за ужин. Тавни, идем.
Она бросила на градоправителя последний извиняющийся взгляд, но тот смотрел в стену невидящими глазами, словно перед ним только что развернулось самое пугающее зрелище в жизни. Гроулис схватил сестру за руку и выволок на улицу.
– Что ты наделала? – заорал он на нее и отпихнул так, что она ударилась спиной о стену дома градоправителя.
Амулеты, обереги и талисманы бешено раскачивались на его шее, запястьях и в волосах. Его глаза горели в темноте, и весь он выглядел дико – даже страшнее, чем Стормара в день прибытия Грифа.
– Это ты заставила его все это рассказать! Точнее, придумать, потому что это неправда. Это перо, где ты взяла его, кто тебе его дал? Ты забыла, что всю жизнь Стормара учил нас ни на шаг не приближаться ко всему этому мракобесию и ведьмовству?
– Отпусти меня, мне больно! – рука Тавни под железными пальцами Гроулиса начинала неметь.
– Я предупреждал тебя тысячу раз! С этим твоим письмом! С этим твоим нытьем, твоими глупыми картинками, а теперь…
– Гроулис, отпусти ее сейчас же.
К Гроулису и Тавни незаметно подошел Гриф. Сейчас на его лице не было ни следа былой смешливости – он сжимал в руках длинную палку и было ясно, что не будет колебаться, пустить ли ее в ход. Гроулиса, впрочем, это не смутило: он отпустил бледную сестру и решительно развернулся к Грифу с тем же диким огнем в глазах.
– Можешь сколько угодно подкупать Отщепенцев любыми сокровищами, – медленно сказал он, – но я все равно чую, что за тобой стоит какая-то темнота.
Взгляд Грифа стал холоден и насмешлив – он словно вырос, почти сравнявшись с высоким Гроулисом:
– Посмотри на себя, папенькин сыночек. Сам-то чувствуешь, как тебе промыли голову сказками и страхами? Темнота, говоришь? А лапка твоя как там, не болит?
Гроулис собирался было ответить, но тут дикий крик перебил его на полувыдохе. Все трое бросились к главной площади, откуда доносилось безумие криков, скрежет, рычание Зверя и причитания Отщепенцев, выбегавших из домов в халатах, пижамах и ночных сорочках. Впрочем, большинство из них в ужасе от увиденного сразу бросались обратно, а остальные пытались удержать детей подальше от открывшейся сцены. Вороны во главе с огромным Урхасом вились над площадью, истошно крича на разные свои вороньи лады.
В центре площади Нечто, воя и содрогаясь, натужно ползло в сторону порта. Оно выглядело уже совсем иначе, нежели раньше: с него содрали верхний слой хлама, а остальной мусор расшатывался и отпадал со спины и боков сам с собой. Чего только не было в той куче, становившейся все больше по мере движения Зверя: битое стекло, куски металла, ошметки мебели, вилки, ножи, ложки, ботинки, листы пергамента, рыбьи кости и другие, совершенно невообразимые предметы. На проплешинах, образовывавшихся на теле Нечто, начала просматриваться бурая, вязкая кожа…
Тавни вдруг поняла, что Нечто ползет не по собственной воле – оно из последних сил тянуло за собой цепи, один конец которых терялся где-то в его туше, а другой находился в руках Стормары, Ивы и нескольких стражей-отщепенцев. Звено за звеном они вытягивали из несчастного существа цепи, из последних сил упираясь ногами в землю. Ива уже готова была сдаться, руки Стормары были содраны в кровь. Гроулис бросился к Иве и, отпихнув ее, схватился за цепь сам рукой и лапой.
– Неужели, – услышала она за свой спиной выдох Грифа.
– Стормара! – раздался испуганный басовитый взвизг: Кеслан, в домашних тапочках и с тупорылым котом, повисшим у него на локте, тяжко выбежал на площадь. – Я убью тебя, обещаю!
Стормара лишь улыбнулся, перехватил поудобнее цепь и, под истеричные вопли ворон, гул Нечто и причитания Отщепенцев, зычно крикнул что-то Гроулису и стражам. На раз-два-три они в семь пар рук, нечеловечески мощно рванули на себя цепь.
