Оксфорд
Рассказ об утверждении князя в новой среде, в Оксфорде, предварю очередной параллелью. Четверть века я наблюдаю бывших соотечественников, которые начинают эмиграцию с того, что прячут свои дипломы инженеров, врачей, журналистов и нанимаются рабочими, продавцами, официантами. В своих воспоминаниях едва ли не все мои собратья-литераторы с гордостью сообщают об этих подвигах. Я, кстати, тоже, до того, как начал сотрудничать в «Русской службе» Би-би-си и преподавать, подрабатывал на бензоколонке, разносил рекламные газеты и журналы. С дипломом литератора и журналиста пришлось думать о том, как выжить, а не пробиваться, используя свои знания, опыт. Замечу, Англия – наиболее терпимая к эмигрантам страна. Но я не использовал эту фору. И в итоге упустил множество возможностей. В частности, один из моих новых знакомых, профессор Лондонского университета Арнольд Макмиллан, благоволивший ко мне, попробовал помочь получить должность преподавателя на факультете славянских языков. Но Университетская Комиссия не пропустила меня из-за слабого знания английского.
Совершенно по-другому повёл себя Никита. И вовсе не потому, что он знатного происхождения, моложе, формировался в англосаксонской традиции, имел в запасе четыре языка. Знания, сами по себе, очень нужны. Они – не главное для успешной эмиграции. В памяти у меня осталась очень образованная филолог, защитившая в Москве диссертацию, эмигрировавшая в США с прекрасным английским. Но по сей день она служит секретарём при начальстве в гостинице исключительно из-за своей инертности. На примере же Никиты можно утверждать, что главное – характер, воля, умение учиться, быстро перестраиваться, адаптироваться в новой среде.
Впрочем доверимся воспоминаниям юного князя.
– Летом 54-го года мы с мамой жили на даче дедушки. Там я занимался без всякого преувеличения, день и ночь, потому что при поступлении в Оксфорд, помимо безупречного английского языка, требовалось знание латыни. Дедушка нашёл репетитора-священника в соседней деревне. К нему я всё лето ездил на велосипеде. Зубрил целыми днями все дисциплины, по которым надо было проходить собеседования и сдавать вступительные экзамены. Четыре месяца занятий принесли плоды. Незадолго до приёмных экзаменов, во время ужина в доме у крёстной, я немало удивил сидевших за столом, когда свободно изъяснялся на латыни…
Став же студентом, Никита с первого дня учился без всякого отдыха. Дело доходило до того, что он даже оставался в Оксфорде на каникулы. Договаривался с охранниками, которые пускали его с приятелем в помещения факультета геологии по воскресным дням. Таким же образом исхитрялся попадать в библиотеку в дни и часы, когда она была закрыта для всех. Никита откровенно игнорировал студенческие попойки. Он держался особняком. Кстати, предметом зависти в студенческой среде стало… и его жильё. Опоздав с подачей заявления о поступлении в университет, он с опозданием получил уведомление о зачислении его студентом.
Прибыв в Оксфорд, обнаружилось, что все места в общежитии геологического факультета уже заняты. Оставалась свободной на самом верху лишь двухкомнатная квартира с ванной только что ушедшего в мир иной настоятеля местной церкви. Туда и поселили Никиту, что выглядело, конечно, не очень справедливо! Все студенты перед завтраком бежали через двор в общий умывальник или обтирались снегом, а у Никиты была собственная настоящая ванная! Эта ситуация настораживала окружающих и давала ему возможность держаться в стороне от обычных студенческих сходок. Впрочем, такая настороженность и сдержанность была Никите на руку в первый год учёбы. Ведь вызывал подозрение и сам вопрос, почему он, эмигрант из Болгарии, был зачислен студентом. Это ему удалось узнать много лет спустя.
