3
Дорога, дорога… – одна из бед России, но и причина двум извечным русским удовольствиям: дорожному пению и дорожной беседе. Литературные классики утверждают, что из этого корня произросла вся наша отечественная словесность, с её неспешностью, душевностью и беспредельной раскрепощенностью мысли. Где еще можно почувствовать себя свободным в этой вечно несвободной стране? Лишь в дороге – где ни забот, ни семьи, ни начальника (черт его дери!). Разве только менты – но это наши проблемы, а не пассажиров. Как человеку с человеком по душам не поговорить? Можно откровенно, можно и с три короба наплести – ибо главное тут не правдивость, а обстоятельность. И ещё – куда из машины денешься на ходу? Так что, не рыпайся – сиди и слушай, да врать не мешай.
Моя одинокая пассажирка не склонна была к диалогу с незнакомым водителем – на все попытки, сплошное молчание либо непонятное в ответ мычание. Да и Бог с ней! Переключил внимание на окружающую среду. Выпавший ночью снег искрился на обочинах под лучами восходящего солнца. Чернел накат дорожного полотна обманчивым цветом – не асфальт, лед сплошной. Никуда не денешься – причуды весны: ночью снег, утром капель. Но как хорош небосклон, чудесной раскраской осеняющий душу. Мир тебе, земля славян – света, радости и тепла!
В последние дни весенние утра редко выдавались так хороши, как нынче. Не удержался, сказал глухонемой пассажирке:
– Посмотрите на небо – какая чудесная пастораль.
Так расчувствовался, что в носу сделалось щекотно. А ей хоть бы хны – должно быть, мыслями витала где-то вдали, если они у нее были.
Очарование небесным волшебством красок было нарушено неожиданно и самым жесточайшим образом. Из встречного потока машин вдруг вынесло мне навстречу «таблетку» с ментовскими атрибутами – и ну вертеть её, и ну крутить. Жаль, что в кювет не утянуло сходу.
Что мне оставалось делать? Зажмуриться: «Отченашижеесинанебеси» и давить на тормоз всей силой ноги? На такой скорости по голому льду это чревато. Крутнул руль на обочину, уклоняясь от столкновения. Потом обратно – в кювет тоже нырять не хотелось. И тут моя «пятерка», будто оборвав повод, превратилась в неуправляемую и строптивую кобылицу, завертевшуюся на дороге не хуже «таблетки».
Над ухом противно завыла молчаливая пассажирка. А в оцепеневшем сознании прозвучал чей-то глас, отчетливо и печально: «Не уйдешь». Душу мгновенно пронзил страх. Один оверштаг, другой…. Сейчас, вот сейчас будет удар, и все навсегда для меня закончится…. Ком застрял в горле – ни вздохнуть, ни… прокашляться.
Странное ощущение – будто машина, крутясь, катит по каким-то рельсам, и мне с них не съехать, ни повернуть назад, сколь и куда не верти баранку. Вот она, разминувшись с «таблеткой», сама уже на встречной полосе – все машины от неё врассыпную. А в голове замелькали мысли: «Уйду… ещё чуть-чуть… ушел… слава Богу!». И что вы думаете? Не ушел. Уже на обочине догнала «десятка» и так шандарахнула, что… не горюй, мама! В переднее правое колесо своим рылом, потом ещё кормой в корму….
Все, стоим – оверштаги закончились. Спасибо Господу – живы!
Тихо плакала на заднем сидении моя молчаливая пассажирка.
Оглянулся:
– Вам плохо?
У неё в кровь рассечена щека от удара о спинку сидения.
Со мной что? Кружится голова, колено саднит, болят ступни и, кажется, выбита кисть правой руки. Ну, мы, ладно, живы – что в том авто?
Из битой «десятки» выбрался тощий субъект с узкими плечами. Обошел машину, покачал головой – беда, беда – и сунул в рот сигарету. Мне выбравшемуся из «пятерки» сказал:
– Ну, как же ты так неосторожно?
Я ничего не ответил, только опустил голову, но взгляд при этом опускать не стал – в общем, что называется, набычился и подумал: «Дурак всегда обвиняет других, умный себя, мудрый же винит обстоятельства». И еще: «Пока беды не стряслось, не психуешь, потому что не из-за чего; а когда она нагрянула, психовать уже поздно. Двойная польза для нервной системы». Тем и успокоил себя – не стал препираться.
А вот и менты из «таблетки» спешат.
– Все живы? – вопрос риторический.
Выбрался водитель «десятки», лаская шишку на голове. Впрочем, на пальцах кровь – значит, с головой что-то серьезнее. Ба, да это Андрей Перчаткин – мы с ним работали в такси «Дилижанс». Следом подруга его без царапин. Ну, слава Богу, живы все.