Легкий хлопок, похожий на тот, что издает избавленная от пробки бутылка, раздался над Плавучей Скалой, возымев удивительное действие. Вороны, люди, ветер, Нечто, бряцанье цепей, даже, кажется, волны – все стихло в единый миг. Стормара, Гроулис и помогавшие им стражи, потеряв опору, завалились на спины, а цепи бессильно рухнули на мостовую. Они были скреплены с огромным якорем, который все это время покоился в теле несчастного Зверя; помимо якоря, на них налип тот же мусор, но уже страшнее и больше, чем тот, что покрывал Нечто плотным панцирем. Оружие, сгнившие остовы каких-то машин и механизмов, невиданные деревянные рамы, лохмотья, когда-то бывшие роскошными платьями, золотые канделябры… Все это, покрытое липкой субстанцией, теперь страшно топорщилось в тусклом свете фонарей в самом центре площади, а Нечто, растрепанное, сдувалось на глазах, как оболочка без наполнения.
Внезапно плавучая скала сотряслась, вороны вновь зашлись в буйстве, люди вскричали в панике, хватаясь друг за друга, чтобы удержать равновесие. Раздался еще один хлопок, такой громкий, что многие Отщепенцы схватились за уши; вслед за этим Скала снова дрогнула. Гриф ловко подхватил Тавни под локоть, беспокойно оглядываясь, а та запрокинула голову к небу и ахнула. Луна плыла. Само небо плыло, а поднявшийся резкий ветер едва не прибивал ворон к земле своей неожиданной яростью.
– Цепь острова разорвана… – прошептал Гриф.
– Кеслан! – весело крикнул Стормара градоправителю. Тот лишь медленно перевел на него невидящие, ошарашенные глаза. – Тебя и твой город посетил сам Дух этого Острова, болван!..
В тот же миг Нечто зашевелилось. Его влажная жирная кожа ссохлась и пошла трещинами, словно пролежала на солнце много дней, а затем, с новым дуновением ветра, начала рассыпаться с мягким шелестом, и сквозь трещины площадь озарило яркое теплое пламя, бившее откуда-то из сердцевины сброшенной шкуры. Отщепенцы закрыли глаза руками; Тавни сощурилась и сквозь почти сомкнутые веки видела, как последние ошметки Существа осыпаются наземь, обнажая все крепчающее свечение. Гриф обхватил ее за плечи и оттянул к себе, назад, а свечение, сбросив последние куски своего панциря, теперь приближалось к Стормаре.
Все, что она могла разглядеть – очертания светящегося белого шара, от которого мало-помалу начали отделяться несколько лучей. С тем, как эти странные отростки приобретали очертания, свечение тускнело, хотя все же продолжало нещадно бить по глазам. Светлое облако вытянуло шею, пару ног, длинный светящийся хвост, похожий на павлиний, и, наконец, четыре остроконечных, нежно подрагивающих крыла. Свет, или Дух, или Нечто – двигалось к старому пирату, для виду поводя иногда крыльями по воздуху, звенящему от тишины и изумления присутствующих. И лишь Стормара, единственный, чьи глаза безболезненно могли любоваться тем, кого он пожалел и освободил, не отпрянул и не выглядел испуганным. С самой спокойной улыбкой на разглаженном, красивом лице он вытянул руку к Духу, а тот медленно тянулся вытянутой головой к его руке в безмолвном приветствии.
Рука коснулась света, и Дух запрокинул голову и издал не крик и не вой, а чистейшую ноту, а после, не переставая петь, взмахнул всеми четырьмя своими крылами и хвостом и взвился в воздух, как одинокая восьмиконечная звезда. Его свет еще долго покрывал площадь, перебивая тусклое свечение фонарей города, пока Дух не растворился в ночной темноте, унося за собой трепет той высокой сильной ноты.
И когда последний дрожащий отголосок его песни отзвучал в заряженном воздухе, повисло молчание. Тавни собственное дыхание казалось невыносимо, неприлично громким. Постепенно оцепенение спадало с Отщепенцев; самые храбрые и любопытные стали тихо подбираться к тому, что осталось от Нечто. Кеслан взмахивал руками и открывал рот, как рыба, словно не мог подобрать слов.
И Стормара вдруг засмеялся. Это был не тихий сдержанный смех, которым иногда вежливо хихикал Сказочник, и не хриплый лай, которым в былые времена заходился Соленый Пес, – а смех настоящего Стормары, молодого, голубоглазого и казавшегося выше, чем он на самом деле был, Стормары, которого Тавни и Гроулис видели очень редко, пару раз в своей жизни, Стормары до безумств, падений и вины.
Гриф фыркнул, резко развернулся на каблуках и понесся к своему дому, расталкивая толпу.