– В 1994 году, – вспоминает Никита Дмитриевич, – во время обеда в «Гарик», лондонском клубе деятелей искусства, актёров и писателей, куда Исайя Менделевич пригласил нас с Ниной, я, как-то между прочим, сказал: «Знаете, я совершенно не понимаю и теперь, как мне удалось получить стипендию в Оксфорде в 54-м!». Берлин ответил вдруг: «Я очень хорошо знаю, почему вы получили эту стипендию. Я был членом жюри. И прекрасно помню этот случай, потому что претендентов было 25 человек. Часть из них была кандидатами на такие специальности, как история, правоведение, политология, философия, экономика, языки, – только один человек хотел стать инженером. Мы обсуждали, кто из наших кандидатов будет наименьшим бременем для британской казны, если решит остаться в Великобритании. И все мы единодушно проголосовали за инженера, потому что у инженеров в любое время бывает работа, хорошо или плохо оплачиваемая, а значит, им не требуется пособие по безработице». Помню, я был ужасно шокирован таким ответом, потому что полагал: знания, моя подготовка сыграли решающую роль! Иначе мне не предоставили бы возможность учиться в Оксфорде на эту стипендию. Этот циничный прагматизм меня возмутил и я сказал Исайе Менделевичу, что за такое решение, например, в парижской Сорбонне всех профессоров – членов жюри просто выставили бы с работы. Во Франции меркантильная формулировка невозможна…
Князь вспоминает о сэре Берлине, как об очень добром, но и весьма прагматичном человеке. Об этом его учёные коллеги обычно умалчивают. Никита Дмитриевич приводит примеры щедрости этого необыкновенного человека. В частности, купленный им дом в тихом районе Лондона на 39 Чел си Парк Гарденс, который он отдал в пожизненное пользование овдовевшей Саломее Николаевне Гальперн (урождённая Андроникашвили). Лишь после её кончины он продал этот дом, так как жил в Оксфорде и в нём не нуждался. За ним оставалась и его холостяцкая квартира в известном доме Олбани на Пикадилли. Исайя Менделевич сокрушался, что за неё пришлось платить большой налог с неожиданной прибыли: за 30 лет дом подорожал…
Спустя много лет Никита Дмитриевич Лобанов-Ростовский в знак признательности за помощь, которую он получил тогда в Оксфорде, основал фонд при колледже Крайст-Черч, в котором учился. Доход с этого фонда даёт возможность одному студенту, преимущественно из России (а если такого не окажется, то из Восточной Европы), изучать любую из естественных наук в Оксфорде. Фонд основан і naeternum (на веки веков)…
Молодой князь занимался усердно. Но при этом стал находить время и для светской жизни. Благодаря общительному характеру, он быстро обзавелся широким кругом друзей и подружек. В этом, впрочем, ему содействовала семья Исайи Менделевича. К Никите очень тепло отнеслась его жена, Айлин Гинзбург, дочь барона Пьера Гинзбурга, весьма состоятельная и влиятельная дама. Сам Исайя Берлин был в то время значительной фигурой в научном мире. Несколько лет подряд его избирали Президентом Британской академии наук. И даже теперь, когда специалисты скептически относятся к нему, как философу «логического позитивизма», сэр Берлин остался известным историческим деятелем. И не в последнюю очередь, благодаря тому, что его биография тесно связана с Россией. В 1921 году он с родителями эмигрировал оттуда в Англию. Большая часть его жизни прошла в Оксфорде, где он преподавал с 1932 года. Во время второй мировой войны Исайя Берлин работал в британской службе информации в США, затем получил назначение 2-м секретарём британского посольства в СССР. Известно, что Черчилль высоко ценил его информацию об этой стране.
Находясь в Советском Союзе, Исайя Берлин встречался в Москве с Борисом Пастернаком, и в Ленинграде с опальной поэтессой Анной Ахматовой. Есть обширная литература и серьёзные доказательства, что эти встречи трагически отразились на судьбе сына Анны Ахматовой, отправленного в тюрьму. Во всяком случае, Советы шельмовали поэтессу именно после той встречи с Исайей Берлином…
Никита тяжело переживал болезнь и кончину матери (княгиня Ирина Васильевна Вырубова умерла в Париже, спустя три года после их эмиграции). В семье Исайи Менделевича, очевидно, проводили прямые параллели между драмой в семье Ахматовой и тем, что пережил юный князь со своей матерью в Болгарии. Там не могли не обсуждать факт: если бы не согласие на «осведомительскую» обязанность, которую взвалила на себя мать, чтобы отвести угрозу от сына, компетентные органы Болгарии объявили бы Никиту шпионом и вторично упекли в застенок. Наверное, эта драма была одной из причин, по которой Никиту часто приглашали в семью Берлиных. Здесь он был, что называется, обласкан. К тому же, Мишель Штраус, сын Айлин от первого брака, также учившийся в Оксфордском университете, подружился с Никитой. Очень скоро их объединил интерес к живописи, превративший Мишеля в профессионала – спустя много лет он стал ведущим специалистом по импрессионизму в аукционном доме «Сотби». В процессе сближения добавилась одна забавная деталь: парижский дом Айлин и особняк, где жил дядя Никиты Николай Васильевич Вырубов, сыгравший решающую роль в их эмиграции с матерью, стояли бок о бок, № 52 и № 54, на одной улице, авеню д'Йена. Сэр Берлин был третьим мужем Айлин (второй раз она была замужем за другом Штрауса, известным физиком Хансом Халбаном).