– Кому-то в больницу надо? – суетились менты, такие мягонькие, прямо шелковые.
Ну, правильно, нашкодили, скоты, теперь готовы на брюхе ползать и хвостом вилять – легавое племя.
Перчаткин взглянул на меня, узнал, но и виду не подал, что знакомы – лишь сглотнул громко и судорожно, губы его задрожали.
Подъехали гаишники:
– Давайте, рассказывайте, что здесь случилось.
Пусть разбираются – за то им и платят.
Смирившись с мыслью, что это не сон – разбита машина и сам поврежден, подумал не к месту: не было б счастья, да несчастье спасает. И позвонил Булкиной Вере.
– Привет. Такое дело – попал в аварию: машину разбил, сам пострадал, так что не смогу больше платить тебе за любовь. Извини.
Какие-то ненужные вопросы, восклицания.
Нет, без денег она ко мне ни ногой: так получалось по психологии – науке, к которой я всегда относился с большим уважением.
– Все – мне некогда. Прости и прощай….
Уф, одной неприятностью стало меньше. Теперь другая….
Гаишники, измерив расстояния, зарисовали план диспозиции. Потом выслушали показания. Один весело подмигнул:
– Ты не виновен, он не виноват – стало быть, судьба такая. Кого ж винить?
– Вон тот «УАЗик».
«Таблетки» и след простыл.
– Почему вы их отпустили?
Второй гаишник эрудит:
– Русь, куда несешься ты? Не дает ответа.
А потом все устроил как надо – вызвал эвакуатор, мне сказал:
– Отвезешь машину и в ГИБДД.
Вот еще проблема – куда ее деть? В гараж не затолкать, во дворе не бросить: в «пятерочке» нет целых стекол, двери повреждены – мигом разграбят. Обратился к разуму, и тот, молодчага, сразу помог. К Генке Соколову надо под окна поставить – у него свой дом как раз напротив моего балкона. И мне видать, да и любители чужого добра поостерегутся тырить – Геннадий авторитет в Увелке.
Сокол оказался дома и был непротив. Осмотрев машину, приценился сразу:
– Беру за двадцать пять, столько же вложу – продам за семьдесят.
– Не продашь, – остудил его предпринимательский пыл, – нет документов: кредит не погашен.
Поехал в город, в ГИБДД, размышляя о своем печальном будущем.
Тут уже всё решили – я виноват.
– Пиши объяснение.
– Не умею левой, – продемонстрировал распухшую кисть правой руки.
Мой отказ гаишников позабавил:
– Так и запишем – от объяснений отказался. В трубку дунем или сразу в больницу едем для принудительной сдачи крови на предмет присутствия в ней алкоголя?
А я подумал: вас бы самих в больничную палату – в ту, что с решеткою на окне. И после этой мысли со мной случилось удивительная метаморфоза – вдруг совершенно избавился от страха перед ментами. На то были причины – машины нет, права у них, и навсегда пропало желание садиться за руль. А пассажиру или пешеходу козлы с полосатыми палками да в погонах не так уж страшны. Настроение стало боевое, отчасти фаталистическое – все, что в силах моих, было сделано, а над прочим властен лишь Промысел Божий.
Подсунули протокол:
– Прочитай, распишись.
Я прочитал:
– Чего, чего? Я виноват? Окстись, офицер. Ты почему «таблетку-то» отпустил – ведь я же тебе говорил: с неё вся катавасия заварилась. Так, ясно – своих выгораживаете? Посмотрим, что скажет на это суд.
Они растерялись, я же чувствовал себя на коне – никакого напряжения в душе, лишь тело болело от травм ДТП, добавляя адреналину. Один заикнулся, что я, мол, не достаточно опытный водитель – не справился с управлением на скорости в гололед и…
– Сынок, – сообщил офицеру, – тебе ещё мамка попку мыла, когда я за руль сел.
Он подскочил с перекошенным злобой лицом:
– Да я, да я… да я тебя сейчас закрою за оскорбление должностного лица при исполнении!
Я потряс рукою, демонстрируя поврежденную кисть:
– А я скажу суду, что покалечили меня вы, понуждая подписать липовый протокол. Вы ж не повезли меня в травмпункт на освидетельствование повреждений, полученных в момент аварии. Значит эти травмы от пыток в камере.
Гаишник сел и рот открыл, глазенки выпучив.
Тут из травмпункта шерочку с машерочкой привезли – Перчаткина с подругой, а офицерик, сопровождавший их, потирал руки:
– Есть легкое, с временной потерей трудоспособности – будем возбуждать административное….