Так или иначе, об этой семье князь вспоминает с благодарностью.
– Когда мы оказывались вдвоём с Исайей Менделевичем, то говорили по-английски, в русскоязычном обществе переходили на русский. С Айлен я говорил по-французски. У Айлен было замечательное имение под названием Хедингтон Фарм. Там были охотничьи угодья, где сами Берлины не охотились. Они разрешили мне охотиться на этих землях. В моей очень и очень скромной жизни это стало подспорьем. В голодные студенческие годы охота стала источником пищи. Я не забыл вкус похлёбки из диких голубей. Айлен даже разрешала мне приглашать друзей на эту охоту. А друзья, в свою очередь, приглашали меня. Таким образом, благодаря Айлен, я стрелял голубей, фазанов и куропаток в разных поместьях по всему Соединённому Королевству.
Конечно, происхождение Никиты помогало ему в освоении английского образа жизни. Но было бы несправедливым думать, что он вошёл в высший свет исключительно этому обстоятельству. Прямых родственников, которые помогали бы ему, в Англии не было. Дальняя родственница по отцу, двоюродная тётя, до революции вышла замуж за англичанина, но к моменту переезда Никиты, она уже умерла. И рассчитывать Никите, по большому счёту, приходилось только на себя. Он входил в свет благодаря открытому характеру, упорству в учёбе, неприхотливости, интересу к живописи, живому уму, вкусу, наконец, знанию языков. Не надо думать, что тут всё у него проходило гладко.
Никита уже жил в Оксфорде больше года, когда Марина, герцогиня Кентская (дочь великой княгини Елены Владимировны и правнучка Александра II) пригласила его к себе на чай. Приехав на поезде из Оксфорда в Лондон, Никита подошёл к Кенсингтон-скому дворцу со стороны парка. В то время дворцовая ограда из железных прутьев была вышиной не более метра, а не как сейчас в 2,5…
Маленькое отступление! Я ту ограду хорошо помню. Её сменили из-за массового паломничества к Кенсингтонскому дворцу после гибели принцессы Дианы в 1997 году. Тогда я жил неподалёку, и мы с моей семилетней дочерью ходили к дворцу чуть ли не всю неделю, пока вдруг воскресным днём она не засела за письмо. С одной стороны написала по-русски: «Диана, по тебе скучают твои дети». И подписалась: «Сандра». А с другой стороны листа по-английски: «Бог, пошли нам такую же принцессу, как Диана!». Раскрасила его фломастерами, запечатала в конверт с изображением принцессы и с букетиком цветов положила к центральным воротам дворца. Успокоилась она лишь после того, как из ворот вышел служащий и забрал её конверт, вместе с десятками других…
Но вернёмся к тому, что произошло у дворца с Никитой. Подойдя к ограде, студент посмотрел, нет ли кого-нибудь в саду, чтобы уточнить, где ворота во дворец. Подождал для приличия какое-то время, а затем, никого так и не приметив, легко перескочил через ограду. Здравый смысл ему показался важнее принятых правил. Он уже уверенно шагал вдоль здания дворца в поисках входа, как вдруг из кустов выскочил полицейский и остановил злоумышленника.
Тут опять не удержусь от комментария. Это была одна из ошибок эмигранта из-за плохого знания обычаев английской жизни. Я столько раз попадал в неловкие ситуации, что искренне могу посочувствовать князю. Мне, к примеру, всегда казалось, что приходить в гости надо точно в назначенное время. Лишь Колин Туброн, мой первый студент, ставший за четверть века другом, смирился с тем, что я прихожу точно в назначенное время. Его иронию: по тебе можно сверять часы на Биг-Бен, поначалу я воспринимал как одобрение моей пунктуальности. Позже догадался, что в английской традиции вежливо именно опоздать, чтобы дать возможность хозяевам что-то сделать в последнюю минуту, приготовиться к приёму гостей. Поначалу я иронизировал и над английской традицией – договариваться о встрече за месяц. Ведь я привык, что мы, русские, запросто заходим друг к другу. Но лишь потом оценил, что эта традиция помогает организовать время, не нарушать планы, строить свою жизнь и жизнь семьи осмысленно. Я считал скучной рутиной английскую традицию на следующий день после визита посылать хозяевам открытку с благодарностью за прекрасный ужин.
Наконец, пришлось освоить, что если тебя приглашают или ты приглашаешь на чай, обильная еда (борщ, котлета, даже сэндвич) вызывает недоумение. Все эти премудрости английской жизни давались мне не сразу. Русскому уху непривычны в каждой фразе «пожалуйста» и «спасибо». В очень престижной детской клинике, жаловались педиатры, родители русских детей – самые грубые, нетерпеливые, истеричные и искренне не понимают, почему медперсоналу и докторам тут принято говорить «спасибо»! Какое спасибо, если лечить – их обязанность, которая, к тому же, щедро оплачивается!..
Но вернёмся в Кенсингтонский дворец.
– Полицейский, – вспоминает Никита Дмитриевич, – отвёл меня в комнату охранников. А там меня стали допрашивать. Я сказал, что пришёл на чай по приглашению герцогини, на что мне разумно возразили, что зачем же тогда надо было прыгать через ограду. Ответ мой показался им не очень убедительным. Они позвонили герцогине и, в конце концов, впустили меня во дворец. К моей большой радости, герцогиня Марина была занята беседой с Артуром Рубинштейном, который ей что-то оживлённо рассказывал, а затем сел за рояль и стал божественно исполнять Шопена. Это помогло мне замять неловкость моего нетрадиционного прихода и объяснения. Я подсел к её дочери, принцессе Александре, и стал ей рассказывать о своём первом годе учёбы в Оксфорде. Спустя полчаса к нам присоединилась двоюродная сестра Александры, княгиня Елизавета Павловна Югославская (дочь Ольги, сестры Марины). Я пригласил их обеих в следующую субботу в Оксфорд на скачки. Обе приехали. Александра решила возвратиться в тот же день, а Елизавета осталась ночевать в гостиной в доме моей крестной, у которой я к тому времени снимал комнату…
Теперь пришло время рассказать о знаменательном дне, когда крёстная мать, Катерина Ридлей, взяла с собой в Лондон молодого князя на великолепную выставку, посвященную «Сезонам русского балета» Сергея Дягилева. До этой выставки Никите, жившему в Болгарии, в картинных галереях бывать не приходилось. Их в Софии попросту не было. Он посещал балет, оперу, драматические театры, а до изобразительного искусства дело так и не дошло. Между тем, можно считать, замечательный коллекционер Лобанов-Ростовский, без преувеличений, родился именно на этой выставке. Вот его свидетельство:
– Я был поражён красотою того, что мне пришлось увидеть: этой театральностью, буйством лубочных цветов, всей этой «русскостью», что имела такое важное значение для моих всё-таки «не западных» глаз. Как зачарованный смотрел я на эти работы и как-то в один миг решил, что в моей жизни обязательно настанет такой прекрасный день, когда подобные работы станут моими.
Во время одной из наших встреч с Никитой Дмитриевичем я не скрыл своё удивление: откуда такой мощный сигнал не просто наслаждения высоким искусством, а желания приобрести. Конечно, он знал, что русские писатели и композиторы оказали огромное влияние на западноевропейскую литературу и музыку Никита Дмитриевич не представлял себе, что частью этого влияния было также изобразительное искусство, а именно, иконопись, театральный дизайн и авангард. И вот теперь, обогащенный этим новым знанием, он вдруг почувствовал: хочу не только видеть, но иметь!