С меня мигом слетел кураж, а в голове задергалась паническая мыслишка: сейчас, в эту самую минуту решится моя судьба. Обида и стыд придавили апломб и раздавили душу – почувствовал себя вдруг самой жалкой тварью на всем белом свете. О суетливом менте с презрением подумал: наверное, премию получит гад – ишь, как ликует.
Да еще Перчаткин плюнул в душу – заныл пискляво:
– Ты, ты виноват – не я же….
Гаишник снова подсунул протокол:
– Подписывай.
На мое угрюмое молчание:
– Ну, хорошо – суд так суд. Только учти, проиграешь – «десятку» будешь восстанавливать сам. С твоей пассажирки ребята из «таблетки» сняли показания, что вез за деньги – значит бомбил, а у тебя услуги такси страховкой запрещены. Если компания узнает, платить откажется – будешь ты.
Была такая перспектива. Нытика Перчаткина я пожалел:
– Ладно, если допишешь, как причину ДТП, помеху на дороге.
Он дописал – я подписал, что признаю себя виноватым.
Менты обрадовались – то-то. Пусть себе: радость свята, это горе – зло.
Впрочем, нельзя сказать, что мне доставляло удовольствие этих козлов дразнить. Надо было добираться домой и думать, как и на что дальше жить. О том, что надо бы тоже в травмпункт показаться, я не сообразил.
Пошел, а менты ехидненько за спиной:
– Жди повесточки в суд, горе-водитель…
Мне было скверно. Во всех смыслах – и физически, и нравственно. Раскалывалась голова, ныло израненное тело, изнутри накатывала тошнота. Автобус укачивал – я не ездил на нем, наверное, с прошлого столетия.
Открыл окошечко, вдохнул сырой воздух, но легче не стало. Меня трясло. От обиды, усталости, ярости и унижения. Всё на свете казалось теперь не таким, как представлялось раньше. Во всяком случае, многое. Понимал – это после аварии такие произошли перемены. Мир изменился. Жизнь изменилась. Всё изменилось. В плохую сторону. И мир, и жизнь, и сам я утратили незамутненную ясность. Что с этим делать, как дальше жить – непонятно. Но так, как раньше, уже не будет – очевидно.
Добрался до дома, лег на диван, не раздеваясь – спать, спать, полкоролевства за сон. Впрочем, откуда у меня полкоролевства – битая машина, невыкупленная из кредита, съемная квартира, и ноль целых хрен десятых в левом и правом карманах брюк. Сейчас бы глоточек водки для снятия стресса, но не держу – не хватало ещё в зрелом возрасте втянуться в пьянство.
Лежал, закинув здоровую руку за голову, время от времени поглядывая на окно – светло. Когда же этот кошмарный день закончится? Думал о Светке – жалел, что стер её номер в мобильнике. Позвонил бы сейчас, и она принеслась… наверное. От нежности к ней и жалости к себе на глазах выступили слезы.
Когда первое потрясение ослабело, попробовал просчитать варианты дальнейшей жизни. Бомбить теперь не на чем. Искать работу? Но я уже отвык под кого-то гнуться. В примаки к какой-нибудь матроне пойти – предложения были – хозяйство вести, машину ей мыть… Но там чужие дети и внуки. Не нужен им Анатолий Агарков, да и они мне на хрен нужны.
Варианты были перебраны для проформы. Я все больше склонялся и почти утвердился в суицидной мысли: «Что ж, прожито. Можно бы и подостойней, но уж как вышло, так вышло….». Пистолетик бы мне, и оставить записку: «А ну вас всех…»
Потом подумал, сейчас засну – проснусь, и весь этот кошмар с ДТП окажется недоразумением. Как заведенный, про себя повторял: «Да нет же, нет, нет, нет, не может этого быть…». Так и отчаявшись уснуть, уткнулся носом в подушку и зарыдал. Слезы не принесли облегчения – и голове стало хуже, и сердце схватила боль. А потом совсем неожиданно провалился в сон, который был хреновее яви.
На дороге играли малыши, по которой неслась моя «пятерка». Ударил по тормозам, и машина рванула в небо. Чей-то голос: «К нам айда, божий раб – отмучился». Я не видел, кто это говорил, но возразил: «Я, конечно, смертный, но… Бога нет, нет Ада и Рая». В ответ: «Тогда живи – ты еще не созрел». Машина полетела вниз, кувыркаясь, грохнулась о земную твердь. Я проснулся в холодном поту. Малыши под колесами! Господи, думаю, как хорошо, что ты разбил это бензиновое чудовище!
А вот и вечер – темно за окном. Разделся и залез в ванну. Теперь досуг разглядеть болячки. Ступни опухли и посинели. Сломаны? Потрескались? Мышцы повреждены? Левое колено больше соседнего и саднит, зараза – спасибо, хоть гнется. Правая кисть болит и опухла. И голова постоянно кружится. Форменный инвалид. Из груди вырвалось глухое, сдавленное рыдание – никому не нужный инвалид.
Как разительно отличается сегодняшний вечер от вчерашнего! Как ненужно все, на что падает взгляд. Как сиротливо вокруг. Мир стал пустым.
Почему это случилось со мной? Почему? Может, это знамение свыше? Пора, мол, менять, Анатолий, профессиональное амплуа. Для того и сберег меня от погибели, чтобы использовать в новой роли. Только в какой? Чей голос я слышал в момент аварии и потом во сне? Из жизненного опыта твердо знал: если хочешь и можешь верить в чудо – верь: не хочешь и не можешь – найди рациональное объяснение. А что на свете много явлений, которые представляются нам сверхъестественными, а после находят научное разъяснение, так это давно известно. Откуда же этот глас? Может, я – избранный?
Посттравматический синдром.
Пусть горько, больно, обидно, но великая цель требовала великих жертв. Эта мысль укрепила дух только на вечер, а ночь опять провел, как в бреду. Лишь сознание прикорнет на мгновение, тут же вижу малышей под колесами и следом акробатические виражи на машине в заоблачной невесомости. Когда окончательно проснулся, подумал – врача надо вызвать. Но как позвонить с мобильного в «Скорую» не знал. Сел на диване, опустив изуродованные ступни на пол, и горько покачал головой. По щекам, капая на пол, текли слезы, но я этого не замечал. Или не хотел обращать внимания. Однако увидел, как за окном кружатся снежинки – зима не сдавалась.
Позавтракав быстрорастворимой лапшой из пакета, лег и уснул. Уснул и снова увидел сон. Разумеется, неприятный, потому что жизнь начиналась тяжелая, и хорошим снам неоткуда браться. Но этот сон был совсем уж из ряда вон, так что и пересказывать не хочется. Не хочется, но придется – иначе непонятно будет, как я эти дни жил.
Приснилось мне кладбище наше увельское – рядом с двумя могилами яма разрытая, гроб открытый, в гробу я. На лавочке сидят покойные ныне мама и папа, в стороне плачет здравствующая сестра, тычет пальцем в пустую яму, жалуется родителям:
– Это мое место, он без очереди лезет.
Из гроба я:
– Скорей приколачивайте крышку, опускайте и засыпайте – вам со мной будет лучше…
Тут надобно пояснить, что после смерти мамы (папа умер годами раньше), дом родительский продали, и я стал бездомным.
Мама:
– А я тебе говорила: вот помру, выгонит тебя сестра из дому.
Так и случилось.
– Сынок, – сказал папа глухо, – ты обещал книгу обо мне написать. Написал? Всю жизнь на вас, паразитов, положил, и никакой благодарности.
– Ты что ругаешься? – ахнула мама. – В кои веки семьей собрались, а ты аркаешься.
Мамина речь аппетит разбудила:
– Сейчас бы жареной картошечки с луком.
И все разом на сестру посмотрели.
Она вдруг прикинулась пьяной (наша трезвенница?!) и немузыкально запела:
– Как у-па-ительны в России вечера!
Вечер между тем был волшебный. Хоть и темноватый из-за низкой облачности, но свежий, наполненный ароматом сирени.
Положение было двусмысленное, ужасное, и с каждой минутой делалось все невыносимей. Но, положа руку на сердце: могила – то ли самое место, из-за которого стоит драться? Или по принципу: раз кому-то нужна, стало быть, и мне туда. Совковый принцип!
Усилием воли изгнав из организма всякое трепетание, я изготовился к бою с сестрой за место в гробу – дом продала, но уж эту-то домовину я отстою. Здесь впервые за тягостный сон ощутил нечто наподобие душевного подъема или, говоря по другому, озарения – конечно, мне, покалеченному, с нею не справиться, так её надо обмануть. Но как это сделать?
Увы. Бывают обстоятельства, над которыми не властен даже человек изобретательный и умный, коим я себя мнил. Каким-то неуловимым движением, а может, микро провалом во времени, сестра оказалась рядом и выкинула меня из гроба, как куль, методом кантовки. Взмахнув руками и прокрутившись пару раз вокруг собственной оси, рухнул в яму.
Когда верчение перед глазами закончилось, я ощутил не боль, а онемение всех членов – как говорится: ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Может быть, это был шок? А, вспомнил – это ведь сон, но уж больно хреновый.
Конец ознакомительного фрагмента.