Кто знает, может быть, идею владения произведениями живописи подогревала дружба с сестрами Бориса Пастернака – Лидией (в замужестве Слейтер) и Жозефиной (в замужестве сохранила фамилию Пастернак), живших в Оксфорде. Они познакомили Никиту с искусством их отца, русского импрессиониста Леонида Пастернака. Бывая у них в годы студенчества, он любовался картинами, развешанными в доме. Кстати, дружба эта имела продолжение. Когда Никита женился, сестры преподнесли ему гравюру Л.Пастернака «Автопортрет» с дарственной надписью от Лидии и Жозефины Пастернак: «Н.Лобанову как свадебный подарок»…
В девятнадцать лет, без копейки денег, студент, мечтавший обладать понравившимися ему предметами русского искусства, вернулся в Оксфорд. Обстановка студенческого города, история которого насчитывает восемь веков, с его серыми зданиями колледжей, каждый своеобразной архитектуры, с обширными парками, в которых спокойно бродят олени, со строгими университетскими правилами и средневековыми церемониалами, возможно могла пробуждать желание обладать сокровищами мира, познать тайны истории, искусства. Но ведь была и проза жизни. В этом всё дело! Можно восхититься дерзостью этой мечты (которая все же сбылась), если принять во внимание, что спустя девять лет после войны, в тогдашней Англии сохранялись продовольственные карточки на мясо и сахар. В ресторанах со столов убрали сахарницы. Во всей Англии была одна ресторанная сеть, Lyons Corner House, которая только-только возобновила довоенное правило – оставлять сахар на столах. В глазах студентов, по воспоминаниям Никиты, эти рестораны отличались особой щедростью ещё и потому, что в них подавали чай в больших чашках. Сахар имеет свойство: в стакане чая можно растворить… стакан сахара, что помогало насытиться и спасало от чувства голода.
Завершая же рассказ о студенческих годах князя, хотелось бы подчеркнуть суровую прозу той жизни. При всём том, что мир после смерти Сталина менялся, антисоветские настроения князь не скрывал. В колледже знали, как он и его семья пострадали от Советов. Весной 1956 года новые лидеры Советского Союза Булганин и Хрущёв по приглашению британского правительства решили поехать на Запад и своими глазами посмотреть, что там происходит. Со времён Ленина никто из советских вождей «за рубежом» не бывал. Сталин побывал лишь на конференциях в Тегеране и Потсдаме. В апреле стало известно, что Булганин и Хрущёв должны навестить и осмотреть колледж Крайс-Черч.
– Накануне визита, – вспоминает князь, – администрация колледжа сообщила мне, что я должен уехать из Оксфорда на два дня. Помимо этого с меня взяли обещание не предпринимать никаких действий, которые могли нарушить гармонию визита советских лидеров в Оксфорд. Но и без меня им досталось. В моих архивах сохранилось описание этого визита одним журналистом: «…В Оксфорде оба были восторженно приняты студентами, которые скандировали: «Poor om uncle Joe!» («Бедный старый дядюшка Джо!»). С лёгкой руки Уинстона Черчилля шутливое прозвище «Дядюшка Джо» так и закрепилось за И.В.Сталиным. Он об этом знал и поначалу обижался, а потом привык. Оба советских лидера, не понимавшие ни слова по-английски, счастливо улыбались и дружелюбно приветствовали студентов, которые продолжали весело скандировать одну и ту же фразу: «Poor om uncle Joe!». Улыбки моментально исчезли с лиц русских лидеров, когда им сообщили о содержании озорных выкриков хором «коварных» английских студентов».
Вернувшись в Оксфорд после фактически двухдневной ссылки, Никита ещё застал в одном из зданий университета бюсты ректоров и знаменитых учёных, загримированных так, что они походили на тирана, исчезнувшего три года назад, нахмуренного, в усищах и с наградами на груди…
Годы учёбы в Оксфорде не только определили круг интересов и друзей, но и выковали характер молодого князя. Успешно окончив Оксфордский университет в 1958 году и получив диплом инженера, он покидает Англию с целью «завоевать» Америку.